Право на жестокость

— Я уже не одинок. Мне тут нравится! — Сейчас нравится. Ты будто поехал отдыхать на Таити. Солнце пока не жжёт кожу, а гладит. Ты много спишь и москиты не мешают. Но стоит только поселиться там и всё изменится. Так что иди в свой мир и наслаждайся воспоминаниями. Не делай глупостей. Почти все мы тут одиноки. Если очень повезёт мы уносим с собой в могилу только несколько счастливых моментов. Знакомьтесь, Джо Блэк

Шесть лет спустя.

      Машина быстро вырулила на встречную, рванула на красный и едва объехала средних лет женщину, которая в тот же момент схватилась за сердце.       — Кроули, красный горел, ты что, тупой?!       — Нет, я быстрый!       Девушка, всеми силами вцепившись в бардачок, чтобы её не откинуло к лобовому стеклу, вспомнила всевозможные молитвы и, кажется, даже случайно придумала новую. Её откидывало влево и вправо, подкидывало на месте и она сбила себе все правое предплечье о дверь и окно, пару раз даже врезавшись в него головой. Рядом сидящий Кроули, впрочем, до последнего не понимал её неудобства. Сам он плотно вцепился в руль, нагло объезжал всевозможные машины, подрезал, выезжал на встречную и проезжал на красный. Самое непостижимое в этом было то, что при очень неприятно-незаконной скорости его даже не швыряло и не подкидывало.       Девушка — которую звали Мелисса — с истинным ужасом следила за всем этим, переводя взгляд то от рук, сжимающих руль, то на лицо Кроули. Лицо, впрочем, было обычным, и он даже не нервничал от своей очень высокой возможности впечататься в чей-нибудь зад. Мелисса всегда поражалась тому, как так можно было вести машину. Абсолютно пренебрегая правилами, но при этом ни разу не врезавшись и даже не поцарапав её.       — К чему такая спешка?!       — Слушай, мне босс сказал, что ещё одно опоздание на совещание и он специально оставит для меня самое отстойное задание! В прошлый раз я всю неделю подслушивал переговоры, охуенно весело было!       Улицы Лос-Анджелеса буквально сливались в одно неясное цветное пятно от скорости. Хотя Мелисса думала, что её просто укачало от этого всего.       Солнце резало глаза, но не так, как сердце Мелиссы резало нарушение всех правил дорожного движения.       В конце концов, машина завернула на стоянку и даже почти правильно припарковалась. Мелисса не успела отойти от шока, как спина Кроули уже затерялась где-то там, впереди. Она выдохнула, покачала головой и потерла виски, пытаясь прислушаться к ощущениям в своей глотке: вытошнит её или нет.       В зале для совещаний гудели голоса.       — Ну что, ваши ставки? — высокий — слишком высокий — мужчина сделал круг на своем стуле и оглядел всех скучающих. — Кто придет раньше: Босс или Кроули?       — Помнишь, как они в прошлый раз подрались у самого входа, споря, кто зайдет раньше? — женщина рядом засмеялась, продолжая болтать в бутылке минеральную воду.       — А чем все закончилось?       — Он оставил его вообще без работы. Не, в этот раз Кроули придет, гарантирую.       — А я на Босса ставлю.       — Я тоже.       Все снова загудели с удвоенной силой, активно обсуждая, что ждет их сегодня. Потому что каждый раз, когда был Кроули, что-то их, но ждало.       — Эй, Ричард, ставишь на своего любовничка в темных очках?       Упомянутый Ричард, сидевший за столом и пялясь в телефон, решивший не участвовать в этой вакханалии, поднял отяжеливший взгляд на своего коллегу и лишь закатил глаза.       — Мы не любовники.       — Ага, злишься, что он то свое кольцо вшивое не снимает? Кстати, кто-нибудь узнал, на ком он был женат?       Самый крупный мужчина подал голос:       — Не-а. Была жена, но её убили или типа того. Вроде это вообще брак был фиктивный. Он её точно не любил.       — А ты откуда знаешь?       — Сам рассказал, когда мы с ним бухали.       Ричард закатил глаза, снова уставившись в свой телефон. Если бы им платили за громкость высказываний, то он давно бы стал бомжом.       — Так, короче, у нас выходит, десять за Босса и в…       — А вот и я!       Какой-то ураган — смутно напоминающий очертаниями человека — высокий и тощий, ворвался в зал и плюхнулся рядом с Ричардом, пытаясь отдышаться. Очки сползи на нос, прическа растрепалась.       — Ты оставил десяток человек без пятнадцати баксов, — улыбнулась темноволосая женщина с очень эффектной внешностью, подкидывая бутылку вверх.       — Опять ставки ваши тупые, — Кроули фыркнул и привычно развалился на стуле, положив локоть на спинку, и повернулся к Ричарду. Тот упорно продолжал пялиться в свой телефон.       — Привет.       — Ага. Ты опять опоздал. Я думал, Мелисса заставит тебя выйти пораньше.       — Мы с ней заработались. Я все думаю о том, как бы уменьшить количество помех на дистанционной прослушке. У меня почти получилось, — Кроули усмехнулся, вскинув бровь.       Ричард выдохнул, повернул голову к нему и все-таки устало улыбнулся.       — Босс будет рад.       — Он никогда не бывает рад, — шикнул Кроули и окинул взглядом помещение. Все снова вернулись к своим занятиям, только пару человек кинули на них неоднозначные взгляды, вскинув бровь. Кроули знал о всех этих слухах, и они ничуть его не смущали. Он научился не обижаться на правду. Ну, не удалось что-то скрыть у него. Людям только веселее — шушукаются, обсуждают. Ричард, правда, злится, дуется, но тоже особо старается не обижаться.       — Эй, Кроули, а правда, что ты взломал систему безопасности на своем прошлом задании в Нью-Йорке в мэрии?       — Ну, а кто ещё, — не скрывая гордости за себя, кивнул он.       — Дьявол, ну ты и сумасшедший!       — Поэтому и гениальный, — ответила за Кроули вошедшая Мелисса, рухнула в другой конец стола и решила больше не смотреть на это подобие человека.       Кроули криво усмехнулся. Зал был полон солнечного света. Они использовали эти собрания для того, чтобы все сверить, согласовать и чтобы каждый отправился по своим делам. Они созывались не особо часто, потому что это касалось только особо важной работы.       — Что ты читаешь? — Кроули вытянул шею, пытаясь заглянуть в телефон Ричарда. Тот быстро заблокировал экран и повернулся к Кроули, который недовольно нахмурился. Ричард был очень ловким, высоким и спокойным, как камень. Уравновешенный и всегда рациональный. В общем-то, Ричард был тем, кем бы мог стать Кроули, если бы не все болезни. Злиться на него Кроули никогда не умел. Но он очень восхищался им. В тайне конечно, чтобы Ричард не зазнавался.       — Потом, ладно?       — Ага.       Кроули обернулся, когда зашел Босс и лениво уставился в место перед собой. Их босса уже не звали никаким Люцифером, и тут вообще все было по-другому и сначала Кроули было очень сложно привыкнуть, но сейчас, сидя в центре Лос-Анджелеса с Ричардом под боком он не особо-то и жалел об этом всем.

