Санто-Доминго

      Энрике со злостью выдохнул и устало опустил голову на стол, коснувшись лбом холодной столешницы из черного дерева. Уже который час он просматривал кипу бумаг, что не так давно принес посыльный с плантации. В этот раз проверку ежемесячного отчета Рике решил взять на себя. Как, впрочем, и заключение договоров с судоходными компаниями, организацию труда портовых рабочих, ремонт набережной и рынка, где давно следовало заменить брусчатку. Один раз даже присутствовал при решении спора между двумя зажиточными горожанами. Он по уши загрузил себя работой, лишь бы не позволить непрошеным мыслям надолго оставаться в голове.       Вот и сейчас юноша в очередной раз высчитывал бесконечные цифры в надежде, что он ошибся. Нет, все-таки действительно не хватает! Небольшая сумма словно испарилась со страниц финансовых отчетов. Видимо, время Пабло пришло чуть раньше, чем хотел отец. Он не очень доверял своим управляющим, которые, слишком погрузившись в дела плантации, могли начать плести интриги, и закатывая рукава, по локоть погрузить свои руки в казну плантации, поэтому каждые три года он назначал нового человека. Похоже, морока с поиском нового управляющего начнется лишь спустя два года с момента назначения Пабло на должность. Хоть сумма, потерявшаяся в финансовой отчетности, была совсем небольшая, но, как говорил отец, укравший однажды, украдет снова. А терпеть клеща, присосавшегося к кошельку Сантьяго де Ньето, отец точно не намерен.       Устало вздохнув, Энрике в очередной раз пробежался глазами по бумагам, пока не наткнулся взглядом на маленькую сероватую приписку в уголке листа, на которую он не обращал внимания раньше. Полупрозрачными цифрами была выведена та самая пропавшая сумма.       — Лекарства?       Видимо составитель и сам забыл включить этот пункт в статью расходов, и этой забывчивостью чуть не поставил под угрозу свою высокую должность. Что ж, еще некоторое время Пабло может спать спокойно, однако без серьезного выговора тут не обойтись. Столько времени ушло на бесконечные пересчеты расходов и доходов, которое можно было потратить с пользой.       Наконец отложив в сторону стопку уже ненавистных бумаг с плантации, Энрике сделал глазами несколько круговых движений, давая им немного отдыха. В поле зрения тотчас же попался мраморный бюст мальчиковой головы, который стоял на полке одного из шкафов. Мраморные белесые глаза мальчика пристально рассматривали сидящего за столом молодого человека, а его губы были изогнуты в презрительной полуулыбке, что казалась слишком взрослой и совершенно не подходила для этого пухлощекого лица. Эти тонкие искривленные губы каждый раз наводили Энрике на мысль о других губах — потрескавшихся от палящего солнца. Резко поднявшись из-за стола, Рике в несколько шагов пересек пространство, отделяющее его от мальчиковой головы, и развернул ее так, что теперь белесые глаза могли созерцать только деревянную стенку шкафа. Плеснув себе в бокал охлажденного персикового чая, который не так давно занесла в кабинет одна из горничных, он вновь вернулся за стол, заваленный письмами и прошениями, с которыми ему доверил разобраться отец.       Энрике подтянул к себе жалобу капитана торгового судна. Тот из-за оплошности портовых рабочих вынужден был простоять в порту на два дня больше запланированного срока и теперь требовал возместить убытки, которые понесла команда из-за простоя. От чрезвычайно непонятного почерка капитана, сквозь который с трудом продирался юноша, его отвлек тихий стук в дверь.       — Войдите.       Дверь приоткрылась и в кабинет просунулась голова Мариты. Осмотревшись и не обнаружив в комнате никаких взрослых кроме брата, она забежала и с удовольствием уселась к нему на колени.       — Что ты делаешь? — Девочка начала заинтересовано рыться в бумажках, разглядывая печати и затейливые пятна сургуча. — А это от кого письмо? А почему тут такая бумага странная?       Марита сыпала вопросы один за другим, не оставляя никакой возможности ответить хоть на один из них. Впрочем, Энрике крайне сомневался, что ее интересовал хоть один ответ.       — Мими, я работаю. — Рике мягко подхватил сестру за талию и спустил со своих коленей.       — Ну конечно, — насупилась она. — Заперся тут и не выходишь который день. Скоро начнешь разговаривать с пылью и книжками. Папа занят, мама рисует свои картины, а ты сидишь тут. Я никому не нужна!       Девочка сложила руки на груди и недовольно нахмурилась. Энрике улыбнулся, глядя на сурово сдвинутые к переносице широкие бровки сестры.       — Ну, не дуйся! Прости меня, я правда много времени уделял делам в последнее время. Отец постоянно говорил, что я недостаточно много работаю, так что я решил показать ему, что это совсем не так.       Отчасти, это была правда, но главная причина заключалась совсем не в желании заполучить одобрение отца. Энрике хотел избавиться от мыслей, постоянно лезущих ему в голову, которые неизменно были связаны с Сальвадором и их последней встречей. Он вовсе не чувствовал себя виноватым за попытки спасти доктора от роли выигрыша в карты, пусть и не самыми лестными словами, однако то, что сказал ему испанец в бараке во время перевязки, с этим он спорить не мог. Он злился на Сальвадора за грубые слова, за его неблагодарность, за постоянные колкости в его адрес, но тем нее менее, окажись он перед ним прямо сейчас, он не посмел бы посмотреть в его черные глаза, отражающие презрение. Он не знал, что чувствует к доктору, не знал, что хочет чувствовать, как относиться к нему, как говорить с ним, как думать о нем. Поэтому Рике предпочел выкинуть его из своей головы, запретив мыслям даже приближаться к ссыльному испанцу. Но тем не менее раз за разом его лицо всплывало в голове, а рука неосознанно выводила его имя, стоило задуматься лишь на секунду, вынуждая Энрике по много раз переписывать документы.       — Я могу простить тебя, но только если ты пообещаешь сохранить один секрет, — хитро прищурилась Марита.       — Ты же знаешь, что я самый надежный хранитель твоих секретов, принцесса Мими.       Это была чистая правда. Несмотря на большую разницу в возрасте, а может быть и благодаря ей, Рике трепетно любил сестренку и никогда не отстранялся от нее. Именно он был хранителем ее тайников со сладостями, именно к нему она бегала со своими детскими тайнами, поверяя брату все: от счастливых игр, до обид и симпатий.       — Это не мой секрет, — внезапно посерьезнела девочка, — но мне очень-очень нужна твоя помощь. Так что если ты поклянешься, что никому не расскажешь и не будешь ругаться, то я тебе расскажу.       Марита протянула ладошку с оттопыренным мизинцем и непривычно серьезно посмотрела на брата. Энрике удивленно хмыкнул и переплел свой мизинец с пальцем сестренки. Она облегченно выдохнула и тут же повеселела.       — Помни, ты обещал не сердиться, — строго повторила она. — Когда я езжу кататься на коляске с Инес, мы с ней ездим на плантацию, чтобы навестить Сальвадора. Но сейчас Инес больна, а с другими служанками мама не хочет отпускать меня надолго. И я подумала, что с тобой матушка точно меня отпустит.       Энрике тяжко вздохнул. Сальвадор. Везде этот Сальвадор! Только он решил, что больше не хочет видеть его, тут же происходить что-то, что кричит ему о необходимости видеть этого своевольного доктора! Словно судьба сама толкает его на плантацию, чтобы юный наследник предстал перед недовольным суровым взглядом.       Честно говоря, его тянуло туда. Тянуло невероятно сильно, до боли в сердце, до тяжелых душных сновидений, до физической тоски по длинным тонким пальцам и загорелой на безжалостном солнце коже. Но он столько времени сопротивлялся этим желаниям, что эта детская просьба застала его в врасплох.       — Но зачем тебе на плантацию? Неужели ты так соскучилась, что не можешь подождать, пока Инес станет лучше?       Возможно эти слова прозвучали грубее, чем ожидал Энрике, потому что Марита виновато опустила голову и принялась перебирать кружевные оборки на поясе своего нежного платья.       — Просто… Просто я должна не только встретиться с Сальвадором. Он передает через Инес лекарства для прислуги. Многим из них они правда нужны. Но мы не смогли поехать за ними с Инес, потому что кончилась ее микстура от головной боли. Она страдает от мигрени, и во время приступов совсем не может ничего делать, так что многие не могут получить нужные лекарства. И мне очень-очень нужно, чтобы ты поехал со мной!       Девочка вцепилась в руку брата и жалостливо заглянула ему в глаза. Он удивленно молчал, переваривая услышанное. Его сестра тайком передавала лекарства, которые Сальвадор получал для лечения рабов на плантации, и все это происходило с пособничеством главной служанки Мими. И как он должен реагировать на это?       — Ты обещал, что не будешь сердиться, — чуть гнусавым голосом, символизирующим о том, что где-то на подходе собираются слезы, протянула Марита. — Я рассказала тебе, потому что думала, что ты поймешь!       Энрике встрепенулся и, встав из-за стола, легко подхватил девочку на руки. Поцеловав ее в сморщенный нос, он радостно выдохнул:        -Конечно! Конечно, я помогу тебе. Но взамен и ты пообещай мне кое-что, хорошо? — Дождавшись легкого кивка, Рике продолжил: — Пообещай, что ты всегда будешь такой доброй. Даже тогда, когда вырастешь и станешь важной сеньорой, обещай, что не забудешь, как делать хорошие вещи, ладно?

***

      Энрике медленно трясся в душной коляске по неровной дороге. От тряски не спасали ни кони с плавным ходом, ни опытный возница, ни обитые красным бархатом сиденья с амортизацией. Размер резного окошка был достаточен, чтобы наблюдать за медленно проплывающими мимо придорожными пейзажами, но слишком мал, для свободного проникновения свежего воздуха. Один он уже давно был бы на плантации, однако Марита боялась езды на лошадях и потому предпочитала или пешие прогулки, или безопасное путешествие в коляске. Насколько оно безопасно, Энрике, правда, не знал. Потому что любая дама в корсете обязательно упала бы в обморок в этой духоте. Благо Рике корсет не полагался, а донья Грасия была достаточно милосердна, чтобы не обрекать свою малолетнюю дочь на такие муки в столь юном возрасте. Так что для них обоих эта поездка была хоть и неприятной, но вполне приемлемой.       Марита устало поглядывала в окошко, перебирала широкие ручки мягкой плетеной корзиночки и покачивала маленькой ножкой. Сразу после того, как она получила согласие брата на поездку, то тотчас умчалась в свою комнату, чтобы подготовиться к дороге, а потом хвостиком ходила за Энрике, изнывая от нетерпения, пока он заканчивал свои дела. Теперь же она не могла дождаться, когда они прибудут на плантацию.       Когда же коляска остановилась и Рике настежь распахнул дверцу, то в лицо ему ударил свежий прохладный воздух, который показался ему гораздо более приятным, чем обычно. Помогая сестренке соскочить с высокой подножки, он не обратил внимания на одного из надсмотрщиков, что с почтительными поклонами приближался к господам.       — Дон Энрике, сеньорита Марита, — почтительно поприветствовал он хозяев.       Судя по тому, что, увидев маленькую сеньориту, он ни капли не удивился, Марита была тут довольно частым гостем. Сама же Мими, завидев мужчину, привычно спряталась за спиной брата, как это обычно бывало во время их поездок и прогулок.       — Мы не ожидали вашего визита. Вас проводить к дону Пабло? Или сопроводить во время прогулки по плантации?       — Не стоит, — взмахом руки прервал его Энрике. — Я хотел обсудить изменившийся уровень смертности среди работников. Где я могу найти доктора Сальвадора?       Надсмотрщик тут же рассыпался в предложениях привести испанца под светлые очи господина, но, получив отказ, просто указал направление, в котором и поспешили отпрыски семьи Сантьяго де Ньето.       Честно говоря, Энрике вовсе не нравилось, что его сестра находилась в подобном месте и ловила на себе протяжные взгляды усталых темнокожих людей, покрытых потом и пылью. Ему хотелось спрятать сестренку, посадить в коляску и приставить рядом несколько охранников, чтобы никто и близко не мог подойти к его драгоценному хрупкому цветку. Слишком неправильным ему казалось, что маленькая девочка находится в таком жестоком и аморальном месте.       