Ты пидор

Когда Антон просыпается, Арсения рядом нет — диван пустой, а плед на его половине лежит аккуратно свернутый. Это радует, потому что после вчерашнего разговора Антону до сих пор стыдно смотреть своему парню в глаза: он не хотел называть его шлюхой, не хотел с ним ссориться. У Арсения очевидные проблемы, и Антон это понимает, но он прежде не сталкивался с подобным. Ему сложно представить, как человек не способен себя контролировать: казалось бы, тупо возьми себя в руки — в чем проблема? Вспоминаются мемы про «не грусти», которое говорят людям в депрессии, и всякие «не нервничай» — людям с неврозом. Антон не осознает в полной мере, что такое депрессия или невроз, для него это просто слова из статей на Википедии. Но если бы он хоть знал диагноз Арсения, он бы прочел об этом, а так… Он поднимается с дивана, кое-как приглаживает волосы и идет на кухню, чтобы попить воды и поздороваться с Арсением, который наверняка там. Еще из коридора слышатся голоса — приглушенные дверью, которая не скрывает раздражения в тоне: — Пей таблетки. У меня нет сегодня сил разбираться с твоими истериками, — басит Сергей, отец Арсения. — Ты не будешь с ними разбираться, я вечером возвращаюсь в Москву, — огрызается Арсений. — Тебе на работу разве не пора? — Арсений, — тяжело вздыхает отец и пробует сказать мягче: — Тебе нужно выпить таблетки. — Меня от них тошнит, и я не соображаю ничего под ними. — Значит, попроси врача прописать тебе другие. Но пока выпей эти, потерпи немного. — Я уже просил ее, она меня не слушает. Антон замирает посреди коридора, не решаясь пойти назад, в комнату: боится чем-нибудь себя выдать, поэтому остается невольным слушателем этого интимного разговора. — Я так устал от этого, — жалуется отец. — Почему ты не можешь быть как все дети, господи? — Он бормочет будто в сторону, себе под нос, словно Арсений не стоит рядом и не слушает его. Но тот, конечно, всё слышит. Видно его тонкую руку через щель двери — и Антону так хочется погладить его по запястью, показать, что Арсений не один. Всё осуждение, остатки злости, весь негатив к нему испарились — остались только любовь и сочувствие. — Уж прости, что стал таким разочарованием для тебя, пап, — фыркает Арсений так, словно чужие слова его совсем не задели. — Как хорошо, что я больше не донимаю тебя своим присутствием, ведь ты выпер меня в Москву. — Я не хотел тебя обидеть, — нет, определенно, он хотел его обидеть, даже Антон это понимает, — но ты просто посмотри на друга своего. Веселый парень, футбол любит. Брал бы с него пример. Позавчера по телевизору шел матч «Спартак» — «Динамо», и Антон, завороженный игрой, не выдержал и присоединился к отцу Арсения в просмотре. Арсений же сидел в кресле со скучающим видом, а после первого тайма и вовсе ушел в комнату. — Как жаль, что не он твой сын, правда? — с нарочитым сочувствием спрашивает тот. — Повезло, что ты можешь наделать еще кучу детей со своими шлюхами. Антон видит, как Арсений дергается, отступает, но звука удара нет. Видимо, отец на него замахнулся, но бить не стал. Это злит, кулаки сами сжимаются, хотя против взрослого Антон никогда бы не попер — зассал бы. — Вот дать бы тебе хорошенько, — говорит мужчина грубо. — Всё, я на работу, удачного тебе пути, — сквозь зубы добавляет он, а после выходит из кухни так резко, что Антон отступает — и жалеет, что не успел вовремя уйти. — Здрасьте, — брякает он заторможенно. — Доброе утро, Антон, — неожиданно дружелюбно отзывается Сергей. — Хорошо спал? — Да, прям супер. Надеюсь, вы тоже. — Вполне. Ладно, я на работу, желаю тебе хорошей поездки домой. Если что, приезжай еще, тебе тут