Ты пидор

Серёжа оказывается классным парнем: дружелюбный и с чувством юмора, он легко умеет поддержать разговор. За лето Антон безумно соскучился по живому общению, поэтому с новым знакомым они, как говорится, сцепляются языками даже не на день, а аж до пятницы. Перескакивают с темы на тему, почти не обращая внимание на учителей: кто будет ругаться в первую неделю учебы? Ну, кроме Воли, конечно. Периодически Антон ловит на себе хмурый взгляд Арсения, и иногда тот вертится рядом, словно хочет что-то сказать — но лишь складывает губы писей и возвращается к Матвиенко. Пару раз Антон порывается его догнать и расспросить, но сам себя осекает. В самом деле, не хватало еще в школе гейских драм, ему и прошлого учебного года было достаточно. С Серёжей легко, но даже такой классный собеседник не склеивает разбитое сердце. Разбито оно не только Арсением, но и Ирой — подруга упорно его игнорирует. И поэтому в пятницу, не выдержав, Антон всё-таки ловит ее на лестничном пролете второго этажа. — Ир, стой. Девушка делает шаг вправо — Антон туда же, влево — и Антон следом. Он слишком много играет в онлайн-игры, чтобы не знать таких простых правил. В итоге Ира закатывает глаза и двигается к стене, чтобы не мешать малышне проходить мимо. — Говори, — вздыхает она. Антон набирает в грудь воздуха и выдает сплошную тираду: — Хотел спросить, подумала ли ты… Да, знаю, что лезу раньше времени, но… Я скучаю. Прости, умоляю, я был таким дебилом. Серьезно, хуже говна дикобраза. Нет, еще хуже! Если бы говно дикобраза могло срать, я бы был этим говном! Или его говном! Говном говна! — Что-то не вижу раскаяния. — Ира сжимает губы, усиленно пытаясь скрыть улыбку. — Хочешь, на колени встану? — Он слегка приседает, намереваясь и правда выполнить обещанное. На лестнице это будет тяжеловато, конечно, но ради прощения он бы тут и на шпагат растянулся. Или, скорее, разорвался. — И навернешься? Нет уж, — фыркает девушка, а потом спускается на ступеньку ниже и обнимает его за пояс, утыкается лбом ему в грудь. — Прощаю, дурак. Антон давно не чувствовал себя таким счастливым — кажется, с самой весны. Он крепко обнимает подругу в ответ, обещая себе, что больше никогда не обосрется. Конечно, парни ему интересны, но ни с одним парнем у них не будет такого прошлого, как с Ирой. — А теперь соситесь! — кричит Журавлев со второго этажа. Он и правда целует Иру — но лишь в макушку, и обнимает покрепче. Кажется, жизнь начинает налаживаться. *** — И я как всегда в дерьме, — запихивая в рот сразу несколько палок картошки фри, заканчивает Ира свой рассказ о том, как они спьяну поцеловались с Дариной на последней вечеринке. Причем всё это видел Стас, но воспринял это как «о, лесбияночки», а не как измену, что было еще более дерьмово — получается, Иру даже всерьез никто не воспринимает. — Как вообще так вышло? — задумчиво спрашивает Антон, ковыряясь картошкой в соусе. — Да блядь, — неожиданно ругается Ира, которая обычно пренебрегает ненормативной лексикой. — Короче, там зашла тема про друзей с привилегиями и вот это всё. И я говорю, мол, друзья же могут сосаться, вот мы с Дариной можем легко… И вот мы уже сосемся. Не знаю, гениальный это был план или самый тупой на свете. Судя по взгляду Серёжи, тот настроен скептически и склоняется ко второму варианту. Антон же держит нейтралитет, потому что помнит, как все локти себе искусал после проебанной возможности поцеловаться с Арсением. Они сидят прямо на траве в ближайшем к Макдональдсу сквере — пользуются погодой, пока та позволяет. Еще неделя-две, и снова польют дожди, а потом и трава постепенно станет сухой и колкой, как зубочистки. К тому же в здании мест всё равно нет — после уроков вся школота туда повалила. — А Дарина что? — осторожно уточняет Серёжа, потягивая молочный коктейль. Он увязался с ними случайно, но неожиданно Ира разоткровенничалась при нем. Людей она чувствует хорошо: сразу понимает, кто румяный персик, а кто яблоко червивое. С Дариной это не прокатывает, конечно, но с возлюбленными так всегда. — А ничего, мы это не обсуждали, для нее же это был тупо прикол. Не представляешь, как меня бесит эта тупая традиция сосаться с подружками. Типа это не считается. Дружеский поцелуй! В шутку! — рычит она. — Стас еще и фоткал это, как ручных обезьян в цирке. Я в бешенстве, — и макает картошку в соус с такой силой, что та складывается