Рике был так поглощен своими мыслями, что очнулся лишь тогда, когда Марита весело замахала кому-то. Подняв глаза, юноша обнаружил вовсе не того, кого так хотел и одновременно боялся увидеть, а молоденького паренька, лет пятнадцати отроду, что широко улыбался и махнул в ответ левой рукой. Правую же конечность он держал осторожно, стараясь не двигать ею, но было видно, что даже в состоянии покоя она причиняет ему сильную боль. На смуглой коже расплывался фиолетово-зеленый след кровоподтека. Кожа на этом месте лоснилась и блестела, словно ее намазали жиром. Мими подошла к рабу, рядом с которым стояло тяжелое ведро, полное воды. Тот вежливо поклонился ей, а следом за этим и молодому господину, который последовал за сестрой. Марита указала пальцем на гематому, на что паренек лишь улыбнулся и поднял здоровую руку со соединенными большим и указательным пальцем, показывая, что все хорошо. Девочка кивнула и достала из своей маленькой плетеной корзиночки горсть крупных фиников, что сегодня утром подавали им к завтраку. Вложив их в ладонь рабу, она мягко похлопала его по неповрежденной руке. Только увидев фрукты, глаза парнишки заблестели, рот приоткрылся и растянулся в улыбки, достаточно широкой для того, чтобы Энрике мог заметить, что на том месте, где у обычных людей полагалось быть языку, зияла розовая пустота. Передав финики, Мими подхватила поставленную на землю корзиночку и потянула брата прочь.       Рике удивленно рассматривал сестру, да так пристально, что та почувствовала его взгляд и обернулась.       — Что случилось? — непонимающе спросила она. — Я думала, ты хочешь быстрее вернуться домой.       — Кто это был? — Не нашел он вопроса лучше.       — Это Момо. Он любит финики, поэтому я стараюсь всегда брать их с собой, — протянула Марита, все также не понимая причин столь пристального интереса. — В последний раз, когда я тут была, с его рукой все было гораздо хуже. Но Сальвадор все никак не говорит мне, что с ним случилось. Знаешь, мне кажется, он мне многого не говорит.       — Ты привозишь ему финики? — недоуменно пробормотал молодой наследник, который словно и не услышал последних слов.       Оглянувшись по сторонам, Рике заметил одну деталь, на которую не обращал внимания раньше. Рабы, мимо которых они проходили, кланялись вовсе не ему — их будущему хозяину, — а Марите — девочке, размахивающей своей плетеной корзиночкой, быстро шагающей и оттого путающейся в своей и так не очень пышной юбке цвета спелого персика. Размышляя над поведением сестры, молодой господин шагал за почти бежавшей девочкой, разглядывая встречных людей. С каждой минутой он все больше убеждался, что рабы смотрят именно на нее, тогда как наследника плантации провожают глазами в большинстве своем именно надсмотрщики.       Внезапно почувствовав непонятное беспокойство, Энрике вскинул голову и принялся осматриваться по сторонам, в попытках отыскать то, что так взбаламутило его сердце. Небольшое строение, которое и описывал им встреченный по приезде охранник, было сплетено из прутьев и свободно пропускало внутрь свежий воздух и любые звуки. Рике и представить себе не мог, как холодно может быть в таком жилище в те немногие ночи на Санто-Доминго, когда изо рта человека при дыхании вырывались облачка белого пара. К хижине был пристроен небольшой навес, в тени которого юноша и обнаружил вероятную причину своей тревоги.       Марита радостно вскрикнула, бросила свою корзиночку и вприпрыжку побежала к доктору, что сидел на высохшем пне и держал на своих коленях лист буроватой бумаги. Сальвадор сжимал в пальцах графитовый стержень, предварительно обернув его маленьким кусочком ветоши, чтобы не запачкать руки. Однако несмотря на эту меру предосторожности, на щеке под его правым глазом, виднелось маленькое черное пятнышко. Мысли мужчины явно были не связаны с тем, что он хотел написать. Он сидел с отстраненным видом, смотря в одну точку и не видя перед собой ничего, словно рассматривая что-то не в этом времени.       Услышав радостное восклицание, он едва успел отложить бумагу и черный графитовый стержень, чтобы вскочить на ноги и подхватить на руки мчавшуюся со всех ног Мими. Он нежно прижал ее к груди, а потом немного подкинул вверх, устраивая поудобнее.       — Сеньорита Марита, я ждал, что вы решите навестить меня гораздо раньше.       Сальвадор мягко улыбался, аккуратно придерживая девочку за талию. Энрике казалось, что его темные глаза даже стали на пару тонов светлее. Чушь, конечно, но они словно сияли внутренним светом.       — Инес больна и не смогла съездить со мной. Мы приехали вместе с Рике. — Мими покрепче ухватилась за шею доктора и оглянулась на брата.       Сальвадор, словно только что заметивший юношу, что нерешительно стоял в нескольких шагах от него, склонил голову в знак приветствия. Энрике ответил ему тем же, не зная, как себя вести. Холодность, пролегавшая между ними, давила на него, заставляя кусать губы и разглядывать землю под ногами. Но глаза сами собой поднимались вверх, жадно разглядывая знакомые черты. Чуть осунувшееся лицо, темный загар на бывшей когда-то оливковой коже, круги под глазами, и это дурацкое графитовое пятнышко на щеке.       Чем больше Рике рассматривал доктора, тем четче он понимал, что с ним что-то не так. Исчезло надменное выражение, каменная твердость лица, губы не изогнуты в такой привычной для него презрительной полуулыбке. Испанец выглядел подавленным, словно вдруг на него свалилась вся тяжесть небесного свода, которую он отнюдь не хотел держать.       — Ты в порядке? — не выдержав повисшего в воздухе молчания, спросил Энрике. Сальвадор в ответ лишь молча кивнул и снова переключил свое внимание на девочку.       — Вы сказали, что Еджайд больна. У нее кончилось лекарство?       Марита угукнула, и нахмурившийся Сальвадор спустил ее с рук.       — Того, что я могу достать, недостаточно. Я и так воюю с доном Пабло за каждый реал, что он выделяет на покупку лекарств. — Глаза доктора непроизвольно дернулись в сторону юноши. — Не волнуйтесь, дон Энрике, я не обделяю тех, для кого и выделяются эти средства. Просто стараюсь обеспечить самым необходимым всех, кого могу.       — Сал, а ты на меня не злишься? Ты просил никому не говорить, но Рике ни за что на свете бы не выдал наш секрет. Не злишься, да? — Марита дергала доктора за рукав рубашки и преданно заглядывала в лицо.       Тот мягко улыбнулся и, присев на корточки, нежно взъерошил мягкие каштановые волосы:       — Нет, конечно, не злюсь. Вы умница, что все же смогли приехать ко мне.       Поднявшись на ноги, Сальвадор кивнул в сторону хижины.       — Лекарства там. Прошу прощения, но внутрь я не приглашаю, да, собственно, и смотреть там не на что, — поджал он губы. — Мне повезло, что я живу отдельно от остальных рабов. Дон Пабло позаботился о том, чтобы они не имели свободного доступа к лекарствам. Он уже собирался заходить внутрь, протягивая руку к хлипкой деревянной дверце, когда Марита буквально повисла у него на локте.       — Сал, пошли гулять! Я хочу сплести венок, а около дома нет таких красивых цветов, которые я видела по дороге, — канючила девочка. — Пошли-пошли-пошли…       От глаз Энрике не укрылось, как вздрогнули плечи Сальвадора в тот момент, как Мими схватила его за руку, но потом тот обернулся и, щурясь, глянул на солнце, определяя время, задумался, прикидывая что-то в уме, и кивнул.       — Буду рад составить вам компанию, сеньорита. Надеюсь, вы хотите прогуляться за пределами плантации?       Следующие полчаса мужчины слушали бесконечное щебетание Мариты, которая, что было совершенно очевидно, шла по уже знакомому ей маршруту. Проследовав по дорожке, что отделяла жилище доктора от бараков, она свернула на одну из тропинок, выводя своих спутников на поле с колышущимся тростником. Среди белесых крупных метелок, качающихся на зеленых стеблях, работали люди, в поте лица зарабатывающие себе право на завтрашний день. Она дружелюбно махала кому-то в ответ на непонятные приветствия, садилась на корточки и пристально всматривалась в траву, наблюдая за насекомыми, задавала бесчисленное количество вопросов и не умолкала ни на секунду.       