всегда рады. Он кажется таким добродушным, будто и не ругался со своим сыном минуту назад. Антон растерянно благодарит, наблюдая, как собеседник обувается и выходит из квартиры. Сразу за хлопком двери слышится звон из кухни — будто что-то разбилось, с таким же звуком в фильмах истеричные жены бросают посуду в любовников. Антон вбегает на кухню и видит Арсения в окружении белоснежных осколков на полу. Вторую тарелку тот заносит над головой и тут же опускает руку вниз — тарелка вдребезги. Он сам на себя не похож: губы сжаты в тонкую линию, ноздри раздуты, глаза мечут не молнии — мечут тарелочные осколки, которые будто впиваются Антону прямо в сердце. Вид всего этого причиняет почти физическую боль, но Антон не может подойти ближе: пол превратился в полосу препятствий. — Арс, — осторожно зовет он, — ты как? Арсений, не глядя на него, берет со стола третью тарелку, последнюю, и кидает на кафель — та разлетается, один из обломков по касательной задевает щиколотку Антона. Острая короткая боль пронизывает кожу, но тут же проходит: всего-то крохотная царапина. — Арс, — повторяет Антон, — котенок. Арсений переводит на него взгляд, и у него дрожат губы и влажнеют глаза, он вдруг начинает трястись всем телом. Это выглядит пугающе, но Антон убеждает себя, что это его Арсений, его котенок, а не какой-то псих. Осторожно переступая по полу, чувствуя, как керамические крошки врезаются в ступни, он подходит к нему — и аккуратно обнимает. — Почему я? — спрашивает Арсений глухо, утыкается лицом ему в грудь. Его колотит, он тяжело дышит, и от этого жарко и мокро — то ли сопли, то ли слезы. — Почему это всё происходит со мной? Чем я заслужил? Антону нечего на это ответить, поэтому он лишь продолжает его обнимать, целует в макушку. Арсений сжимает пальцами его футболку и продолжает бормотать, от слез голос дрожит, затрудняя разбор слов: — Лучше бы у меня был рак. Или травма мозга. Или, блядь, я бы без ноги родился. — Не говори так. — Антон снова целует его, прижимает к себе крепче. — Это обязательно пройдет. Ты же принимаешь таблетки… — Не пройдет, — перебивает его Арсений, поднимая голову. У него воспаленные красные слизистые, будто не спал всю ночь, вдобавок от слез веки опухли. — Таблетки просто снимают симптомы. Это «не пройдет» пугает. Одно дело, когда у тебя насморк или там воспаление почек: ты знаешь, чем и как лечить, знаешь, что оно пройдет. А тут что делать? Антон осторожно вытирает пальцами слезы Арсения, размазывает соленую влагу по его красивому лицу. Нос у него распух, и из него тоже течет — Антон вытирает и сопли. — А как лечить? — Терапией. — Арсений криво улыбается. — Но мой врач та еще сука, просто тянет из матери деньги. Не хочу с ней общаться… И не верю, что мне можно помочь. — Но ведь всё было в порядке в мае. — Это тебе так казалось. И я был на таблетках, они делают меня… Таким заторможенным, голова как чугун после них, тошнит постоянно. Вокруг всё мутное. Антон вспоминает, в какой он сам эйфории был тогда от влюбленности. А ведь если подумать, с Арсением точно было не всё в порядке: он был замкнутым, холодным, ни с кем не общался. Разве это «в порядке»? — Скажи, что мне делать, Арс. Я хочу помочь. — Я… — Он втягивает воздух со свистом из-за заложенного носа. Вид такой несчастный, его снова трясет, а глаза вновь наполняются слезами. — Я хочу с тобой расстаться. Осколки под ногами не такие острые, как слова Арсения. Тот будто нож всадил ему в спину. Или в живот, или сразу в грудь. — Что? — Нам надо расстаться, — повторяет тот, уже самостоятельно вытирая глаза, отстраняясь. — Ты заслуживаешь лучшего, не меня. — Но…. — Антон