гармошкой. — Ситуация тяжелая, — бормочет Антон и вгрызается в пончик. Сказать ему нечего: как показала практика, в отношениях он дырка от бублика. То есть от пончика. — Пациент скорее мертв, чем жив. — Серёжа активно кивает. — Не уверен, что могу давать советы насчет чьей-то личной жизни… — Ой, да говори, вряд ли ты скажешь что-то новое. Я уже в таком отчаянии, что ловлю дзен. Помнишь мем с собакой в огне, которая говорит «зис файн»? Это я. — Зис из файн, — бубнит Антон с набитым ртом и маскирует это занудство шумным сосанием колы через трубочку. Ира пинает его носком туфли. — Ай! Больно! — Так вот. — Серёжа мнется, глядя в стакан с молочным коктейлем. В отличие от нормальных людей он не использует защитную крышку и трубочку — пьет прям так. — Тебе надо понять: или она твоя подруга, или объект любви. Другого не дано. Потому что нельзя любить человека и втайне хотеть с ним отношений. Это нечестно. — В смысле? — Антон произносит это почти одновременно с Ирой. — Смотри: она думает, что ты ее подруга. Что ты искренна, что у вас нет никаких секретов и, главное, что ты в отношениях желаешь ей счастья… — И что? Естественно, я не желаю ей счастья в ее тупых отношениях, потому что Стас дерьмо! — Ира морщится. — Но я ведь хорошая подруга. Я ее поддерживаю, советы ей даю, утешаю, если они срутся. — Но ты хочешь, чтобы они расстались. — На всякий случай Антон слегка прикрывается колой. — Только не бей, но это реально так. — Но это потому что Стас ей не подходит! Я по этой же причине хотела, чтобы ты с Арсением расстался. Не потому что ты на меня забил, а потому что он ебанутый и тебе не пара. — Твою мать, Ира… — стонет Антон и прикладывается к стакану с колой в немом фейспалме. В фейсколе, если точнее. — Что такое? — Подруга переводит удивленный взгляд с Антона на Сережу и обратно. Последний делает вид, что заинтересован газоном: еще бы, трава ведь такая зеленая. — Черт, ты ему не сказал? — У меня память как у рыбы, — тут же включается Серёжа. — Я уже всё забыл, клянусь. — Да ничего. — Антон качает головой и отсаживается подальше от Сережи — вдруг тому неприятно его общество. Раньше он особенно не сталкивался с гомофобией: лишь раз, в летнем лагере, один говнюк узнал о его отношениях с парнем, если так можно назвать пару неловких поцелуев, и потом втихую стебал его всю смену. Почему не рассказал всему отряду — до сих пор оставалось загадкой. Хотя вряд ли Серёжа гомофоб — слишком он добрый и милый, но перестраховаться стоит, так что Антон смотрит на него с немым вопросом в глазах. — Я так и подумал в первый день, если честно, — заверяет Серёжа, неправильно истолковав его взгляд. — Арсений меня как будто убить хочет. Иногда ощущение, что он мне карандаш под ребро воткнет. — Скорее яд в чай насыпет. — фыркает Ира. — Прекрати. — Антон пихает ее ладонью в плечо. — Арсений не жестокий, он просто… «Болен». — Ревнует, — заканчивает за него Серёжа и кивает, а потом добавляет странное: — Я могу его понять. Ира фыркает снова и сминает в крошечный комочек коробку из-под картошки. Кидает прицельно в мусорку — удачно. Ей бы баскетболом заниматься, только роста не хватает. Антону вон все уже лет пять говорят, что ему надо на площадку, а толку-то, если у него руки из жопы. Загадочный тон Серёжи он не понимает, но тут же отвлекается от раздумий: коричневатый листок с дерева в этот момент красиво опускается на темные волосы, и их обладатель смешно фыркает и вертит головой — пытается понять, что же его потревожило. Антон тянет руку, на автомате кончиками пальцев подцепляя полусухой лист и снимая его с волос. — Спасибо, — говорит Серёжа, мягко улыбаясь, и Антон улыбается в ответ. *** Ира уходит первой: спешит к маме на работу, чтобы забрать у нее арбуз от коллеги. Ребята предлагают помощь, чтобы дотащить фрукт (или это ягода? Антон не знает), но девушка отказывает — что она, совсем рохля, что ли. На самом деле та играет роль хорошей дочки, чтобы мама разрешила ей поехать к Кате на дачу в следующем месяце. Как говорится, готовь лыжи зимой, а жополизство в сентябре. Небо затягивает тучами минут за пять — и Антон с Серёжей спешно собираются, пока не ливануло. Но не успевают и пары метров пройти, как дождь обрушивается стеной, заставая их врасплох. Засаженная деревьями аллея — хуевое прикрытие, так что Антон забегает в ближайшую арку, потирает мокрыми пальцами глаза. Нихуя не