Я мертв. Я соскучился по тебе. Поцелуемся? Нил Гейман.
Снова снег и рождество. На этот раз Кроули не изъебывался и просто снял небольшую квартирку. Буквально однокомнатную. Без ничего. И он абсолютно был ей доволен. Из минусов была плохая звукоизоляция и с нижних магазинчиков постоянно трезвонила рождественская музыка. Кроули хотелось повеситься. И снова знакомый сценарий: работа-работа-работа-Ричард-работа. — Блять, ты не повершишь, нужно установить на них жучок. Пиздец. Жучок. Что мне делать? — Ставить жучок. Ты это уже делал, — хмыкнул он, поправляя свои очки для чтения. — Ага, и я ненавижу это делать. Я так устал, Рич. Не хочешь приехать? Кроули искренне наделся, что это предложение его ободрит и снизит уровень его паранойи. — Я во Флоренции, Кроули, — устало выдохнул он. — Я тебе в первый же твой звонок сказал, что упросил Босса дать мне что-нибудь подлиннее, иначе бы в этот раз я сам подсел на наркоту. — А подождал бы пару суток, приехал бы сюда. Хоть на снег посмотрел. — Я видел снег. — Восемь лет назад? — Ага, мне хватило. Когда пойдешь ставить это дерьмо? — Завтра. Надеюсь не спалят. У меня нет времени продлевать пропуск. — Ну если что, ты знаешь, что наши тебя от их полиции отмажут за пять секунд. — А до этого сиди в изоляторе, и хорошо, если палками бить не будут. — Ты любишь, когда тебя бьют палками. — Во-первых, я люблю когда это делаешь ты, во-вторых, не палками, а специальными принадлежностями, — Кроули мечтательно выдохнул. — Я соскучился. — Я тоже. Люблю тебя. — И я тебя. Отдохни перед моим приездом, а то опять ныть будешь, что не выспался. — Не буду, — он тяжело выдохнул и сделал паузу. А потом с какой-то тяжестью сказал: — мне так без тебя хуево, пиздец. В окно скоро полезу. — Не надо окна. Скоро буду. Всё хорошо. — Не хорошо. — Хорошо. Я рядом. Ричард устало на него посмотрел, и Кроули смог только извиняющие улыбнуться. Ему как никогда хотелось протянуть руки к нему и обнять. Поцеловать. Но между ними было слишком много километров. — Хочу поцеловать тебя, — внезапно сказал Ричард. — Ты что, мысли мои читаешь? — Взгляд твой вижу. Кроули на секунду показалось, что у того даже глаза слезятся, но это, скорее всего, были просто бликами солнца. Кроули так хотелось его обнять. На следующий день ему пришлось изрядно подготовиться ко всему этому шоу, чтобы вывести охрану из строя. За своего его приняли все без вопросов. Такой же хмурый, недовольный и в дорогом костюме. Он хотел выдохнуть спокойно, когда смог установить жучок на чужой телефон (хоть и на все понадобилось больше пяти часов), но именно по дороге назад кому-то из охранников что-то, блять, не понравилось, и его скрутили. Дергаться было нельзя. Заподозрят чего. А так незаконное проникновеннее, два часа в изоляторе и его отпустят после нужного звонка. Правда, позвонить ему дали с боем, и то, только после того, как один из офицеров его узнал. С самого начала, сука, узнал, пялился как на Иисуса и побледнел. Но хоть дал дозвониться. Не каждый день у них тут якобы труп просит позвонить. — В комнату допроса, — кто-то пихнул его вперед. — Что, какой допрос? Зачем? — Парень, ты хоть знаешь, куда проник? — Побольше вашего. — Пошел, блять, выебываться он тут будет. Тот офицер, что узнал его, наблюдал за этим весь побледневший. Наверняка он догадывался о том, что Кроули явно не ослаб за это время и хорошо будет, если им тут ничего не подорвут. Его приковали наручниками к стальному столу и сказали не дергаться. Кроули устало застонал. Ему сказали, что скоро свяжутся с Боссом, но он сейчас на охеренно какой важной встрече, так что нужно подождать. Кроули надеялся, что за это время не перестреляет их всех. Он пялился на свои руки в наручниках. Первый провал за пять лет. И такой тупой. Чудесно, блять. Дверь открылась и Кроули поморщился. Шморгнув носом, он поднял голову. И весь мир застыл вместе с его сердцебиением. Азирафель, напуганный и ничего не понимающий, пялился на него, бледной рукой держась за ручку двери. Не такой, каким его помнил Кроули. Похудел как-то слишком, волосы, казалось, темнее — поменял парикмахера, что ли? А взгляд-то какой. Будто днями света белого не видит, только сидит в этой пыточной и беседует с подозреваемыми. — Кроули? Его голос. Его, блять, голос. У Кроули все упало внутри. Только холод дикий и внутри, и снаружи. Не осталось ни мыслей, ни чувств. Только желание убежать, пока не стало слишком поздно. Он мог бы сделать это там, на улице, но он сидел, прикованный к столу. — У тебя разве было не другое отделение? — Кроули спросил хрипло и тихо. Это был единственный вопрос, который пришел к нему в его пустую черепную коробку. — Господи, ты настоящий. Азирафель закрыл дверь окончательно, привалившись к ней спиной и схватившись за сердце. Кроули подумалось о том, насколько часто у него были галлюцинации с его лицом. Неужели он и вправду видел его там, где его не было? Кроули сидел с самым непричастным видом, какой только мог себе позволить. На самом же деле его сковал такой страх, шок и испуг, что он не мог даже бровью дернуть. Сколько они так находились — Кроули не знал. Но все это время в голове только и гудели мелькавшие бесконечные флешбеки. Их было слишком много. Их последняя встреча, их общая постель, больничная крыша, введение инъекции. Столько всего. Слишком много. Азирафель на явно недержащих ногах подошел вперед и буквально упал на стул перед ним. Он смотрел и не верил. Его взгляд был таким разбитым, таким пустым, таким несчастным. Он смотрел на Кроули как на спасителя. как на неоновую вывеску: «не будет больше больно» будет, дорогой. где кроули — там и боль. Азирафель это всегда помнил. И в этот момент он это помнил. Ему думалось, что он в ответ зарыдает, но в последние года слез в нем просто не осталось. Всё давно выплакал. — Я думал, ты мертв. — Технически — да. Но снова раскопали могилу. Никак не оставят в покое, — Кроули нервно дернул руками и раздался лязг металла. Он хотел убежать. Пока не стало слишком поздно. Но уже было. Было поздно. Азирафель смотрел на него, и Кроули бы даже не смог просто встать. Они снова молчали. Снова смотрели друг на друга и будто бы этого взгляда хватало для того, чтобы восстановить ту пропасть, что появилась между ними за последние года. В комнату допросов резко вошел высокий мужик: — Отбой тревоги, этот меченный типа. У вас все нормально? Азирафель кивнул. Кроули рявкнул: — Дверь закрой. Меченый, блять. Вот придумать же такое надо. Когда их оставили одних, они снова молчали, и снова пялились друг на друга. Слова из глотки не лезли. Их просто парализовало. — Ты так изменился, — покачал головой Азирафель. — С наркотиков слез, — сказал Кроули то, что говорил каждому. Гордился этим. Азирафель улыбнулся. Он тоже им гордился. — Совсем? — Совсем. Четыре года уже. Не бухаю почти. Вес набрал, все такое. Азирафель кивнул, улыбаясь. Глаза у него точно слезились, и на солнце это не спишешь. Не было тут никакого солнца. Он опустил взгляд вниз и так и застыл. Кроули тоже посмотрел туда. Кольцо. Азирафель заметил кольцо. И уж вот что могло сказать многое. Не восполнить