Санто-Доминго

      — Вы точно уверены, дон Энрике? — всегда занятой управляющий поместьем, которого молодой наследник едва успел остановить у самого выхода из просторного холла, с недоумением и долей скептицизма окинул взглядом фигуру господина.       — А что я теряю? Прикажи подготовить Фердинанда к следующим скачкам. А я подам заявку, пока еще не поздно.       — Но ни вы, не Фердинанд уже довольно давно не принимали участие в скачках…       — Да знаю, Хосе, — перебил Энрике управляющего, положив руку на его плечо. — Я точно с треском провалюсь, но, по крайней мере, это будет весело. Главное, не ставить на мою победу!       Юноша широко улыбнулся под неодобрительным взглядом Хосе. Тот явно думал, что подобные действия не лучшим образом скажутся на репутации семьи, которой он служил не одно десятилетие.       — Не будь таким скучным. Зато по этому случаю мы можем устроить прием. Ты же любишь организовывать приемы.       На старом лице Хосе появилось страдальческое выражение. Каждая мышь в доме знала, что во время званных ужинов и торжественных вечеров к управляющему лучше не обращаться, если не хочешь стать жертвой молний, что сердито метали его глаза, спрятанные за очками-половинками.       — Как прикажете, господин.       Послышались звонкие удары дверного молотка, извещавшие о прибытии незваного гостя. Управляющий выжидательно смотрел на Энрике, дожидаясь, пока тот не позволит ему открыть дверь. Коротко кивнув, Рике заметил Инес, что старалась незаметно прошмыгнуть в коридор для прислуги. По рассказам Мариты он знал, что девушка лишь недавно начала вставать с постели. И все благодаря лекарствам, что передал Сальвадор.       — Я рад, что тебе уже лучше. Мими очень волновалась за тебя.       — Прошу прощения за доставленные неудобства, дон Энрике.       Инес коротко поклонилась, стыдливо прикрывая глаза.       — Мими уже закончила разрисовывать дверь своей комнаты? В последние дни она так увлечена…       Он не договорил, потому что к этому времени Хосе уже открыл дверь и приветствовал незваного гостя. За порогом стоял Алонсо. Он снял шляпу, по полям которой шла золотая вышивка, встряхнул чуть растрепанными от езды на лошади волосами и улыбнулся лишь одной стороной рта. Его бело-красный шрам от ожога казался еще ярче в контрасте с его бордовым костюмом, состоящего из бархатного жилета и кюлотов. Подобным выбором Алонсо словно пытался подчеркнуть последствия несчастного случая, выставить напоказ то, что должен был скрывать.       — Добрый день, малыш Рике, — наигранно радостно поприветствовал он одного из хозяев дома. — Я прибыл к твоему отцу, но поверь, я невероятно рад, что ты тоже здесь. Надеюсь, ты не собираешься покинуть наше общество в ближайшее время?       — Отец работает, — без приветствия парировал Энрике и не думая отвечать на последний вопрос. — Сомневаюсь, что он захочет принять тебя сейчас.       Чувствуя, как стремительно падает его настроение, которое было прекрасным еще минуту назад, молодой наследник уже развернулся, не желая более находится в одном помещении со старым другом. Как вдруг замер. Слишком довольным было выражение его лица. Он вспомнил слова Алонсо во время их последней встречи на плантации.       — Ты пришел посмотреть бумаги на собственность?       — Посмотреть? — Мужчина удивленно приподнял бровь, а потом широко улыбнулся. — Нет, я пришел их подписывать.       — Дон Диего ожидает вас, — с поклоном сообщил Хосе, показывая рукой направление к кабинету надсмотрщика.       Однако это было совершенно необязательно. Слишком много часов они еще мальчишками провели в бесконечной беготне по коридорам поместья. Каждый закуток был вдоль и поперек исследован меленькими и неразлучными искателями приключений, а пыль из самых темных углов неизменно оказывалась на их накрахмаленных детских костюмчиках. Поэтому, одарив собеседника холодным взглядом, посетитель быстро исчез за углом.       — Что это значит? Хосе, почему отец ожидает его?       Не дождавшись ответа, обеспокоенный Энрике бросился вслед за Алонсо. Остановившись перед кабинетом отца, он несколько раз глубоко вдохнул, пытаясь успокоить паникующее сердце, чтобы ничем не выдать свое волнение. Постучавшись в тяжелую, плотно закрытую дверь, он дождался приглашения и вошел внутрь.       