видно, всё мутно, ресницы слиплись. Вдобавок еще и угодил прямо в лужу, которая образовалась в дыре асфальта, и кроссовок промок насквозь. В арке прохладно, сырость пропитывает воздух, но это приятно после жаркой погоды — дождь прибил пыль к земле, и дышать теперь легче. Серёжа идет к арке спокойно и улыбается до ямочек на щеках, дождь его словно не беспокоит, хотя футболка уже напоминает мокрую тряпку, болтающуюся на швабре. Очень сексуальной швабре. Прибитые дождем волосы как прилизанные гелем: кто угодно выглядел бы глупо, а Серёжа — красиво. — Кошмар, как полило-то, — громко, чтобы перебить шум дождя, говорит он, заходя под арку. Ловко огибает лужу-дыру, приглаживает и без того гладкие прядки, вода с волос стекает по лицу. У него хорошая (охуенная) фигура — и грудь, и руки, и пресс, он же спортивный, баскетболист. Мокрая ткань это подчеркивает — Антон отмечает это неосознанно, но, отметив, не может выбросить из головы и пялится. — Ага, — оторопело отвечает он, чтобы не выглядеть молчащим дебилом. Губы сохнут мгновенно, и в горле тоже пересыхает, хотя всё остальное мокрое. Из лужи попить, что ли? Серёжа стоит поодаль, на другом конце арки, и смотрит с неприкрытой нежностью — Антон видит ее сразу, как поднимает взгляд. В груди разрастается холодный и скользкий, как слизняк, стыд. Ему всё еще нравится Арсений, и то, как откровенно он залипает на другого парня, неправильно. Он бессмысленно вытирает влажные руки о влажные же джинсы и рассматривает наполненную грязной водой ямку под ногами. — Подождем, пока стихнет? Или пойдем? — мягко улыбаясь, уточняет Серёжа, на автомате трет предплечья, собирая капли воды — Антон видит это мельком, на периферии. — Я живу через два дома, можем ко мне. Антон должен отказаться. И он хочет, правда хочет сказать нет, всё в нем вопит о необходимости это сделать, но он лишь кивает и дерганым движением зачесывает назад мокрую челку. Вертит головой, пытаясь определить их местоположение, и вдруг ошарашенно понимает: эта арка в доме Арсения. Пересечь внутренний двор — и вот его подъезд, тоскливо смотрит в ответ темно-зеленым козырьком. Если бы не дождь, можно было бы разглядеть темные шторы в окне второго этажа: его комната. Как-то раз они целовались в этой самой арке. Как он мог забыть? Ночью, когда они вернулись с очередной заброшки, тут было тихо и темно, а от Арсения пахло пылью — успел обтереть одеждой все поверхности разваливающихся зданий. Они просто проходили через эту арку, и тут Арсений потянул его к обшарпанной стене, хитро глядя на него — лампочка перегорела, и блеск его глаз был единственным освещением в этом забытом коммунальщиками месте. Антон сначала не догнал, попытался вернуться к середине дороги, но Арсений его удержал. «Спешишь куда-то?» — весело спросил тогда он, обнимая за пояс. «А ты что, маньяка собрался тут ловить?» — рассмеялся Антон, даже не пытаясь отцепить от себя его руки — не отпустит же. Да и к вечеру стало прохладно, и тепло Арсения согревало лучше всяких там толстовок. Тот, усмехнувшись, посмотрел на него лукаво и произнес: «Если только тебя». — И поцеловал. Тот поцелуй был переполнен нежностью и благодарностью — за то, что целый день работал личным фотографом, таскался где попало, выносил стойко все «так, давай еще пару кадров». Арсений прижимался осторожно, кончиками пальцев водил по спине под футболкой и целовал почти без прикосновений, словно одним дыханием. А теперь Антон уныло рассматривает то самое место на стене — у ржавой, покрытой облупившейся бежевой краской, словно скорлупой, трубы. Потрескавшаяся облицовка здания украшена неумелым граффити: изображен то ли заяц, то ли кот. Раньше этого граффити тут не было, зато его собственный кот был. Антон так по нему скучает, и эта потребность выражается ощущением сосущей пустоты внутри — под ложечкой сосет. — Антон? — зовет Серёжа. — Ты завис. — Прости. — Он дерганым движением зачесывает волосы назад, снова. — Задумался. Ты что-то говорил? — Да. — Серёжа вдруг оказывается как-то слишком близко, на расстоянии вытянутой руки, и Антон на автомате отступает к стене. — Я спросил: пойдем ко мне? Поиграем в приставку или посмотрим что-нибудь. Его мелодичный голос сочетается с музыкой дождя — слушать его приятно. Смотреть на Серёжу приятно тоже, и Антон рассматривает мягкие на вид губы, покрытые капельками воды ресницы, росчерки темных