Антимиры

      Шли они долго. Каринка насчитала четыре лестницы и с десяток коридоров, сотни, если не тысячи дверей, и каждая отличалась от предыдущей. Адам Адамович же не терялся, не путался, а уверенно шагал вперёд, придерживая Каринку под локоть. В его глазах Семиградская прочла некую решимость и что-то сродни учительской гордости, правда не знала, откуда и зачем взялась последняя? Его обрадовало то, что она не стала спорить, а согласилась сразу же попробовать, не мучая его расспросами? Или что-то ещё? Каринка не поняла, но ей было приятно, что её выбор поддержали.       — Прошу вас. — Меж тем Чарторыйский подвёл её к деревянной двери с вырезанным на ней гербом. Каринке показалось, что где-то она его уже видела, и стало ясно: интересоваться Карлом Стюартом и не знать, как выглядит его герб, очень тяжело. «Дура ты, Каринка», — сказала себе мысленно Семиградская, но додумать не успела: Адам Адамович деликатно постучал, а затем нажал на медную ручку, и дверь отворилась.       За ней оказалась большая светлая комната с клавесином и книжными шкафами. Где-то в глубине стояли несколько ширм, вероятно, отделяли совсем уж личную часть покоев; там царила приятная тень, в то время как прочие места легко проникали яркие солнечные лучи из широких окон. Каринка присмотрелась. Приметила картины, кружевную салфетку на письменном столе, стоявшем справа, чернильницу, плед на кресле у одного из стеллажей. Что-то здесь было неуловимо новое, хотя многое говорило о том, что они всё же в другом веке.       — Доб-бро п-пожаловать, — раздался приятный голос, пусть и произносивший слова с заиканием: Каринка вспомнила, что король при жизни этим страдал. — Ад-дам Ад-дамович, я н-не ожидал вас у-увидеть. К-кто это с в-вами?       — Чарльз, здравствуйте! — бодро ответил Чарторыйский, и Каринка удивлённо посмотрела на него: он всё ещё говорил по-русски, да и Карл тоже. Что за чудеса?       — Это моя ученица, Карина Семиградская, — меж тем продолжал Адам Адамович. — Она сновидящая, вы же знаете, как это ценно!       — Ценнее н-некуда, — кивнул Карл, выходя из-за шкафов. — П-простите, я п-протирал полки. Зд-десь слуг н-нет. — Слабо улыбнулся. — Ч-чарльз С-стюарт. К-король. Р-рад знак-комству.       — Карина, — зачем-то повторила Каринка. — И я. — Чарльз поцеловал её протянутую руку, от чего она смутилась. — А что такого? Разве так мало людей видят сны?       — М-мало в-видеть, н-надо ещё п-помочь, — пояснил Чарльз. — А в-вы уже усп-пели доказ-зать, что у в-вас б-большое сердце.       «Тоже мне, — подумала Каринка про себя, — как будто я что-то такое несусветное сделала. Ну сказала что-то Теодору Жану, ну и дальше-то что? Глупости какие», а вслух сказала:       — Но я просто хотела поддержать.       — Вы не поняли, — мягко заметил Адам Адамович. — Мы не совсем об этом. То есть, и об этом тоже, но есть ещё кое-что. Вы не помните свой седьмой класс? А восьмой? Девятый?       Каринка нахмурилась, почесала в затылке. Ну училась она, ну жила себе потихонечку, рассказы свои начала выкладывать, фанфики, стихи, ну и что? Ничего такого примечательного не находилось, хоть ты тресни! Каринка даже насупилась: а вдруг они издеваются? Уж больно странно выглядело ситуация, а сама Каринка — и вовсе по-дурацки.       — Вы ведь так жалели их всех… Петра Третьего, Павла, Фридриха, меня, — улыбнулся Адам Адамович. — И защищали их искренне. Разве вы не помните?       Так вот оно что! Каринка этому значения никогда не предавала, точнее, не видела в этом что-то такое… особое. Она не ждала благодарности, не ждала ничего, она просто делала и говорила то, что считала нужным. Каринка вообще в этом отношении была дотошная и принципиальная, а за ряд исторических личностей стояла, как за своих. Вообще-то, наверное, они ей и были своими: как-никак друзья, если это, конечно, можно так назвать. И уж точно Каринка не думала, что когда-нибудь ей это вспомнят и станут хвалить, о чём тут же и сообщила.       — С-скромность не п-порок, — тут же отозвался Карл с всё той же немного печальной улыбкой. — Иногда д-думаю, что м-мне её в своё в-время не х-хватило.       — Это не скромность, это я так живу, — возразила серьёзно Каринка.       Тему продолжать не стали, потому как Адам Адамович вспомнил, что вообще-то пришли они не просто так.       — Сновидение — это не так просто, — начал он. — Когда вас ведут, вам легче, конечно, ведь не надо самому удерживаться в сне.       — Простите? — не поняла Каринка. — Вы ведь уже не держите меня за руку.       — Моего присутствия достаточно, — улыбнулся Чарторыйский. — Но то, что вы здесь свободно двигаетесь и говорите, уже очень славно.       — Но это же сон. Разве мы не вольны делать во сне всё, что захотим? — удивилась Каринка.       — Чаще всего сон обретает власть над людьми. Это страшно, если подумать: иногда сны оказываются очень злыми. Нет ничего хуже, чем пребывать в плену кошмара или просто бреда и не иметь возможности освободиться, — терпеливо пояснил Адам Адамович. — Очень немногие могут совладать с этим.       — Вот оно что… — Каринка вновь вспомнила библиотеку. Ну да, конечно. Много она тогда могла…       — Но это ничего, вы научитесь. Путь я вам показал, дверь вы тоже запомнили, значит, в следующий раз уже пойдёте сами, — рассуждал Адам Адамович. — Я правда не думал, что всё окажется так, но, верно, Александр Эрнестович не ошибся, когда выбрал вас.       — Выбрал? — не поняла Каринка.       — А-александр б-был славный ч-человек, я его п-помню, — вдруг заговорил молчавший Карл. — И к-книжечку эту, «Ант-тимиры», я т-тоже п-помню. Он в н-неё в-вечно что-то зап-писывал, в-верно, изуч-чал то, что в-видел, и н-надеялся п-передать св-воим д-детям, но… Н-не с-сложилось. П-поэтому он отдал её в-вам, р-ребёнку, к-которого п-посчитал с-способным… Увидеть.       Каринка не ответила. Она думала о том, что вряд ли в детстве отличалась чем-то от сверстников. Две косички, вздёрнутый нос, игрушки и нежелание спать днём — что в этом такого? Да и вряд ли она делилась с Александром Эрнестовичем чем-то, кроме происшествий в песочнице или в дошкольной гимназии, может, на старой даче. Или…       Дача, ну конечно! Каринка, сколько себя помнила, всё время там на что-то натыкалась. Живое дерево в лесу, которое представилось лешим и вывело испуганную Каринку из чащи к тёте Инне, ненароком потерявшей её, когда они ходили за грибами. Старичок в углу парилки, весь из листьев, в красной шапке, «Ты чего, девочка, баенников не видела?» Расчёска, казалось бы, давно потерянная и чумазый нос, выглядывающий из-за комода, «Ну взял расчесаться, жалко, что ли?»       Каринка об этом всём рассказывала, ведь Александр Эрнестович ей верил, не смеялся и не говорил, что это всё детские фантазии. А теперь становилось понятно, что он просто знал. Знал, что Каринка такая же. Почему не сказал? Не поверила бы? Не приняла всерьёз? Каринка действительно часто сталкивалась «со всякой мистикой», но боялась её, отвергала, бегала по церквям и пыталась себя убедить, что это вне любой науки. А теперь выяснялось, что всё иначе и что бежать-то некуда.       — Вы не б-бойтесь, не б-бойтесь, — попросил Карл. — Это с-страшно, п-пока не п-поймёшь. А п-потом вс-сё. Н-нестрашно.       — А вы откуда знаете? Вы… тоже? — удивилась Каринка.       — Н-нет. Я п-просто умер. Ч-через отсеч-чение г-головы, — слабо усмехнулся Карл. — А т-там… Д-думаю, вы п-поняли.       — Вот оно как… Нет, я не то чтобы боюсь, но я… Я до сих пор от этого пряталась, а теперь всё стало совершенно иначе, — призналась она. — Но я рада. Я ведь теперь смогу со всеми вами поговорить… Я мечтала об этом.       — Помнится, первый, с кем говорил я, был Ян Собеский. Юность, знаете ли, склонна выбирать кумиров, — припомнил Адам Адамович.       — Но кумир — это образ, а я о настоящих, — покачала головой Каринка.       Карл почему-то улыбнулся.