хмурится, не зная что сказать, и выпаливает первое попавшееся: — Но почему? Я же стараюсь! — Знаю, знаю. Но, пожалуйста, — умоляюще говорит тот, — я не могу это вынести… Это всё. Слишком много ответственности. Слишком… Много всего для меня. Ты всё равно меня бросишь потом. — Не брошу, — упрямится Антон, хоть и догоняет, что Арсений, наверное, прав. Майами — окей, битье тарелок — ладно, но что будет дальше? Как долго он выдержит? — Бросишь. Меня никто не выдерживает, все меня ненавидят, я порчу жизнь всем. — Несмотря на дрожащий голос, его тон на удивление тверд. — Мои друзья, родители, Егор… Я всем приношу одни проблемы. — Но я хочу быть с тобой. — Да какого черта ты не понимаешь? — Арсений вспыхивает так же резко, как до этого расплакался. — Ты что, русский язык не знаешь?! Ах да, у тебя же с этим проблемы, я и забыл. Может, тебе в ребусе нарисовать, тогда тебе проще будет? Спустя полгода разгадаешь. Он плюется словами, как кислотой, и Антон в шоке отступает — пяткой прямо на осколок, чудом не распарывает кожу. Арсений выглядит не просто злым — он разъярен. — Да что с тобой? — ошеломленно бормочет Антон, глядя на перекошенное от гнева лицо. Если без таблеток его парень — бывший парень — такой, то это и правда пугает. — Что, я уже не такой любимый котенок, да? — хмыкает тот и идет из кухни, словно не замечает осколков, отталкивает Антона с пути. — Пошел на хуй. *** — Он как будто с ума сошел, вообще ни с чего. И я на кухне ящик посмотрел, там, блядь, филиал аптеки. И всё «по рецепту». Когда Арсений в бешенстве вышел из квартиры и Антон остался один, он сначала потупил в стену, потом убрался на кухне, а затем — позвонил Эду, потому что кому еще. — Я знал, что он немного не в себе, — продолжает Антон, прижимая телефон к уху, — но чтобы так? Это пиздец, Эд, я даже… — Да в курсе я, — хрипит Эд в трубку, — я раз сто такое проходил. Щас он еще в норме, а вот раньше ваще. «В норме»? Антон тупо хлопает глазами, не зная, как на это реагировать. Он завидует Эду: чувство принятия Арсения у него настолько безусловное, что он, видимо, и труп за ним уберет, если тот кого-то грохнет. — Но как ты… — Да блядь, — вздыхает тот. — Тупо надо принять, шо он ниче с этим сделать не может. Он же поехавший, ему и без того хуево. Он рили верит в то что несет, всекаешь? — Не очень. А ты можешь сказать, что у него за диагноз хотя бы? — Да хуй бы помнил, что-то с пограничниками связано. — Ладно, — Антон нервно трет лицо ладонью — он так и не умылся после сна, — и что мне делать? Забить и жить дальше? — Ебать ты лаваш, канеш. — У Эда тоже усталый голос, словно он в одиночку разгрузил вагон кирпичей. — Его надо убедить, шо ты его любишь. Ему типа нужно постоянно подтверждение… Но, знаешь, в твоем случае лучше съебать. Эд чертовски прав. Антон не готов к тому, что его первые отношения будут проверкой на прочность. Он, ну, просто хотел ходить в кино или в парке на скейтах гонять. Точно не этого вот всего. — А он справится? — глухо спрашивает он. — Один? — Он не один, слышь, — протестует Эд. — Я с ним. Че-то придумаем, не ссы. Мне тебя рили жалко, Антох. Антону и самому себя жалко. Арсения — тоже, но в такой ситуации надо делать выбор. И, наверно, для всех будет лучше, если они с Арсением не будут вместе. *** У них не происходит диалога по душам, никаких пламенных речей о расставании, они не плачут в объятиях друг друга, а просто перестают общаться по приезде в Москву. Прощание на привокзальной станции сухое и скомканное, как неудачный журавлик-оригами, да и за все четыре часа в Сапсане они перекинулись разве что парой предложений. Уже в метро Антон ищет в рюкзаке