бровей. Вспоминает Арсения, пришедшего к нему впервые — тот тоже был весь мокрый, пришлось дать ему переодеться. Интересно, а те вещи до сих пор у него? Или психанул и выкинул? — Прости, я опять прослушал, — виновато говорит Антон. — В голову лезут не те мысли. — Арсений? — понимающе уточняет Серёжа, улыбается так ласково. — Я понимаю, сам недавно расстался с парнем. — Чего? Ты гей? Эта новость настолько шокирует, что все другие вылетают, как пробка от шампанского. Или как анальная пробка, если сильно пердануть. Не то чтобы Антон пробовал — просто видел в порно. — Думал, ты давно уже догадался, — смеется Серёжа, наблюдая за сменой выражений его лица — Антон сам знает, что мимика у него похожа на калейдоскоп. Арсений ему часто об этом говорил. — Это ведь не проблема? Это — не проблема, а вот то, как Серёжа проводит ладонью по мокрой ткани футболки — проблема. Он выглядит, как ходячее порно, как квинтэссенция влажных фантазий, как что-то, что срочно нуждается в знаке восемнадцать плюс. Антон встряхивает головой и, чтобы чем-то занять руки, перекладывает рюкзак с одного плеча на другое. — А у тебя предков нет дома? — Мама, но она всегда рада гостям. Антон тормозит пару мгновений, а затем заторможенно кивает. В конце концов, он устал от летнего одиночества, ему хочется общения и хочется заводить друзей — даже если эти друзья заводят его. *** — Серёжа, это что такое? — восклицает Серёжина мама, лишь завидев их в коридоре. — Вы же все насквозь мокрые, ну-ка быстро в тепло! Антон смущенно протискивается в прихожую, и правда косплея тучку — с него струями стекает вода прямо на начищенный паркет. Серёжа выглядит не лучше, а то и хуже: у него, кажется, даже в рюкзак воды набралось. — Да мы только вышли, и там так полило, — поясняет тот смущенно, стягивая лямки рюкзака — женщина принимает его с тяжелым вздохом. — Это Антон, мам, мы с ним в одном классе учимся. — Приятно познакомиться, Антон, я Валентина Викторовна, но можно и просто по имени, — улыбается она Антону так мягко, что у него вдруг проходит то обычное смущение, которое испытываешь первый раз в гостях. — Давайте быстро в комнату и раздевайтесь, я ваши вещи на батарее разложу. Пока Валентина ищет в шкафу сушилку для обуви, о чем-то переговариваясь с сыном, Антон кое-как расшнуровывает насквозь мокрые кроссовки — с ног они снимаются со звучными хлюпами. Носки, естественно, мокрые тоже, и Антон стягивает их по примеру Серёжи, оставляет в обуви. — Надеюсь, вы не заболеете, мальчики, — вздыхает Валентина, глядя на натекшие с них лужи. — Всё будет нормально, мам! — уверяет ее Серёжа, толчком в плечо направляя Антона к двери с огромным плакатом Мадонны, приклеенным аккуратными квадратиками скотча по углам. — У тебя Мадонна на двери? — Антон поднимает бровь, проходя внутрь — обычная комната подростка. Лазаревы переехали в эту квартиру летом, так что здесь толком не обжито, но видно, что комнате активно пытались придать уютный вид. Над кроватью уже расклеены плакаты, на полках — расставлена коллекция «Ведьмака» и «Властелина колец», а в угол кое-как втиснуто фортепиано, все горизонтальные поверхности которого покрыты листами с нотами. Те же листы покрывают стол и даже кровать, вперемешку с тетрадками, блокнотами, журналами и картриджами для приставки. — Черт, ну и срач. — Смущается Серёжа, тут же принимаясь собирать всё печатное в стопку. — Извини, я бы прибрался, если бы знал. — Ой, ты еще мою комнату не видел. У меня пес постоянно грызет тетради, так что по всему полу бумажки. — Зато ты можешь честно сказать Воле, что твою домашку съела собака. Антон смеется, представляя, как бы отреагировал на такое Воля — скорее всего, влепил бы двояк без вопросов. Впрочем, учитывая объемы русского языка в этом году, Антон планирует всерьез взяться за предмет. — Ты раздевайся пока, — бросает Серёжа через плечо. — Я тебе что-нибудь из своего дам, хотя с твоим ростом… Ничего, разберемся. Теперь Антон понимает, что чувствовал на его месте Арсений: щеки опаляет жаром, а ноги вдруг становятся какими-то желейными, что аж стоять неудобно. Но он всё равно стягивает мокрую футболку, цепляет пуговицу джинсов — и именно в этот момент Серёжа оборачивается. И тут же, засмущавшись, отворачивается обратно, принимаясь с двойным усердием собирать листы. — Да норм, мы же оба парни, — говорит Антон как можно ровнее, хотя на самом