пропасть, но объяснить некоторые вещи, которые вслух не скажешь в страхе обмануть. Страха, на самом деле, не было. Ничего не было. Даже сил. — Я тоже, — улыбнулся Азирафель, показав свою руку с кольцом. Кольца. Эти гребаные кольца, которыми они друг друга связали. Связь, которую не сломали ни года, ни расстоянии, ни боль. Кроули лишь кое-как кивнул. Говорить не получалось. По Азирафелю это тоже было видно. Так опустошенно, так странно, так обессиленно. — Поговорим, если есть о чем? — тихо спросил Азирафель. И он дал ему выбор. Выбор, которого так не хватило Кроули ровно восемь лет назад. Когда он окончательно сломался и сдался. Выбор, который Кроули принял за секунду. Он сказал: — Поговорим. В этот же миг он пожалел об этом. Что-то гораздо ужаснее боли упало на его плечи. лучше бы его снова избили плетью. Азирафель предложил встретиться у него дома вечером. Он отпустил Кроули до этого времени, зная, что он мог не прийти. Он будто давал ему время, чтобы обдумать. Давал ему выбор. Если бы этот выбор был чуть раньше, то все могло быть иначе. все было бы ещё хуже. Так что Кроули был рад, что тогда ему не дали выбора. Азирафель выглядел ужасно, когда Кроули уходил из отдела. Бледный, уставший, будто без сил, вообще без ничего внутри себя. Как выпотрошенная кукла. Кроули старался не думать о том, что это из-за него. Но он знал, что да, из-за него, ведь Азирафель по-прежнему страдал, и ничего не могло излечить его от этого состояния. Даже появление Кроули. Сам Кроули догадывался, что Азирафель дал не сколько выбор ему, сколько позволил себе выдохнуть и прийти в себя. Он все это время выглядел так, будто по-прежнему не верил в то, что это действительно был он. Кроули сам ощущал себя призраком, когда уезжал. В своей квартире он пялился на свое кольцо, в окно, в пустое пространство. Мыслей не было. В смысле, действительно не было. Пустота, отсутствие. Снова. Ничего не менялось даже с прохождением такого времени. Но он все-таки согласился на гребаную встречу. На осознанную, добровольную. Он сам это выбрал. Через ещё час он позвонил Ричарду. Тот выглядел уставшим, немного заспанным, но он был хотя бы трезвым. — Привет, как ты? — Ричард пытался улыбнутся. Он все время улыбался, когда Кроули ему звонил. Энтони ощутил себя еще хуже. Что-то сжирающее пустоты. — Что-то случилось? У тебя такое лицо… Ты понимаешь. Кроули кивнул и криво улыбнулся. Он ощутил, как даже рот у него дергается в неврозе, потому что улыбаться он просто не мог. И он сказал дрожащим голосом: — Прости меня, Рич. — Что? За что? Что слу… Ричард понял. Он знал, за что мог извиняться Кроули с таким выражением лица. Со слезами на глазах, с неврозом на губах. Он знал. Он знал и боялся этого, как своего самого страшного кошмара. — Кроули… нет, блять, скажи, что ты шутишь. Скажи, сука, что шутишь. Пожалуйста… — Прости. Пожалуйста... я… — голос содрогнулся, и он ощутил, как по щеке стекла слеза. — Прости, умоляю. Я не думал, я не хотел, я… — Да пошел ты. Он отключился. Кроули слышал его голос. И не таким голосом он людей шлет на хуй. Таким голосом он начинает рыдать. Кроули отложил телефон, закрыл лицо руками и тяжело выдохнул. Да почему же он такой придурок, Господи?! Все не так, все не эдак. Нашел человека, который его буквально всегда принимал, помогал, не ссорились по его инициативе ни разу, но нет, надо же Кроули все было испортить своей тупой правдой! И решил же, сука, рассказать ему правду. Восемь лет всем пиздел, а тут он честным решил быть! Надо было соврать, надо было. Кроули глухо всхлипнул и судорожно выдохнул до того, что едва грудная клетка не содрогнулась. Он всё испортил. Опять. специально. Он страдал, и другие должны были тоже страдать. Он просто садист. Последний конченый садист, который всегда всем врал. Он ни с кем не бы честен. Кроули не знал, сколько так просидел. Даже не рыдал. Просто судорожно выдыхал и пытался успокоиться. Он пытался перенабрать Ричарду, но тот игнорировал звонки. И правильно делал. Может, наконец, уйдет от него навсегда. Кроули бы искренне хотел для него счастья, но он не мог сам дать ему этого счастья. Не мог уйти сам, потому что что-то внутри него по-прежнему хотело, чтобы Ричард страдал. Чтобы Ричард любил. Кроули просто последний моральный урод. Холоден и хмур, без возможности согреть кого-либо другого — он ведь даже не чувствовал боли по-настоящему. Он так долго жил в ней, что это чувство просто стало теряться, затираться, терять свою ценность и, в конце концов, Кроули совсем перестал понимать, болит у него или нет. Особо острую боль — да, свою постоянную, ноющую — нет. Так что фактически он не чувствовал настоящей боли. Он умыл лицо, поскулил ещё минут двадцать в ванной и выпил полбутылки виски. Каким-то образом это привело его мысли в порядок. Ему надо было быть в порядке при Азирафеле. Потому что он всегда всем врал, и сегодня не должно быть исключений. Кроме Ричарда. Кроули ощущал себя отвратительно. Азирафель не переехал, он жил по-прежнему там же, и Кроули стоял перед его дверью. Ужасно себя чувствующий, отсутствующий как собеседник и поникший. Ему хотелось сгрызть свои вены, чтобы Ричард снова избил его до сломанных ребер. Он внезапно так захотел в Лос-Анджелес, потому что завтра гребаное Рождество, и он не хотел оставаться. Он боялся остаться. Вдруг тогда все волшебство пропадет и он вернется в две тысячи девятнадцатый, когда стоял в горящем доме отца, только за окном не будет Ричарда? Его положат в психушку и все такое. Но когда дверь открылась, Кроули осознал, что нет, это 2027 год. И вот Азирафель — похудевший, с немного отросшими темными корнями, потухшим взглядом. — Что-то случилось? Выглядишь… не очень, — сказал Азирафель тихо, будто не догадался о том, что он сам выглядел «не очень». — Сплю мало и хреново. Знаешь, когда не спишь без наркотиков что-то как-то совсем не весело, — Кроули пожал плечами, дергано усмехнувшись, будто у него зажало нерв или резко заболел зуб. Азирафель улыбнулся — так, как смог — и открыл шире дверь. Кроули кивнул, стряхнул с плеч снег и зашел. — Все-таки, ты до сих пор тот же. Поправился, да? — Мышцы! — гордый собой, сказал Кроули. Конечно он не уточнял, что первые месяца Ричарда таскал его в спортзал силой, аргументируя тем, что ему нужна физическая активность и что это помогает поднять настрой, а Кроули только и делал, что ныл и сдыхал на половине подходов. Потом, правда, привык, но до сих пор Ричарда ненавидел за то, что тот заставлял в планке на локтях стоять по шесть минут, а Кроули смотрел, как на секундомер под ним капал пот, чувствовал, как тряслось от напряжение тело. Но уходил с тренировок он однозначно счастливым. Точнее, его тащил Ричард, который, сука, и половины не делал из того, что заставлял делать Кроули, и при этом мяса и мышц на нем было больше, и в плечах все равно шире. Энтони снял с себя пальто, размотал шарф и даже толком не успел развернуться, как его обняли. Обниматься с Азирафелем было совсем по-другому. Это не сравнить с объятьями с Боссом — где его по-отцовски за плечи обняли, по спине похлопали. С Анафемой, которая