Ты пидор

Как прекрасна школьная пора! Особенно, когда близится лето и уже вовсю светит солнце, облака плывут по небу подобно пушистым летающим хомякам, а до экзаменов еще год. Учиться совсем не хочется, но учителя это понимают и не нагружают особо — на уроках не кричите, и на том спасибо. Антон сидит за последней партой у окна и щурится от лучей, что бьют ему в глаза. Это, однако, нисколько не мешает ему пыриться (именно пыриться, потому что это не смотреть, не глядеть, не наблюдать за, не любоваться, это пыриться, ближайший синоним — пялиться) в спину своего одноклассника. Нового одноклассника. Арсения перевели в их класс за месяц до окончания учебного года. Какого хуя, зачем и почему — закономерно возникающие вопросы, на которые нет ответов ни у Антона, ни у учителей. По идее месяц остался, сиди дома, парень, переводиться в конце года — всё равно что ссать против ветра. Но родители этого парнишку, очевидно, не сильно любили. Арсения перевели, и он уже как полторы недели учится с ними. Проще всего называть его «темной лошадкой», но проще — не всегда правильнее, потому что правильнее назвать его «что ты такое». Арсений ни с кем не разговаривает (вообще, никак, ни слова, ни привет, ни передай дневник, ни одолжи ручку, ни хуя), на уроках отвечает не по своей инициативе, но всегда верно, а на переменах задумчиво смотрит в одну точку и порой ярко улыбается, до ямочек на щеках. Он, как говорится, не от мира сего. Даже девчонки, запавшие поначалу на симпатичную мордашку, забили на него после первых молчаливых ответов на всякие «Ой, а ты из какой школы», «Ой, а дай карандаш, я пенал дома забыла», «Ой, а у тебя девушка есть». Ладно, симпатичная мордашка — не то слово. Арсений не просто симпатичный, он красивый. Красивый, как если бы одна Барби трахнула другую Барби, и у них родился сын, только волосы темные. Глаза — синющие, как логотип Динамо, скулы — как свежезаточенные ножи, сережка в правом ухе — как колесико зажигалки. Не то чтобы Антон начинает дрочить на всё это буквально с первого дня, нет. Он начинает дрочить со второго. А на третий день решает, что пришло время гействовать, в смысле действовать. Только вот Арсений не идет на контакт. Он лишь смотрит своими динамо-глазами и динамит Антона, игнорируя все вопросы и само его существование. Тот спрашивает: «Эй, а че тебя предки перевели?», когда Арсений проходит мимо по коридору. Он кидает в него: «Слышь, че такой хмурый?», когда тот гипнотизирует взглядом тетрадку. Он дергает его за рукав рубашки, третируя: «Ты че, социопат?», но получает лишь раздраженное фырканье и тычок под ребра. Антон клянется себе, что этот раз будет последним. Он кинет Арсению записку, и если тот снова никак не отреагирует — ариведерчи, оревуар, досвидули, чао-какао. Больше никаких (по)пыток, Антон выкинет из головы этого парня и будет, как и раньше, дрочить на хентай, в смысле яой. В записке емкое «В чем причина?», и Антон считает это лучшим способом начать разговор, ведь вопрос пространный. В чем причина — это не «в чем причина твоей молчаливости» или «в чем причина твоего перевода», это просто «в чем причина». Возможно, Антон спрашивает причину столь охуительной даже для мая погоды или причину невероятной голубизны неба. Или причину своей голубизны. Арсений может выбрать сам. Пару секунд тот смотрит на скомканную бумажку, затем цокает и разворачивает ее. Он сидит один, так что ему не надо скрываться от своего соседа: никто не заинтересуется, чем он там занимается (кроме Антона — ему пиздец как интересно). Арсений вечность пялится на криво написанные строки, а потом — о чудо из чудес — начинает отвечать. Он бросает бумажный комок за спину, не удостоверившись, что тот попадает к адресату, но Антон всё равно ловит его на лету. На обрывке листа нарисована тыква (Арсений на удивление хорошо изображает овощи, или тыква — это фрукт?) с тремя запятыми и томат с цифрами — зачеркнутыми двойкой и тройкой. Не то чтобы Антон круглый идиот, но ему никогда не давались ребусы — даже в детских журналах, не говоря уже о ребусах от совсем недетского Арсения. Ладно, иногда Антон идиот. Он тыкает ручкой в худое плечо перед собой и шепчет: — Это че такое? Тишина в лесу, только не спит барсук: Арсений молчаливо ведет плечом, и Антон не хочет испытывать его терпение. Три запятые — что это может быть: знаки препинания, союзы, закорючки? А причем тут томат с цифрами? Антон печально вздыхает, понимая, что с ходу ему не справиться. Но ничего, сегодня пятница, а это значит, что впереди у него целые выходные. *** — Серый, либо ты мне помогаешь, либо идешь на хуй, — раздраженно