деле это еще как не «норм». В раздевалке на физкультуре он никогда не испытывал неловкости, а сейчас ему стыдно, и в голову лезут дурацкие мысли: что он по сравнению с Серёжей слишком тощий, слишком нескладный, весь состоящий из углов. Покусывая губы, он всё-таки расстегивает джинсы и стягивает их, вытирает о голые бедра взмокшие ладони. — Я… Не знаю, если честно, у меня никогда не было друзей… ну, которым нравятся парни, так что… — Серёжа не успевает договорить, потому что в дверь стучат. — Мам, ну подожди, тут Антон голый! — Через минуту зайду! — соглашается Валентина по ту сторону двери и, судя по звуку шагов, уходит. Антон округляет глаза от шока: — К тебе что, стучат? Моя мама распахивает дверь нараспашку в любое время дня и ночи! Серёжа смеется и, отставив стопку листов на угол стола, подходит к шкафу и активно шарится в горе вещей. Взгляда на Антона он упорно избегает, а лицо у него всё красное — слава богу, не одному Антону тут неловко. — У меня раньше тоже так было, а потом она как-то вошла в комнату, когда мы были с Димой… Ты бы видел эту немую сцену, такой стыд. Я хотел в окно выпрыгнуть! Так что теперь она всегда стучит, особенно если у меня гости. — Вы были с Димой… — непонимающе повторяет Антон, принимая из чужих рук черную футболку с кислотно-зелеными шортами. — Нет, слава богу, мы не занимались сексом, но всё к этому шло. Она заходит, а моя рука у него в трусах, и типа… — Он морщится, а потом в одно движение снимает футболку, заставляя Антона стыдливо отвести взгляд. — Кошмар, но хорошо, что она через десять минут не зашла, тогда бы всё было в самом разгаре. На Антона сваливается столько информации, что из мозга едва дым не начинает валить от перегрузки. Вопросов так много, что он не знает, с какого начать и уместно ли вообще спросить что-то, так что он лишь кусает губы, прижимая к себе ком мокрой одежды. Когда он смотрит на Серёжу вновь, тот уже в штанах и майке — бицепсы, трицепсы или что там еще перекатываются под обнаженной кожей рук. Антон сглатывает, пожалуй, чересчур шумно, но это скрывает новый стук в дверь. — Заходи, мам. — Вытирайте насухо голову, а то заболеете, а я потом перед мамой Антона буду виновата, — сетует мама Серёжи, выдавая им по снежно-белому, пахнущему чем-то цветочным, полотенцу. — Вы кушать будете? — Не, мам, мы поели в Макдаке… — начинает Серёжа, и Антон успевает расстроиться — он хочет есть всегда и везде. Как нет автобуса, куда бы не залез еще один человек в час пик, так и нет еды, которая бы не влезла в его, даже полный, желудок. Видимо, Серёжа замечает его реакцию, так что передумывает: — Хотя можно. Антон, ты хочешь? — Ну, если это не будет неудобно… — Да какое неудобно, я вот суп с лапшой сварила, котлетки с пюре подогрею сейчас, будешь? — ласково спрашивает она, а Антон в душе радуется, что не начинается песня «ты такой худой», и просто кивает. — Вот и отлично. Надеюсь, Антош, твоя одежда успеет высохнуть, пока ты у нас. Маме только позвони! Забрав мокрую одежду, она уходит, а Антон и не думает звонить маме — та приходит с работы в семь, до этого момента он двадцать раз успеет вернуться домой. *** Маме всё-таки позвонить приходится, потому что на часах десять, а Антон всё еще у Серёжи. Они валяются на кровати и играют в гонки на Нинтендо Свитч: приставка постоянно падает с живота Серёжи, потому что тот хохочет от нелепых Антоновых шуток, а у Антона джойстик вот-вот норовит выскользнуть из влажных от напряжения ладоней. Он проигрывает постоянно, раз за разом, хотя до последнего круга всегда едет с опережением. — Сука! — выдает он раздраженно, когда опять приходит к финишу вторым. — Да как ты это делаешь! — и пихает Серёжу коленкой в бедро, но тот только смеется. — Просто ты, когда обгоняешь, начинаешь думать, что игра в кармане. — Серёжа перекладывает приставку на кровать и поворачивается на бок, лицом к Антону. Он так близко, что тот чувствует теплое дыхание, пахнущее печеньем, которого они умяли целую пачку. — И теряешь бдительность. Антон смотрит в темные глаза, наполненные словно огненными искорками, и сам согревается, будто у костра сидит. Ему нравится общаться с Серёжей: с ним весело, интересно, с ним не надо бояться ляпнуть что-то не то и не надо подбирать слова. Он — сын маминой подруги, это факт, но зависти Антон не ощущает. Ему сейчас почти хорошо. Почти, потому что всё это