ребра до боли сжала. Так Кроули обнимал Ричарда за спину, прижимаясь всем телом и доверчиво щекой к плечу. И сейчас так его обнимал Азирафель. Без лишней силы, но слишком интимно. Прижавшись щекой к плечу, всем телом к нему, обнимая за спину, ладонями прижимаясь. Кроули на секунду растерялся. Тяжело выдохнув в макушку, он сам обнял его в ответ и прикрыл глаза. добро пожаловать домой. — Я ждал тебя. Всё это время ждал. Первый год даже ужин на двоих готовил, сидел один, а потом рыдал и шел спать. Забавно, правда? — Сомнительное веселье, — хмыкнул Кроули в чужую макушку. Азирафель даже пах все тем же. Таблетками от него, правда, больше не несло. Слез, наверное, как понял, что они не помогают ему. Азирафелю, в общем-то, уже ничего не поможет. Даже Кроули. И он это знал. — А ты как жил все это время? — Первые пару лет в ломках, срывах и сломанных ребрах. Потом чуть получше. Сейчас вообще все хорошо. — Правда? Все хорошо? — Азирафель чуть отдалился, улыбнувшись. Он хотел, чтобы у Кроули все было хорошо, и Энтони это понимал по его лицу. — Да. Все хорошо. Я нашел все, что мне было нужно. Азирафель улыбнулся с тенью сожаления, которая медленно поглощала всего его, и кивнул. — Проходи, я тебя ждал. На его губах застыло немое «всегда». Этого не надо было говорить вслух, Кроули и так это знал. Видел. — О, а вот и Кроули младший! Кроули с энтузиазмом подскочил к небольшому террариуму, разглядывая милую черную змейку. Красивая была жуть. Кроули она сразу понравилась. — Нравится? — Ага, крутая. Я тоже змею хотел завести, Ричард сказал, что вторую себе не хочет. Мы попугая пробовали, так он улетел, зараза. Вот, мейн-куна сейчас присматриваем… — Ричард? Кроули поднял взгляд на Азирафеля, и тот выглядел… недоумевающим. Это не было глубоким шоком — будто бы он всегда глубоко внутри знал, что Кроули найдет себе кого-то — но сейчас он будто окончательно в этом убедился, и теперь все его надежда просто разбились. — Да. Рич. Мы с ним… живем вместе. Последних лет семь. Вот. Он хороший тип, тебе бы понравился. Азирафель ничего не ответил, а Кроули снова уставился на змею. Некоторое время они молчали. Такая напряженная тишина. Сжирающая, мерзкая, едкая, тошнотворная. — Хочешь подержать её? — с мягкой улыбкой спросил Азирафель. Кроули утвердительно кивнул. Змея без всякого недовольства пристроилась на его плече, соскользнула дальше, обвила шею. Кроули смотрел на неё зачарованно. — Я рад, что тебе она понравилась, дорогой. Кроули кивнул. Ему и вправду понравилась. — Я достал твой любимый виски. Будешь? — Буду. Кроули кивнул, поглаживая указательным пальцем змею. Он купил ему змею. Подарок на Рождество. Будто знал, что Кроули давно её хотел. Он аккуратно её снял и вернул на её законное место, в шутку улыбнувшийся ей и помахав рукой. Наверное, животные все понимают. Кроули же понимал. В этом доме Кроули ощущал себя болезненно-хорошо. Было тепло, было уютно, было правильно. Было страшно, было больно, было пугающе. Все воспоминания рылись в его сердце червями, опарышми, и нет, это было не приятно. Хотелось рычать и раздирать свое лицо ногтями, потому что это было безумством. Бесконечное количество ссор, истерик, недопонимания. Чашки чая, ужин, плед, ноутбук. Яд, ссора, истерика, помешательство. Кошмары, панические атаки, объятья, поцелуй. Кухня, сигарета и хлопок двери. Их история никогда не была историей о любви. Их история была о недопонимании. почему Азирафель так его хотел, если никогда не принимал таким, какой он есть? Кроули попытался об этом не думать. Они пили в гостиной и говорили-говорили-говорили. Кроули рассказывал о своей новой жизни, а Азирафель вслушивался в каждое слово, спрашивал. Будто не проходило никаких восемь лет. Не было никакого расставания, никаких депрессией, слез и истерик. Не было этой усталости на лице Азирафеля. Усталости всепрощающей и сжирающей. Кроули не хотел об этом думать. Сам Азирафель, оказывается, тоже пытался зажить новой жизнью, но первые года это просто было бесполезно. Он ничего не делал, почти не ел и не спал. Как наркотик, только тебе нескончаемо больно — сказал Азирафель, и Кроули это понимал, потому что он и жил так всегда. Может, исключение только последние два года, которые поэтому и тускнели на фоне остальной жизни. Потому что Кроули было недостаточно больно. Вот и вся философия. Потом Азирафель снова пытался кого-то найти, но, так и не вылезая из депрессии, все снова терял. Самое забавное, говорил он, что даже Рафаэль затих под его депрессией. «У нас всего одна нервная система», — говорил Азирафель, — «ему стало сложнее». Азирафель пытался что-то найти о нем, пытался узнать у Рафаэля, пока тот более-менее часто появлялся, но все бесполезно. Но он определенно точно не верил в то, что Кроули действительно умер. Он знал, что это не было правдой. Кроули казалось, что это слишком очевидно. Он никогда, блять, не умрет. Только если естественной смертью, по-другому быть не могло. — Я даже иногда тебя ненавидел. Думал о том, что если ты когда-нибудь придешь, то я пошлю тебя. А потом понял, что ты никогда не придешь. И ненависть тоже куда-то пропала. — Да ладно тебе, меня невозможно любить без ненависти, — махнул рукой Кроули. Он так с самого начала и задумывал. На чистой любви далеко не уедешь — он это уже выучил. Надо, чтобы ещё и ненавидели. Ненависть куда прочнее, если быть честным. — Я тоже думал о тебе. Это сложнее, если честно, так просто не объяснить… — Не надо, — Азирафель покачал головой. — Думаю, объяснять что-либо бессмысленно. Когда я прочитал твою книгу, то понял, каким я был дураком. Я винил только себя. Что решил, будто бы это хорошая идея. Сделать выбор за тебя. Будто бы ты мог такое допустить. — Да, не мог, в этом смысл, — кивнул Тони, смотря краем глаза на свой пустой стакан. Он не был пьян, но его немного вело. Было тепло. На улице шел снег. Где-то в Лос-Анджелесе светит солнце. — Главное, что ты счастлив. О другом я не смел мечтать. Я с самого начала знал, что, когда я выбрал тебя, то выбрал боль. Поэтому… я знал, на что подписывался. Я сам не захотел счастья, — он тяжело выдохнул. — Пойду поставлю стаканы в посудомойку. Азирафель резко встал, выхватил из рук Кроули пустой стакан и пошел на кухню. Кроули проследил за ним скучающим взглядом и встал, стянув с себя пиджак и ослабив галстук, расстегнув пару пуговиц. Он подошел к окну, оперевшись о подоконник. Лондон был абсолютно зимний, абсолютно рождественский. Кроули помнил все это так четко, что изображение было у него под веками. Азирафель подошел со спины и положил свой подбородок на его плечо, скрепив руки в замок, обнимая его. Кроули даже не вздрогнул. На их руках по-прежнему были кольца. — Завтра Рождество, — тихо сказал Азирафель. — Ага, — Кроули больше всего хотел бы убежать от Рождества. Забыть о его существовании. — Останешься на ночь? — дыхание Азирафеля щекотило кожу. Хотя нет, не щекотило. Грело. Кроули медленно моргнул, глядя на падающий снег. Они слабо отражались в стекле окна. Ему дали выбор. И он его сделал. Он сказал: — Останусь. Азирафель слабо улыбнулся и прижался к нему сильнее, прикрыв