***

      Кроули не вспомнил бы, как выбирался из горящего дома. Паническая атака схватила его раньше, чем он планировал, потому обжег себе все ладони, немного опалил лицо и пришлось выкинуть пиджак. Чудом его не спалила ни полиция, ни скорая помощь. Сердце заходилось будто в лихорадке, внутри было болезненно горячо, а снаружи — слишком холодно.       Ричард, который сутками ранее и предложил ему перейти к ним, перехватил его у дороги, едва не затолкнув машину. Включил обогреватель, накинул свою куртку и рванул вперед.       Кроули молчал, трясся из-за холода и жмурил глаза. Нет-нет, больно не должно было быть, но ему было больно. Чем дальше они ехали — тем сильнее это чувство было. Он все думал о том, что действительно оставляет это все, и что с каждой секундой он становится на километр дальше от Азирафеля. Что он больше не увидит его лица, не ощутит запаха, не выпьет этого чая. Ему с трудом получилось не разрыдаться — на самом деле он не делал это только из-за новой атаки, которая просто сковала его по рукам и ногам, и он пялился в пространство перед собой, видя как горит его отец, а потом встает и начинает его душить.       Ричард привел его в чувства, едва не врезавшись в чью-то машину, но быстро вернулся к рулю. Кроули судорожно вдохнул, как будто вынырнул из-под воды и уставился в лобовое стекло, смотря на падающий снег и свет от фонарей. Так оно всё и кончится. Он все дальше и дальше. От Азирафеля, от Босса, от Анафемы, да даже от Гавриила! Целая история остается позади. Столько чувств, привязанности, любви!       Он не помнил, как доехал до аэропорта. Он пришел в себя только когда оказался в салоне частного самолета, за иллюминатором уже было темное небо. Он моргнул. Ричард сидел напротив него и напряженно пялился.       — Нормально? Всё?       Кроули кивнул. Голова кружилась, тошнило, ему казалось, что если он встанет, то непременно его стошнит или он просто упадет. Но он, впрочем, и не собирался вставать.       — Ты закатил истерику, как только мы вышли из машины. Собрался назад бежать, говорил очень быстро, что-то про то, что не можешь их оставить.       — А ты?       — Сказал, что если ты вернешься, то я больше не приду. Выбирай прямо здесь и сейчас. И ты выбрал пойти со мной. Честно говоря, очень тебе благодарен за этот выбор. Ну ты меня славно напугал, конечно.       Кроули стало неловко от мысли, что он, вроде, начать новую жизнь хотел, и перед первым человеком из его новой жизни устроил истерику. Ага, круто, теперь хрен свое имя пред ним отмоешь, придурок.       — Всё нормально, ладно? Я вижу, что тебе нужна помощь психотерапевта, ты не совсем стабилен. Я всё понимаю.       Кроули медленно кивнул головой и уставился в окно. Захотелось как-нибудь в него выпрыгнуть. На какую-то секунду он пожалел о том, что не сгорел там вместе с отцом. Может, это и вправду было бы правильно?       Какое-то время они молчали. Лицо Кроули выглядело так, будто он — восковая статуя. Безжизненное с сероватым подтоном кожи он не выражал ни жизни, ни даже факта того, что он дышал. Ричард вздохнул, зарылся пальцами в темно-каштановые волосы, едва растрепав хорошо уложенную прическу и с трудом сказал:       — Лететь одиннадцать часов. Не хочешь высказаться?       Кроули медленно отрицательно качнул головой и уставился на свои руки. Они пекли. И на лице кожа противно стягивалась. Вообще-то он совсем не обращал на это внимание. Внутри была такая болезненная пустота, такой бешеный надрыв эмоций, что хотелось только рыдать. Он в самом деле сделал это. Оставил их. Азирафеля и Босса. Возможно они и были не правы, но ведь Кроули мог просто с ними поговорить! А потом до него дошло, что нет, не мог. Он пытался, а толку? Они его не слышали.       Кроули бегло оглядел Ричарда. Он выглядел определенно хорошо. Правильные островатые черты лица, спокойные глаза, не выражающие страха или боли, чуть пухлые губы, красивые высокие скулы. Глаза голубые, мать его. Темно-русые же, сука, почти шатен, а глаза голубые-голубые. Яркие. Как небо.       У Кроули снова защемило что-то внутри и он поспешил отвести взгляд.       Ричард ушел куда-то на несколько минут и вернулся с аптечкой.       — Я обработаю ожоги. Они не серьезные, но, наверное, неприятно, да?       Кроули хотел сказать, что вообще ничего не чувствовал. Боль изнутри перекрывала вообще все, что было снаружи. И голоса, и цвета, и свет.       — Выговорись, а? Может, тебе станет легче. Ты мне говорил только про Босса твоего и конфликт со своим другом. Расскажи, что было до этого. Почему ты к этому пришел.       Кроули поднял на него взгляд и Ричард посмотрел в ответ. Такие спокойные голубые глаза. Снисходительные. Под таким взглядом тебе кажется, что у тебя совсем нет никакой ответственности. Что решат все твои проблемы, помогут. Протянут руку. Такой был взгляд у Ричарда. Голубые-голубые глаза. Как арктический лед.       — Я хочу тебе помочь, ладно? Я мог бы оставить тебя гнить там, потому что уже тогда, сидя напротив тебя, привязанным, я понял, что ты совсем расшатался, но я этого не сделал. Вообще мой босс давно о тебе говорил. Я сначала подумал о том, что он обрадуется, потом ты начал говорить, и я понял, что все, это будущий труп. Надо как-то тихо свалить, а потом… Знаешь, чем больше ты говорил, тем больше я к тебе проникался. Выговорись, тебе станет легче.       Кроули выдохнул, покачал головой и отвернулся к окну. Он знал, что легче ему уже не станет. Ричард все делал так аккуратно и медленно, что Кроули хотел попросить его быть грубее, сильнее, жестче. Ему должно быть больно, должно. Но он был так аккуратен, как, казалось, вообще возможно. Кроули смотрел краем глаза, как он аккуратно втирает в его ладонь заживляющий крем, аккуратно обматывал бинтом, и все это с таким спокойным взглядом и лицом будто он чья-то очень милосердная мать.       В итоге, Кроули сдался. Он просто повелся на то, что кто-то дал ему право выбора: рассказывать или нет. Что кто-то его понимал, хотел понять, кто-то относился к нему по-человечески и видел, что Кроули было сложно даже дышать. Кто-то, кто дал ему выбор.       На весь рассказ — с самого-самого начала — Кроули понадобилось почти четыре часа, пять панических атак, одной почти-что-истерики, семь таблеток и одной дозы ещё одного транквилизатора.       Ричард слушал, не перебивал, иногда спрашивал или помогал успокоиться. Иногда Кроули находил себя рыдающим на его плече, понятия не имея, как там оказался, а потом снова приходил в себя.       — Ну и пиздец, — Ричард сидел на соседнем кресле, похлопав по плечу. — Ты не думай, что ты слабак или ещё что-то. Я такого пиздеца ни от кого не слышал, а ты уж поверь, я много историй понаслышался. Тебе нужно время, ладно? И слезть с наркотиков. Самому попытаться. В Лос-Анджелесе тебе легче будет, обещаю. Там солнце, в конце концов, океан. Все такое. Отдохнешь первый месяц, походишь по врачам, сделают из тебя обратно человека.       — Нет, не сделают. Поздно лепить из меня человека.       — Не поздно. Слушай, было бы поздно, я бы тебя оставил. Но я этого не сделал. Всё будет в порядке. Дай себе время и не гони. Поспи пока, а? Ещё шесть часов лететь. Я выключу свет и закрою окна.       Из-за таблеток ему действительно удалось подремать. Правда, сном это нельзя было назвать даже с большой натяжкой. Сон был тревожный и элементарно дерьмовый. В голову врезались разные образы. То отец, то Азирафель, то Босс. Он то в испуге раскрывал глаза, сбито дыша из-за того, что горящие руки отца тянулись к нему с ножом, то от того, что Азирафель все спрашивал у него, за что он так с ним, ведь он не заслужил этой боли. Во всех случаях он всегда натыкался на лицо Ричарда. Ричард, который не отходил от него все время.       Когда они приехали и Ричард помог ему дойти до номера — в смысле, Кроули мог идти и сам, но в ушах звенело и его шатало, поэтому Ричард не рискнул оставлять его одного — Кроули остался один. Ричард сказал, что так будет лучше. Если он хоть на какое-то время останется с собой один на один.       