напоминает то, как они с Арсением сотню раз вот так же лежали, глядя друг другу в глаза, и Антон считал прожилки в морозно-голубых глазах. Воспоминания об этом холодом режут горло, образуя мерзкий вязкий комок и не давая отдаваться этому настоящему теплу полностью. — Можно спросить? — уже спрашивает Серёжа почему-то шепотом. — Не знаю, насколько это уместно. — Спрашивай. — Что у вас случилось с Арсением? Антон вздыхает и, разрывая зрительный контакт, садится на кровати. От их игр всё покрывало смялось, опутало ноги, как веревкой — попался в ловушку. — Я сам не разобрался, — признается он, облизывая губы — чувствует на себе обжигающий взгляд. — Наверное, он не готов к отношениям. Или я к ним не готов. Мы оба, видимо. — И ты скучаешь по нему? Можно ли объяснить его чувства простым «скучаешь»? Большую часть времени с ним ощущение пустоты, будто кто-то ядром из пушки пробил в груди дыру. И с этим легко смириться, это вроде не особо мешает жить. Но иногда, когда Арсений просто проходит мимо по коридору, Антон вдруг тянется к нему всем своим существом. Каждая клетка его тела рвется туда, к нему, несмотря на бесцветно брошенное «надо расстаться». — Да, — выдыхает наконец он. — Мы вроде так мало были вместе, а я уже привык. И сейчас как будто учусь жить без пальца, — он удивленно рассматривает свою руку, словно бы лишь сейчас осознавая, что все его пальцы на месте, — и не мизинца или там безымянного, а указательного. Или большого. Важного, короче. — Понимаю, — улыбается Серёжа грустно и добавляет со смешком: — Чувствую тебя на всех уровнях. И, знаешь, это приятно, в смысле чувствовать кого-то. Антон понимает, что он имеет в виду, но фраза звучит неправильно, и из-за этого лицо вдруг начинает пылать. Хорошо, что верхний свет в комнате выключен, а ночник у кровати не такой яркий, чтобы его румянец стал очевидным. Какая-то его часть тоже хочет чувствовать Серёжу на всех уровнях, но Антон метафорической ногой запихивает эту мысль в метафорическое же ведро. — А вы почему расстались? — осторожно задает он вопрос, который интересует его еще с улицы. Серёжа всё в той же расслабленной позе лежит на кровати, рассматривая его из-под пушистых темных ресниц. — Да потому что Дима блядун, — отвечает он, стараясь звучать весело, но сквозь напускное веселье пробиваются печальные нотки — словно в коле со льдом попадаются осколки стекла. — Спустя год я узнал, что он мне два раза изменил — и это он о двух признался, а их там могло и больше быть. Я зачем-то простил, а потом всё повторилось. Никогда не давай человеку второй шанс, люди не меняются. Антон зеркалит его улыбку Пьеро; не то чтобы он не думал снова сойтись с Арсением, но каждый раз давал себе щелбан за такие мысли. Серёжа, наверное, прав: люди не меняются. — Я вспоминаю какие-то моменты. — Антон подтягивает к себе ноги, укладывая подбородок на острую коленку. — И так не хватает его. Арс, конечно, странный, но он так смотрит на мир… Это завораживает, что ли. — Когда тебе нравится человек, он всегда завораживает. Даже если он несет полную хрень, ты всё равно пускаешь сопли и такой: «Как славно он вещает». — Он смешно косит глаза к носу, и Антон против воли смеется. — Да нет же! Хотя сначала у меня реально крыша ехала, я просто смотрел на него — и у меня слюни изо рта текли, типа, знаешь. — Антон открывает рот и бессмысленным взглядом смотрит перед собой — теперь очередь Серёжи смеяться. — Но сейчас всё по-другому. Серёжа тоже медленно садится, укладывая ноги по-турецки, слегка хмурится, будто ведет мысленный диалог с какими-то своими демонами. — Он по тебе тоже скучает, — говорит он после этой затянувшейся паузы. — Это видно. Так наблюдает… жалобно, что ли. Ловлю этот взгляд периодически. — Знаю. Но что я сделаю? Он же меня сам бросил, к тому же ты прав насчет вторых шансов. Надо взять жопу в руки и терпеть. Серёжа выразительно поднимает бровь: — Ты хотел сказать, взять себя в руки? — Жопа — часть меня, следовательно, это одно и то же. — Антон понимает, что шутка сверхтупая, ему самому стыдно, хотя обычно он стойко выдерживает свою же лажу. Но почему-то Серёжа не обвиняет его в тупости и даже не закатывает глаза, как делал Арсений, а лишь хихикает и соглашается с тем, что это, безусловно, синонимичные выражения. Чуть позже, когда Антону пора уходить домой, он переодевается в свою сухую одежду с сожалением: было