глаза. Кроули вспомнилось, как когда-то они стояли абсолютно так же, только на улице была дождливая осень, а Кроули пытался объяснить ему, почему он никогда бы не выбрал для себя счастья. Страдая растешь. И Азирафель, на удивление, его понял. Но сейчас не было никакой осени. Прошло уже больше семи лет. Почти восемь. Завтра будет ровно восемь лет. никакие диалоги о счастье уже не нужны. Кроули разверзнулся лицом к Азирафелю. А глаза все те же. Его взгляд он помнил до сих пор. Никогда не забудет. Не даст себе забыть. Ни за что. Ведь страдая — растешь. Кроули чуть наклонился и поцеловал его. Он так давно хотел этого, и теперь мог себе это позволить. Хотя бы потому, что Азирафель хотел этого тоже. Он взял его лицо в ладони, и закрыл полностью глаза. Азирафель прижался к нему теснее, прижавшись ладонями к его пояснице, и это было так удивительно верно. Снова вспоминать эти чувства с ним. Кроули — последний моральный урод, но все они сами его захотели. Не то чтобы Кроули их заставлял (это не было правдой). Кроули до сих пор помнил расстановку вещей в его квартире, хоть она и пережила, кажется, два ремонта, но большинство вещей все ещё были теми же. Спальня нашлась сама собой, пока они шли до неё на ощупь, стучась плечами и спинами о стену, задевая косяки затылками и локтями. Азирафель стянул с него рубашку, когда они перешагнули порог спальной, и отдалился, рассматривая. Жадно, заинтересованно. — Так много тату, — сказал Азирафель с выдохом удивления. — Ещё на спине и ногах. Даже на заднице. Везде. Азирафель с восхищением его осматривал и с таким же восхищением провел ладонями от ключиц до косой мышцы живота. — Я думал, ты шутил про мышцы… В одежде все таким же долговязым казался. Кроули усмехнулся. Он действительно стал выглядеть ещё лучше. В этом и была фишка. Страдая — растешь. Кроули знал это с самого детства, поэтому ломался снова и снова. Кости, срастаясь, становятся сильнее. И он тоже. Так это работало, и ему уже совсем не было больно. Чувство боли перестало существовать. Только некоторое её порождения могли сделать ему по-настоящему больно. — Хочешь посмотреть на другие тату? — Хочу. Азирафель моргнул и снова подался вперед. Они обнялись, вцепились друг в друга, будто бы и вовсе не думали сейчас о кровати. Так, будто хотели стоять вот так целуясь вечность. Плотно обнявшись и целуясь. Мокро, жадно, глубоко. Они рвано дышали, лапали друг друга, оттягивали за волосы и кусали. Кроули вырвал две пуговицы на рубашке Азирафеля, пока стаскивал её, а потом больно вцепился в предплечье и укусил за шею. Азирафель судорожно выдохнул. Они едва не повалились, когда все-таки дошли до кровати, и Азирафель, схватив того за шею, грохнулся на кровать, едва изгибаясь в спине, прижимаясь всем телом. Жарко. Очень-очень жарко. Мутно ещё. Ничего не разобрать. Кроули с трудом выпрямился, оперевшись одним коленом о кровать и расстегнул ремень, стаскивая с себя штаны. Он заметил на себе взгляд Азирафеля. Он действительно смотрел на тату. — Повернись, — хрипло попросил он, и Кроули послушался. На спине вообще что-то схожее со стилем якудз было. Азирафель осматривал каждый эскиз, выглядывал композицию. В последнюю встречу спина у него была забита только чуть ниже лопаток, а теперь вот — и вправду аж до задницы. И ниже, на ногах. Азирафелю хотелось стонать только глядя на него. Кроули был гребаным произведением искусства, и Азирафелю казалось, что он был слишком шикарным для него. Он подался вперед, поглаживая его спину и плечи. Рельеф красивый такой, спина прямая, поясница правильно прогнутая, блять, а задница! Задница-то какая! Круглая, упругая. — Это новые, да? — Азирафель спросил с придыханием, утыкаясь взмокшим лбом в чужой затылок. Кроули вздрогнул от прикосновения к шраму, переходящим с задницы на бедро. Длинный такой, бледный. — Ага. Ричард тогда переборщил. — Такие у вас игрища, да? Нравится, когда больно? — Не всегда. Нужно настроение. — А чем? — Азирафель рвано дышал в затылок, все невесомо проходясь пальцами то по пояснице, то по заднице, то по бедрам. — Тоже от настроения. Ремни, розги, трость. Как-то и проводом прилетело. Ну это так, когда у меня срыв был, а я его снова довел. — Пиздец, — честно сказал Азирафель, поцеловав в затылок. — Нравится? — Конечно. Он сам это не очень любит, но у него выбора нет. Тебя что, возбуждает говорить со мной о моем любовнике? — Честно говоря, да. Представляю тебя такого и… черт, ты такой красивый сейчас, не знаю, куда руки деть. Кроули усмехнулся и резко повернулся к нему лицом, сам схватив за бока, прижимая к себе. — У меня много мест, куда можно деть руки. Азирафель выдохнул в его губы, прикрыв глаза. Стояло каменно, едва не трясло. Азирафель вообще из-за депрессии не мог похвастаться особыми частыми сексуальными связями, но с Кроули хотелось до ужаса. Всю ночь напролет трахаться. — Что ещё он с тобой делал? — Да ты же грязный мазохист, — усмехнулся Кроули, повалив того на кровать и нависнув сверху. — Тебя же бесило раньше, что я тебе о своих похождениях рассказывал. — Тогда не рассказывал о том, что тебя пороли. Кроули криво усмехнулся, вклинившись своими бедрами меж чужих разведенных ног. — Ага, связывают руки, привязывают к кровати и бьют. Сначала по заднице — он всегда с задницы начинает — потом по ногам, спине. А потом без разрешения трахают. Вообще без разрешения. Плачь, не плачь — не выпустят. — Блять, — Азирафель рыкнул и потянулся вперед, вырывая поцелуй. На этот раз намного грязнее, глубже, сильнее. Его руки сжали ягодицы, и он ощутил, как Кроули напрягся — и мышцы стали ещё тверже, ещё ощутимее. Азирафель не трогал. Он полноценно лапал. Все сейчас в Кроули было хорошо. Он трогал перекатывающиеся мышцы на спине, твердые бицепсы и трицепсы на руках, оглаживал пресс, вылизывал ключицы и трапецию, перемещаясь на грудь. Кроули позволял делать с ним все. Только сам спустился к его штанам, расстегивая, и уткнулся носом в шею, вылизывая и расцеловывая. — А чем больнее? — хрипло спросил Азирафель на ухо, сжимая в руках напряженные ягодицы. — Бля, не знаю. Честно. Он по-разному бьет. Иногда от ремня визжишь и рыдаешь, а иногда после розг хочется ещё. На заднице шрам от трости, например, но он тогда не рассчитал. Испугался больше меня, когда понял, что шрам останется. Да я вообще не испугался — к тому времени будто в забытье был. Очнулся только в его руках, когда он прощения просил, а мне ну, знаешь насрать было. Азирафель вцепился зубами в его плечо и обхватил чужой хорошо стоящий член. Азирафелю сейчас казалось, что даже член у него какой-то… идеальный. Нужной длины и толщины, без наклона влево или вправо, без всяких изгибов. Твердый, с выпирающими венками. Даже член у него красивый, тьфу ты. Он и раньше об этом думал, но на фоне такого подтянутого, в татуировках и с чертовщиной в глазах, это теперь будто обострилось. — А нравится чем больше? — Азирафель спустился к груди, заставив Кроули опереться на локти, чтобы дать место для маневра, и обхватил сосок, прикусывая. Рукой двигал жестко и быстро — Кроули это нравилось до того, что его едва не