Пасть не дам во тьме ночной

Зелёные листья, едва заметно покачиваясь, тихо шуршат от привычно лёгкого ночного ветра, покорно склонившись и отдавшись на волю укрывшей всё вокруге в своих цепких объятиях тьмы и пришедшим всему живому сновидениям. Шуршат неприятно, будто подкрадающиеся со всех сторон змеи; звук создаёт ледянящее чувство, принуждая замереть на месте и тчательно прислушаться, что кто-то притаился совсем рядом, лишь выжидая подходящего момента и едва слышно перешёптываясь с чёрнотой, поглотившей землю. Страницы шуршат совсем по другому: звук уютный, почти домашний, теплый и согревающий что-то внутри. Поэтичные строчки без труда вклиниваются в мысли, сливаясь с ними, уносят оковы тяжести, принося непривычную, почти инородную лёгкость, оставляя за собой только тонкий шлейф печали и воспоминаний, разбивающих и честь, и гордость, и рациональность мыслей, и привычную хладнокровность, принося взамен всепоглощающую панику и пустоту. Он сломан вдоль и поперёк, вынужден скрываться и спасаться бегством в тени и покрове ночи — отнюдь, тоже далеко не безопасной, но безусловно лучшей, чем то место, которое он вынужден называть «домом». Только вот от себя, жаль, не денешься — воспоминания настигают, доламывают ещё чудом не сломленное, а мысли о завтрешнем дне, точно гром посреди белого дня. Всё тело ломит от фантомной боли, не желающей покидать его, казалось бы, ни на секунду, а глубоко внутри постоянно что-то скребётся, принося желание просто волком выть — напрасно, его всё равно никто не услышал бы. Нет никому дела к чужим страданиям, которых можно было бы просто избежать, будь кому-то дело к другим живым существам. Когда-то он был действительно счастлив: не зная ни боли, ни осквернённости, ни человеческой стервозности. Но эти времена не просто забыты — похоронены неподъёмным слоем воспоминаний и горечи, приносящими удушающую панику при случайно задержавшемся на нём взгляде иного человека, пусть и даже самого невинного на первый взгляд. Местами позолоченая книга с красующейся «V» на титульной обложке, простой сборник стихов — настоящее лекарство для отравленной, истёрзанной души. В небольших поэзиях и кратких пословицах, кажется, скрыт отдельный мир — без лжи, похоти, безразличия и чужих слёз. Эта книга — также и единственная уцелевшая вещь, что осталась ему от отца. Мать он помнит смутно, та умерла в пожаре, а отчим практически о ней и не упоминает. Не то, чтобы Ви было всё равно, ни в коем случае, просто пытаться напрасно вспомнить ранее родного человека начинает надоедать, а неудачные попытки — раздражать всё больше, нежели до этого. Всё было хорошо. Ровно до тех пор, пока отчим не обзавёлся очередным другом, поначалу выдающимся почти надёжным и добродушным. Ви помнит, как мужчина с коротким именем Мэтт приносил ему в подарок какую-нибудь шоколадку, или же иные десерты, а иногда даже помогал с домашней работой по неполюбившимся предметам. А потом что-то будто перемкнуло, словно невидимый рычаг потянули высшие силы: какой-то миг и вместо привычной доброты — звериная похоть и до тошноты противная пошлость. Внезапно исчезли безобидные предложения помочь с проблемными предметами, добродушные, почти что по-отцовски ласковые взгляды и лёгкие взъерошивания по необычайно белым волосам. Взамен — грубые, тошнотворно жаждущие прикосновения, позже оставляющие на бледной коже болезненно-чёрные отметины, бесконечная чреда обжигающей изнутри боли, в сопровождении с противным металлическим привкусом на губах и во рту — очередная жалкая попытка отбиться. Битва, что ведётся совершенно очевидно не на равных условиях. Он слабее в разы, у него нет поддержки и доверия (в ответ на его откровение — недоверчивая улыбка отчима и мягкое «Тебе явно что-то приснилось»), не учитывая самого факта, что роль жертвы припала именно на него. Ему кажется, что судьба явно в чём-то ошиблась, перепутала — это всё предназначалось не ему, но каждый раз реальность наглядно показывает противоложное, вырывая из раздумий, словно буйные морские волны беспощадно выкидывают задыхающуюся рыбу на берег. «Отсюда нет спасенья» — отчётливо понимает Ви, только вот часть его упрямо не хочет корится решениям несправедливой судьбы, продолжая борьбу и не давая окончательно сдаться. В