Тяжелые плотные портьеры плохо пропускали солнечный свет. Даже днем отец предпочитал работать при свечах, вместо того чтобы пошире раздвинуть занавески. Массивная темная мебель не кричала, а чинно сообщала вошедшим о неприличном богатстве владельца комнаты, а в многочисленных стеклянных сосудах с дорогим алкоголем, что стоял на полках шкафа, отражалось пламя множества свечей, которыми были уставлены письменный стол, маленькие кофейные столики и шкафы. Дон Диего встретил сына вопросительным взглядом.       — Отец, могу ли я к вам присоединиться? Думаю, Алонсо совсем не против.       Губернатор посмотрел на гостя. Тот поднял руки, показывая, что не имеет никаких возражений, а блеснувшие пламенем глаза говорили, что он будет только рад, если свидетелем этой встречи будет Энрике.       -Тогда, присаживайся, сынок. — Кивнул мужчина на соседнее кресло.       Подойдя к стеллажу со стройными рядами стеклянных сосудов, плантатор на секунду задумался, а после достал высокую бутыль, в которой плескалась жидкость светло-карамельного цвета.       — Ирландский виски, двенадцать лет выдержки. Вы не против, господа?       — У денег всегда есть аромат виски, верно? — улыбнулся Алонсо.       — Только тогда, когда их приносят друзья, — ответил отец, разливая терпко пахнущую жидкость в хрустальные бокалы. — Как поживает полковник? Я не видел уже его около недели. Видимо совсем погряз в делах?       — Благодарю за беспокойство, Дон Диего. Только это и может заставить отца не навещать вас. Договор уже подготовлен, я полагаю?       Не отвечая, губернатор вытащил бумагу из верхнего ящика стола. Алонсо, в свою очередь, выложил кожаный кошель, который тяжело опустился на стол, звонко звякнув монетами.       — Сколько тут? — чуть хрипловатым от волнения голосом спросил Энрике.       В нем еще теплилась надежда на то, что он становится свидетелем совсем не того, что ему кажется. Алонсо ответил ему долгим тяжелым взглядом, сделал глубокий вдох, наслаждаясь ароматом дорогого алкоголя. В нем чувствовалась нотки зеленого лимона, томленных в печи яблок и высушенного на солнце изюма. Откинувшись на спинку широкого кресла и закинув ногу на ногу, он вновь улыбнулся.       — Здесь ровно восемьсот реалов. Насколько я знаю, это на семьсот шестьдесят реалов больше, чем изначально было заплачено за Сальвадора Эрерра.       Слова мужчины потонули в громоподобном шуме собственного сердцебиения. Внезапно появившаяся в голове рябь вызвала приступ головокружения, и если бы Энрике не сидел в этот момент на кресле, то непременно не смог удержатся на ногах. Трясущимися руками он схватил стакан с виски и залпом осушил его, даже не чувствуя, как пламенная жидкость обжигает глотку и пищевод. Все пропало. Его своевольный доктор, презрительный испанец, его Сальвадор. Перед глазами стояла только сверкающая в лучах заходящего солнца слеза, стекающая по загорелой и обветренной щеке. Ничего в этом мире не могло быть сейчас важнее, чем его обкусанные губы, его посеребренные тяжелыми жизненными испытаниями волосы, его тонкие длинные пальцы, что без колебаний вонзают иглу в шоколадную кожу. Он помнил каждое, даже мимолетное, прикосновение Сальвадора, каждый взгляд, не важно, пропитан ли он отвращением или дышит свободой, как в ту ночь, когда они лежали рядом с тлеющим костром. Все в нем было дорого. Все и вся было до дрожи родным. Потерять его сейчас, значило потерять все.       Господин губернатор, увлеченный предстоящей сделкой, даже не заметил странной реакции сына, но это не могло укрыться от пристального взгляда карих глаз без ресниц. Алонсо недоуменно следил за каждым вздохом своего старого друга. Не такой реакции он ожидал, не на это рассчитывал, собирая эту огромную сумму для покупки одного единственного раба. Скорбь, отразившаяся на лице друга детства, была так нехарактерна для того, кого он знал столько лет.       — Отец, нельзя продавать Сальвадора, — словно взяв себя в руки, Энрике говорил деловым тоном, ничуть не выдавая ту бурю эмоций, которая сейчас царила в его душе. — Это будет большой ошибкой.       