потряхивало. — Ремнем, — простонал Кроули. — На постоянной основе я бы только ладонь стерпел, но именно когда хочется порки — ремень. Хочешь попробовать? — Кроули оперся на руки, выпрямляясь, и Азирафель уставился на него. Сначала непонимающе, а потом облизнулся и взгляд стал осознанным, хотя по-прежнему мутным. — Ладонью? — Можешь ремнем. — Хочу ремнем. Кроули кивнул, и пару прядей упало ему на лоб. Он потянулся к штанам, которые висели на половине пути к полу и достал оттуда ремень. — Мне как? Лечь? Встать? К тебе на колени? — А вы как обычно это делаете? Кроули усмехнувшись, сложил ремень и шлепнул одну часть о другую. Вот же грязный извращенец — представляет, как Кроули порят ремнем, а потом дерут, и возбуждается. — По-разному. Стоя и нагнувшись — больнее всего. Лежа на животе удобнее для всего тела. Ему больше нравится, когда я лежу у него на коленях, но это даже и не порка, так, развлекаемся так. — На коленях, — принял решение Азирафель. Именно пороть Кроули он не хотел, а вот разгорячить — очень даже. Энтони кивнул, облизнувшийся. Азирафель не сразу поверил своему счастью, когда вот она — его задница, прямо перед его лицом, на коленях. Он с истинной нежностью огладил его спину и прогнутую поясницу. Господи, ну это не задница, это произведение искусства. Он же ещё и оттопырил её едва, мышцы напряг. Круглая, упругая, и Азирафель огладил сначала ладонью, потом нагнулся, поцеловал поясницу, потом копчик, спустился вниз, провел языком и поцеловал напряженные яйца. А потом взял ремень и у него аж внутри все сжалось. Только от представления Кроули в чужих руках, связанного и покрасневшего от ударов задницей у него крышу срывало, а сейчас он мог сделать это сам. Он замахнулся, ударяя как-то немного косовато, да и силу неправильно рассчитал. Но Кроули выдохнул и оперся на локти, ещё сильнее прогибаясь в пояснице и опуская голову. Азирафель снова погладил его по пояснице и снова ударил ремнем. На этот раз сильнее, увереннее, правильнее. Кроули даже не дергался. Только стонал изредка, выпячивал сильнее задницу и поджимал пальцы на ногах. Дышал сбито и дергано, Азирафелю казалось, что стояло у него каменно и, просунув руку, нащупав хорошо стоящий член и заставив Кроули буквально заскулить, тот в этом только убедился. На десятом ударе кожа была уже вся покрасневшая и горячая, и Азирафель с особой любовью провел по ней ладонью, а потом откинул ремень и ударил уже ладонью. От ладони Кроули вообще не вздрагивал, только когда Азирафель, не жалея сил, звонко его шлепнул, тот застонал в голос, и попытался терануться членом о его ногу, но это было абсолютно бесполезно. Кроули тяжело дышал, когда услышал шорох. Краем глаза увидел смазку и закусил губу. Такой порки ему однозначно не хватало, у Азирафеля не было такой поставленной руки, не было такой злобы и ненависти, но, в принципе, для первого раза очень даже неплохо, решил для себя Кроули. Азирафель вылил на свою руку добрую порцию смазки так, что пару капель упали на всю раскрасневшеюся и ещё более чувствительную зататуированную задницу. Мокрые пальцы соскользнули меж ягодиц, не проникая, только поглаживая, спускаясь вниз, к члену и яйцам, сжимая и поглаживая. Азирафель снова нагнулся, поцеловал у самого низа спины. — Так что, чаще ты подставляешься? — По-разному. Но ты не волнуйся, больно мне точно не будет. Восемь лет и из них большую часть конкретно меня трахали избитого и привязанного. — Бля, даже это возбуждающе звучит. — А для меня-то как, — мечтательно выдохнул Кроули и закусил губу, когда сразу два пальцы проскользнули внутрь и он весь вздрогнул. Хотелось кончить, член нетерпеливо подрагивал, задница горела, а от двух пальцев, так ласково погружающихся в него, у него и вовсе цветные пятна вспыхивали под глазами, и он заскулил в простынь. Азирафель понял, что да — быть снизу Кроули не брезговал. Тот не напрягался, не сжимался, был расслабленным и позволял его трахать так, как захочется. — И как, секс тоже жесткий? — Азирафель нагнулся к его затылку, сразу проталкивая третий палец, раз Кроули позволял. Скользили они все равно хорошо, без особых затруднений, хотя все равно туго было, но не настолько, чтобы были трудности с поступательными движениями. — Он нежно любит. Долго и нежно. Я по-разному, о-о-о-ох, блять, — он застонал, дернув задницей вверх, и Азирафель понял, что все делал правильно. Он подобрал для себя правильный ритм — не слишком быстрый, но и не медленный — и задвигал рукой уже увереннее. Было мокро, горячо и узко. Кроули дышал сбито, прерывисто. — И жестко бывает, да? — Очень жестко бывает. Я один раз сознание потеря-я-я-я-лять. Азирафелю показалось, что он едва не захныкал, но это просто был сиплый просящий стон. Он сжимался около его пальцев, поддавался задницей к верху, извивался в спине, весь изводился на его коленях. — Даже так? — Ага, он довольно долго кончить мне не давал, и это было почти час, бля-я-ять, ангел, сильнее, твою мать. Азирафель послушался. — И как это происходит? Кроули не ответил. Не мог. Его потряхивало, он плотно сжимался вокруг его пальцев и очень, очень развращенно стонал. Обхват трех пальцев у Азирафеля был равен обхвату среднего члена и Кроули так легко их пропускал, что Азирафелю ещё как-то не по себе стало от мысли, что обычно Кроули трахает что-то большее. По-странному хорошо стало. И ещё лучше стало, когда Кроули кончил, не касаясь к члену. Изогнулся в спине, уткнулся в простынь и задушено вскрикнул. Азирафель ещё с несколько секунд подвигал рукой, пока Кроули кончал, напряженный, как струна, и вынул все мокрые пальцы. С минуту Кроули пытался отдышаться, просто лежа расслабленной змеёй у него на коленях. — Тебе показать? — спросил Кроули со слабым придыханием. — Что? — Показать, как это происходит? Азирафель растерялся, и Кроули, усмехнувшись, едва не запрыгнул на него, наваливаясь сверху. И откуда в нем столько силы? Казалось, буквально минуту назад лежал навзничь и дышал с трудом, а тут уже ему хватает сил, чтобы повалить Азирафеля. — Он мне руки заламывает. Азирафель, впрочем, думать уже не мог, не то что представлять. Хотелось кончить, черт возьми, ему хватило только одного зрелища в виде такого Кроули, чтобы в голове просто все повзрывалось и он остался всего-то безвольной куклой. Кроули нагнулся к нему, поцеловал и стащил с того белье, откинув в сторону, обхватывая член. Ласково как-то, аккуратно, двигая рукой вверх и вниз. Так абсолютно правильно — нужный нажим, нужная амплитуда, нужный ритм. Азирафель вообще не понимал, что с ним всё это время делал Кроули. Много целовал, едва не вылизывал, зацеловал всего, лапал руками, а Азирафель лишь различал тяжесть на нем и едкий голодный взгляд. Кроули был такой красивый — с растрёпанными волосами, взмокший весь, только что после оргазма, оттраханный пальцами. Красивый. И тело его невероятное, будто это не ему скоро пятьдесят. Как будто это не он на наркотиках сидел. Кровь детей пил, что ли? Азирафель бы этому не удивился. Кроули был невероятным любовником: его касания, поцелуи, жесты, даже взгляды. Азирафелю казалось, что он был одновременно и