***

      — Да тебя не добудишься, — сказала мама, ставя перед Каринкой чай. Та только пожала плечами, бездумно надкусила бутерброд. Она всю ночь проговорила с Карлом и под утро не хотела уходить: так было интересно. Вот и будильник услышала только с третьего раза.       — Карина, хорошо всё? — Мама, кажется, не дождавшись ответа, забеспокоилась. — Ты расстроена чем-то?       — Да, всё в порядке, — не моргнув глазом, соврала Каринка. — Правда. Просто утро, среда, легла я поздновато… Знаешь, хочется уже выходные.       — Точно, Кариночка, хочется выходные! — На кухню зашёл папа, сел рядом. — А, жена?       — Хочется, муж, — усмехнулась мама. — Ты куда-то собираешься в субботу, Карина? — обратилась она к дочери.       — Да вроде нет, — с некоторым сожалением вздохнула та. Хотелось, конечно, но о Коротове ничего не было слышно, кроме того, что он страшно занят.       — Может, сходим куда-нибудь все вместе? Давно уже не были нигде, — предложила мама.       — А и правда! Ну-ка, что там нынче в кино идёт? — тут же подхватил идею папа, достал смартфон, стал искать расписание фильмов. — Может, на Кингсман? Как раз выходит в пятницу.       — Народу много будет, — посетовала мама. — Ну да ничего, мы пораньше пойдём. Как думаешь, Карина?       — Можно! — улыбнулась та. Совместные походы куда-либо с родителями Каринка любила. Что-то было в этом такое уютное и тёплое, что-то, что по-своему сближало. Конечно, когда она стала старше, такое случалось реже, но всё равно Каринка радовалась любому подобному случаю.       — Ну вот и славно, забронирую тогда, — кивнул папа. — Подкинуть тебя до школы?       — Да нет, спасибо, сама дойду, — покачала головой Каринка, допила чай и пошла собираться. Ей надо было ещё подумать.       Путь она намеренно выбрала подлиннее. Шла себе и шла, заложив руки в карманы, сетовала, что портфель тяжёлый, и размышляла. О том, что видела во сне, о долгом разговоре с Карлом, про то, кто прав, а кто нет… «Не н-надо искать в-виноватых, в-все м-мы хорош-ши. А О-оливер… Он т-тяжёлый челов-век, н-но у него с-своя п-правда». Да, и впрямь. Каринка раньше над этим не думала, хотя с Кромвелем после долгих споров с самой собой примирилась, а теперь и Карл об этом вспомнил… Наверное, смерть действительно меняет. «М-многое мож-жно п-принять», — так он сказал. А что же делать тем, у кого так и не получилось? Каринка твёрдо знала: есть такие. На обратном пути она заметила этажом выше приоткрытую дверь, откуда смотрели на неё два печальных голубых глаза. Дверь была последняя у лестницы, ведущей наверх, на ней висел греб Романовых, а чуть ниже — Мальтийский крест.       «Павел», — подумала тогда Каринка, поглядела на него. Дверь тут же захлопнулась. Кажется, он не хотел, чтобы его заметили.       Вдруг в кустах, растущих на обочине, раздался странный шорох. Каринка предположила, что этот ветер, и хотела было идти дальше, но шорох повторился, послышалось ойканье. Каринка прищурилась. Как-то раз за ней уже следили из столь оригинального места, и теперь она не хотела упускать горе-шпиона.       — А ну стой! — строго сказала Семиградская. — Вылезай оттуда и нормально скажи, что тебе нужно.       — А ничего, я просто, — отвечали ей. — И вообще, нет меня.       — Ну как это нет, если ты разговариваешь? — деланно удивилась Каринка. — Э, нет, этот номер не пройдёт.       — Может, тебе слышится, — всё так же возразили из-за сирени. — Может, я полуденный бес.       — Сейчас восемь двадцать утра, — фыркнула Каринка. — Что-то не сходится, знаешь ли.       — Ну допустим, — из-за кустов вылез веснушчатый мальчик, рыжий и нескладный, шмыгнул носом и тут же этот нос утёр рукавом. — Есений Веснянкин, совершенно никто.       — Карина Семиградская. А почему это ты вдруг никто? — спросила Каринка. — Если ты есть, ты уже кто-то, а не никто.       — А вот неправда твоя. Я ничего толком не умею, ничего не знаю. Разве я кто-то? — возразил Есений.       — Не верю я, что ты ничего не умеешь и не знаешь, — заспорила Каринка. — Сюда же как-то попал, а?       — Велика наука, — фыркнул Есений. — Я что, я вот вроде технической магии учусь, а она мне не даётся. А Теодору Жану… Он гений!       — Вот как? И почему же тебе кажется, что она не даётся? — поинтересовалась Каринка, проигнорировав слова про Лёфевра: решила посмотреть, что будет дальше.       — Так у меня выше девятки никогда не случается, а бывает и что похуже. Ни разу ещё десятку не получил. Зато по рисованию одни только десятки и есть, — немного расстроенно ответил Веснянкин.       — Вот, значит, ты рисовать умеешь. Я, например, нет, — попыталась подбодрить его Каринка.       — А толку? Я не рисовать хочу, а архимагом стать, — покачал головой Есений. — Как Дмитрий Всеволодович. Или как Теодор Жан. Ему пророчат такое будущее! Самый молодой архимаг, самый молодой мастер, самый молодой грандмастер… И какой умный!       — Ты так им восхищаешься, — заметила Каринка. — Но вообще-то, наверное, Теодор Жан тоже на тебя смотрит и думает, мол, вот бы мне так рисовать.       — Нет, он никем не восхищается. Кроме Дмитрия Всеволодовича, конечно, — вздохнул Веснянкин. — И уж тем более мной… Кто я? Так, всего лишь мальчик за первой партой, который глупо выглядит и визгливо смеётся.       — Да ну, ты же его не спрашивал. — Каринка бросила взгляд на часы. Восемь двадцать пять, до школы пять минут, до уроков — двадцать пять. Ей хотелось послушать Есения ещё, но прогуливать — совсем нет.       — Слушай, я тороплюсь, — добавила она, — но мы можем встретиться часа в четыре. Здесь же. Если ты, конечно, не занят. И поговорим обо всём. Ты ведь не просто так за мной ходишь?       — Не просто, — кивнул Есений. — Ты ведь с ним говорила…       «О Господь», — подумала Каринка, но вслух ничего не сказала.       — Но я согласен, — тут же добавил Веснянкин. — Я сюда приду и буду ждать. Ты только тоже приходи.       — Да куда я денусь? — искренне удивилась Каринка, но Есения уже и след простыл. Часы показывали восемь двадцать восемь, а из-за угла показались Эжен с Леной. Пора. И она зашагала к друзьям.