говорит Антон, пихая Матвиенко в лицо измятую бумажку. За выходные она так истрепалась, что карандашные рисунки Арсения можно рассмотреть лишь с большим трудом. — Не буду, у Поза проси, — загадочно отвечает тот, не скрывая снисходительного взгляда. — Я спрашивал! Он сказал, что так мне и надо... Слушай, ну помоги, мне больше не к кому пойти, вдруг там какая-то обосральня. — Там обосральня, — подтверждает друг. — Какая? — В глазах Антона загорается надежда, аки огненное знамя революции. — Обосральная, — говорит этот крушитель судеб, которого исключительно по нелепому совпадению он называет своим другом, и дергает колечко банки энергетика. — Серый, ну скажи, умоляю! Хочешь, я на колено встану? Репутация Антона в классе такова, что никто из его одноклассников не удивится, встань он на колено посреди кабинета. Даже если бы это было во время урока, что уж говорить о перемене. — Не хочу, — фыркает Матвиенко и отпивает энергетика. Из всех знакомых Антона он единственный начисто отказался от алкоголя (и это в семнадцать-то лет!), но при этом травится непонятной жижей каждый божий день. Антон понимает: надо идти ва-банк. Опершись бедром о парту, он наклоняется к прилизанной гелем макушке с торчащей на ней «кичкой» и томно (как ему кажется) произносит: — А хочешь, я тебе отсосу? Должного эффекта своей фразой он не производит — Матвиенко не выплевывает картинно энергетик изо рта, чтобы прям фонтаном, как в мультиках. Более того, он вообще никак не реагирует, продолжая равнодушно смотреть на Антона. — Еще варианты? — Ты не друг, ты сука. Ладно, давай ты мне разгадаешь этот тупой… — Он запинается, ведь сделанное Арсением не может быть тупым по определению. Сделанное Арсением мгновенно обретает ореол загадочности и очарования. — Этот чудный ребус, а я куплю тебе пять энергетиков. — Десять. — Да это же просто ребус! — Антон строит бровки домиком — удивительно, но на Матвиенко такая умилительная морда обычно работает — всё же у него есть сердце. — Пожалуйста! — Ладно, семь. — Идет! Антон шлепается на стул рядом, утыкаясь носом в замызганный листочек, который по виду будто атомную войну прошел, а не всего-то провалялся в кармане все выходные и испытал на себе силу потных Антоновых ладошек. В голове вертится мысль, что его здорово наебали — они с Матвиенко вполне могли сойтись на трех энергетиках, — но сейчас уже поздно рыпаться. — Смотри, — Матвиенко тычет тупым концом карандаша в нарисованную тыкву, — это что? — Тыква. — Именно. Кстати, а тыква — это фрукт или овощ? Антон и сам задается этим вопросом. — Думаю, что овощ. — Ладно, не суть. Три кавычки в конце — значит, надо убрать последние три буквы. Что получается? — «Ты». О, — Антон приободряется, — уже интереснее. — Поехали дальше. Это что? — Томат. — Нет, Антон, не томат, — терпеливо объясняет Матвиенко. — Апельсин? — Какой же ты тупой. — Он устало трет лицо ладонью и вновь тычет в рисунок. — Это помидор. — А, понял! — И что ты понял? — Что это помидор. — Великолепная дедукция, Шерлок Холмс местного разлива. Двойка и тройка — это цифры, которые надо убрать. — Получается «пи… дор», — печально заканчивает Антон и хмурится. — Нет, такого не может быть! Не мог же он зашифровать «ты пидор». Он бы не сделал так… — Тра-та-та, хуяк-хуяк, — Матвиенко подводит глубокомысленный итог. — Мне тебя жаль, но не так чтобы очень. С тебя семь энергетиков. Антон уныло кивает и переводит взгляд на дверной проем, в котором вскоре должен появиться Арсений. До конца перемены остается всего ничего, а тот никогда не опаздывает. Не то чтобы Антон расстроился до соплей — да, обидно немного, но это всего лишь проигранное сражение, а не война. Он и не рассчитывал, что объект его мечтаний упадет к нему в объятия с первого подката. Впрочем, на «ты пидор» он тоже не рассчитывал. И вот Арсений, облаченный в черную рубашку и черные джинсы (он всегда ходит в черном, и Антону порой кажется, что это траур по его здравому рассудку), гордой походкой проходит в кабинет, смотря одновременно на всех и ни на кого конкретно. Антон залипает на мгновение, а потом, ведомый не иначе как реактивным моторчиком в собственной жопе, подрывается, хватает рюкзак и приземляет задницу на стул рядом с привычным местом Арсения. Обычно тот всегда сидит один, так и говоря всем желающим пристроиться за его партой. Но не сегодня, Арсений, не сегодня. — Ты чего тут делаешь? — спокойно спрашивает подошедший хозяин площади (весьма условный, между прочим). — Я сижу один. — Теперь нет, — спокойно отвечает Антон, раскладывая свои вещи по половине парты так, будто он тут царь, а пенал и учебник — скипетр и