Господин губернатор удивленно посмотрел на сына. Спустя пару секунд молчания, он глубоко вздохнул, пригладил свои пышные черные усы и сцепил руки в замок.       — Прошу прощения, Алонсо, я поговорю с сыном наедине, ты не против?       Тот поднялся с мягкого кресла и одернул задравшиеся рукава белоснежной сорочки. Потом почтительно поклонился и вышел из комнаты, плотно притворив за собой тяжелую деревянную дверь. Несколько раз стукнув по столу пальцем, глава семьи Сантьяго де Ньето обратился к сыну с теми командирскими нотками, какие неизменно проявлялись у него при разговоре с тем, кто был обязан подчинится любому его приказу.       — Рике, это уже решенный вопрос. Остались лишь сущие формальности — подписать бумаги. И я, как хозяин плантации, это сделаю, — выдержав легкую паузу, он продолжил несколько смягчившимся голосом. — Но все же я не понимаю причин твоего упрямства. Если дело только в том, что эту сделку предложил Алонсо, а не кто-то другой…       — Нет, отец, — раздраженно перебил юноша. — Мне плевать на Алонсо. Я давно не ребенок, чтобы хранить глупые обиды. Дело не в этом! Сальвадор — прекрасный врач. Черт возьми, он лучший врач, которого я видел! Ты хоть представляешь, сколько денег он нам сэкономил? Сколько рабов он вылечил?       — Да, представляю. И, думается мне, Алонсо тоже прекрасно представляет это. Именно поэтому он и предлагает за одного раба восемьсот реалов!       Энрике раздраженно хлопнул ладонью по столу. Перед его глазами стоял Алонсо с довольной улыбкой на губах. Той самой, что он сумел сбить на плантации, и наивно думал, что на этом старый друг остановится. Как бы не так! Тяжелые портьеры в комнате давили на него. Казалось, что еще минута, и Рике не сможет сделать даже вдоха. Резко дернув жесткий воротник, держащий горло словно в тисках, он не заметил отлетевшей в сторону пуговицы. Он обязан что-то придумать. Он не может этого допустить!       — Отец, сам подумай, зачем предлагать такие деньги за одного человека?       — Прекрати! Мне надоело ваше вечное соперничество! — Отец резко стукнул тростью об пол. — Мне плевать, зачем Алонсо этот доктор. Но я подозреваю, что вы опять ведете себя как мальчишки: вцепились в одно одеяло и тянете его с двух сторон. Но мне надоело это, Рике! Пусть он забирает этого проклятого раба. Если мой сын и решил играть в эти глупые игры, так пусть это хотя бы приносит пользу нашей семье. Разговор окончен.       Губернатор резко развернулся. Он был зол и тяжело дышал, всячески показывая, что больше никогда не собирается возвращаться к этому вопросу. Юноша молчал, снедаемый бессилием и тихой злобой. Он не мог потерять Сальвадора; ни сейчас, ни когда-либо. Раз за разом ему вспоминался доктор, стоящий на коленях перед зажженной свечой, беззвучно шевелящий губами, читающий молитву за неизвестную девочку. Он не заслужил того, чтобы быть трофеем победителя в старом конфликте! Он сжал кулаки так, что на ладонях остались кровавые лунки от впившихся в кожу ногтей. Энрике знал, что ему необходимо что-то предпринять, сказать что-нибудь такое, что убедит отца отказаться от выгодной сделки. Если Сал окажется у Алонсо, то Рике не только никогда не сможет увидеть его, но, вероятно, доктор вообще перестанет существовать. Наследник догадывался, на что был способен мужчина с улыбкой Дьявола ради глупой мести.       В дверь деликатно постучали. Вошел Алонсо. По самодовольной улыбке, которую он даже не пытался скрыть, Энрике понял, что тот слышал если не весь, то большую часть их разговора, и знал, что победа осталась за ним.       — Итак, Рике, — имя он произнес так, словно разговаривал с маленьким и глупым мальчишкой, но при доне Диего все же решил не употреблять его детское прозвище, — надеюсь, мы решили все наши разногласия?       Алонсо улыбался открыто и широко, отчего на обожженной части его лица появился залом, непохожий на обычную человеческую морщину. Он торжествовал. Но и этого ему было мало. Ему нужны были эмоции, нужно было, чтобы Энрике закричал, ударил его, выдал свои чувства, которых он и сам не понимал.        -Не волнуйся, друг мой. Этот никчемный испанец не стоит и десятой части того, что я заплачу вам. Не обладает же он какой-то особой ценностью лично для тебя? — насмешливо протянул Алонсо. — Неразумно цепляться за одного раба, ты ведь не ребенок, в конце концов.       Энрике глубоко вздохнул и разжал кулаки. Коротко поклонившись, он ответил:       — Верно, ты прав. Извини за этот спектакль, я и правда повел себя недостойно. Думаю, вам с отцом еще есть что обсудить, а я пойду к себе. Завтра в порт приходит очередной корабль. Нужно все подготовить. До встречи, дон Алонсо.       Юноша развернулся, чувствуя на себе удивленные взгляды старого друга и отца. Думается, они оба не понимали такой резкой смены настроения Энрике, который никогда не отличался терпением, выдержкой и спокойствием. Он был словно действующий вулкан, который внезапно потух.       «Верно. Я не ребенок», — думал Рике, решительно поднимаясь по лестнице. Забежав на второй этаж, он быстрыми шагами прошел мимо кабинета и остановился перед темной тяжелой дверью, на которой с недавних пор раскинулось цветочное поле с редкими белыми метелками тростника, нарисованное масляными красками. Коротко стукнув три раза, Энрике вошел.       — Мими, мне нужна твоя помощь.       Он не представлял, что маленькая хрупкая Марита, всегда боявшаяся приемов и громких звуков, способна на такое. Она кричала так, что хрустальные бокалы на подносе с коньяком дрожали, а лошади в конюшне прижимала уши к затылку. Задыхаясь и хрипя, с покрасневшим лицом, катаясь по полу, хватая отца за сапоги, заливаясь слезами, она дрыгала ногами, била об пол маленьким кулачками, с яростью зверя вырывалась из рук Инес и еще двух подоспевших на помощь служанок, которые прибежали, чтобы успокоить ее. Все это продолжалось ровно до тех пор, пока ошарашенный отец не крикнул:       — Ладно! Сальвадор останется у нас! Пожалуйста, Мими, прекрати это!       В тот же миг Марита, что до этого закатывалась в истерическом плаче, спокойно встала, подошла к отцу и, благодарно поцеловав его в щеку, удалилась вместе с не менее шокированными служанками.       Губернатор, впервые ставший свидетелем подобной сцены, с немым вопросом обернулся на сына, который прибежал на крики. Тот лишь удивленно развел руками.       — Мими нравится Сальвадор. Не думаю, что его продажа — хорошая идея.       Задержав тяжелый взгляд на Алонсо, Энрике вышел из кабинета, однако не стал уходить далеко, чтобы иметь возможность слышать все, что будет сказано за закрытыми дверями. Последовал тяжелый вздох отца (перед мысленным взором Рике сразу предстал губернатор, устало протирающий ладонями глаза), и следом за ним, извиняющейся интонацией:       — Ты же видел… Я не могу. Дочка ни на что не реагировала… кхм… подобным образом.       Дон Диего протянул последнее слово, показывая все свое бессилие перед внезапным капризом любимой дочери. Алонсо выругался, но тут же взял себя в руки и вежливо попрощался. Открыв дверь кабинета, он сразу наткнулся на поджидающего его Энрике.       — Доволен? Ты выиграл. Я ухожу.       Удивительно, но мужчина вовсе не выглядел разъяренным. Он был подавлен, а нависшие от усталости веки сразу накидывали ему пару лишних годков. Алонсо оттеснил плечом застывшего в недоумении Рике и, не оглядываясь, пошел к выходу.       Радость, бурлившая в груди молодого наследника, тут же улеглась. На что еще может пойти этот человек с потухшим взглядом? Нагоняя уже успевшего удалиться мужчину, Рике нерешительно начал:       — Алонсо, нам надо поговорить. — Молодой наследник следовал по пятам за другом детства по коридорам поместья. — Я понимаю, что ты делаешь. И ты можешь мстить мне сколько угодно, я не скажу тебе не слова. Только прошу, не вмешивай сюда Сальвадора!       Энрике чуть не врезался в спину мужчины, что внезапно остановился и разглядывал стену. Переведя взгляд, юноша понял, что вызвало у него такой пристальный интерес. Алонсо рассматривал картину, нарисованную рукой доньи Грасии, на которой двое мальчишек теснились на одном деревянном коне, сжимая в руках деревянные же мечи. На их лицах были широкие улыбки, а младший темноволосый мальчик не забывал искоса с восхищением поглядывать на старшего друга. Энрике помнил этот день.       