В Лос-Анджелесе и вправду светило солнце, было жарко и совсем никакого снега. Никакого тебе Рождества. На самом деле это действительно немного помогло Кроули. Он будто бы оказался в другой реальности. Где не было никакого Азирафеля, и Босса не было, и всей пережитой боли не было. Не будет никакого Рождества.       Правда, когда Кроули пошел в ванную и увидел себя, то сразу осознал, что нет, никуда ничего не пропало. Все было в нем. На нем. Он пожалел, что не зататуировал вторую руку, но решил, что обязательно этим займется.       Волосы были грязные из-за пыли, одежда местами испачканная, местами пожженная. Он выкинул это всё, с трудом помылся и снова лег спать. Первые три дня он просто проспал и даже не ел.       На четвертый его растолкал Ричард, заставил поесть и с трудом разговорил. В углу стояли пакеты из каких-то бутиков с крутой одеждой. Все окна были занавешены и Ричард грустно оглядывал все это.       — Я чувствую, что я сделал все неправильно. Совсем-совсем неправильно.       Ричард с трудом повернул оловянную шею, смотря на Кроули. Тот выглядел ещё хуже. Он смог съесть только половину порции, но зато выпил полпакета сока и почти целый графин воды.       — Хочешь вернуться?       — Да, — кивнул Кроули. — Надо вернуться. Сделать все по-нормальному и все такое.       — Ты понимаешь, что если ты вернешься, то там и останешься? Ты не придешь больше сюда. Не сможешь. Кроули, подумай над этим. Если ты вернешься, то будь готов опять сломаться. А здесь? Посмотри, здесь новая жизнь! Я могу дать тебе все новое. Работу, одежду, дом, уважение. Устрою тебе сам ПМЖ, тебе не придется для этого ничего делать, у меня достаточно связей и авторитета. Все будет так же, как у тебя было раньше.       — Не, не будет, А…       Ричард понял, что он хотел сказать. Он хотел сказать «Азирафель».       — Ага, не будет. Будет лучше. Если ты захочешь слезать с наркотиков, то я тебе помогу. Реально помогу. Одному сложно, а когда есть опора — всё будет нормально.       — Нет-нет, — как в лихорадке закачал головой Кроули. — Не получится. Не смогу.       — Сможешь. Всё-всё ты сможешь. Я помогу. Я тебя оттуда вытащил? — Ричард подсел поближе, но Кроули не вздрогнул, не отдалился. Тот кивнул. — Значит, всё. И из другого дерьма тебя вытащу. Если ты столько лет жил в таком кошмаре, то встать на ноги тебе ничего не стоит.       — Не на что становиться, когда ноги переломаны.       — Нет, дай костям срастись. Посиди ещё, подумай несколько дней. Прими решение. Я подожду. Если захочешь вернуться, то ладно. Я помогу тебе с билетом. Но поверь, если ты останешься здесь, ты не пожалеешь. Все будет нормально.       Кроули не верил. Ему хотелось рыдать.       — Я хочу побыть один.       Ричард не настаивал. Кивнул, забрал оставшеюся еду, наполнил графин водой и ушел. Кроули ещё с час смотрел в стену. Потом зарыдал. Сердце выворачивалось незнакомым доселе чувством, застревало в глотке, перед глазами все мелькало лицо Азирафеля. Несчастное, отчаянное. Он столько страдал из-за него, столько мучился, не спал почти, пить начал, на таблетках сидел весь месяц. А Кроули просто взял и кинул его.       — Прости-прости.       Кроули не заметил, как шептал это в сумраке комнаты. Шторы были плотные и свет не пропускали вообще.       У Кроули была с собой старая симка, и он мог её подключить, войти онлайн и написать ему, что он в порядке, что скоро будет. Он даже решил, что так и сделает.       Встал на дрожащих ногах, поплелся в ванну и посмотрел на свое лицо. Снова похудел, снова скулы стали острее, глаза опухшие, губы сухие. И шрамы. Так много шрамов на руке. Тату змеи этой. Азирафелем сделанный эскиз. Предложенный, если быть точнее.       Кроули с трудом принял душ, все натыкаясь взглядом на свои шрамы и неосознанно отрицательно закачал головой. Позже. У него есть немного времени подумать.       Он вышел обратно в комнату и открыл шторы. Яркий солнечный свет тут же наполнил комнату. Вид был красивый, на центр города. Было послеобеденное время, улица была полна людей. Росли пальмы, ездили машины. Люди продолжали жить. И он тоже должен был.       Он покопался в пакетах и нашел обычные джинсы и рубашку. Рубашка была как раз, а вот джинсы в заднице большие, но ремень все исправил. Найдя пару кроссовок и носки, Кроули впервые вышел на улицу за прошедшие пять дней.       Он просто погулял по улицам, вспоминая, как несколько месяцев назад его здесь чем-то накачали, как он утром выходил из бутика и говорил с Азирафелем. Воспоминая были колючими и острыми. Он прошлялся так аж до позднего вечера. По возвращении в отель, он осознал, что ему стало чуть-чуть легче. Хотя следующие двое суток он снова не вставал с постели и снова занавешивал шторы, но на этот раз нашел взятые с собой антидепрессанты и пил их.       На седьмой день к нему ближе к вечеру, пришел Ричард. Но вместо разговора он стащил его с кровати, кинул в него джинсы с футболкой и потащил к выходу. Закинул в машину и отвез на пляж. На нем было удивительно пусто, и Кроули подумал, что он либо частный, либо труднодоступный, либо ещё что. Но людей не было. Был только закат, теплый ветер и запах океана. Кроули давно не видел океана не смотря на то, что часто разъезжал по странам.       Ричард усмехнулся, глядя на лицо Кроули, и закурил. На самом Ричарде были черные зауженные официальные штаны и рубашка. На левой руке под ногтями не вымылась полностью кровь. Но Кроули об этом совсем не думал. Океан выглядел так, что Кроули почему-то хотелось жить. Не утопиться в нем, нет.       Огромный, без конца, только гладь воды и невероятно красивый закат. Они прогулялись по берегу, оставив обувь у машины. По коже проходились мурашки, когда холодная вода доставала до пяток, но Кроули нравилось.       — Классная татуировка, — сказал Ричард, все осматривая правую руку.       — На спине ещё есть.       — Покажи.       Кроули без вопросов стащил с себя футболку, поворачиваясь спиной к Ричарду. Поворачиваться спиной к нему почему-то было не страшно. Может, даже верно в чем-то.       — А что за череп?       Кроули даже почти не вздрогнул, когда теплые подушечки пальцев очертили череп на лопатке.       — Он значит депрессию.       Ричард хмыкнул и проскользнул невзначай пальцами по пояснице, но руку убрал. Кроули почти не пробрало от этого движения, но нарочитая в нем нежность что-то и поддела. Кроули велся как последняя тупая малолетка.       — И от нее тебя вылечим.       — Нет, не получится. Я всю жизнь борюсь с ней, и…       — Спорим вылечим?       — Не буду я спорить.       — Что, боишься?       — Ничего я не боюсь.       Ричард в шутку наступал на него, и Кроули пошел в удар. Он в шутку его толкнул, и Ричард, улыбнувшийся, пихнул его в океан. Кроули грохнулся задницей в воду и засмеялся. Вода была холодная, но Кроули нравилось.       — Поплыли кто быстрее? — спросил Кроули, вставая.       — Ты что, с ума сошел? Вода ледяная, градусов восемна… — Ричард прервался, когда Кроули плюхнулся в воду. — Ну ты говнюк!       Ричард быстро стащил с себя рубашку и, помолившись, сам нырнул в воду. Холод, блять, дикий, ну, а что делать? Если за Кроули нужно плыть в холодной воде, то… Ричард понял, что готов был. Что-то было такого в Кроули, что для него хотелось делать все.       Кроули обернулся, гребя руками. Внутри стало жарко от мысли, что Ричард поплыл за ним. Был готов.       На самом деле из-за того, что он почти не ел, сил почти не было, поэтому он даже не удивился, когда Ричард его догнал, схватил за плечо и тоже засмеялся. Кроули брызнул тому в лицо и тоже улыбнулся.       — Я хочу забить себе левую руку.       — Забьем, — кивнул Ричард, смаргивая воду с глаз.       Кроули шморгнул носом и повернулся к горизонту. Солнечный свет отливал медовым, оранжевым, немного красным, окрашивая воду и, казалось, даже их двоих. Кроули подумал о том, что, в общем-то, совсем он ни о чем не жалеет.