на смертном одре, и у входа в рай. Но ни там, ни там ему не давали ни умереть, ни сделать шаг за порог. Кроули мастерски держал его в этом состоянии, и, черт возьми, это было верно. Идеально. Хорошо. Азирафель цеплялся за Кроули, как утопающий, судорожно дышал, пытаясь не задохнуться, голова шла кругом и было так жарко. Так чертовски жарко. На растяжку с ним ушло куда больше времени. В конце концов, это не он тут трахался каждый выходные. Но не то чтобы Азирафель вообще обратил на это внимание. Даже боль, даже дискомфорт в руках Кроули казались приятными. Боль и удовольствие слились в одно чувство, и это было так восхитительно. Кроули целовал, вылизывал, трогал, не отпускал из своих рук. Азирафель пришел в себя только когда его ноги задрали, закинули на плечи и на секунду так и замерли. Кроули посмотрел в глаза, вздёрнув бровь, а потом, будто прочитав его мысли, вошел краткими толчками. Азирафель зашипел, уткнулся пяткой в чужое плечо, сгибая ногу в колене и откинул голову назад. И это тоже было невероятно. Первые пять минут были полным бредовым состоянием, жаркими, непонятными, безумными. Азирафель не различал предметы, только голос Кроули и его взгляд. Все слилось в неясное пятно, а потом Кроули подстроился под нужный ритм, и Азирафель вообще потерялся в пространстве. Он хватался за его руки, царапал, и даже почти не сжимался. Кроули хотелось довериться. С ним было правильно. Он был правильным. Кроули — его ад, мука и боль. и он любил его до сих пор. Спинка кровати едва не стучалась о стену, матрас скрипел, а Кроули был таким диким и нежным одновременно. Его касания, голос, взгляд, движения. Напряженное взмокшее тело. Даже пахло почему-то приятно — хотя не то чтобы запах спермы, пота и естественной смазки мог быть приятным, но на теле Кроули, смешиваясь с запахом его одеколона, кожи и его настоящим запахом, это было самым возбуждающим в жизни Азирафеля. Только придурок будет считать, что жасмин может быть афродизиаком. Истинное возбуждение пахнет сперто и крепко. Азирафель не знал, сколько это продолжалось, в один момент он перестал различать голоса, цвета, запахи. Мир стерся. А потом наступил оглушительный оргазм — тянущийся, долгий, волнообразный. Такого, черт возьми, у Азирафеля тоже не было. Хотелось кричать, но сил не было. Кроули помог себе рукой и кончил на чужие бедра и повалился рядом, тяжело дыша. — Это же не было жестко, — тихо, тяжело дыша, сказал Азирафель первое, что пришло ему в голову. — Ага. Забудь о жестко. Это не для тебя. Я пошутил. Тебе такое не понравится. — А. Садо-мазо, да? Кроули тяжело выдохнул, потер переносицу и мягко усмехнулся. — Ангел, никто не называет «БДСМ» как «садо-мазо» уже хрен знает сколько времени. — «Ангел», — улыбнулся Азирафель. — Я до сих пор люблю тебя. — Я знаю, — Кроули улыбнулся и подался вперед, целуя. Они оба были раскрасневшимися, мокрыми и слишком расслабленными. Завтра Рождество, и Кроули, кажется, совсем не боялся. Они приняли вместе душ, и Кроули ещё раз удивил его, но на этот раз в области знаний о минете. Он правильно расслаблял горло, не задевал зубами, даже сглотнул все! Азирафель думал, что потеряет сознание. Слишком много удовольствия за последние несколько часов. Они с трудом поменяли пододеяльник, который запачкали всем чем можно: потом, спермой, смазкой искусственной и естественной, кажется, что даже слезами. — Так у тебя полностью прошла депрессия, да? — Азирафель оперся подбородком о его плечо. От Кроули пахло гелем для душа, лосьоном после бритья и по-прежнему сексом. Это было что-то глубже. — Депрессия неизлечима. Я просто это все контролирую. А ты как со своей уживаешься? — Не очень. Думал, что первый год точно с собой покончу. Гавриил отговорил. Не знаю, с чего такая доброта душевная. Он всегда относится ко мне с… пренебрежением. А тут три года первые со мной таскался. — Не хотел терять ценного сотрудника, — пожал плечами Кроули. Вот уж кто истинная Мать Тереза, а на вид-то обычный лицемерный ублюдок. Его телефон пиликнул, и он потянулся к нему. Мало ли, боссу может что-то надо, он же забыл отчитаться, хотя, наверное они и так все поняли. Но это был не Босс. Ричард. «я хочу тебя удушить, но я не врал тебе. никогда. я буду любить тебя даже тогда, когда ты уйдешь. если ты не вернешься ко мне, то просто дай мне знать, что с тобой все хорошо. что я не зря потратил на тебя столько времени и сил. береги себя. я люблю тебя». Кроули поджал губы, и что-то больно кольнуло. — Что случилось? — Босс недоволен таким моим проебом. Судьбоносный проеб, я бы сказал, — Кроули тяжело выдохнул и покачал головой, отложив телефон. — А вы… вы с Ричардом… вообще как сошлись? — Это он мне помог сбежать и устроиться там, в Лос-Анджелесе. Я ему очень благодарен. Я в первые дни думал рвануть назад, к тебе, к вам, хоть и понимал, что этим разрушу себя окончательно. И тебя, и себя, и других, кто под руку попадется. Но Ричард… это решение всех проблем. Никто бы не смог делать то, что делал он. Только с ним я смог слезть с наркотиков. Прости, но… рядом с тобой у меня не получилось бы. Ты в жизни бы не смог меня избить до сломанных ребер. Сам, а не через третьих лиц. Иначе это не сработает. — Ч… что? — Азирафель оперся на согнутую в локте руку и уставился на Кроули во все глаза. — Зачем?.. — Я его доводил до этого. По-другому я бы не понял, что надо бросать. Язык боли, Азирафель. Ты на нем не умеешь говорить. — Я не умею? Ты думаешь я тут восемь лет как на курорте был? Кроули тяжело выдохнул и покачал головой. Он тоже выпрямился, подложив подушку под спину, чтобы сидеть. Он посмотрел Азирафелю в глаза. — Я не люблю говорить что-то вроде «мне больнее чем тебе», ведь нельзя узнать, у кого болит зуб сильнее. Но взгляни правде в глаза. Ты не знаешь той боли, что знал я. Хотя бы потому, что ты не знаешь той физической боли, которую терпел я пятнадцать лет. Да, Азирафель, мне больнее. И поэтому я знаю только язык боли. Только так я смог понять, что мне надо слезть с наркотиков, только благодаря тому, что Ричард вставлял мне мозг ударами кулаков, ног, ремня, любых подручных средств. — Ах, так мне надо было тебя бить, чтобы ты не оставил меня? — Это тоже. Всё это намного глубже, чем кажется. Мне нужно подвешенное состояние с подстраховкой. Это сложно устроить, но я смог. Мы смогли. Я и он. — Чудесно, — Азирафель нервно улыбнулся, отвернулся и проморгался. — Слушай, давай без этого вот. Мне не лучше, чем тебе было все это время. — Извини, я забыл, что ты у нас главный страдалец, — кинул сквозь зубы Азирафель. — Ага, так и есть. В то время, как ты играл в плейстешен и тебе сопли подтирала прислуга, меня валяли по битому стеклу. Ну, давай, скажи, что тебе было хуже! Я не говорю, что тебе тут хорошо было после этого, но давай ты не будешь делать вид, что ты знаешь о боли что-то большее. Ты мог позволить себе психотерапевта, а я валялся в стационаре со сломанными ребрами! — Ты сам себе эти ребра устроил. В том, что с тобой происходило после — только твоя вина! У Кроули помутнело от злости в глазах. Он уставился на Азирафеля, но тут даже не шуганулся. Шугаться