Раунд!

Шерра хохотнула, поставила очередной шот на стойку. Милли прижмурился, взял, стукнув кольцами о стекло, и выпил. Про цвет не думал — известное дело, в Монстрбаре что только чем не красили для пущей инфернальности. Даже пива нормального теперь не бывает — всё какая-то разноцветная сладенькая ерунда. — Горюешь? — Железяка подошла сзади, взъерошила ему волосы. — Домой такси вызови. — Вызову. Не то чтобы он правда… Ай, ладно, горевал. Проиграть ребёнку, которого тут всей тусовкой растили — обидно. Не в текстах дело, словом. Просто вдруг чувствуешь себя старым, никому ненужным и отжившим своё. Железяка всё не уходила, стояла над душой. Победительница, гордая мать, его несостоявшаяся любовь. — Пошли покурим? — Пошли, — сказал Милли. Расплатился с Шеррой — Шерра, обнаружив чаевые, улыбнулась, — и вышел за Железякой на улицу, на ходу (привычно) нашаривая в кармане зажигалку.

***

Железяка затянулась самокруткой, прислонилась к стене. Джинсовый сарафан, превращающий сорок лет в восемнадцать, трогательные босоножки на платформе, ноготки в вишнёвом лаке. Милли повертел зажигалку в пальцах, пощёлкал колёсиком, убрал. Как он её любил — почти что в те самые восемнадцать. Тогда были дешёвые сигареты, которые она курила, сидя на подоконнике. Шумные сборища в его некогда аккуратной двушке, липкие стаканы с ликёрным осадком наутро, ощущение её ладоней на своей коже, хмельное соитие в душной комнате, в беспорядке, среди сбившихся простыней. И — ссоры, после которых её слова звучали у него в ушах ещё несколько дней (и не забылись сейчас). Он выписывал их в треки, спорил с ними, будто это имело какое-то значение, но это не заглушало её язвительных интонаций у него в мозгу. Этот (стереотипный) роман уложился в пару месяцев и два альбома. И ещё — привычку брать в супермаркете, закупаясь, какую-нибудь зажигалку.