Тройку — и находит на самом дне, она валяется в осколках и стеклянной крошке. Видимо, он как-то случайно уронил рюкзак днищем на асфальт, и в итоге один из тех голубых шариков разбился. Москва жаркая, пыльная, шумная и родная — Антон по ней скучал. И по своей кровати, и по Билли, и даже по родителям, так что домой он возвращается с радостью и смятением, да и не осознал он еще прошедшее. Проанализировать предстоит многое, но в анализе Антон силен так же, как и в (как оказалось) отношениях. Поэтому следующие дни он тупо пинает хуи, залипая в телик или играя с Макаром в стрелялки по сети. Но, как бы он ни пытался отвлечься от мыслей об Арсении, те всё равно непрошенно лезут в голову. «Вау, это бы понравилось Арсу», — восхищенно думает он, глядя на приблуду для телефонной съемки. «Арс бы стопроц сказал, что это говно», — разочарованно выдает мозг, когда Антон выбирает новую футболку в Эйчике. «Каламбур в духе Арсения», — хихикает парень, когда видит в магазине сидр «Святой Антон» и представляет, как его бывший говорит, что хочет его, Антона. «Надо же, Коннор такая же шалава, как и Попов», — вполне обоснованная мысль, возникшая при просмотре сериала «Как избежать наказания за убийство». Про Майами он так и не забыл, хотя злиться перестал в день их расставания. Пару раз Антон по привычке кидает ему мемы в личку, но в ответ получает только бездушное «))». Он не удаляет десятки, а то и сотни фоток Арсения из памяти телефона, но и не пересматривает их. Просто не трогает, мысленно оборачивая всё связанное с бывшим ярко-желтой лентой с надписью «CAUTION», как в фильмах про полицейских. К Ире за советом он решает обратиться спустя пару недель, когда от компа и телика уже тошнит. Подруга как раз вернулась из родного Воронежа, и это повод как минимум прогуляться, а то и устроить их любимую ночевку с пиццей и марафоном «Теории большого взрыва». Это хоть и не склеит разбитое сердце, но утешит — вспоминается мем с треснутой стеной и крошечным пластырем на ней. Но Ира не отвечает на сообщения, хотя читает их — каждое теряет мутный кружочек, и все приветы валятся в кюветы. Антон не понимает причину такого игнора, поэтому решает позвонить. Подруга берет трубку после пятого гудка: — Да? — Тон такой, что Антон невольно представляет мем с грустным котом и надписью «произошла обида». Слишком много мемов, вся его жизнь — мем. — Привет. Я тебе ВэКа пишу, ты не отвечаешь. Всё нормально? — О, а ты соизволил написать? Как неожиданно, — фыркает она. — Вспомнил о лучшей подруге. Что, расстался с Поповым и хочешь поплакаться? Обида действительно произошла, но Антон косит под дурачка: — Ну… Ты о чем? Ты что, обиделась, Ир? — Нет, конечно. — Телефон вот-вот начнет сочиться ядом, прямо из динамика сейчас польется. — На что? На то, что из-за отношений ты забил на лучшую подругу? — Я не забил на тебя. «Вообще-то, забил», — ехидно подсказывает ангел-хранитель в голове, и парень отмахивается от него. Почему-то у его ангела-хранителя голос Эда, а это уже совсем клиника. — Забил, Антон. Ты не написал мне ни разу. Вообще! С тех пор, как ты начал встречаться с Поповым, ты забил на всех. — Но ты же сама мне не писала! Если бы написала, я бы ответил. — Может, мне еще у секретаря твоего записаться и разрешения на аудиенцию попросить? Я ждала, пока ты вспомнишь о том, что у тебя есть друзья. Но зачем они тебе, если у тебя есть парень. Он же тебе и швец, и жнец, и друг, и трахарь. В Антоне столько невысказанных эмоций, что хочется разораться и обвинить Иру во всех смертных грехах, и не смертных тоже, и вообще «забирай свои игрушки и не писай в мой горшок». Но стыда в этих