Энрике с беспокойством оглядывался по сторонам, не выпуская сестру из виду. Ему совершенно не нравилось, что Марита с такой беспечностью расхаживает среди людей, которые должны ее ненавидеть. А при мысли о том, что она бывала тут лишь в сопровождении служанки, по его спине скатывались капельки пота. Конечно, жестоко полагать, что все люди вокруг таят угрозу, однако ради безопасности Мими… С большей радостью он бы запер ее в коляске, приставив рядом двоих охранников, которые и на шаг не подпустили бы к ней ни одну живую душу.       Словно прочитав его мысли, Сальвадор заметил:       — Не волнуйтесь, дон Энрике. Ни один человек на этой плантации не причинит сеньорите вреда. Можете мне поверить.       Ничего не ответив, он продолжил следовать за сестрой, пока она, наконец, не вывела своих спутников за пределы плантации. Впереди расстилались бескрайние полустепи, плотная древесная растительность с которых была подчистую вырублена при закладывании плантации. Среди серовато-зеленого травянистого массива тут и там виднелись оранжево-красные цезальпинии, аккуратными одинокими кустиками стоял бархатистый зеленый колеус, и даже непонятно откуда взявшиеся маленькие, но яркие кустарнички бугенвелии. Воодушевленная девочка побежала собирать цветы для венка, оставив двух мужчин в неловком молчании. Хотя оно было таким неловким лишь для одного из них, потому что Сальвадор словно и не заметил, как они остались вдвоем. Доктор невидящими глазами смотрел в горизонт, уплывая мыслями далеко за синюю гладь океана, окружавшую этот остров. Ветер игрался с прядкой его волос, закрывая лицо. Энрике боролся с острым желанием заправить за ухо Сальвадора этот дурацкий локон, который не замечал сам хозяин, но не давал ему покоя.       Чтобы отвлечься, он выдал вопрос, который волновал его с того самого момента, как Мими заглянула в кабинет.       — Сальвадор, почему ты не попросил у меня? Почему не сказал, что прислуге в поместье тоже нужны лекарства?       Тот растерянно обернулся, возвращаясь в реальность, и спустя пару секунд молчания, ответил:       — Потому что вы никогда об этом не думали. Вы никогда не задумывались о том, что людям, — выделил доктор, — могут быть нужны лекарства. Странно да, узнавать о том, что они могут болеть?       С трудом отведя взгляд от лица мужчины, Рике сдавленно хмыкнул, пытаясь скрыть неловкость. Он четко понял, что эта грубость была сказана нарочно, лишь бы отвлечь наследника от самого главного.       — Кажется, что уже вечность прошла, верно?       — Что?       — С тех пор, как мы нормально разговаривали. Прошла вечность. Видимо, нам суждено скалиться друг на друга, — печально выдохнул Рике, искоса поглядывая на собеседника. — Хотя, готов поспорить, что ни одному из нас это не нравится.       — Все в порядке, дон Энрике. Это я должен извиняться за тот день. Видимо, тогда я забыл кто я, а кто вы. — Сальвадор замолчал, и после секундной задержки добавил: — Или же, наоборот, понял это слишком отчетливо.       — Я не узнаю тебя. Что случилось с Сальвадором Эррера? Где ведра изливаемого на меня презрение, где сарказм и ненависть?       Рике пристально уставился на доктора. Он чувствовал, нет, знал, что с ним что-то совершенно не так. Внезапно промелькнувшая в голове мысль холодом пробежала по спине и заставила кулаки крепко сжаться, оставляя на ладонях красные лунки.       — Это они? Все из-за надсмотрщиков? Они что-то… — не успел он закончить, как был прерван тихим коротким смешком.       — Право, господин, мне льстит такое беспокойство, однако можете быть спокойны. — Сальвадор печально улыбнулся краешками губ. — Я в полном порядке.       Пятно от графитового стержня на щеке. Совсем неяркое, однако Энрике все никак не мог отвести от него свой взгляд. Маленькая зудящая отметина в мозгу, что не дает сфокусироваться ни на чем другом. Легкое движение руки, пальцем проходящее по чужой загорелой коже, и он облегченно выдыхает.       — Позволь мне помочь тебе. — Рике мягко, но настойчиво сжал ладонь испанца, пристально вглядываясь в его отстраненное, но все же бесконечно печальное лицо.       — Это касается моего прошлого, дон Энрике.       Тут же рука, накрывающая кисть Сальвадора исчезла, а юноша виновато отвел глаза.       — Прости. Я… Каждый раз, когда речь заходит о твоей жизни до острова, то это не заканчивается ничем хорошим. Кажется, я никогда не узнаю тебя.       Доктор молчал, разглядывая гуляющую вдали Мариту. Яркое предзакатное солнце запутывалось в его посеребренных волосах и навсегда пропадало в темных, как ночное озеро, глазах. Ими он смотрел далеко в свое прошлое, в памяти мелькали события и картинки, а руки… Руки до сих пор чувствуют ее.       Сальвадор сел на землю, скрестив ноги, глубоко выдохнул и приглашающе похлопал ладонью рядом с собой. Мельком подумав о дорогом костюме, который неизбежно испачкается, Энрике присел рядом так близко, что его согнутое колено коснулось бедра испанца. Лицо его собеседника было отстраненным, словно он хотел рассказать историю, что ни коим образом не была с ним связана, поведать древний миф, легенду об истории королевства. Но все же было в нем что-то настолько болезненно-трагичное, с неохотой противившиеся погружению в прошлое.       — Я много лет работал на одного достопочтимого лорда в Мадриде. Он был богат, влиятелен и даже как-то раз лично виделся с королем. Поверьте, он рассказывал об этом при каждом удобном случае, — хмыкнул испанец. — Чтобы попасть к нему на службу, где платили весьма изрядно, мне пришлось заработать неплохое имя, завести множество высокопоставленных знакомых и спасти от мигрени столько богатых дам, что трудно сосчитать. В его же особняке я познакомился с кухаркой — женщиной наивной доброты — и ее мужем, который работал там конюхом. Они не были рабами, совершенно обычные городские жители, что едва могли сводить концы с концами, но они были хорошими и честными людьми. Но самым прекрасным существом во всем Мадриде, да, полагаю, и в мире, была их дочь. Вы бы видели, как старательно это маленькое чудо помогало матери месить тесто, когда сама с трудом доставала до стола, даже стоя на табурете, как играла со своими игрушками, гладила кошку, которая ловила крыс в кладовых, как с увлечением рылась в моих склянках с лекарствами, осыпая меня бесконечными вопросами.       Энрике с замиранием сердца следил за доктором, что все же решился приоткрыть завесу своего прошлого. Он до дрожи, до боли боялся спугнуть эту хрупкую бабочку доверия, эту печальную улыбку, появившуюся на его лице. С этой ж улыбкой сегодня он взял на руки Мариту, когда та радостно подбежала к нему, откидывая соломенную корзинку, с этой же улыбкой он обрабатывал ей палец в день, когда та устроила истерику ради его приезда.       — Эльсоль год за годом росла на моих глазах, превращаясь из совсем крохи в серьезную маленькую сеньориту, которая проявляла недюжий интерес к медицине. Я пообещал ее родителям, что сам оплачу обучение Эльсоль в медицинской школе, а пока просто учил ее грамоте и счету в свободное время, да рассказывал про самые азы анатомии и медицины. В семь лет она знала, как лечить простуду, помогала мне в изготовлении лекарств, сносно писала и любила, когда я носил ее на руках. В семь лет я отнес ее изуродованный труп ее родителям, завернув его в простыню.       Сальвадор резко вздохнул, словно ему не хватало воздуха, и прикрыл лицо жесткими ладонями, сильно надавив на глаза. Рике почувствовал, как от доктора словно пахнуло жаром, обжигающим пламенем, что уничтожает все на своем пути. Юноша осторожно, словно боясь обжечься, положил ладонь на колено Сальвадора и легко сжал. Он не знал, что тот сейчас чувствует, но на мгновение он представил, как держит на руках безжизненное тело малышки Мими. Озноб прошел по его телу, смешиваясь с горячей волной ужаса и ненависти к тому, кто был виновен в этом. Чтобы успокоиться, он зажмурился и глубоко вздохнул, считая в уме. Когда Энрике открыл глаза, то мужчина уже убрал ладони от совершенно сухого лица, оно не выражало ничего, кроме отстраненности. Ровным безэмоциональным голосом, он продолжил:       — В тот день достопочтимый лорд впервые имел дело с опиумом и, находясь под его чудесным воздействием, решил попробовать в постели что-то новенькое. В тот день Эльсоль помогала горничной убираться в его покоях. Каждый раз, когда я закрываю глаза, перед моим взором стоит она, с двумя пушистыми хвостиками, весело подпрыгивающими при каждом ее шаге. Она протягивает мне только что сорванный, но уже полуувядший розовый цветок. Я помню все до мельчайших подробностей, несмотря на то, что прошло ровно два года. Это был последний раз, когда я видел ее живой. И каждый раз она стоит там, в моей голове, и счастливо улыбается. Но тут же я вспоминаю, каким легким было ее тело. Как безвольно оно лежало на моих руках. С каким звуком на пол падали капли ее крови.       — Я понимаю. Если бы кто-то сделал такое с Маритой, я бы тоже…       — Это был не я, — едва слышно прошептал доктор.       Он не обернулся, чтобы увидеть немой вопрос в глазах Энрике, но все же продолжил.       — Это был не я, о чем я жалею каждую секунду своей жизни. Его убил отец Эльсоль в тот же день. Как вы думаете, смогла бы выжить обезумевшая от горя беременная кухарка, что потеряла в один день любимую дочь и мужа?       Юноша молчал. Слишком больно было слушать то, что говорил Сальвадор, слишком больно смотреть в его истерзанные горем глаза. Он лишь мягко прикоснулся к его сцепленным рукам и сжал в своих.       «Прости, прости, прости…», — вертелось в голове юноши, однако почему-то он не мог сказать это в слух. Он хотел извиниться за ужасный путь на корабле, что привез его на Санто-Доминго, за то, как он выглядел в день торгов, за пожизненный статус раба, за несправедливость, с которой ему пришлось столкнуться, за смерть маленькой неизвестной девочки, за свое благополучие и счастье, за свою семью, что и не догадывалась о его тяжелой судьбе. Он хотел сказать все это, и еще бесконечно много всего, но вместо этого прижал тонкие длинные пальцы к своим губам. Чувствуя, как маленькие огненные искры обжигают его, как прикосновение словно плавило тонкую кожу на его губах, сердце Рике забилось быстрее. Он и не представлял, что может почувствовать подобное, что человек вообще может это чувствовать, а потому испуганно отпрянул, не выпустив однако руки Сальвадора из своих. Тот смотрел на него открыто, широко распахнув глаза, и Энрике показалось, что доктор понял, что он хотел сказать.       — Иногда мне кажется, что я могу читать вас, словно открытую книгу, а иногда я не могу понять, что творится в вашей голове. Впрочем, это неважно, — тихо проговорил доктор, вытаскивая из-за пояса тонкую свечку из пчелиного воска. — Могу ли я отслужить панихиду? Она достойна хотя бы одной молитвы.       Юноша молча кивнул, обдумывая сказанные Сальвадором слова. Поднимаясь на ноги, он уже собирался попрощаться с тем, кто неожиданно для них обоих, открыл свою душу, как услышал веселый вскрик:       — Сал, смотри, какую бабочку я поймала! — Марита в испачканном по подолу персиковом платье бежала навстречу. Красные щеки, лоб с испариной, быстрое дыхание и горящие азартом глаза оглядывали двух мужчин. Рике увидел, как лицо испанца на секунду исказилось гримасой боли, но она тут же сменилась на приветливую улыбку. Однако молодой наследник был уверен, что в своих мыслях он все еще держит на руках тело восьмилетней девочки.       — Мими, солнце мое, давай возвращаться, — Энрике подхватил недоумевающую сестренку на руки. — Сал догонит нас позже.       Он медленно уходил прочь, не в силах отвести глаза от доктора. Сальвадор стоял на коленях перед воткнутой в землю незажженной свечой и шептал слова молитвы. По его загорелой щеке медленно стекала прозрачная слеза, ловя на себе лучи заходящего солнца. Сердце Рике болезненно сжалось. Он ненавидел эту слезу. Она не должна быть на этой щеке, не должна причинять ему страдания, не должна быть памятью смерти неизвестной девочки. Внезапно он понял четко и ясно, что не хочет, чтобы глаза Сальвадора были красными от слез, не хочет отвечать ему грубостью на грубость, не хочет быть господином в его глазах. Сегодня он возможно впервые увидел настоящего Сальвадора, ну или того, кем он когда-то был. Сегодня он понял, что сделает все, чтобы встретить такого Сальвадора еще раз.       Почти потеряв фигуру доктора из виду, Рике показалось, что на секунду, на одно мгновение, над свечой взметнулся тонкий огонек.