***

      — Ладно, Кроули, тебе повезло, даже мотаться в этот раз не придется. Смотри, я тебе скину кое-какие документы, перекинешь их на компьютер этим олухам и все.       Кроули довольно усмехнулся и кивнул. Пару завистливых взглядов прошлись по нему, и Кроули повернулся к Тому (чуваку, с которым они вечно спорили и мерились силами) и показал фак. Тому-то, бедняге, придется в Австралию ехать с его-то арахнофобией. Ричард цыкнул на него и слабо пнул туфлей по щиколотке.       Кроули ущипнул его за запястье и Ричард поморщился.       — Оставьте свои брачные игрища на потом, — пробасил кто-то с другого конца стола, и Кроули не успел ответить — Босс продолжал давать указания и обрисовывать ситуацию.       Через примерно двадцать минут скучающую задницу Кроули отпустили. Выйдя в коридор, где людей было не особо-то и много, но не настолько, чтобы врезаться во всех плечами и нескончаемо бубнить «извините-извините-блять-сколько-можно-дайте-пройти».       — Машину поведу я, — сказал Ричард, пробираясь вперед, незаметно цепляя Кроули за рукав пиджака, чтобы тот не потерялся и не отвлекался на что-то. Кроули, в общем-то, не собирался теряться, но ему нравились такие жесты от Ричарда.       — Ну ладно. Что с тобой?       Ричард раздраженно махнул рукой и пошел вперед. Кроули непонимающе моргнул. Ричард выглядел так, будто у него как минимум кто-то умер. Но сам Кроули знал, что у того просто некому умирать — только если самому Кроули — поэтому у него вообще не оставалось догадок.       Он бездумно поплелся за ним, все-таки врезавшись в кого-то плечом и встав кому-то на обувь, но это уже было не из-за толкучки, а из-за собственной рассеянности. А потом совсем обо всем забыл, когда рука Ричарда спустилась ниже, беря его руку в свою. Кроули, спустя такое время, все ещё велся как тупая малолетка. Он просто привык, что если кто-то и идет в наступление, то он. Он все ещё не мог привыкнуть к мысли о том, что Ричард за него умрет.

***

      В таком ритме жизни Кроули прожил больше месяца: океан, рестораны, новые отели, кинотеатры, бары, алкоголь. Ему даже стало легче. Буквально легче. Было неудобно доставать наркотики, но Ричард помогал какое-то время ему с этим попутно контролируется дозы и частоту употребления. Такой контроль жутко нервировал Кроули, поэтому первая их ссора случилась спустя две недели. Помирились они, впрочем, быстро. На Ричарда нельзя было злиться — напоминал себе Кроули. А ещё он не мог злиться, когда Ричард смотрел ему в глаза или трогал невзначай.       В конце концов, Кроули принял для себя, что останется там. Было тепло, был океан, был Ричард.       Первая встреча с их боссом была неоднозначной. Сначала было явное восхищение подобной персоной, а потом заметное разочарование. Кроули смог его убедить в том, что это временно, ему нужно прийти в норму. Пару сеансов — и всё будет как прежде. Кроули понял, что ему не особо-то и поверили, но к работе допустили. Правда, Кроули сам попросил о том, чтобы начали с чего-то мелкого.       Как только началась работа, Кроули подсел ещё плотнее. С Ричардом тогда они ещё жили раздельно — Кроули снял себе неплохую квартиру с чудесным видом на океан, все чаще думая о том, что её можно было и купить.       На этом и начался новый ад, в которой угодил Энтони Джей Кроули, потащив с собой Ричарда, который просто оказался не в то время не в том месте. Который так не вовремя захотелось лечь ради Кроули костьми.       Ричард сначала просто просил его не употреблять много, потом буквально умолял, а потом пошла череда ссор, крика, расставаний, ссор и драк.       Кроули снова кричал о том, что ему виднее, и если он хочет жить в депрессии и наркотиках, то он и будет в этом жить. Ричард плевал на это все и уходил. А через сутки снова приходил, и снова пытался вытянуть Кроули из этого. Он жалел о том, что вообще решил ему помочь, все чаще думая о том, что Кроули невозможно было помочь.       Кроули орал на него, пользовался манипуляциями, но Ричард терпел это. Он даже драки терпел. Но после того, как у Кроули случился первый психоз, он окончательно опустил руки и сказал, что он больше не собирается ему помогать. Через пару суток Кроули сам к нему приполз, слезно умоляя вернуться и что он все осознал. Ричард хотел послать его на хуй, но услышал его голос и понял, что не может. Он не мог кинуть такого Кроули. Кроули — беспомощного, зарёванного — нуждающегося в помощи надо было спасать.       После того, как тот провел двое суток в галлюцинациях и собственной рвоте, он действительно стал выглядеть чуть более разумно. Встретил его в чистой рубашке с нормальным взглядом. Почти все убрано было, а Кроули все ходил и все просил прощения. Ричард обнял его, простил ему все и сразу и пообещал, что он не уйдет.       — Я же говорил, что помогу, значит помогу, все нормально будет, разберемся, вытащим тебя.       На самом деле, Ричард уже не был уверен в том, что он действительно сможет его вытащить, но он просто не мог себе позволить его оставить. Да и работал Кроули отчего-то так хорошо, что сам Энтони удивился, как у него это так выходило, потому что последние задания на прошлом месте работы были фатально провалены. Хотя он больше все сваливал на то, что ему просто нужен был отдых, плюс задания были довольно легкими. За спиной все шушукались о том, как ему удается не оставлять вообще никаких отпечатков, поэтому его отправляли даже на задания, где требовалась максимальная осторожность, потому что это могли преследовать и поймать на месте.       Ричард устроил скандал с боссом, как узнал, куда его отправляют, потом побежал отговаривать Кроули, но тот сказал, что не собирается никого разочаровывать. Ричард ждал, что его с дня на день повяжут, но нет. На том место только ходили слухи о неком «человеке-призраке». Кроули пожимал плечами и говорил, что он и вправду себя чувствует призраком.       После того психоза, конечно, ничего не наладилось. Кроули ровно месяц ходил к врачу, столько же ничего не употреблял, а потом сорвался. Такие маленькие срывы были на протяжение около семи месяцев. Они орали друг на друга, хватали за руки, Ричард уходил, а утром Кроули молил у него прощения. Ричард уже устал от этого, стал от нескончаемых нервов, от его срывов и истерик, устал от последующих извинений, от его лица на следующее утро, от его глаз — таких наивных и преданных, что у Ричарда даже сердце болело за него.       Вообще-то, сердце у Ричарда за Кроули болеть не переставало в принципе.       