держава. — Ты же с Матвиенко сидишь. — А мы поссорились. Очень невероятно сильно вообще, прям да, даже сидеть с ним не могу. А больше сесть некуда. — Он пожимает плечами. Арсений выразительным взглядом обводит пустующие парты — третью в первом ряду, четвертую во втором, пятую и шестую — сразу за партой Арсения — в третьем. И это еще не считая тех одноклассников, кто сидит по одиночке. После своего взглядного дефиле он снова смотрит Антону в лицо с немым вопросом в глазах. — Мне отсюда доску лучше видно. У меня зрение плохое, — быстро находит тот нужные слова. — Неужели, — Арсений складывает губы писей и недоверчиво смотрит на Антона. — И почему же ты тогда не носишь очки? Или линзы? — От линз болят глаза, а очки мне не идут, я в них выгляжу, как дебил. Дребезжащий звонок не скрывает от Антона колкое «Ты и без них так выглядишь» — он читает по губам. Однако победа за ним — Арсений, сохраняя всё то же недовольное выражение лица, протискивается между его стулом и позади стоящей партой к своему месту. Урок начинается, Воля принимается тоном поэта зачитывать очередную тираду о пунктуации, Арсений, как прилежный мальчик, что-то записывает, а Антон… Антон пытается изобрести беспалевный способ пыриться. Раньше он лицезрел со своего места только темноволосую макушку с вечно торчащей прядью, сегодня ему доступен и профиль. При желании он может рассмотреть очаровательные родинки на щеке, посчитать синие прожилки голубых радужек, понаблюдать за трепещущими ресницами, похожими на крошечные перышки диковинных птичек. В детстве, когда Антон на что-то любопытно косился, мама говорила: «А вот кто-нибудь ударит по голове — таким и останешься». Если сейчас ему двинут по затылку и он всегда будет смотреть вот так на Арсения, то он и не против косоглазия. На очередной сессии залипания Арсений раздраженно цокает и пишет на полях своей тетради: «Хватит пялиться!!!» «Пыриться», — мысленно поправляет Антон. — Не могу, — шепчет он, не рискуя наклониться к нему ближе. Он и с такого-то расстояния чувствует себя, как под наркотой, если приблизится — у него случится передоз. Антон абсолютно, бесконечно, очень сильно влюблен. Арсений кидает в него гневный взгляд и снова отворачивается к доске, а Антон отрывает от страницы своей тетради небольшой кусочек и пишет: «Ты гомофоб?» — и быстро сует под руку Арсению. Тот читает, его брови подскакивают вверх, выражая недоумение, а потом он в одно движение чиркает ответ и щелчком отправляет листок обратно Антону. Вообще-то, тот не сомневается, что Арсений гей (камон, от него веет гейской аурой, как от Антона… ну, тоже гейской аурой), но вдруг латентный. «Нет». «Тогда почему назвал меня пидаром в ребусе? Гавно какое-то», — пишет Антон на обратной стороне. «Пидор пишется через О, говно тоже пишется через О». Будь Арсений не Арсением, Антон бы назвал его конченым и, скорее всего, дал бы смачный поджопник. Но Арсений — это Арсений, так что в голове всплывает лишь влюбленное: «Он такое чудо. Еще и грамотный». — Так, Шастун, — раздается по классу громко и насмешливо — этим тоном Воля привлекает к себе внимание учеников. — Чем это вы там с Поповым занимаетесь? — Да так, Павел Алексеевич, ничем… — Неужели? — Он присаживается на край своего стола и складывает руки на груди. — Ну-ка, расскажи всему классу, вместе посмеемся. — То, с каким сарказмом он произносит избитое клише, заслуживает как минимум аплодисментов. Аплодисменты в такой ситуации будут выглядеть глупо, так что Антон лишь хлопает себя по коленям, вытирая вмиг вспотевшие ладони. — Ну… — мнется, чувствуя, как начинают гореть щеки, — это личное… — Неужели? — усмехается Воля. — Будь любезен, оставь личное за пределами класса. С Поповым будете после уроков голубиться. — Это от слова голубец? Антон очень хочет есть. Это уже четвертый урок, и живот вот-вот начнет противно урчать. — Это от слова «голубок». Ведь еще немного, и вы оба вылетите из класса. Антон получает смачный пинок по щиколотке — больно, между прочим, — и тут до него доходит. Их выгонят вдвоем! С Арсением! И пусть это означает двояк за поведение, за который родители отберут у него приставку на неделю, но оно того стоит. Так что он натягивает ухмылку и медленно говорит: — Простите, Павел Алексеевич. Видимо, сегодня у меня нет воли, — он делает акцент на этом слове, — к учебе. Воля не просто удивляется с этого заявления, он теряется, почти охуевает — Шастун раньше не отличался плохим поведением и уж тем более не дерзил учителям. — Так, Антон, тебе явно нужно проветриться в коридоре. Арсений составит тебе компанию. После урока зайдете ко мне, поговорим, — чеканит