что-то очень интимное в том, чтобы носить чужое. Интересно, то же ли самое чувствовал Арсений, или ему было плевать. *** Весь первый урок русского языка Антон и Серёжа трындят на последней парте, поэтому на втором уроке Воля психует и пересаживает их на первую. Это, однако, не мешает им вырвать тетрадный лист и переписываться. На улице фантастическая погода: несмотря на середину сентября, жара стоит летняя, и через открытые нараспашку окна задувает легкий ветерок. Даже птицы щебечут — ну просто рай, несмотря на ненавистный школьный предмет. В ожидании ответа на свою записку Антон бессмысленно крутит кольцо на среднем пальце — Серёжин подарок. Вообще-то, ситуация прозаичная: позавчера они шли мимо магазина с побрякушками, и Антон сказал другу: «Смотри, какое крутое, которое на цепь похоже». На следующей день Серёжа притащил это кольцо в школу: без коробки, в обычном пакете из крафтовой бумаги. И вручил без всяких высокопарных слов, а просто, мол, это тебе. «Пойдем после уроков в кино? — предлагает наконец он и дописывает ниже: — На „Оно“, тут идет недалеко, хочу посмотреть перед второй частью». Антон закусывает изнутри щеку. Во-первых, смотреть что-то по Кингу после того первого похода в кино с Арсением кажется ему кощунством. Во-вторых, он смотрел не только первую часть, но и вторую. В-третьих, он всё равно не может — у него обязательный дополнительный русский, от которого не спасают ежесубботние поездки в универ. В-четвертых, после последней физкультуры они с Серёжей будут вонять, хотя это уже мелочи. «У меня допы по русичу», — выбирает Антон наиболее адекватную отговорку. «Хочешь, с тобой останусь?» Антон поднимает голову и видит Серёжину улыбку — тот улыбается почти всегда, но не как дурачок, а как счастливый человек, который старается не унывать по жизни. С русским у него всё отлично, поэтому то, что он вот так легко предлагает куковать с ним на дополнительных, вызывает умиление. Как будто щенок, который любит тебя априори, даже если ты ничего для него не сделал. Антон ведь правда не сделал. «Не надо, лучше потом встретимся». Но Серёжа качает головой, как бы говоря, что он остается и разговор окончен. Антон рад: на дополнительных остаются совсем придурки вроде Журавля, с которыми и в одной комнате-то находиться не хочется, не то что общаться. «Кстати, не знаешь какие-нибудь заброшки? Я привез из старой квартиры банки и кэпы, хочу вспомнить прошлое». Антон тут же оживляется: вот это точно интереснее кино. О граффити Серёжа говорил мало — в основном то, что раньше прям много рисовал и даже был в крю, а потом ушел из-за проблем с полицией, которая слишком часто стала их заметать. Благодаря Арсению, Антон знает чуть ли не все заброшки в городе, поэтому остается выбрать самую нелюдимую, чтобы без свидетелей. «Скажу, если возьмешь меня с собой», — отвечает он с самодовольной ухмылкой. Серёжа прикрывает рот рукой, чтобы не захихикать в голос, а Паша смеривает их усталым взглядом. — Павел Алексеевич, можно в туалет? — подает позади голос Арсений, и Антон весь сосредотачивается на том, чтобы не обернуться и не посмотреть на него. — Попов, урок начался десять минут назад. Не мог сходить на перемене? — Меня тошнит. — Ладно, иди. Шастун, помоги и в медпункт проводи, — кидает учитель, не глядя на Антона — тот даже не сразу понимает, что обращаются к нему. Он не знает, почему Воля выбрал именно его, когда у него целый класс оболдуев, но времени на раздумья нет: Арсений быстрым шагом проходит мимо его парты, зажимая рот рукой. Приходится встать и идти за ним — и чуть не получить за это дверью по лбу. Вылетев из кабинета, Арсений ускоряется, и только длинные ноги помогают Антону его догнать. — Ты в порядке? — спрашивает он на бегу, участливо смотря на парня, но тот, весь бледный и с испариной на лбу, не отвечает. Антон открывает перед ним дверь туалета сам — Арсений, не дойдя до унитазов, блюет прямо в раковину на входе. Он кое-как включает воду, хотя рвотные спазмы всё еще его сотрясают. Антон в раковину не смотрит, не смотрит и на шумно бьющую струю из-под крана — его взгляд приковывает лицо Арсения, черные веера его ресниц на зажмуренных веках. Тошнит Арсения, а внутренности скручивает почему-то Антону: ощущение, будто все органы выжимают, как мокрое полотенце. Он прижимает одну руку к животу, морщась, а другую аккуратно кладет Арсению на