Потом пошел особенно длинный срыв, который сопровождался аварией, после которой Кроули чудом колено себе просто вывихнул, а не раздробил в песок. Ричард тогда с ним неделю не разговорил, но потом Кроули пришел с этим своим лицом побитого щенка, всего лишь жертвы обстоятельств, и он снова вернулся к нему. Не мог не вернуться.       Кроули после этого больше трех месяцев ничего не употреблял. Даже ломку пережил каким-то образом, написав в этот день Ричарду, чтобы он не смел к нему приходить в течении недели. Ричард держался пару первых суток, но когда Кроули перестал отвечать на звонки и смс-ки не смог удержаться. Приехал и помогал как мог. В основном морально, терпел его срывы и помогал не выбежать на улицу, требуя дозы.       Ричард чуть ли не рыдал, видя, как того всего вело, как его кидало в жар, в судороги, как он срывался, орал, кричал, проклинал всех: своего отца, Азирафеля, Босса, своего отчима, самого себя и, в конце концов, Ричарда. Орал за то, что не дал ему сдохнуть, что он должен был сдохнуть.       Но ломку они каким-то образом пережили. И это был первый и последний раз, когда Кроули решил пережить ломку сам, а не в стационаре. После нее он еще две недели ходил, орал на всех, сметал задания и отличался там такой бешеной жестокостью, что Ричарду не по себе было. Он старался ходить с ним, чтобы следить, и он все это видел, и каждый раз он не верил, что это был его Кроули. Он впадал в ярость, крошил кости, вырывал зубы и язык, протыкал глаза, избивал ногами до получаса, приводил в сознание и снова избивал.       А потом, когда они ехали назад, все время рыдал на заднем сиденье. Иногда снова накидывался на Ричарда, спрашивал, почему не дал ему сдохнуть. Ричард один раз выплюнул ему прямо в лицо грубое и быстрое: «потому что я люблю тебя, дебил». Кроули моментально заткнулся, рассмеялся и не разговаривал с ним до следующего утра.       После этой ломки он ещё пять месяцев ни на чем не сидел, ходил к врачу и снова становился нормальным. Они не ссорились, не ругались, у Кроули почти полностью ушли симптомы депрессии. Он наконец забил себе полностью вторую руку и перешел на ноги. Он буквально ночевал в тату-салоне, и Ричард говорил, что нельзя столько лежать под иглой. Кроули хмыкнул.       А потом Ричард понял, что он делал это специально. Кроули хотел, чтобы ему делали больно, поэтому он не выходил из тату-салона и все забивал каждый свой шрам. И Ричард знал — он потом начнет забивать и чистую кожу.       Правда, до этого не дошло. У Кроули срыв случился быстрее, чем он успел даже забить все оставшиеся шрамы.       Он пропал на две недели и Ричард сходил с ума. Проверял все больницы, мониторил новости, толком не спал и прочно подсел на сильнодействующие успокоительные. Боялся, что у того снова начнется психоз и что он вообще умрет. Впрочем, умереть он пытался уже когда его нашел Ричард и закрыл дома. Когда он вызывал врача, чтобы отвезти его в стационар, Кроули попытался порезать себе вены в ванной.       Вот тогда Ричард и сорвался. Это была не драка. Это было простое избиение. Кроули даже не сопротивлялся. А Ричард ощущал, как у него от злобы все сводит, как дышать трудно, как перед глазами мутнеет.       Он все орал о том, что он, сука, старается для него, терпит это все, помогает, и вот, блять, его благодарность — лезвие в вены? Вот, сука, так ты меня благодаришь?       В общем-то, бригада забирала что-то отчасти напоминающее человека в крови и почти без сознания, и связали Ричарда, вкалывая успокоительное. На утро, когда он это осознал, тут же рванул в стационар. К Кроули его не пустили.       Он пришел через неделю и ничем хорошим это не кончилось. Кроули ломало, и едва завидя лицо Ричарда, он начал орать что-то про то, почему он его не добил, ведь надо было, надо было, сука, чтоб он сдох. Спрашивал что-то про то, что неужели он и для него тоже кусок мяса для того, чтобы бить и иногда трахать? Ричард только разозлился, послал его на хуй и быстро ушел, пока снова не набил ему его едва зажившую наглую морду.       Через два дня Кроули ему позвонил и умолял прийти. Рыдал, говорил, что не знал, что говорил. Ричард в этот раз не повелся. Сказал, чтобы он так с врачами выебывался и скинул. И всю ночь себя корил за это. Что он оставил Кроули в таком состоянии, заставлял страдать, заставил вспоминать те его дни, когда его только и делали, что насиловали и избивали. Что он сделал с ним то же самое.       Он хотел прийти к нему утром, но его вызвали по работе и он уехал на неделю. По приезде он первым делом заметил количество пропущенных от Кроули и со всех ног побежал к нему в больницу. По его расчетам, самый агрессивный период должен был уже спасть на нет, но он решил, что даже если тот снова будет его проклинать, то он все равно его обнимет и не отпустит.       Кроули, впрочем, не орал. Кинулся к нему — ещё сильнее похудевший, испуганный и бледный — и все извинялся, и говорил, что не знал, что делал. Ричард сам чуть не зарыдал, и все не отпускал его, гладил по исхудавшей спине и обещал себе, что больше никогда ничего с ним не сделает. Кроули и так всю жизнь страдал, а тут ещё и он со своей агрессией. Да, может Кроули не самый лучший персонаж в его жизни, может, тот ещё мудак и скотина, но он же не специально! Кто под наркотиками и срывом вообще адекватен? А во время ломки? Да тем более после того, что он с ним вообще сделал? Чудом только он на него не злился.       После этого случая Кроули установил рекорд — год. Он отошел от депрессии, прошла полностью паранойя и панические атаки. На работе стал более лаконичным, даже вернулся постепенно к работе с компьютерами. Тут уже все подметили то, что он, наконец, смог оправдать свое звания гения. Кроули сидел над этими ночами и днями. Работал постоянно, ел только тогда, когда ему напоминал Ричард, а если того не было пару дней по работе, то и вовсе не ел. Худющий весь был, сонный, но не злился вообще.       Ричард в конце концов стал снова понимать. Кроули никому ничего не доказывал. Он снова наказывал самого себя за срыв.       Ричард тогда ночами на пролет его убеждал, что он не должен этого делать всё в прошлом, сейчас всё хорошо. Кроули не верил, нес какой-то бред про то, что он не достоин ни спокойствия, ни Ричарда, и ещё какую-то чушь про то, что никто с ним ничего никогда не сможет сделать хуже, чем то, что он делает сам с собой. А ему должно быть больно, плохо и страшно.       Ричард снова затаскал его по психологам и психотерапевтам.       