он и оборачивается ко всему классу. — Итак, что касается однородных основ в сложноподчиненном предложении… Антон со страхом поворачивается к Арсению и видит, что тот в шоке — у него даже рот открылся буквой О. Той самой, через которую пишутся слова «пидор» и «говно». — Но, Павел Алексеевич, я не… — начинает он, но Воля останавливает его жестом, давая понять, что разговор окончен. Из класса Антон выходит с видом осужденного, идущего к виселице, и прямо позади ощущает тяжелое дыхание Арсения, которого представляет своим палачом. Когда дверь за ними закрывается, оставляя их вдвоем в пустом коридоре, палач упирает руки в боки и смотрит на Антона не как на преступника, а скорее как на кретина. Это напрочь отбивает чувство голода, и есть больше не хочется. Ну, разве что съесть Арсения, но точно не в прямом смысле. Ганнибал Лектер вышел из чата. — Какого черта? Ты не представляешь, чем мне это аукнется, — раздраженно говорит аппетитный (даже сейчас) Арсений. «Он сказал слов больше, чем за всё время нашего знакомства!» — восхищенно думает Антон и только потом понимает, что тот имеет в виду. А сразу после — что последний раз лингвистического динозавра «аукнется» он слышал от бабушки, причем лет десять назад. — Прости. — Антон треплет лямку собственного рюкзака, чтобы хоть чем-то занять руки. Было бы здорово, имей он возможность туда нырнуть, как в сумку Гермионы Грейнджер. Типа прям полностью, с ногами, и ищи-свищи потом. — Ты зачем это ляпнул вообще? Про Волю? — Арсений закидывает свой рюкзак на подоконник и запрыгивает на него сам — солнце окрашивает его в желтый. Ярко так, что слепит. Но для Антона Арсений яркий и в мрачном холле первого этажа — иногда ему удается взглядом выловить его образ перед уроками. Или после них. — Да я просто… Антон хочет тоже примоститься на подоконник, но чужой пузатый рюкзак занимает всю вторую половину, так что он лишь прислоняется плечом к стене, продолжая мять лямку. — Просто что? — Да в голову моча ударила. Арсений хмыкает и разворачивается боком, забираясь на подоконник с ногами, вытягивая их прямо поверх рюкзака, насколько позволяет длина. Тонкие щиколотки оказываются около Антона, и тот рассматривает царапину на выступающей косточке. — На самом деле каламбур неплохой, — спустя пару мгновений говорит Арсений, отворачивается к окну и улыбается — и его улыбка может поспорить с солнцем. Антон был бы счастлив провести так всю жизнь: стоя у подоконника, глядя на залитого светом Арсения. Он не знает, о чем говорить, но ему и не хочется. Арсений поправляет челку, сережка в его ухе блестит, и достаточно всего лишь любоваться им. Но самое прекрасное в этой картине, конечно, его глаза. Когда Антон был совсем крохой, его дядя часто ездил по работе в Америку, откуда привозил ему Сникерсы, Кока-Колу, Киндер Сюрпризы и много всего, с чем в начале нулевых еще было туго. У него первого во дворе появился Тамагочи (и мгновенно был выменян у одной девочки на радужную пружинку), он первым среди знакомых стал счастливым обладателем Тетриса и Денди. А уж дисковой плеер! Он мог получить что угодно, давая его погонять на денек. И вот из одной поездки дядя привез ему мешочек стеклянных шариков. Они были разноцветные — в полоску, с какими-то узорами, рисунками. Все разные, и только два одинаковых: голубые, полупрозрачные, как две большие капли воды. Красивые, если смотреть через них на солнце: как будто океан и небо перемешались. Это была какая-то игра, «Марбл» вроде, но Антон так и не понял, как в нее играть. Так что он просто носил эти два шарика в кармане, перекатывал между пальцами и сжимал в кулаке в минуты волнения. И со временем так к ним привык, что они казались ему частью его самого, чем-то неотделимым. Сейчас Антон уже и не помнил, что с ними стало, но тогда они внушали ему спокойствие и умиротворение. Глаза Арсения — совсем как те шарики, если смотреть через них на солнце. Они излучают свет, в них мерно покачивается волнами море, вот-вот проплывут белые облака. У Антона меньше месяца, чтобы с ним сблизиться. Потому что потом лето, каникулы, и, скорее всего, они не увидятся до самой осени. А он не был уверен, что протянет так долго, не видя этого парня хотя бы пять дней в неделю. И, осознав, что их отношения не сдвинутся с мертвой точки, если он так и продолжит молчать, он говорит: — Я признаюсь Паше, что это я начал, а ты ни в чем не виноват. Он на самом деле понимающий мужик, так что… Ну, всё прокатит. — Хорошо, — говорит Арсений, даже не взглянув на него. — А почему ты перевелся в новую школу в конце года? — после небольшой паузы решается он. — Ты уже