самом деле, он ей даже чем-то благодарен. Белесые волосы падают на лицо, закрывая от чужих взоров, которых посреди ночи врядли нашлось бы, но так действительно спокойней — создаёт ощущение хоть какой-либо защищённости, как и пелена тьмы вокруг. Тем не менее, выгравированные на страницах развёрнутой на руках книги строчки разобрать он всё ещё в силах — точнее, большинство из них он давно уже знает наизусть. Сегодняшний побег был совершенно не спланирован — внезапен, очередной порыв накатившей паники и никак размышлений. Он решился попытаться объяснить ситуацию отчиму ещё раз, в надежде донести кричащую в каждом излишне рваном, дёрганном движении, вздрагивающем голосе и навек засевшем в глубине ранее беззаботного взгляда страхе правду. Хватило нескольких секунд, чтобы понять — попытка вновь обречена на провал и ещё одно мгновение, чтобы увидеть появившегося на пороге Мэтта, замерев на месте, стоило заглянуть в эти затуманеные глаза с нездоровым азартным блеском. На мгновение кажется, будто его пригвоздили к полу, но оцепение резко спадает, сменяясь приступом накрывающей паники — где-то в горле стаёт ком, упорно не позволяя спокойно вдохнуть воздух — а в следующую секунду он уже бросается прочь, просто подальше от этого всеми богами забытого места и летящего вдогонку возмущённому «эй, куда?», за которым определённо скрывалась фраза погрубее, отлично замаскированая под невинное беспокойство. Хорошо, что свою книгу он всегда носит при себе — не пришлось бы возвращаться хотя бы за ней. Ви не думал о последствиях, он просто бежал вперёд изо всех оставшихся сил, ни в коем случае не позволяя себе оглянуться (это кажется ошибкой, которая вполне способна стать последней). Перед глазами мелькали спрятавшиеся в тени силуэты деревьев — высоких, низких, склонившихся над землей, или же, напротив, гордо выпрямившихся. И плевать, что вечер медленно, но неизбежно приводит за собой непроглядный мрак ночи. Он останавливается только тогда, когда дышать становится почти невозможно, а ноги уже не несут, подкашиваясь от внезапно нахлынувшей слабости. И вот он здесь: среди прячущей его от ненужных взглядов тьмы, опираясь на широкое дерево позади, бережно пробегается кончиками пальцев и взглядом по выгравированным строчкам, так и не решаясь даже шёпотом вымолвить ни единой из них. По коже всё ещё временами пробегается холодная дрожь, особеннно, когда ветер чуть сильнее колышит зелёную листву — кажется, что кто-то крадётся по его душу. Каждое из стихотворений вновь и вновь проходится прямо по воспоминаниям и слабым местам, точно раны, никак не желающие затягиваться, всегда словно свежие, только нанесённые. Сжимает губы, на миг задерживая взгляд на одной из страниц, будто читая что-то скрытое, непостижимое для другого между строк, прежде чем перейти к следующей, но не даёт воспоминаниям взять верх — чтоб не вырвалось, держит, словно в клетке. — «Враг обиду мне нанес – Я молчал, но гнев мой рос. Я таил его в тиши В глубине своей души, То слезами поливал, То улыбкой согревал.»* — Собственный полушёпот показался резким, почти что оглушающе громким посреди вкрадчиво окутавшей улицы тишины, но слова слетают с губ почти что сами, так и просятся, чтобы произнести их вслух. Воспоминания, нарочно приглушённые, начинают медленно ворошиться, крутиться вокруг, постепенно сдавливать в невидимые сети. Неподалёку слышится шорох, чей-то силуэт, на миг осветив тусклым светом склонившиеся листья, пронёсся посреди деревьев, но явно не человека. Ви поднимает голову, настороженно вглядываясь во тьму, недовольно сжав губы из-за того, что пришлось отвлечься (будь бы проскользнувшая тень хоть отдалённо схожа с человеческой — где-то внутри определённо пробудился бы животный страх, заставив подняться на ноги и не сводить взгляда с темноты). Прождав несколько секунд, он продолжает, не в силах стерпеть резко прерванный и незавершенный отрывок стихотворенья: — «Рос он ночью, рос он днем. Зрело яблочко на нем, Яда сладкого полно. Знал мой недруг, чье оно.» — Горечь, боль и ярко вспыхнувшая внезапно ненависть смешиваются в одно, застряв комом где-то в горле, будто перекрывая доступ к кислороду, сжимая рёбра, когда он несколько рвано вдыхает воздух ртом. — «Темной ночью в тишине