Кроули действительно снизил уровень работы. Спал ночами, начинал нормальность есть, иногда фильмы смотрел. А потом во время секса попросил его выпороть ремнем. И сказал так просто: «только не пряжкой». Ричард вообще опешил. Нет, ну, сказала бы это ему какая-нибудь девушка со здоровой психикой, но это говорил Кроули. И он это говорил не потому, что его это возбуждало, а потому что он хотел, чтобы ему делали больно.       Ричард отказался. Кроули тяжело выдохнул, выкарабкался из-под него, посмотрел в глаза и сказал:       — Сделай это лучше добровольно и в сознании. Не сделаешь так, я снова тебя доведу так, как это было в прошлый раз. Специально это сделаю. Я тогда это специально сделал, и сейчас сделаю. Мне не сложно, я найду способ.       Ричарда передернуло от воспоминаний об избитом в кашу Кроули. Он бы мог ему не поверить, но он знал, что Кроули это сделает. Специально сядет снова на наркотики.       — Неужели нет другого способа держать тебя в узде? Не знаю, отдыхать ездить, в шутеры играть?       — Не-а. Я только так пойму. Да давай, чего ты ссышь? Это ж ремень, не розги и не кнут.       Ричарду выбора просто не оставили, но не сказать, что у него было от этого жесткое отторжение. Ведь Кроули сам просит, сам хочет. Да и, в конце концов, Ричард так остоебался за прошедшие почти три года. От вечных его истерик, от драк, от ссор, от криков. От того, сколько раз он его проклинал, сколько раз говорил, что ненавидел, посылал на хуй. От слез его устал, от извинений.       Ричард вспомнил это и понял, что обида в нем до сих пор была. На Кроули. За его поведение, за срывы.       Кроули усмехнулся так, как мог только он и снова перевернулся на живот. Ричард поцеловал затылок, провел ладонями по зататуированной спине и замахнулся ремнем. Он не занимался подобным раньше, но он знал, когда от ударов могут остаться шрамы или какая их сила может подпортить рисунок на его коже, и Ричард никогда не переходил эту грань. Всегда было по-разному: иногда до слез, до просьб остановится, иногда до того момента, пока Ричард просто понимал, что не мог терпеть, отбрасывал ремень, вскидывал узкие бедра и входил одним грубым толчком. Правда, Кроули после такой прелюдии или кончал за минуту, или вообще в бессознательном состоянии валялся. В такие моменты Ричард ощущал себя последним животным, но Кроули всегда благодарил его за это, так что он все время приходил в себя.       Правда, и это не помогло. Кроули снова сорвался.       Две недели. Две недели, попытка самоубийства и снова тот же самый сценарий. На этот раз Ричарда оттащили раньше, и сам он не приходил к Кроули первую неделю.       Всю неделею он ненавидел себя, ненавидел Кроули, и тот тупой день в Лондоне ненавидел. Он ощущал, что его тошнит от этого: от себя, от Кроули, от насилия, от наркотиков.       К Кроули он тогда так и не пришел, не смотря на звонки и смс. Собрал вещи и решил, что больше к нему не вернется никогда. Хватило с него. Вечные ссоры, вечные крики. То ремнем его пизди, то избивай перед стационаром до кровавых соплей, то слушай его проклятья, то обнимай и прощай. Он устал от этого круга, не мог терпеть. Он любил Кроули, но ещё больше ненавидел.       Кроули вернулся из реабилитационного центра и больше ему не звонил. Они почти не пересекались по работе, и Ричард был этому рад, потому что от одного взгляда на него его снова всего полоскало. Он винил себя за то, что оставил Кроули одного в том центре. К нему больше никто не приходил, никто не поддерживал. У Кроули никого не было кроме него. Совсем.       Ричарду неделями снились кошмары того, что раньше пережил Кроули и что он переживал сейчас. Ричард просыпался и хотел придушить себя за то, что вытащил его оттуда, пообещал помочь, а сам свалил из-за того, что просто сдался.       А потом Кроули сам к нему пришел. И Ричард знал эту схему. Кинутся к нему, зарыдать и сказать, как скучал, как ему плохо и все такое. Ричарда знал, что Кроули не плакал от боли. Он делал это специально. Он всегда это делал специально, но Ричард все равно велся. И в тот раз тоже повелся. Сжал его в объятьях, закрыл дверь, сполз по стене и слушал неразборчивый бред, который ему шептал Кроули в уже мокрое плечо.       Ричард любил его, блять, так сильно любил, что готов был терпеть даже это. Даже то, что Кроули его совсем не любил, даже то, что просто пользовался, то, что нажимал на болевые точки, заставляя страдать и заставлял прощать.       Кроули сказал, что снова записался к врачу, ходит на какие-то там курсы для наркоманов в завязке и ещё что-то там, что Ричард уже не слышал.       С этого раза Кроули больше ни разу не срывался, и Ричард решил, что это что-то значило. Может, его слова, что «это я для тебя, только для тебя» и правду имели смысл. Может, он действительно завязал ради него, а Ричард просто дебил и вместо того, чтобы помогать ему с этим нормально, он сам психовал.       Но, конечно, проблема была не только в наркотиках. И не в том, что он все-таки слез с этой дряни. Проблема была в том, что они уже пережили. Во всех ссорах и словах. А ещё в том, что Кроули никогда не снимал того обручального кольца, которое ему подарил Азирафель. И то, что во время ссор он постоянно его упоминал, говорил, что тот никогда бы не стал себя вести как засранец, смог бы ему помочь словами, а не силой и все такое.       Ричард думал о том, как часто Кроули вспоминал его вне ссор? Ричарду казалось, что очень часто.       Ричард понимал одну маленькую вещь. Несколько слов. Такая маленькая тайна, хранящая в себе трагедию. Ричард не сможет уйти от Кроули. Потому что он всегда будет к нему возвращаться. Постоянно. Будет вестись на его манипуляции, уловки и истерики. Это все будет бесконечно.       Тогда, в Лондоне, Ричард не знал, что Кроули — это его билет в ад. Он сам его притащил сюда, сам дал воздух, сам дал жизнь.       Это он позволил Кроули разжиться здесь, влюбить в себя их босса, заслужить авторитет и уважение. Это Ричард позволил Кроули стать их личной Американской Трагедией.       Кроули, наверное, тоже в тот момент, когда они плавали в океане и смотрели на закат, думал о том, что вот она. Новая жизнь. Но на самом деле этой был новый ад. И его устроил Кроули. Потому что куда бы он не пошел, где бы не обосновался — там всегда поднимается из самых глубин самый настоящий ад.       Потому что Кроули ни демон, ни черт. Это все лишь посредники. Кроули был Дьяволом, и ад — это скоплении тьмы, ужаса и боли — это его дом, его родина, это то, что он таскал повсюду с собой. Это его суть и истина.       Американская трагедия.       Добро пожаловать в ад, мудила — вот что светилось у Кроули все время в глазах. Вот о чем он говорил всегда на самом деле.