спрашивал. — Ты не ответил. Арсений задумчиво покусывает губу, очевидно, выбирая: ответить хотя бы немножечко честно или послать его к чертовой матери. По какой-то причине он выбирает первое: — Я должен был закончить школу в Питере. Но там кое-что произошло, поэтому не вышло. Пришлось переехать сюда, к маме, на год раньше. Он смотрит на Антона только в конце фразы, и Антон отчего-то смущается — отводит взгляд, мажет по проколотому уху, по длинной бледной шее, по красной нитке на руке, по прорезям на джинсах в районе коленей, по царапине на щиколотке. — А что произошло, если не секрет? — дрогнувшим голосом уточняет он. — Секрет. — Скучаешь по питерским? — Не особо. Да. Не по всем, — отвечает Арсений и внезапно пихает его носком кеда в плечо, привлекая внимание. — Эй, что ты там такого интересного увидел? — У тебя на ноге царапина. — Э-э-э… — Арсений подтягивает к себе ногу, смотрит на порез и снова возвращает конечность в прежнее положение. — И чего? Мелкая же совсем. — Да просто. — Ты странный. — Ты тоже. «Вот и поговорили». Антон чувствует, что ладони вновь становятся влажными — даже мокрыми, прям фу. Раньше он так волновался только на контрольных по математике или когда мама возвращалась со школьного собрания. А теперь вот, на тебе, втрескался по уши. Он вытирает ладони о джинсы — этот жест необходим, чтобы собрать всё свое мужество в кулак. А то собирать его в мокрую ладошку — как-то не комильфо. — Пойдем в кино! — выдает он резко, не раздумывая, слишком громко — слова эхом разносятся по пустому коридору. Арсений молчит так долго, что Антон отчаивается услышать ответ, а потом тот всё-таки спрашивает тихо: — А что там идет? Антону решительно насрать, что там идет. С Арсением он готов смотреть романтические комедии для девчонок, боевики про лысых мужиков, детские мультики и даже фильмы ужасов с расчлененкой, от которых его тошнит. Он вспоминает, что обычно влюбленные парочки смотрят как раз ужасы, и девушка по сценарию свидания обязательно прижимается к парню, трогательно повизгивая на особенно страшных моментах. Антон представляет на месте девушки Арсения, взгляд затуманивает пелена любви, поэтому он ляпает: — «Кладбище домашних животных». Арсений задумчиво смотрит на него, достает смартфон и что-то деловито там тычет. Антон всё это время стоит и молится, чтобы описание фильма того заинтересовало, потому что перед глазами уже мелькают сцены их поцелуев на последнем ряду. — Рейтинг пять и девять, — наконец говорит Арсений разочарованно. — Но я бы посмотрел, это же по Кингу. — Пошли! Я очень хочу сравнить с книгой. Ты же читал? — Антон влюбляется в Арсения еще сильнее: кажется, тот любит Кинга. — Да, но мне не понравилось. Для меня это скучный и пресный автор, и ужасы у него нестрашные. Не понимаю, почему многие его так любят. Ладно, в конце концов, любовь к Кингу — не главная определяющая счастливых отношений. — Давай после школы сходим? Тут как раз кинотеатр недалеко, и сеанс подходящий есть. Ну, Антон на это надеется. — Давай. *** Оставшееся от урока время Арсений что-то рисует в тетради на коленях, и Антону очень любопытно, но он не хочет нарываться лишний раз и просто любуется им. На свету темные волосы кажутся тепло-коричневыми, словно тонкие веточки деревьев в лесу. Антону хочется съездить с ним в лес: походить по узким тропинкам, вдыхая сырой аромат травы, залезть на какое-нибудь высокое дерево, чтобы посмотреть на виды, а вечером посидеть у костра с песнями под гитару. Антон, правда, играть не умеет — но, может, Арсений играет. Звонок застает врасплох, и впервые ему жаль, что уроки длятся всего по сорок пять минут. Арсений грациозно соскакивает с подоконника, будто всю жизнь занимается гимнастикой или танцами, и сует ему в руки сложенный вчетверо листок, сопроводив коротким «Потом посмотришь». Антон бережно кладет его в рюкзак между учебниками, умирая от любопытства. Они ждут, пока поток учеников выльется из класса (Дима в качестве знака поддержки хлопает его по плечу, Матвиенко хохочет: «Тебе пиздец»), и заходят внутрь. Воля сидит за своим столом с идеально прямой спиной, и с его телосложением напоминает богомола. Главное, чтобы он был не самкой, а Антон — не самцом. — И снова здравствуйте, — вежливо, но не без ироничных ноток, говорит он. — Ну что, рассказывайте. — Павел Алексеевич, это всё я. Арсений не виноват, честно. И вообще... — начинает канючить Антон, складывая руки лодочкой в умоляющем жесте. В голову лезут различные эффектные способы просить прощения, почерпнутые из подростковых фильмов. Но Воля вряд ли обрадуется, если он выйдет под окно школы с бумбоксом