Тогда дон Диего подарил им игрушечные мечи с красивейшими резными рукоятками и вензелями, вырисовывающими первые буквы их имен. Они с Алонсо дурачились в саду, когда донья Грассия, прогуливающаяся неподалеку, решили запечатлеть это момент. Тут же слуги вынесли мольберт, холст и краски, а мать все пыталась успокоить детей и усадить на деревянного коня. Однако они, все так же поглощенные игрой, представляли себя храбрыми рыцарями, которым по нелепой случайности, достался всего один скакун на двоих. В конце концов донья Грассия оставила попытки угомонить своих натурщиков и продолжила рисовать картину по памяти, в то время как друзья уже устроили битву, атаковывая благоухающий куст белоснежного жасмина.       Энрике вновь перевел взгляд на Алонсо. Тот стоял с печальной полуулыбкой, разглядывая тонкие и аккуратные масляные мазки. На картине его лицо было пышущим здоровьем: розовые щеки запыхавшегося от активной игры ребенка, сияющие глаза с длинными ресницами. Такие правильные красивые лица художники рисуют, чтобы понравиться публике, угодить богатым клиентам и заиметь новых заказчиков, а у Алонсо же оно было от природы.       — Знаешь, Рике, я устал, — внезапно заговорил мужчина изменившимся голосом. — Кажется, я устал ненавидеть тебя, устал видеть пейзажи этого острова, устал видеть сочувствующие лица «сливок» местного общества. Я устал от всего этого.       — Лонс, я…       — Мне плевать, — перебил его мужчина. — Я не хочу слышать твои извинения и слова о том, как тебе жаль. Тебе не исправить того, что ты сделал со мной, так что я все равно никогда тебя не прощу, однако… — голос Алонсо смягчился, и он посмотрел в глаза своему старому другу, — я устал тебя ненавидеть. Больше можешь не волноваться, я не стану создавать проблем.       Сердце Энрике одновременно сжалось от облегчения и печали. Облегчение за судьбу Сальвадора и печаль из-за пропасти, что навсегда пролегла между ним и другом детства. До этого момента он всегда тешил себя надеждой, что рано или поздно они смогут примириться и простить друг друга за то, что сотворили в порыве злости, ведь вместе они пережили слишком многое и их объединяло столько прекрасных воспоминаний. Но сейчас… Это была точка. Без криков и скандалов, угроз и ненависти — только так можно по-настоящему попрощаться с человеком, чтобы потом не думать о нем по ночам и не искать глазами в толпе. Для них это был конец.       — Удачи тебе. Не знаю в чем, но просто удачи. — Энрике от всей души хотел, чтобы у Алонсо все сложилось хорошо. — Ты сказал, что тебе надоели местные пейзажи. Что ты планируешь делать?       — Делать? — протянул мужчина, поднимая глаза к потолку. — Я опять хочу уехать отсюда. Думал, что после возвращения смогу спокойно жить тут, но меня раздражает каждое гребаное дерево. Вернусь обратно в Европу. Туда, где никто не помнит меня таким, — с горечью хмыкнул он, кивнув на картину, где широко улыбался красивый розовощекий и белокожий ребенок.       Сейчас его лицо изменилось до неузнаваемости. Даже карие глаза теперь не искрятся счастьем и весельем, а скрывают затаенную грусть.       — Прощай. Надеюсь, я больше тебя не увижу.       Энрике смотрел, как огромная часть его жизни уходит прочь. Он бесконечно любил этого человека, или же любил того, кем он когда-то был. Но все меняется. Все меняются. Теперь у них останутся лишь воспоминания, из которых Рике постарается вычеркнуть все плохое, что когда-то было между ними. Алонсо остановился. Оглянувшись, он, помолчав, спросил:       — Когда ты застал нас с Луизой, ты смотрел на меня так, словно я отобрал у тебя любимую игрушку. Ты кричал, бросился в драку, в общем, как и всегда, был просто капризным мальчишкой. Меня всегда забавляла эта твоя сторона. — Он мягко улыбнулся, вспоминая все выходки своего избалованного названного брата. — Однако сегодня… Ты словно был на похоронах. На своих похоронах. Скажи, ты действительно что-то чувствуешь к нему? К этому доктору.       Еще недавно Рике бы нерешительно замялся, сам не зная, как трактовать свое отношение. Однако сейчас, после всего того, что он узнал про Сальвадора, после всех разговоров и случайных касаний, Энрике пожал плечами:       — Кажется, я люблю его.