Война и мир. Наше время

      Элен уехала на третий день утренним рейсом в 6:40, чтобы к 12 часам уже быть дома и готовиться к работе: ещё перед поездкой в Питер она думала устроиться в агентство, дабы иметь твёрдую почву под ногами. Она шерстила сайты с вакансиями, ходила на собеседования, но работодатели упорно не желали брать Элен в штаб. Из-за того ли, что она недостаточно убедительно себя презентовала, или из-за недостатка влияния в сфере дизайна на московском рынке, но работу ей так и не давали. Она продолжала зарабатывать фрилансом, краткосрочными собственными проектами, и вроде не жаловалась — на жизнь хватает. Но всё же к подступающему неотвратимо «тридцатнику», хотелось иметь что-то понадёжнее. И вот, когда в следующий после прогулки с Наташей вечер, девушка шла к Марсову полю, ей пришло сообщение от подруги, с которой они работали когда-то над проектом подоконника для уединенного чтения. Та сообщала, что её заказчик решил открыть ИП и уже начал набирать команду творческих активных людей. Именно к нему, Андрею Николаевичу Болконскому, Элен и собралась отправиться сразу по приезде в Москву.       Итак, вернёмся же в утро 5-го декабря. Зашед в вагон и устроившись вновь у окна, она положила рюкзак себе на колени, обхватила его руками, расслабила плечи, отпустила все нити, с помощью которых управляла собой. Коротко отразила, как для отчета, что было в Санкт-Петербурге в эти два дня. Наблюдая всё те же малоснежные пейзажи, что были и день назад, она вспомнила мотающиеся в пьяных движениях полосы снежинок; отражающие огни вывесок темные плиты; белый, излучающий энергию молодости хозяйки, плащ; чёрные и хранящие за собой тайну, как квадрат Малевича, глаза. Но покойный ум лишь ненадолго впустил в себя подобные реминисценции.       Зима, еще только набирающая обороты, зима, заставлявшая русских дворян сходить с ума в ожидании предстоящей праздничной и умиротворенной поры, когда можно было прокатиться в санях на святки, без зазрения совести потратить вечер на чтение книг вековой, а то и намного большей давности, играть Бетховена на фортепиано в гостиной, холодной, обдуваемой ветрами, но в то же время уютной от ласкового огня в камине, разожжённом каким-нибудь Тришкой из дворовых. Именно такой описали бы её Толстой или Куприн. Какое сейчас до этого дело людям, по их же собственным словам не успевающим жить? В вагоне, кроме дописывающей своё резюме Элен, изредка обращающей внимание на мелькающие за окном здания, опустевшие поля и редкие опушки леса, находились еще всего человека три, что подолгу всматривались в калейдоскоп хмурой природы. Перед Элен сидела женщина лет сорока, в темно-синем лёгком пуховике, в пуховом платке, намотанном на толстую шею и покрывающем круглую крупную голову. Она тихо, но с большим увлечением интересовалась у своего сына-дошкольника, ещё немного сонного, со взъерошенными и вспотевшими от шапки с большим красным помпоном пепельными волосами о том, понравилось ли ему у бабушки и как она поживает, чем они с ней занимались, куда ходили и еще много о чём, но этого девушка уже не расслышала. Странным было то, что это единственные люди, которые о чем-то разговаривали. Весь остальной вагон пребывал в полной тишине, прерываемой клацаньем клавиш ноутбука какого-то особенно усердного офисного клерка. Все, за исключением мамы с сыном, постарались сесть по одному, т.е. в шахматном порядке. Лишь чуть не опоздавшему на рейс низкорослому мужчине в очках и с немного съехавшей вбок кепи не повезло — когда он запрыгнул в салон, то увидел, что вакантных одиночнических мест не осталось. Он с минуту стоял, как пришибленный, присматривая место побезопаснее, то подносил ладонь к затылку, то резко поворачивался, и наконец устроился в проходе рядом с молоденькой девушкой, везшей какое-то животное (молчание передалось и ему) в переноске. Чего же так боялся этот мужчина? Почему все инстинктивно рассаживались друг от друга? На эти размышления ни у кого не было времени. Все действовали так, как требовал того их внутренний устав: человек другой — враг твой.