эмоциях всё-таки больше, чем гнева — подруга же ни в чем не виновата. — Черт… Прости, Ир. Я реально как-то забылся. — Мне нужна была твоя поддержка. Антон вспоминает, что когда-то своим положительным качеством называл умение дружить. Словно в прошлой жизни — и тогда, пожалуй, это действительно было так. А что теперь? Не друг, а в воздух пук. — Прости, пожалуйста. Что-то случилось? — Пизда с хуем разлучилась, — огрызается Ира и бросает трубку. *** Лето выдается по-настоящему отстойным. После жаркого июня начинают лить дожди, и погода, кажется, полностью отражает состояние Антона. Тот, естественно, не рыдает, лежа на полу, но в душе настоящая сырость, а ему и пожаловаться некому. Рядом всю жизнь была Ира — буквально всю жизнь, они еще в детском саду друг другу письки в туалете показывали. На их пятый Новый год родители даже одели их в парный костюм: принц и принцесса (Антон был жестко против этой идеи, потому что хотел быть ниндзя, но фото всё-таки вышли милые). С самых соплей они рассказывали друг другу всё, и у Антона всегда было плечо для плаканья. А теперь он взял его и просрал, если плечо, конечно, можно просрать. Ира не отвечает на звонки и сообщения, и он не знает, что делать. Как-то он даже заявился к ней домой, но та открыла дверь, посмотрела разочарованно и захлопнула ее перед его носом. В другой раз они встретились на вечеринке у Матвиенко, и, хоть Антон и пытался наладить контакт, подруга не реагировала. И в третий раз, когда парень совсем отчаялся и попросил совета у мамы (бывшей) подруги, Ира об этом узнала и написала ему сама: «Антон, прекращай. Мне надо подумать». Так что весь август Антон «прекращает», уныло просиживая жопу. Кроме Иры и Макара, друзей близких у него нет. Дима и Матвиенко классные, но это так: дружите во время школы, а на лето — лишь редкие пьянки, если у кого-то предки уезжают на дачу. Антон бы тусил с Макаром, да только его отправили в ссылку до конца лета к бабушке в Воронеж, и им остается лишь общаться онлайн. Антон почти воет от скуки и одиночества и, понятное дело, мониторит Инстаграм Арсения. Тот вместе с Эдом, Яной и Даной сваливает в Сочи почти на месяц и каждый день постит себя то на фоне моря, то на фоне каких-то заброшек. Фотки так себе, потому что снимает его наверняка Эд, а его чувство прекрасного весьма условное. Но Арсений выглядит счастливым, ярко улыбается с экрана телефон, так что Антон надеется, что состояние того улучшилось. Пару раз Антон пишет Эду, и тот охотно идет на контакт, но в его сообщениях столько грамматических ошибок и гуляющих запятых, что пытаться разобрать эти шаманские письмена себе дороже. Главное, Антон узнает, что Арсений не слишком переживает из-за разрыва и в целом спокоен. Конечно, что-то злорадное внутри хочет, чтобы бывший страдал от невосполнимой потери, но он же не сука — желать такое. О новых парнях Арсения Антон не спрашивает: этого знать он точно не хочет. Чувства к Арсению не прошли, но за лето сгладились и приобрели оттенок вялого отголоска. Что-то вроде хронического гастрита: не болит, но надо быть осторожным, а то может ебнуть в любой момент. Мозгом он понимает, что это к лучшему: с Арсением сложно, и для первых серьезных отношений это точно неудачный вариант. Первое сентября в этом году выпадает на воскресенье, и Антон даже рад, что завтра пойдет в школу: совсем зачах от уныния. Штаны и белая рубашка (которые на нем смотрятся, как знамя на флагштоке) поглажены, букет для классухи будет куплен завтра с утра, а учебники (в первый день можно и все) собраны в рюкзак. Он меланхолично лежит на диване и листает каналы в Телеграме, когда ему внезапно