***

      — Думаю, и фенечка его. — Эжен откусил от булки с маком, задумчиво пожевал. — Опять экономят на начинке… — Тяжело вздохнул. — А не боишься?       — А чего бояться? Если что, я его пополам сломаю. Тебя когда-то отлупила, а тут половина только, — неласково ответила Каринка.       — Нам было по пять лет, и у тебя был совок, — напомнил Домбровский. — А папа сказал, что шляхтичам не положено обижать девочек в ответ.       — Эжен, в пять лет ты больше напоминал поросёнка, а не шляхтича. Да ты и сейчас недалеко ушёл, — фыркнула Лена, помешала чай. — И зачем я это взяла? Пить невозможно.       — Я шляхтич. У меня папа шляхтич, дедушка шляхтич, прадедушка… — начал было тот, но Лена его остановила.       — Ваш род лишили шляхетства после восстания тысяча восемьсот шестьдесят третьего года, — от всей души напомнила ему Великославова. — Прекрати.       — Мы не признали, — гордо возразил Эжен.       — Сути не меняет, — вздохнула Каринка. — Но оставим феодальные споры. Что делать-то? Он какой-то… потерянный, что ли. Страшно становится, когда видишь таких людей, очень страшно. Да и чем я ему помогу? Я Теодора Жана на дух не переношу, пусть и жаль его.       — Ну ты уже пообещала, — напомнила Лена. — Сама понимаешь…       — Да это куда я денусь… — протянула Каринка. — Вы со мной не ходите, а то некрасиво выйдет.       — Но мы будем рядом, — успокоил её Домбровский. — Сядем где-нибудь, как тогда, спрячемся за компьютером…       — И станем делать вид, что нас нет, — подтвердила Лена. — Идите в парк, погода вроде бы неплохая, а мы устроимся где-нибудь на лавочке и проследим, чтобы всё было в порядке.       — Что бы я без вас делала? — со вздохом уточнила Каринка.       — Страдала бы, — авторитетно заявил Эжен. — Ну что, переживём биологию и пойдём?       — Так точно, — тут же согласилась Каринка.       Пережить биологию, как выразился Эжен, удалось без особых усилий. Николай Андреевич рассказывал что-то интересное про гены, приводил примеры и рисовал забавные картинки на доске. Каринка ввела в обиход новое слово, «бедулька». Николай Андреевич использовал его несколько раз, рассуждая об усложнении организмов, и Каринке до того понравилось, что она решила это запомнить.       А потом прозвенел звонок, и стало не по себе.       — Да ты не бойся. Чего ты вообще? Говорила и не боялась, а теперь… — Эжен похлопал её по плечу, а Лена обняла. — Каринка, эй, не вешай нос!       — Да я не боюсь. Просто… Странный этот Есений какой-то. Вот знаешь, бывают люди, с которым вечно что-то приключается, вот встретил и жди беды, — сказала Каринка. — Я это только сейчас почувствовала… Не по себе, ох не по себе.       — Знаю. Это ты иногда, — виновато пробормотал Домбровский. — Да не дерись! — Увернулся от подзатыльника. — Правда же.       — Да ну вас. — Каринка застегнула портфель. — Если что, вы меня не замечали, а потом вдруг узнали и очень хотите сказать что-то важное.       — Замётано, — кивнула Лена. — А теперь идём.       Есений и правда ждал Каринку в условленном месте. Стоял себе, смотрел на летящие вниз листья и молчал, на шаги обернулся, вздрогнул, а затем кивнул.       — Я рад, что ты всё-таки пришла, — сказал он тихо. — Присядем?       — Да, конечно, — Каринка кивнула на лавочку. — Так ты за мной ходишь, потому что я с Теодором Жаном говорила.       — Потому что ты осмелилась с ним говорить, — поправил её Веснянкин. — С ним никто не говорит, до того он гордый! А я тем более…       — Ну, знаешь, он сам со мной заговорил, — покачала головой Каринка. — Так что ничего такого…       — Ты не понимаешь, — отмахнулся Есений. — Какой он? Он говорил Дмитрию Всеволодовичу, что вы встречались дважды, я подслушал нечаянно.       — Да как тебе сказать… Жутко несчастный и ужасно напыщенный, — честно ответила Каринка. Она не любила приукрашивать или врать, говорила то, что думает, да и такое слепое поклонение ей не нравилось.       — Быть не может, — немного расстроенно ответил Веснянкин. — Как же так? Это же… Это же он, это же Теодор Жан. У него всё есть, у него хорошая семья, у него одни лишь десятки… Как же так? Чего ему грустить?       — А ты знаешь, какой ценой это ему достаётся? — строго спросила Каринка. — Если с ним никто не общается, то как говорить о том, что у Лёфевра всё в порядке? Вряд ли он станет рассказывать, а?       — Твоя правда, — медленно согласился Есений. — Но я не пойму. Вот я не умею ничего, — он съёжился под взглядом Каринки, — я несчастен. А он…       — Может, для него не в этом счастье, — возразила Семиградская. — Ты опять же этого не знаешь. И вообще, — заметила она, — зачем тебе создавать себе кумира?       — Чтобы было к чему стремиться, — тут же ответил Веснянкин.       — Стремиться можно и без этого, а равняться на кого-то — хуже нет, — твёрдо произнесла Каринка. — Глупо это, и разочаровываться больно. Я так восхищалась, восхищалась одним человеком, а потом… Выяснилось, что человек самая настоящая свинья. Это было обидно.       — А… — начал было Есений, но осёкся. — Неважно это, всё неважно.       — Ты подумай на досуге о том, что я тебе сказала, — посоветовала Каринка. — И это, не ходи за мной больше. И фенечку свою забери, пожалуйста, наверное, она тебе дорога, правда? — Достала из портфеля браслет, протянула. — Ну, то есть, если хочешь, ходи, конечно, но из-за Теодора Жана не надо. Странно это и глупо, не находишь? И некрасиво, если честно.       — Прости, — тут же повинился Веснянкин. — Я правда не буду. Хотя… Может, станем дружить? — вдруг предложил он. — Это не из-за Теодора Жана, нет. Это потому что у меня нет друзей. Никто не хочет со мной общаться, я ведь восхищаюсь Теодором Жаном, а его не слишком-то любят. Это зависть, да? — Шмыгнул носом. — Я за ним хожу, а мне говорят, что я страшный дурак.       — Ну, я тебя дураком называть не стану, — с тяжёлым вздохом отозвалась Каринка, — но ты это паломничество прекрати. Не теряй себя. Теодор Жан как-нибудь сам разберётся, как ему быть, а ты… Послушай, Есений, ты ведь умеешь рисовать, и да, я помню, что тебе нравится техническая магия, но разве можно отказаться от таланта?       — Она мне нравится, потому что Теодору Жану нравится, — как-то неверяще произнёс Веснянкин. — Я рисовать тоже люблю, но…       — Вот видишь. — Каринка покачала головой. — Об этом я и говорила.       — Я попробую, — пообещал Есений. — Ты только скажи, ты взаправду станешь со мной дружить?       «Как будто у меня был выбор», — подумала Каринка, а вслух хотела сказать что-то иное, но не успела: её как будто обдало волной холода, а Веснянкина так и вовсе едва не унесло. Каринка даже не поняла, что такого случилось, что погода поменялась, а небо потемнело, но не прошло и минуты, как всё вновь вернулось на круги своя, словно бы ничего и не было.       И только мелькнул на солнце знак -- те самые перекрещённые треугольники…