***

      Элен, чуть сползая по неудобному синему трясущемуся сиденью, по-прежнему держала свой рюкзак на коленях и набирала на небольшом экране смартфона текст своего резюме. Но разум подчинялся ей не полностью: в цейтноте она пропускала слова, отвлекалась и вынужденно возвращалась мыслями в начало. Еще и совсем иррациональные вопросы сбивали её с толку. «Интересно, какой он? Строгий? «Свой»? Много ли будет человек в команде? А что, если и он меня не примет?» — нервно перебирала Элен мысли и подол своего безупречно черного тренча. «Интересно, как она сейчас? Что она подумала обо мне? Наверняка, что я просто мелкая навязчивая девчонка… Хотя, это же она меня позвала, значит, такого быть не должно. Вообще всего этого не должно было быть. Как мне теперь самой себе объяснить всё это? Одним лишь благоговением перед немного более знаменитым человеком? Ну нет. Я общалась с известными на весь мир художниками и никогда такого страха и злости на себя впоследствии не испытывала», — продирались сквозь пульсирующий сонный разум Наташи мысли. Она лежала на жёстком и немного пыльном матрасе, который достали из кладовой, протянув руки под одеяло. Если бы её увидел кто-нибудь сейчас, то наверняка решили, что ей осталось недолго: в темноте комнаты ее бледное лицо будто отражало выцветающий свет луны, падавший сквозь высокое, почти во всю стену, окно. Наташа не спала нормально уже вторую ночь. За двое суток у Карагиной она провела во сне от силы часов пять. Днём же пыталась отыгрывать весёлого человека: смотрела с подругой сериалы, разговаривала о незначительных вещах, о предстоящей учебе на втором курсе, о музыке и блогерах. Юля видела, что это всё даётся подруге с трудом, но не вмешивалась. Она знала и о том, что по ночам Наташа не спит, поэтому делала всё возможное для того, чтобы она вздремнула хотя бы днём. Подруга сходила до аптеки, взяла чай с ромашкой, новопассит и смешивала их в мощную анти бессонную бомбу, которую подавала при просмотре очередной серии «Шерлока». Когда же беспокойная Наташа засыпала, склонив голову на плечо подруги, та тихо отходила, укрывала ее пледом и выключала свет, а просыпаясь, Наташа видела всё ту же картину, что была во время её бодрствования. Итак, утро шло своим чередом. Солнце было еще далеко от горизонта, да Наташе было не до него. Она не выходила из квартиры, не отражала смены времени суток, ведь они для неё ничего не значили. Это было похоже на каникулы, когда ты не понимаешь, какой сегодня день, с одной лишь только разницей — сейчас она чувствовала себя, как во время лихорадки. Сердце бешено колотилось, так, что за два дня, казалось, перекачало месячную норму крови. Носительница этого стахановского двигателя часто и глубоко вздыхала, чтобы обеспечивать хоть какую-то разгрузку организма.       В таком состоянии Наташа пробудилась от неподвижного лежания и, укутавшись в легкий белоснежный хлопковый пододеяльник, подошла к окну, за которым простиралось тёмно-фиолетовое холодное небо. Оно постепенно уступало персиковому зареву с бледно-желтой косточкой. Подёрнув от холода плечами, девушка поплелась за телефоном. От механического звука затвора камеры телефона ей вспомнились вдруг очень ясно те короткие моменты в кафе. Сердце её сжалось, насколько могло, руки ослабели, чуть не выронив ставший тяжелым телефон. Наташа медленно опустилась на пол, закуталась ещё сильнее в свою тогу… Все же тот день был, хоть сумбурный, но все же…       «Ах» — дыхание спёрто. В это время из-за стены соседнего дома показалось солнце: яркое, теплое, заполняющее всё пространство комнаты, улицы, города да и всего часового пояса плюс два. Наташа широко раскрыла глаза; даже неустанный мотор её на минуту замедлился — она будто снова жила нормальной жизнью, будто и не было никаких волнений, и завтра она снова пойдет в университет.

***

      В это же время Элен расправила спину, отклонила голову на спинку сиденья и посмотрела в окно. Резюме было готово, телефон безжизненно светил экраном. Прикрыв от долгого напряжения отяжелевшие веки, девушка с облегчением вздохнула. Отпустив одну задачу, мозг её освободился и стал подкидывать варианты, о чём подумать теперь. Он взял из недавнего питерские выходные и подсунул хозяйке. Элен сначала серьёзно и немного недоумевая вспоминала о вдруг появившейся в реальной жизни подписчице. Зачем им обеим это? Почему в первый вечер она подарила практически незнакомому человеку скетчбук, почему платила за неё? Что за внезапное покровительство?       Она открыла глаза. Отдающее холодом, слепившее сквозь призму стекла вагона, солнце вышло из-за тяжелого облака. И вновь сомкнула веки. «Как оно некстати. И зачем только наступает утро», — голова Элен немного гудела от недавно одолевавших её мыслей. «Через час приезжаю. Нужно попробовать уснуть», — сказала сама себе девушка и отключилась от противного светлого вагона.