было нечего. Даже если Кроули полезет драться — не то чтобы Азирафель не сможет ответить. Кроули поднабрал в весе, так что, наверное, они сейчас будут наравне. — Моя, блять, вина? Может в том, что мне психику сломали и я не смог нормально жить — тоже моя вина? В том, что когда мне нужна была поддержка, вы мне с Боссом не оставили выбора — может быть, блять, в этом была проблема?! — Кроули сбито дышал, смотрел бешено. — Твоя. Это ты стал плохо справляться с работой. Люциферу было небезопасно тебя оставлять. Ты убивал для развлечения. Напомнить тебе твою перестрелку в главном офисе у ваших контрагентов? То, что было до Лос-Анджелеса. Ты убил невиновных! — И что? Я всегда это делал! Вот уже Люцифер удивился! — А я? — А тебя я не убивал. — Ага, только оставил одного. Заставил подсесть на антидепрессанты, лояльные наркотики и проживать годы в депрессии. Вот уж спасибо! — Я тебя спас, вообще-то, — процедил сквозь зубы Кроули, сощурившийся. Азирафель прервался, чтобы хапнуть воздуха и снова продолжил: — Спас? От чего? От нормального сна? От возможности есть? От коммуникации с людьми? — Ты хоть знаешь, что было бы, если бы я остался? Я бы просто, блять, сломался окончательно, не слезал с наркотиков и тебя бы утащил куда поглубже. Ты бы не смог меня спасти, и себя бы погубил. Всё было бы намного хуже, чем сейчас. — Но ты же смог выбраться! — Смог. Благодаря Ричу. Я же сказал, ты не смог бы делать то, что делает он. Меня надо именно что держать по струнке, следить за каждым моим шагом, даже смотреть за тем, как я дышу. Ты бы так не смог. — Я бы смог найти что-то кроме применения силы! — Мне ничего не нужно, кроме применения силы, понимаешь? Уж тебе об этом известно, вы же с боссом решили на двоих соорудить себе аттракцион! Ой, как весело, давайте засунем Кроули в мясорубку и посмотрим, как ему там будет! — Ты ведь сам кричишь о том, что тебе нужен язык боли! Ты ведь сам хотел этого! — Ах, так, наверное, в этом тоже я виноват, да? Я виноват в том, что ты — садист, который решил, что ты самый умный и тебе виднее, да?! — Я хотел как лучше! Хотел, чтобы… — Ты перегнул, понимаешь? Ты вытряхнул из меня личность, вывернул мысли, сломал силу воли. Ты сделал все не так. Я не держу на тебя обиды, потому что я действительно искал боли, но ты даже в этом вопросе не смог меня понять. И вот в чем проблема. Ты не знаешь моей боли. Ричард знает. У него его ребенка и жену растерзали на глазах стая голодных псин. Вот это — боль. Настоящая боль. А то, что ты дал мне через своего отца — это унижение, страх и отвращение. Понимаешь? Ричард бы никогда не сделал так, чтобы я подумал, что я ниже его, что я ненормален. Никогда. Азирафель не ответил и резко отвернулся, перевернувшийся на другой бок, к нему спиной. Кроули положил подушку обратно, себе под голову, и уставился в потолок. Азирафель выключил свет. Тут даже пахло все тем же. Кроули закрыл глаза и представил, будто на дворе снова 2019 год. Что он все тот же, они все так же. Что дело с убийствами ещё полностью не раскрыто. Что у него панические атаки, кошмары, паранойя и вечная истерика. Ага. Вот уж круто. — Я не понимаю. Почему ты хочешь быть со мной, если ты никогда не принимал меня таким, какой я есть? Кроули спросил это в потолок, тихо, и без уверенности в том, что Азирафель не спал. Минуту была тишина. Наконец, Азирафель ответил: — Потому что я люблю тебя и просто хотел тебя спасти из этого, потому что видел, что с каждым годом тебе все хуже. В конце концов, оно все просто перевалилось за край. Что стало последней каплей перед тем, как ты сошел с ума под этим? Кроули тоже выждал минуту, вспоминая все события и пытаясь понять, где была точка невозврата. Наконец, он ее нашел: — После моего четырехдневного марафона. Утро, когда я пришел к себе домой и понял, что ты оставил меня. Тогда во мне появилось осознание того, что ничего не вечно. Что может произойти буквально все. Это помогло мне быть свободнее в действиях и мыслях. Это заставило меня окончательно пойти головой. Азирафель тяжело выдохнул. — Я выкупил твою квартиру. Ухаживаю за цветами, если тебе интересно. Все твои костюмы и вещи все еще там. Запонки, туфли, картины. Всё-всё. Ты можешь вернуться туда в любой момент и зажить сначала. Кроули не ответил. Он прекрасно знал, что он и вправду мог вернуться сюда. Начать всё с начала. Босс примет его обратно, Азирафель — тоже, и снова все вернется. Задания и работа станет напряженнее, снова будут ссоры с Азирафелем (они всегда были и никуда не делись до сих пор, они просто не могли понять друг друга), снова усилится тяга к наркотикам и алкоголю. Он снова сойдет с ума. Но он мог вернуться. Определенно. Он мог. Азирафель сказал: — Завтра Рождество. Ты останешься на него? Кроули снова ощутил жаление к тому, чтобы быть честным. И он сказал, абсолютно честно: — Я не знаю. По крайней мере, он был честен. Через пять минут Азирафель заворочался, повернулся к нему и уложил голову к нему на грудь с тату, которую выбирал и придумывал сам Азирафель. А потом зарыдал. До того, что у него даже плечи тряслись. — Прости. Прости меня. Снова всё не так. Я не понимаю. Я до сих пор не понимаю, почему это происходит. Происходило. Всегда. Кроули погладил его по волосам, по плечу и закрыл глаза. Зато он знал. Азирафель просто не принимал его на самом деле. Он просто его не понимал. Точно так же, как и Кроули его. В этом и была проблема. Кроули проснулся в пять утра несмотря на то, что заснул он в лучшем случае в час. Не спалось. Дремал он отвратно, снилось что-то неясное, в конце концов, он проснулся, обнаружив в своих объятьях Азирафеля. Тот утыкался ему в плечо, обняв за талию. Такой теплый, такой знакомый, такой родной. Такой непривычный. Кроули аккуратно выпутался из этого кокона и нехотя вылез из-под теплого одеяла, принял душ и оделся. Синяки под глазами были ужасными, спать хотелось, но заснуть снова он не решился. Сегодня Рождество. Люди соберутся в теплый семейный круг вечером, подарят друг другу подарки. Улыбнутся. И будут счастливы. Кроули всегда бежал от Рождества. Он снял с себя кольцо, аккуратно положив на тумбу рядом, наклонился к Азирафелю и поцеловал его в лоб. Замер на секунду другую, посмотрев на его лицо, погладив по волосам. Когда на щеку Азирафеля упала капля, Кроули одернул себя. Вытер глаза рукавом пиджака и тихо пошел к выходу. В Лос-Анджелес он ехал самым обычным самолетом, не в бизнес-классе. Сидел рядом с какой-то девчонкой лет семнадцати, которая залипала в какую-то игру. Кроули смотрел в иллюминатор, без возможности закрыть глаза и хотел скулить от боли и от страха. От боли за Азирафеля, от страха перед Ричардом. Интересно, он уже собрал ему вещи? Если собрал, то, наверное, у Кроули точно не выдержит сердце этой боли и просто остановится. Ну, а что, почти естественная смерть. Всё, как он хотел. У него шумело в ушах и кружилась голова, пока он поднимался в лифте. Трясло жутко, страшно было. Волновался так, как ни разу после самых жестких срывов и ссор. Сейчас все было намного хуже. Перед дверью он застыл, пялясь вперед. По затылку гулял