спину. Его футболка, неожиданно ярко-желтая, теплая и влажная. — Сука, — хрипит Арсений, когда из него уже ничего, кроме слюны и желчи, не выходит. Набирает в рот воды прямо из-под крана, полоскает и сплевывает. — Надо было предохраняться. Антон вздрагивает от мысли, что Арсений чем-то заразился летом, а потом смеется — опять дурацкие шутки. И, поглаживая нагнувшегося над раковиной Арсения, уточняет: — Думаешь, у тебя две полоски? — Точно, я же МКАД. — Или бурундук. Арсений, несмотря на очевидную бородатость шутки, прыскает и выпрямляется, вытирает рот запястьем. С его кожи пока не сошел бронзовый загар, и на фоне белой туалетной плитки он выглядит особенно темным. Арсению идет — хоть перестал быть похожим на вампира. Челка у него совсем отросла и теперь напоминает воронье гнездо, но и оно Антону нравится тоже. — Съел что-то не то? — осторожно спрашивает Антон, убирая руку и делая шаг назад — для бывших они стояли чересчур близко. — Врач сменила таблетки, — морщится Арсений, и его честность поражает: обычно он никогда не отвечает на вопросы прямо. — А от них постоянно тянет блевать. — А если еще поменять? — Посмотрим. Она сказала, что может быть привыкание такое, хотя хуйня это всё. — Он усмехается и добавляет беззаботно: — Ну и ладно, зато похудею. Пойду в модели. — Арс. — Ну чего? — хмурится он — к его скачкам настроения невозможно привыкнуть. — Чего ты вообще от меня хочешь? — Хочу узнать, в порядке ли ты. — То есть ты меня кинул, а теперь хочешь узнать, в порядке ли я? — Арсений скрещивает руки на груди и снова становится весь такой холодный, как кран водопроводный. — Я? — Антон не злится, просто охуевает, но с Арсением это привычное чувство. — Это же ты меня бросил! — И ты ушел. Даже не хотел попытаться, как будто ждал возможности свалить. — Но я хотел попытаться! Я тебе предлагал! — восклицает он и тут же прикусывает язык: акустика в туалете хорошая — в коридоре слышно. — Блин, Арс, ты хуйню несешь. Делаешь меня виноватым, и всё. — А, ну да, я несу хуйню. Не то что Лазарев, правда? Вы так быстро подружились, — фыркает он, а потом деловито уточняет: — Уже трахались? Злость — это заразно, и едкостью Арсения она просачивается в Антона, плотными жгутами опутывает грудь, сжимает. Дышать становится трудно, но Антон через силу, до рези в легких, втягивает воздух. — Всё, я не буду эту тему продолжать, — на удивление ровно говорит он, легко хлопает Арсения по лопатке и кивает на выход, мол, пошли, но тот дергает плечом. — Пойдем в медпункт. — Не пойду я никуда. — Воля сказал отвести тебя в медпункт. Тебя вырвало только что! Хочешь дальше блевать в классе? — Это не твое дело. — Ладно, — Антон поднимает руки — «сдаюсь», — как скажешь, без проблем. Я пойду тогда обратно. Он уже собирается выйти, как Арсений ловким движением хватает его за руку и тянет обратно. Вмиг как-то меняется в лице, и прищуренное злое выражение стекает маской, открывая беззащитного ребенка, обиженного и несчастного. Антон вздыхает, на автомате переплетая их пальцы по-особенному, по «их»: Арсений любит, когда мизинец под указательным. Арсений облизывает губы, и этот жест гипнотизирует — Антон безропотно делает шаг к нему навстречу, как тот вдруг шепчет: — Я хочу, чтобы мы снова были вместе. У Антона в голове бразильский карнавал: вроде классно, а вроде и по закоулкам ссут пьяные люди и в своих квартирах люди не могут спать. Всё сумбурно, громко, ничего не складывается — не приходит никаких ответов, вообще ни одного, у него в голове завывает куика. — Арс, — беспомощно выдает он, и Арсений опять вспыхивает: отпускает его руку, толкает в грудь так, что он едва не сваливается с порожка двери. Пока у Антона карнавал, у Арсения — американские горки, и хуже всего, что Антон не знает: причина в таблетках или в самом парне. Ира как-то говорила, что надо различать болезнь и человека, но она не сказала, как это можно сделать, а гугл — вообще хуевый помощник. — Пиздуй к Лазареву, надеюсь, хоть дрочить научишься нормально, а не держать хуй в руке, как микрофон, — истекает Арсений ядом. — А, и на вот, держи. Он достает из кармана сложенный тетрадный листок и сует Антону в руку, а после грубо отпихивает его в сторону и выходит из туалета. Антон, вздыхая, кладет листок в карман толстовки и находит там жвачку — жалеет, что не предложил Арсению. У того во рту наверняка кисло от рвоты и злости.