приходит сообщение от Арсения: «Я задам тебе один вопрос, и ты честно на него ответишь, хорошо?» «Хорошо», — быстро реагирует Антон, по очереди вытирая руки о покрывало — в одной руке всё-таки должен быть телефон. От неожиданности всего этого ладони потеют в момент, а сердце говорит что-то вроде «щас будет танец!» и стучит, как ненормальное. «Скажи, ты сильно расстроился, когда понял, что ты пидор?» — пишет Арсений, и Антон не знает, плакать ему или смеяться. То ли он так пытается начать дружить, то ли подкатывает, то ли стебется. Недавно Макар задавал похожий вопрос и ржал потом, как ненормальный. Смешно, блин. «Нет», — отвечает Антон, и это, в общем-то, правда. У него никогда не было болезненного признания своей ориентации, потому что он осознал ее еще в детстве. Нет, он не играл в куклы и не переодевался в платье, просто как-то в три года заявил, что любит Данилу и женится на нем, когда вырастет. Родители, разумеется, сказали, что хуй там пел, а не женится он на Даниле (слова были другие). Арсений какое-то время молчит, а потом присылает резко, даже не печатая (Антон следит), будто в заметках написал и скопировал-вставил: «Идешь завтра на линейку?» «Ну да, там же потом классный час, вся эта муть про ЕГЭ будет», — какой же тупой ответ. «Кстати, тебе бы русский язык подтянуть перед экзаменами…» Намек или нет? Антон рад был бы заиметь себе такого репетитора как Арсений, потому что тот действительно в предмете разбирается, да и… ну, это же Арсений. Но танцевать танго на граблях тоже не хочется, поэтому он делает вид, что намека не замечает: «Ага, я буду на курсы в универ ходить, меня мама уже записала». На этом их невероятный диалог заканчивается. *** Нет, это не хронический гастрит. Это граната советских времен, которая может взорваться от любого неосторожного движения. Примерно об этом думает Антон, когда видит Арсения второго сентября, только в его голове это звучит как: «Ну ебано-отхлебано, опять двадцать пять». Арсений красивый. В белой рубашке, улыбается солнечно в эту хмурую погоду, загар розовато-золотистый, обгоревший нос шелушится. И пусть бывший больше не вызывает того щенячьего восторга, что при первом знакомстве, у Антона сосет под ложечкой. Всё внутри буквально скулит, как побитый, выкинутый на мороз пес, ему и холодно так же. Сердце, кажется, знобит. Всю линейку от Арсения невозможно оторвать взгляд — и Антон смотрит, смотрит, смотрит, пока тот не поворачивается и не смотрит в ответ: неуверенно и тоскливо, словно скучал. Антон до этого момента и не понимал, как сильно скучал сам. Здравый смысл не дает рвануть через сонных одноклассников и обнять парня до хруста ребер, зацеловать до смущенных «Ну, Антон» — а хочется, очень хочется, но нельзя. Нельзя, потому что они не просто так расстались. Арсений живет в другом мире, с другой системой ценностей, и он манипулятор, и у него всё сложно, он болен. А Антон обычный — прямой, как палка, а у Арсения из прямого только стояк, и это единственное, что у них бывает общего. На улице жарко, но в кабинете — еще жарче, потому что за утро солнце через окна нагрело комнату. На своей парте Антон чувствует себя муравьем, которому вот-вот подпалят жопку через лупу. Сидящий рядом Дима недовольно пыхтит, пытаясь ослабить любовно завязанный мамой галстук. Из плюсов в новом учебном году лишь то, что много ребят ушли после десятого, поэтому «В» и «Г» слили в один, и теперь Ира с Дариной учатся с ними. Плюс сомнительный, потому что Ира с ним до сих пор не разговаривает. Каким-то непонятным образом Арсений и Матвиенко сдружились за лето — и сидят теперь вместе, шутят о чем-то. Антон