сквозняк, будто откуда-то мог взяться холодный ветер. Кажется, спина вспотела. Ладони тоже. Скоро со лба градом польется. Кроули глубоко вдохнул и нажал на звонок. Секунды превратились в часы. Пока он стоял и пялился в дверь, перед глазами все медленно начинало плыть и он думал, что вот-вот упадет в обморок. Когда он уже собрался это делать, дверь открылась. Ричард стоял перед ним в джинсах и рубашке. С синяками под глазами, щетиной и немного воняющий алкоголем. Пьяный ещё немного, но по нему видно, что бухал он всю ночь, а потом отрубился. Значит, немного отошел. Кроули грустно улыбнулся. — Собрал мои вещи уже? Лицо Ричарда отражало какую-то отвлеченность от всего этого, и только в самих его глазах он видел такую боль, страх и ужас, что Кроули захотелось рыдать. Ричард протянул руку, схватил его за галстук и потянул на себя, захлопывая дверь. А потом обнял. Крепко, тесно прижимая к себе, судорожно вдыхая его запах у шеи. — Всё, запру сегодня дома, обниму и никуда не пущу. — Я так полагаю, я могу уже падать в обморок. — Что? Кроули не ответил. Лишь грохнулся головой на его плечо и тяжело выдохнул. Ричарда он не заслужил, но тот почему-то не уходил. Сам Ричард в последнюю очередь думал о том, что он заслужил, а что нет. Сейчас он не мог поверить, что Кроули действительно вернулся. После Азирафеля. Вернулся. К нему. Он утащил его на диван, усадил к себе на колени и долго-долго обнимал, целуя куда попадется. Через неделю Ричард заметил, что у того нет кольца на пальце, но задать главный вопрос так и не решился. Боялся. Он хотел жить в иллюзии того, что всё якобы было нормально. В конце концов, Кроули снова с трудом отходил от Лондона. Первые пару дней даже не разговаривал. Только подходил, обнимал и так и стоял. Иногда Ричарду казалось, что того трясти начинало, хотя он просто начинал немного покачиваться. Через две недели Ричард все-таки решился. Знал, что не лучшее время, но не выдержал уже всей недосказанности. Просто не мог. За это Кроули его и любил (так, как умел). Ричарда подошел к нему на балкон, поставив к нему на столик новый стакан виски и сел рядом. Какое-то время они молчали. — Спрашивай давай, что хотел. По лицу же вижу, что хочешь что-то спросить. Ричард кинул на него такой взгляд, что Кроули стало не по себе. Такого взгляда он давно у него не видел. Взгляд потерявшегося напуганного ребенка. Кроули протянул руку, и взял того за руку, сжимая в своей. — Ты вернешься в Лондон? Кроули даже не изменился в лице. Кажется, он достаточно об этом думал, чтобы не удивляться и не вздрагивать. Он тяжело выдохнул и помассировал переносицу. Потом встал и просто рухнул к тому на колени. Ричард мягко улыбнулся, зарывшись пальцами в темно-рыжие волосы. Какой же цвет волос у него невероятный! — Нет. Ричард удивленно на него посмотрел, вскинув брови. Он знал, что ему не было веры, Кроули врал, он часто врал, но сейчас он сказал это таким голосом, что Ричард впервые не засомневался в его словах. Кроули рассмеялся от столь детского удивления на его лице и сказал: — Ты ведь знаешь, милый, смерть это всегда слишком мало. Нет ничего хуже бессмысленной надежды. Я не простил ему то, что он сделал. Он забрал мою славу, мое уважение, мою честь. Он забрал мою корону. За такое не прощают, — Кроули улыбнулся, погладил Ричарда по щеке. Его голос был издевательски нежным, когда его глаза горели садистским удовольствием и восхищением от собственной работы. — Поэтому я тоже забрал у него все, что мог. Нормальную жизнь, здоровье, сон. А теперь я забрал у него уверенность в том, что я не вернусь. В этом и была вся суть жизни Кроули. Держать не только себя, но и других в подвешенном состоянии. Он всегда знал, что с Азирафелем счастливы они не будут никогда. Слишком разные. Азирафель не привык к Кроули за все прошедшие года, не смог бы привыкнуть и сейчас. Он стремился изменить его, понять, а понимать было нечего. Он мог простить ему многое. Действительно многое. Даже те шесть дней он бы ему простил, но не то, что он забрал у него его источник жизни, дыхания. Его источник энергии, чтобы находить в себе силы вставать по утрам. Он мягко улыбнулся, когда Ричард поцеловал его в плечо. В этом и был главный ингредиент жизни Кроули: непостижимость и непредсказуемость. Никто ничего не знал и не понимал. Все понятия не имели, чего хотел Кроули на самом деле. Никто его не понимал, все от него страдали, но все хотели. С ним — больно, без него — ещё больнее. Поэтому Азирафелю он оставил это. Боль куда более сильную, чем он оставлял своими руками. Он дал ему боль, которая цветет без его рук. Ювелирная работа, над которой он корпел так долго, и он мог этим гордиться. Ещё он гордился тем, как на него смотрел Ричард. С уважением, гордостью, признанием. В конце концов, любовью. Было так мало людей, которые его любили на самом деле. По-настоящему. Таким, какой он есть. Люди, которые готовы были протянуть ему руку. И Ричард был одним из этих людей. Его любовь было единственным, что помогало ему вернуть себе здравый разум. Столько людей могли дать ему деньги, уважение и восторженность. Но только Ричард смог вернуть ему былой блеск и его трон. В конце концов, любовь Ричарда — это так красиво. А Кроули любил красивые вещи. Вот и вся суть. Защитить себя и отомстить тем, кто мешал этому процессу. — Ну и как ты это называешь? — устало спросил Ричард с легкой улыбкой. Кроули пожал плечами, усмехнулся и сказал: — Право на жестокость. И он был чертовски прав. У него было право оставаться жестоким, и он продолжал им пользоваться. Пусть сам он столько раз глотал боль прошлого, боль от предательства и преданной веры в единственное, что у него было. Это не было важным, ведь в итоге он сделал то, о чем мечтал всю свою жизнь. Закрыть кого-то в том гробу, в котором так долго лежал сам он. Кроули погладил Ричарда по волосам и посмотрел в сторону города, на закат и на пальмы. Он сказал: — А пока пойдем на пляж? — Пойдем. На Лос-Анджелес медленно опускался вечер. Кроули без всякой тоски отпускал свою прошлую жизнь окончательно. В волнах океана, стремясь к самому дну, к песку и рыбам, утопала сим-карта со всеми номерами, сообщениями и надеждами. Кроули улыбнулся, смотря на горизонт. Ведь даже сама жестокость имеет право немного поваляться на пляже, закинув ногу на своего соседа и не думать ни о чем. Иногда жесткости нужен отпуск. Третья заповедь Энтони Дж. Кроули, по некоторым источникам, была такой: «возлюби спасителя своего, ибо не ведает он, что взращивает в тебе демона». На самом деле третья и единственная заповедь Энтони Дж. Круоли являлась: «дайте мне, нахрен, отдохнуть».Lord as your witness, you just don't need no forgiveness Господь твой свидетель, тебе не нужно прощения, Don't know who is next on your hit list, you just handle your business Не знаю, кто следующий в твоём расстрельном списке, ведь ты сам хозяин своего дела. Suicidal, I'd say, a bloody tidal wave Суицидальный, я бы даже сказал, кровавый прилив, Don't give a f*ck if they hate you, you're the god that they pray to Забей, если они ненавидят тебя, ведь ты Бог, которому они молятся.