на плече и затянет песню типа «Я тупой как редиска, простите меня...» А дальше на ум приходят только рифмы «сосиска» и «пиписька», но обе абсолютно не клеятся с контекстом. — И вообще? — выводит Воля его из транса. — Антон, последние дни ты отсутствуешь как явление. Хватит считать единорогов. — Он кидает многозначительный взгляд на Арсения, как бы подсказывая, о каком именно обладателе рога идет речь. — Простите! Пожалуйста! И вообще я готов понести любое наказание, только не трогайте Арсения. — Эм, хорошо, верю. Арсений, — он тяжело вздыхает и поворачивается к нему, — ты тогда можешь идти на следующий урок. — Вы отметите это в дневнике? — Нет. Сделаем вид, что этого не было. Если, конечно, ты правда не виноват. Арсений стоит позади, у двери, и Антон кое-как сдерживает себя, чтобы не обернуться. — А от моего ответа зависит его наказание? — Нет, — пожимает плечами Воля. — Так что советую скакать в пушистые розовые облака, пока я не передумал. — Хорошо, — хихикнув, отвечает Арсений, у Антона внутри всё скручивается от того, что он не видит выражение его лица в этот момент. — Спасибо, Павел Алексеевич. Дверь позади скрипит и захлопывается, а Антон истекает слюнями от мысли, что Арсения хоть сколько-нибудь заботит степень его наказания. Видимо, всё это отражается на его лице, потому что Воля от его вида закатывает глаза. — Шастун, у тебя сейчас из глаз посыпятся сердечки, как в мультиках. — Простите. — Антон зачем-то трет глаза, как будто это может изгнать из его фантазий образ Арсения. — Это так заметно, да? — Не заметить твою симпатию к Попову может только слепоглухонемой калека с контузией, и то не факт. Думаю, эта новость уже стала достоянием всего класса. Антон смущается, но совсем немного — в конце концов, влюбленность не скроешь. И пусть сплетничают, если что, ему не жалко. О его ориентации и так все догадываются, воспринимают — поклон до пола! — адекватно, а об остальном он не переживает. Хотя вопрос, знает ли Арсений… Листок в рюкзаке, казалось, кричит «Прочти меня!», словно волшебная вещица из сказки. Что если там приглашение на свидание? Хотя подождите-ка, они ведь и так идут в кино! — Лицо треснет, Шастун, — фыркает Воля. — Ты бы себя видел. Какие же вы, подростки, простые. Как карандаши, — и назидательно стучит оным по столу. — Простите, — снова зачем-то извиняется Антон. — Ничего, могу понять. Сам был таким в твоем возрасте. Не с парнями, конечно. — Он чуть морщится. — Но всё же постарайся не строить глазки Арсению на уроках. У нас тут школа, а не «Дом 2». — Я… Не могу обещать, — краткость — сестра таланта, а честность — мать идиота. — Павел Алексеевич, ну поймите: в любви все средства хороши! Если прое… упущу шанс, то потом его может и не быть! С такой пламенной речи Воля немножечко хуеет (уже второй раз за день), удивленно поднимает брови и смотрит на Антона, как на душевнобольного. — Смотрю, у тебя реально крышу ветром поддувает, Шастун. — Не то слово! Его крышу не то что поддувает — Антон уже летит на ней навстречу Арсению, как Аладдин на ковре-самолете. Тот, конечно, мало похож на Жасмин, но кого это волнует? — Ладно, — вздыхает Воля, — помогу чем смогу, Шастун. Завтра останешься мыть парты, а… — Так себе помощь, Павел Алексеевич, — перебивает его Антон и тут же ловит недовольный взгляд. — А Попов составит тебе компанию. — Но… — ангел на его плече шепчет, что Арсений получает незаслуженное наказание, дьявол кричит, что это отличная возможность побыть вместе. — Хорошо. У него зудит копчик — наверно, оттуда вот-вот прорастет хвост со стрелой на кончике. Лоб горит — скорее всего, это прорезаются рожки. — Но я всё же учитель, а не Санта Клаус, так что Попов отметок в журнале не получает, а тебе двояк за поведение. Свободен! — И всё равно спасибо. — Антон делает шутливый реверанс и, улыбаясь, идет к выходу. Что ж, двойка — не такая уж высокая цена за любовь. *** Антон стоит на крыльце школы и мнется, переступая с носка на пятку и без конца поправляя челку. Он так волнуется за свой внешний вид, что даже вымыл кроссовки в туалете, хотя те и так были чистыми. Гипнотизируя двери, словно от особенно пристального взгляда они раскроются и явят миру Арсения, он ждет, ждет и ждет. Объект его любви тормозит — ему надо зайти в библиотеку и забрать какой-то учебник, так что они договорились встретиться через десять минут внизу. Прошло уже пятнадцать, и Антон в панике: что если Арсений прямо в этот момент сваливает от него через черный ход? Или, того хуже, вылезает через форточку туалета первого этажа? Но потом двери распахиваются, Арсений выходит, и Антон успокаивается в ту же