вспоминает, как раньше его котенок всегда сидел один и молчал все уроки напролет: значит, сейчас полегчало. Может, врач всё-таки сменила ему таблетки. — Ребята, ребята, — слегка гнусаво — простыла, наверно — привлекает внимание подростков Наталья Андреевна, их классная. Как и всегда, за лето она не подросла ни на сантиметр и из-за своей миниатюрности легко сойдет за ученицу. Девочки (и парочка парней-ботаников) на передних партах переключают всё свое внимание на учительницу, «середняк» продолжает тупить в телефоны, а «Камчатка» всё так же вяло переговаривается. Антон с Димой сидят на предпоследней парте, так что общаться могут почти свободно. — Сейчас будет про новенького, — шепчет друг. — Что? Про какого новенького? — тупо спрашивает Антон, вертя головой по сторонам. Никого нового в их классе он не замечает, разве что Арсения — но тот по всем правилам новеньким уже не считается — На линейке. Ты не видел, что ли? Такой чувак высокий… Ну, не как ты, естественно. Всё ясно: Антон на линейке был так увлечен пусканием слюней на бывшего, что пропустил новичка. Он виновато переводит взгляд на Наталью Андреевну и ждет. — Ребята, хочу представить вам Серёжу Лазарева. Серёжа перевелся к нам из пятнадцатой школы, и этот год проведет с нами. Прошу любить и жаловать, надеюсь, вы подружитесь! Учительница дружелюбно улыбается, напоминая кота Леопольда из мультика, а этот самый Серёжа поднимается с третьей парты. Реально высокий (но пониже Антона, конечно, и Арсения пониже), загорелый и белозубый. Классический красавчик — именно такими все представляют принцев из сказок. — Всем привет, — немного смущенно отзывается новый одноклассник — на щеках ямочки от улыбки. Антон готов жопу поставить на то, что в прошлой школе в него все перевлюблялись. — Как уже сказали, я Серёжа, увлекаюсь граффити и музыкой, играю в баскетбол. Буду рад пообщаться, так что не стесняйтесь, если что. Он садится на свое место, а Антон рассматривает одноклассников и одноклассниц. Девчонки испускают влюбленную ауру, парни — разве что зубами не скрипят. Еще бы, очередной конкурент в борьбе за женские сердца! Антон в душе смеется над абсолютным похуизмом Иры, которая заплетает Дарине косичку набок и даже не думает взглянуть на новичка, отмечает живой интерес самой Дарины, а потом смотрит на Арсения, который сидит прямо за Серёжей. И сталкивается с ним взглядами. Арсений мягко ему улыбается и поднимает бровь чуть вопросительно, мол, как тебе новенький. Антон пожимает плечами: да никак, парень как парень. Ответом ему служит широкая улыбка. — Итак, — вздыхает Наталья Андреевна, — а теперь поговорим о ЕГЭ. *** Классный час затягивается, и поэтому на урок русского ребята почти бегут — Воля к опозданиям относится сурово, может и выгнать за такое даже в первый день. Впрочем, судя по его расслабленной позе за учительским столом, сегодня он в добродушном расположении духа. Антон с Димой приходят одними из последних — вместе со звонком. Почти все места уже заняты, в том числе и любимая парта у окна. — Я сяду с Катей, хорошо? — запыхавшись, уточняет Дима. А затем, не дождавшись ответа, идет к парте своей девушки. Чертов предатель. Антон рассеянно кивает пустому месту, где секунду назад был Дима, и ищет, с кем бы сесть. Он делает шаг к парте Иры — но место занимает Дарина. Порывается сесть к Матвиенко — но на соседнем стуле лежит знакомый рюкзак, обладатель которого где-то пропадает. И правда, Матвиенко вроде с двумя рюкзаками впереди пер. Зато на парте сзади есть место — как раз с новичком, которого каким-то чудом еще не усадили с собой девчонки. Место вакантное, так что Антон газует к