Он прокрался в сад ко мне И остался недвижим, Ядом скованный моим.» — Подхватывает вдруг чужой писклявый, не слишком приятный, однако терпимый голос. Явно не человека, а значит, терпеть и даже привыкнуть можно. Ранее скрывающийся во тьме силуэт теперь решается показаться на глаза: нечто, вполне схожее с птицей и отчего-то вдруг говорящее. Широкие крылья время от времени поблёскивают тускло-синим светом, рассевая темноту рядом, а от их размаха белые волосы немного развеваются. — Думаешь, что единственный, кто знает об этой книжонке, Шекспир? По три жёлтых глаза смотрят на него в ожидании ответа, пока Ви занят изучением явившегося существа, позволяя воспоминаниям и гневу отойти, очевидно стаёт сразу — демон. Только вот, вопросов в голове от этого лишь прибавляется. — И что же могло потребоваться от меня? — задаёт первый, что пришёл на мысль. С внимательным прищуром вглядывается в демонические глаза, словно там действительно можно было бы разглядеть какие-то эмоции. Странное чувство: даже демон кажется куда лучше и благородней за людей. — Твоя душа, — с хохотом насмешливо отвечает птица, но затем немного отставляет веселье, — это шутка, без обид. Просто даже мне с моей несуществующей душой стало печально наблюдать за тобой, — совсем тихий смешок, в этот раз, демон быстро посерьёзнел. — А если честно, у меня просто деловое предложение. — Вот как. Слушаю, — любопытство просыпается и заставляет выслушать это причудливое создание, немного приглушая внутренее недоверие. В конце концов, перед ним не человек, а демон кажется не столь уж и страшным – он ничего не теряет. — Я вижу, что тебя судьбинушка тоже не пощадила, — создание склоняет голову вбок, как будто оценивая его прошлое, из-за чего от пристального взгляда резко возникает желание защититься. — Справедливо ли? Подумай, что тебе нужно. Ви вновь смотрит демону прямо в глаза, вправду задумавшись над ответом. Он сбежал из дома, высвободился наконец из-под удушающих оков унижения и постоянной опасности, но ему никогда ничем не отмыться от этой чёрноты, заклейменности, следующей за ним по пятам призрачной боли и паники. Он ничего не сделал, чтобы заслужить это постыдное, оставшееся с ним навек клеймо. Внутри вновь нарастает ненависть. Теперь он точно знает, что ему нужно. — Месть, — срывается с губ прежде, чем он успевает понять, что произнёс это вслух, но никакие сомнения не смеют встать у него на пути. Решение принято и отступить от него, значило бы молча покориться и смириться с тем, от чего он стремился убежать всё это время. — Мы могли бы тебе помочь, — как-то радостно отзывается птица. Прежде, чем вопрос был бы озвучен, из тьмы появляется чёрная, едва приметная в это время суток пантера и единственное, что помогает её разглядеть — красные глаза и проходящие по всему телу линии того же цвета, сверкающие, как и крылья первого демона. А ещё что-то напоминающее трость в зубах, только с заострённым лезвием на конце и незамысловатыми узорами, рассыпанными по рукояти. Где-то неподалёку сверкает и один фиолетовый глаз — этот демон явно побольше. Ви сжимает губы в задумчивости, всего лишь на мгновение. Ни единого шанса справится одному против собственных же воспоминаний и боли, не говоря уже о самозащите и отомщении. — Что, если я согласен? Он закрывает свою книгу, только сейчас вспомнив, что она до сих пор развёрнутая на коленях, заодно взглянув на свои ладони, замечая, как демоны исчезли, превратившись в чёрные узоры, постепенно окутывая, ложась чернилами на кожу, покрывая поверх нанесённых линий другие. Ви не сразу замечает, что волосы чернеют также — вместо привычного чисто-белого теперь чёрный, но он впервые ощущает себя куда ближе к обычному человеку без этой всей необыкновенной белоснежности, которая ничего ему и не принесла. Правда, к чернильным узорам на коже надо будет некоторое время привыкнуть. Он подбирает рядом оставшуюся трость, внимательно разглядывая и проводя рукой от рукояти до самого лезвия, изучая и привыкая. Из, казалось бы, идеально наложившихся на кожу тёмных узоров появляется Грифон, вновь заставляя теперь чёрные волосы развеваться по создаваемому крыльями ветру, а тьму вокруг чуть отступить перед синим отсвечиванием. — Контракт заключён, — гордо изрекает птица.