секунду. Оголенные щиколотки сияют на солнце, словно бледная кожа вампира из фильмов нулевых, вдобавок Арсений и рукава рубашки закатывает — видно тонкие, изящные, как у девчонки, запястья. Антон пытается отвести от них взгляд и казаться адекватным. Получается ли? Ну, вряд ли. — А где остальные? — подойдя, спрашивает Арсений, и это очень плохо. Очевидно, он думает, что они идут компанией, не вдвоем. По иронии судьбы в классе один только Арсений не понимает, что одноклассник в него втрескался, поэтому и не признал в предложении пойти в кино приглашение на свидание. «А если он не гей?» — шокированно думает Антон, которому до этого в принципе такая идея в голову не приходила. Ну, Арсений сам сказал, что не гомофоб, плюс у него сережка в ухе, а еще он носит черные штаны под кожу и джинсы с прорезями на коленях — разве может он быть гетеро? Сказ о том, как могут погубить дурацкие стереотипы. Мораль сей басни такова: не всё то гей, что блестит. Поняв, что слишком долго тупит, глядя на Арсения, Антон переводит умоляющий взгляд на двери, и — спасибо! — из школы выходят Ира с Дариной. — Ир, мы тут! — громко зовет он подругу, надеясь, что та ему подыграет. Обычно Ира с радостью вливается во всякие авантюры, но главное, чтобы она доперла, что от нее требуется. — Привет, — Ира подбегает к ним и улыбается. Ее улыбка всегда напоминает Антону лисью, улыбка Дарины — волчью (тупого волка, которого лесник ебнул обухом топора по затылку). — Что тебе… — Мы договорились идти сегодня в кино, ты же не забыла? — скороговоркой говорит Антон и моргает двумя глазами — подмигивать он не умеет. — А-а-а. — Ира понимающе кивает и оглядывается на Дарину. — Кис, мы правда договорились, а у меня из головы выпало. Совсем память дырявая. — Ой, так у нас двойнушное свиданьице? — Дарина по-волчьи лыбится, и лицо Иры становится кислым, как будто ей предлагают лизнуть анус кота. — Мне, получается, достается Арсений? У Арсения точно такое же выражение, как и у Иры. Антон уверен, что и сам выглядит так, словно кошачья жопа находится в сантиметре от его лица. Он пытается натянуть добродушную улыбку, словно эта идея не вызывает у него безудержные тошнотворные спазмы. — Ну что, пойдемте? Кажется, этот поход в кино будет совсем не таким, каким он его представлял. *** Антон сидит между Дариной и Ирой, причем последняя большую часть времени смотрит не на экран, а на него самого, и очень недовольно. Иногда она поглядывает на подругу, чья голова лежит на плече Арсения, и шумно пыхтит. В общем и целом его с Ирой ситуации похожи: оба сильно влюблены, оба в человека в своего пола, оба не совсем понимают, что с этим делать. Но Ира и Дарина хотя бы подруги, между Антоном и Арсением же безупречно чистое, кристальное и печальное ни хуя. Иронично все они располагаются на последнем ряду, тогда как в зале почти никого нет. Что касается самого Арсения, тот смотрит на экран, не отрываясь, и никак на Дарину не реагирует — но и не отстраняет ее. — Так, мне надо в туалет, — громко, чтобы все слышали, сообщает Ира и выразительно выпучивает глаза на Антона, а после встает и идет на выход. — И мне, — добавляет Антон и следует за ней. Стоит им оказаться за пределами зала, как Ира толкает его к стене и с ходу врезает кулаком под дых. Антон давится воздухом, но не сгибается, только трет ладонью солнечное сплетение. — Прости! — тут же извиняется он, умоляюще глядя на девушку. — Это случайно вышло! Я думал, мы с ним пойдем вдвоем, а он такой… — Да ты охуел, Шастун! — Ира всё еще опасно сжимает кулак, но вид у нее такой, будто она вот-вот расплачется. — А если они теперь начнут встречаться? Они там уже жамкаются! — Ничего не жамкаются! Она ему голову на плечо положила, и всё, это ничего не значит! Может, у нее просто шея затекла… — Ну да, а я нобелевская лауреатка! Сам-то в это веришь? — Нет, — Антон качает головой и садится на диванчик у входа в зал. Ира присаживается рядом, и минуту они проводят в полной тишине, в память о своих погибших надеждах. — Хочу выпить, — после паузы говорит Ира. — Нам не продадут. — Матвиенко знает, где достать. — Блин, ну сегодня же понедельник, завтра в школу, да и родители дома... Я не хочу во дворе, в прошлый раз нас чуть мама Димы не запалила. — У тебя же родаки в пятницу на дачу сваливают. — Ммм. — Антон представляет, каких пиздюлей вломят ему родители, если он разгромит квартиру за выходные. В голове материализуются весы, на одной чаше которых пиздюли, а на другой — пиво. Очевидно, пиво перевешивает. — Ладно, давай. Сам бы напился. — Вот и договорились. Ладно, пойдем обратно, а то решат еще, что у нас запор. — Или