нему на всех парах своего молодого организма. — Я сяду? — скорее для проформы спрашивает он, застыв в позе «я как бы снимаю рюкзак, но готов надеть его обратно, если ты меня пошлешь». — Я Антон, кстати. «Море волнуется раз, море волнуется два, море волнуется три, морская фигура на месте замри!» — Садись, конечно, — Серёжа расплывается в улыбке, светится весь, и Антон отмирает. — Приятно познакомиться, Я Серёжа. Думал, что буду сидеть один. — Да ладно? Я был уверен, что девчонки тебя уже со всех сторон облепили, как улитки. — Усевшись на стуле, Антон лыбится в ответ и бросает рюкзак на пол, под ноги. — Они стесняются, наверно. — Еще бы. — Еще бы? — удивленно уточнил Серёжа. — У меня что, рог изо лба торчит? Антон мельком вспоминает майский разговор с Волей про единорогов — и тут же выкидывает эту мысль из головы. Однажды он не подумал об Арсении хотя бы раз в час, и у него отвалилась жопа. — Да нет, просто ты красивый парень, и… — Так, господа учащиеся, — громко говорит Воля. — Понимаю, первый день, энергии много, но пора и честь знать. Гомон в классе постепенно стихает, и Антон усиленно делает вид, что всё его внимание занимает учитель. Неловко, что он сдуру сделал комплимент незнакомому парню — за такое и в жбан получить можно, но тот, кажется, не воспринял это в штыки. Ладно, и не в такую лужу обсирались. Девиз Антона: «Обосрался — так делай вид, что говно не твое!» — У нас в этом году работы — воз и маленькая тележка. Впереди ЕГЭ, так что будем готовиться усиленно, — продолжает Воля. — Не буду скрывать, что за некоторых сверхразумов я волнуюсь особенно сильно. — А за кого, например? — слышится с задней парты — Антон узнает голос Журавля. Вот же идиота кусок, а ведь в начальной школе они были лучшими друзьями. — За тебя, например. Если уж зашла речь, то для проблемных ребят будут дополнительные занятия. Ходить на них необязательно, но я горячо рекомендую, потому что… Его пламенную речь прерывают бесцеремонным стуком в дверь, а затем в кабинет заглядывает Арсений. У Антона тысяча идей, почему тот мог опоздать — а вдруг с кем-то трахался в туалете? Но нет, вряд ли: не встрепанный, не вспотевший, рубашка не мятая. — Простите, Павел Алексеевич, меня Наталья Андреевна попросила задержаться. — Попов, тебя что, инопланетяне летом похищали? В прошлом году не опаздывал ни разу, давай на место бегом. — Клянусь, первый и последний раз. Больше не опоздаю! Моя сила воли крепка, — очень серьезно произносит он и, подходя к своей парте, ловит взгляд Антона, улыбается. Шутка для них двоих. — Попов, допрыгаешься и, как лягушка из сказки, попадешь в кувшин с молоком. Шутка твоя уже в молоко, например, — закатывает глаза Воля, хотя уголок его губ дергается в подобии улыбки. — Простите-извините. — Арсений забавно кланяется и садится за парту, оглядывается — и лишь сейчас замечает Серёжу. Он меняется моментально: пялится на него так, будто хочет расчленить, обоссать и сжечь. — Привет, — расплывается Серёжа в ослепительной улыбке. — Ты Арсений, да? — Всё-то ты знаешь, — едко отвечает ему тот и отворачивается. — Что это с ним? — Серёжа спрашивает едва слышно, вид у него охуевший. Еще бы, будто собака в лицо нассала — внезапно и ни за что. А Арсений при своем росте напоминает скорее взбесившуюся колли. — Долго объяснять, — виновато поясняет Антон. — Тяжело сходится с людьми. «Зато легко трахается», — мысленно добавляет он. — Так, четвертая парта, я для кого распинаюсь? Шастун, тебе вообще надо уши по бокам развесить, ты проходной балл наберешь, только если рыбку золотую поймаешь, — упрекает его Воля. Что ж, видимо, этот учебный год будет непростым.