что мы сосемся в туалете. Ира кривится, Антон морщится — оба могут представить себе такое лишь в ночном кошмаре. Вернувшись в зал, Антон пытается сосредоточиться на фильме — и очень зря. Потому что на стремном моменте он совершенно немужественно взвизгивает, чем вызывает смех девчонок. Арсений же только кидает в него легкую улыбку, и на этом всё их взаимодействие заканчивается. Антону очень хочется побиться башкой о впереди стоящее кресло. Из кинотеатра он выходит уставший, будто его ебали десять негров, причем без смазки и одновременно. Ира выглядит не лучше, у Арсения весьма меланхоличный вид, и только Дарина кажется бодрой, как будто вынырнула из ванны с Ред Буллом. — Ну что, погулянькаем? — весело спрашивает она. — Нет! — хором отвечают все трое. Дарина удивленно хлопает ресницами. Они у нее наращенные, угольно-черные, и Антону хочется сорвать их и спросить у мимо проходящих людей, не потерял ли кто щетку для обуви. Девушка и раньше его раздражала, а теперь его отношение к ней и вовсе напоминает пузырящуюся на дне кратера вулкана лаву. — Ладно, давайте тогда по доминным. Антон с облегчением вздыхает — вот и настал конец суровым жизненным испытаниям. А потом Дарина берет Арсения за руку, и скрипение зубов Иры отчетливо слышится за шумом листьев рядом стоящего дерева. — Я передумала! — выпаливает девушка, хватая Дарину за другую руку и буквально выдергивая ее с места. Та пошатывается, отпускает Арсения и чудом не падает на асфальт. — Мы с тобой пойдем погуляем. А парням надо по домам. Да, Антон? — Да! — с готовностью отзывается тот. — А… ну ладнин. — Дарина, кажется, немного расстроена. Антону, кажется, немного насрать на ее чувства. — Арсений, ты есть ВКонтакте? Я напишу тебе. — Да, хорошо. — Арсений улыбается ей, и Антон в который раз жалеет, что вообще затеял всё это. Лучше бы он пошел домой играть в ФИФУ, пока приставку не забрали за двояк. Они провожают девушек — хорошо, что только взглядами. Погода отличная, солнце светит, тепло — градусов двадцать пять, нежный ветерок, небо голубое, облака плывут, все дела. Чудесный день, чтобы обосраться. Антон рассматривает пыльный бетон, на котором его чистые кроссовки выглядят ослепительно-белыми, когда Арсений вдруг начинает смеяться. Антон поднимает на него удивленный, непонимающий взгляд и… улетает куда-то в стратосферу. Арсений невыносимо красивый и в спокойствии, но когда он смеется… Это смерть. Хочется вырезать этот момент в памяти и поместить его на внутреннюю сторону века, чтобы видеть каждый раз, как закрываешь глаза. А еще хочется аудиозапись, чтобы поставить на звонок. Нет, лучше на будильник. Этот звук — единственное, что может мотивировать Антона встать с постели. Потому что смех Арсения — то, ради чего стоит просыпаться по утрам. — Прости, — отсмеявшись, говорит тот. — Всё это было дико нелепо. Антон не понимает, о чем он, но решает задать самый важный для него вопрос: — Она тебе понравилась? — Дарина? О боже, нет. Мне не может понравиться человек, который настолько не уважает русский язык. Мысленно Антон клянется подтянуть знания русского, как минимум чтобы не писать «пидор» и «говно» через А. — Но ведь она тебе голову на плечо положила, — не унимается он, и Арсений закатывает глаза. — Положила и положила, не стряхивать же. Уверен на сто процентов, у нас с ней точно ничего не будет. — Она тебе ведь напишет. — А я ей не отвечу. — Арсений подмигивает. Одним глазом, он, в отличие от Антона, так умеет. — Ладно, мне пора домой, надо вернуться до шести. Антон не уточняет, есть ли у него какие-то дела или просто его родители очень строгие. Хотя комендантский час до шести вечера — это чересчур даже для самых суровых предков. — А где ты живешь? Хочешь, я… — Не надо меня провожать. Ты прочел то, что я тебе написал? — Нет... Блин, точно! — Антон только сейчас вспоминает о листке и тут же снимает рюкзак, но Арсений останавливает его жестом: мягко проводит ладонью по его плечу. Ей богу, Антон в этот момент чуть не умирает. Кажется, в его кровь вбрасывает столько эндорфина, что его накрывает приходом. До этого ему не доводилось пробовать наркотики: да и зачем, если ему достаточно одного прикосновения Арсения? — Дома посмотришь, — как ни в чем не бывало произносит тот и убирает руку. «Верни, верни!» — мысленно вопит Антон, но тот лишь фыркает насмешливо и, махнув на прощание, идет к подземному переходу. Даже «пока» не говорит. Вообще-то, Антону надо туда же, но, чтобы его не заподозрили в преследовании, он остается по-дебильному стоять посреди тротуара. «Ну и пошел в жопу!» — думает он, прекрасно осознавая, что сам себе врет.