***

      — Так что ты читал? — Кроули пялился в окно, все ещё не теряя надежд узнать, что с Ричардом. В последний раз он был таким после очередного срыва. Но сейчас Кроули, вроде, покончил с этим всегда. Три года он не употреблял, ушла депрессия, и он снова стал лучшим из лучших. Его снова любят, снова уважают, снова считают лучшим. Потому что он действительно работал так.       — Библию.       — Что? — Кроули вскинул бровь, скривившись.       — Твою библию.       — А.       Кроули понимающе кивнул, а потом его лицо вытянулось.       — Так её что, все-таки опубликовали? я не думал, что Азирафель это выпустит в печать… — себе под нос сказал Кроули, но недостаточно тихо, и от этого тупого имени в Ричарде все противно сжалось, но он старался не подать вида. — И как тебе?       — Вранья много. Слез он не любит. Жалко ему кого-то было. И как, сильно тебе жаль было?       — Ой, да что ты придираешься. Да, много вранья, ну а что? Не мог же я писать: мне вот тут было насрать, но я пошел утешать свою девушку, чтобы задеть Азирафеля и посмотреть на его реакцию? Я не хотел казаться мудаком. Тем более зная, что это прочитает Азирафель.       В этом и была суть этого всего. Суть Кроули. Выставить виноватых всех, кроме себя. Посмотрите — писал он — мне так плохо, я так страдаю. Посмотрите — рыдал он, — я так вас всех любил, мне так жаль.       Да нихрена ему никогда не было жаль. Не было чувств. Были манипуляции, ложь и боль. И вот что он оставил от себя — целый монумент их вины. Оставил свою боль от всех его болезней, от ужаса и от страха. И их вину.       С Ричардом такое, конечно бы, не прокатило. Он умный до чертиков, но Кроули и не нужно устраивать таких фокусов. Ричард согласен на это: на манипуляции и ложь. Он все знал, и все ещё был здесь.       Кроули недовольно нахмурился, едва не рыкнув. Он мог просить о том, чтобы его хорошо выпороили или трахнули силой, но вот в чем была проблема. Ричард знал, что он — животное. Дикое, злое, обиженное. Депрессия никуда не ушла полностью, она уже въелась в его подкорку мозга. Он будет таким всегда.       Кроули издевался над всеми. Над своими жертвами — физически. Над Ричардом — морально. Кроули был психопатом, он всех ненавидел, всех хотел накормить болью.       Кроули это тот случай, когда его сексуальные предпочтения вообще ни о чем не говорят. На самом деле Кроули был злым, диким и очень жестоким. И никогда никого не жалел.       — А как ты последнюю сцену писал? Ты же… ну…       — Ты про моего отца?       — Ага.       — Просто фантазия, — он хмыкнул и пожал плечами. — На самом деле он испугался меня, стал заикаться и потерял сознание. Я привел его в себя и просто все сжег. Меня самого трясло как черт знает кого. Особо распинаться времени не было. Хотя, согласись, вспышка агрессия была похожа на меня?       — Настолько, что я подумал, что ты умеешь будущее предсказывать, — без капли иронии сказал Ричард. — Долго же ты со своим Азирафелем таскался…       Кроули вскинул брови.       Ах, вот он что.       Кроули знал, что одно имя «Азирафель» способно ввести Ричарда в апатию и долгое самокопание, а ещё возможные обиды, которые он тщательно скрывал.       Вообще писать это все попросила Анафема. Описывать свои дни, чтобы высказать те слова, что он не смог. Кроули считал это неплохой идеей, потому что это действительно помогало ему расслабиться и он мог сказать то, что не успел.       И, в конце концов, он решил, оставить всё это Азирафелю на память о себе. На самом деле он просто наделся, что если он прочитает все это, то сможет понять его. Сможет простить. Кроули был психопатом, но так же он был психопатом с привязанностью. Тогда к Азирафелю, сейчас — к Ричарду. Ему просто надо что-то жрать. Просить прощения у психопатов в крови. Чтобы было куда вернуться при случае. Он просто сделал себе запасной выход, всего-то.       — Долго. Но все в прошлом. Я не жалею о том, к чему пришел. Знаешь, как я изначально хотел её назвать?       — Как? — Ричард удивился про себя тому, что Кроули поменял тему. Обычно он не упускал возможности поковыряться в сердце Ричарда, но тут, видимо, он сам очень гордился своим остаточным следом.       — Алкоголизм, аутоагрессия и суицид. Но это спойлер.       — Сколько можно шутить про суицид?       — Ну так в конце книги я же реально типа умер, — он показал пальцами кавычки. — Хочу на пляж сегодня. Съездим?       — Давай. Как там твое задание, справишься?       — Ты что, издеваешься? Легче легкого. И никуда ехать не надо.       — Перекусить хочешь?       — Я не голодный, но бургер бы сожрал.       — Двойной с беконом?       — Я бы тройной взял.       — Хорошо, попрошу с тройным, — кивнул Ричард.       После того, как Кроули слез с наркотиков первые несколько месяцев он вообще жрал как не в себя. Набрал прилично, но когда стал приходить в себя так же быстро скинул. Но сейчас он был заметно больше того, что Ричард забирал из Лондона. Да и выглядел тот намного живее. В весе набрал, теперь мышц было много — красивых, твердых, и тату на них смотрелись так, что Ричард ему вообще все их ссоры прощал, и даже то, что Кроули до сих пор выводит его на эмоции, на боль. Что Кроули его боль жрет. Глаза, сокрытые очками, уже были многим живее, злее, агрессивнее — как у дикого животного. Цвет кожи заимел оливковый подтон из-за вечного солнца в Лос-Анджелесе. В общем-то, Кроули стал выглядеть просто хорошо. Будто никогда и не сидел на наркотиках.       Ричард встал в очередь из машин у авто-обслуживания. Кроули рылся в телефоне с абсолютно скучающим выражением лица. Ричард часто думал о том, откуда в нем столько ублюдочности, а потом понимал, что, в общем-то, из жизни. Отец, приют, наркотики. Кроули часто в своих истериках говорил, что себя он тоже ненавидит за то, что так и не смог перебороть это все.              Было, конечно, одно но. Как бы сильно он не ненавидел себя, окружающих он всегда ненавидел больше.       Ричард уже не вспомнил бы, сколько раз он слал его на хуй, орал, какой он мудак, тварь последняя и что он его ненавидит. Прогонял, говорил, что нахуй он ему не нужен и все такое. А потом молил о возвращении. Приходил с мокрыми глазами и грустными речами.       Ричард тогда вообще не понимал. Сутками ранее перед ним стоял взрослый озлобленный мужик. Очень бешеный, прямо вот сумасшедший. Сильный и жестокий. А потом приходит с мокрым лицом, и ты не видишь этого мужчину. Видишь только жертву обстоятельств, которой когда-то обещал помочь, а сам кинул его во время очередной ссоры.       Ричард всегда поражался тому, как Кроули переобувался. Один момент — и он уже не жестокий убийца, не хитрый ублюдок, он — несчастная жертва, которой нужна помощь, и ты — единственный, кто может ему её дать. Кроули был психопатом. Всегда. И он действительно умело с этим работал. Поэтому Ричард не смог бы от него уйти.       — Эй!       Кто-то постучал в окно по правую руку, и Ричард повернулся. Кроули приспустил очки и глянул на их сослуживца. Он открыл окно и спросил:       — Чего тебе?       — Бля, Кроули, выручай…       Ричард устало выдохнул и закатил глаза. Кроули знали как человека, который любил работать, знал и умел, как это правильно делать. Он не брезговал буквально никакой работой, поэтому многие без зазрения совести просили о его помощи — не за бесплатно конечно. А Кроули и рад только.       — Слушай, у меня жена беременна, а мне тут этот всратый Колорадо всучили. Денвер. Давай поменяемся, а? Моей рожать скоро, не хочу в отъездах быть.       Ричард смотрел на Кроули краем глаза, и тот лишь кивнул.       — Спасибо, дружище! — он с максимально довольным лицом смог как-то выудить руку Кроули, пожать её и улыбнуться. — Скину тебе вечером все.       — Ага, давай.       Протянулась пауза. Ричард сдвинулся вперед, когда одна машина выехала из очереди.       — Денвер?       — Ага. Да я быстро. Где им нужен месяц, мне нужна неделя.       — Ты даже не спросил, что там за задание.       — Сомневаюсь, что что-то мега-сложное. Такое сразу мне дают, — Кроули усмехнулся и полез в бардачок, доставая жвачку. Ричард тяжело выдохнул.       По приезде в квартиру Ричард по-прежнему был настороженным, злым каким-то поникшим. Кроули его таким не любил. Нет, ну, это, конечно, смотря как глянуть. Он не любил, когда он такой не из-за него. Сам Кроули мастерски доводил его до любого психического состояния и каждым наслаждался, как мог. И ссорами, и истериками, и разлуками, и примирениями, да чем угодно. Но напряженный Ричард не по его вине Кроули не нравился.       Кроули вышел из душа в одних боксерах, намокших в нескольких местах. Он прошлепал на кухню и оперся о тумбу, сложив руки на груди.       — Ну и что с лицом? Умер кто-то?       Ричард скептически его оглядел. Вообще-то, когда Кроули стоял в одном белье и татуировках, Ричарду вообще не очень-то и думалось о том, кто там умер и умер ли вообще. Это раньше Кроули просто набором костей был, а сейчас мышцы красивые, рельеф есть, поджарый весь, татуировки эти классные. Кроули выглядел элементарно хорошо, и Ричард все никак не мог понять, как ему с него слезть. А потом, конечно, осознавал одну вещь. Не слезет. Даже если этого захочет сам Кроули. Поздно.       — Нормально всё. Нет настроения. Ещё и книга это твоя дрянная, — последнее предложение Ричард процедил сквозь зубы, случайно перелив сливок в свой кофе. Тяжело выдохнул, закрыл глаза и замер на секунду. Выдохнул. Он пытался не разозлиться, не выйти на эмоции. Кроули наблюдал это миллион раз уже, но если дело касалось его, то сдержать эмоции у него никогда не выходило. Потому что этого не хотел Кроули.       — А, вот оно что. Сам знаешь — там очень много вранья.       — Я просто думал о том, что ты всегда был таким. Манипулятивным, лживым, ничего не чувствующим ублюдком. Блять, ты даже совсем Босса довести умудрился! Босса! Своего! Мне теперь немного страшно.       — Брось, — Кроули махнул рукой. — Мои срывы и ломки были страшнее того, что я там вытворял. Там я просто сидел на наркоте и депрессии. Просто очень долго, и это все становилось хуже и хуже. Ты это уже тоже, кстати, видел. Поверь, они и половины не видели того, что видел ты. И вон, видишь, живой.       — Ага, только ненавижу тебя больше, чем люблю.       — Я не держу.       Вранье.       Держит. Сука, ещё как держит.       — Рич, успокойся. Всё в прошлом. Мне здесь многим лучше, чем там. Уже год ни депрессии, ни панических атак, ни галлюцинаций.       — Ты просто слез с наркотиков.       — Ага. Если бы не ты — не смог. Я так благодарен был тебе, когда ты меня избил до синих губ. Я же тебе говорил: я знаю только язык боли. Только так я понимаю, что да, надо меняться, надо пытаться, а все до этого — детский лепет. А когда ты не пришел ко мне в мой последний срыв. Я так испугался, о, милый, вот это было самым лучшим, что ты смог сделать. Показать мне, что ты мог уйти. Я тогда думал, что лучше всю жизнь в ломке проведу, чем ты уйдешь. Поэтому это было последнее и самое необходимое, что мне помогло.       Кроули подошел со спины, уткнувшись подбородком в теплое плечо. Ричард был выше его на голову.       Кроули сказал в его затылок, обнимая сильнее:       — Ты мне нужен, милый, нужен, как воздух.       Вранье. Самое сладкое вранье в его жизни.       Блять. Ричард любил его. Больше жизни.       — Ну что, на пляж?       — Ага, пошли.       Ричард поцеловал его в голое плечо, и Кроули улыбнулся ему. Иногда он улыбался так, будто бы был человеком. Но он действительно был хуже.

***

      В Денвере работа была пыльной и кропотливой. Даже никаких убийств! Отсутствие убийств особенно расстраивало Кроули. Конечно, период того, когда он всю злость срывал на заказных давно прошел вместе с ломками, срывами и отходниками, но все-таки. Кроули любил убивать.       Он медленно, едва не по стенке шел в душном помещении. Пол был грязный, пахло потом и спертым воздухом. Никаких лишних убийств — сказали ему. На практике у Кроули вообще не было такого понятия как «лишние» убийства. Всё нужное! Но сейчас он хотел просто со всем быстро разобраться и чтобы уборки было поменьше.       Ему просто нужны реквизиты для банковских счетов. Обнулить это и забрать с собой.       Шорох. Шум шагов. Напряженные мышцы даже на скулах. Кроули сделал разворот в нужное место, направил пистолет и так и замер. С напряженными мышцами и натянутыми нервами и пистолетом на вытянутых руках.       — Гавриил?       — Кроули?       Пауза. Кроули точно помнил, что это был Денвер, не Лондон, но вот Гавриил — прямо перед ним и целиться ему пушкой меж глаз. Так же, как это делал сейчас Кроули. Он медленно моргнул.       — Что ты здесь забыл?       — Работу.       — В Денвере? — у Кроули брови подскочили к лини роста волос. Он уже позабыл о тишине, поэтому не стеснялся ни эмоций, ни слов. — Сумму делим пополам, ладно?       — Ага.       Они расслабились и отпустили пистолеты. Кроули пялился на Гавриила и понял, что все это — не к добру. Но застрелить его было не вариант.       Тем же вечером они встретились на террасе одного милого, хоть и не самого чистого кафе. У Кроули пронесся перед глазами флешбек того, как он сидел когда-то перебинтованным и впервые узнал, кто такой Джеб. Их разговор. Свои чувства. Авария. Босс.       Проблема Америки была в том, что тут не было того духа, что был там. Вечное напряжение, опасность, недоверие. Кроули постоянно был на адреналине, и это, что держало его в форме. А тут? Тут так спокойно и нормально, что аж тошно. Поэтому он и выводил как есть Ричарда чуть ли не каждый божий день. Кроули больше нечем было наслаждаться. Однотипные задания уже так не радовали, от наркотиков и то тошнить стало. Он подумал, что если бросит их, то всё станет нормально.       Ага. Стало.       Теперь все еще более скучно. Но возвращаться к ним он не особо хотел, потому что в один из срывов он слил бешеную сумму денег, разбил свою машину и машину Ричарда, чуть не позвонил Азирафелю (свою старую сим-карту он мало того, что не выкинул, так ещё и пополнял каждый месяц, чтобы она была активной). Плюсом при одном «исправительном» сеансе от Ричарда он ему сломал ребро, и потом было больно дышать. Ричарда он, конечно, не винил. На самом деле, винил он всех только во время срывов и ломок. Уж тогда он самой чистой ненавистью ненавидел и Азирафеля, и Босса, и Ричарда, и себя.       Но потом это всё проходило.       На самом деле все было тривиально: Кроули просто надоело. Он устал.       А теперь у него были только эти тупые убийства, жесткий секс и порка с Ричардом, и ссоры периодами, которые он сам устраивал, потому что он стало не просто скучно. Стало невыносимо.       — О тебе говорили долго, что ты мертв, — Гавриил стучал пальцем по столу и смотрел на Кроули с легким прищуром. С интересом. Осматривал. Гавриилу почти шестьдесят было, и это было заметно. Морщины, синяки, взгляд. Проседь на висках и в бороде, что он отрастил. Он выглядел все равно моложе своих лет, но эта остоебавшая за такие годы усталость уже не просто просвечивалась, она просто вросла в Гавриила.       — А сейчас?       — Многие так и думают. Но кто работает с этим уже догадались. Тебя стали называть по-другому, но слухи вокруг тебя не поменялись. Неплохо выглядишь, кстати. Лучше, чем был.       — Да я с наркотиков слез. Давно ты догадался, что я жив?       — Поздравляю, — одобрительно хмыкнул Гавриил, и по его лицу Кроули понял, что он действительно поражен подобным. Честно говоря, скажи кто Кроули лет десять назад, что он с них слезет, и он бы не просто рассмеялся. Он бы отказался в это верить. — Давно. Через год буквально. Поползло что-то такое. О неком очень снорованном человеке. И жестоком. Ты, кажется, ещё сильнее ожесточился?       — Пришлось. Долгая история. Тоже из-за наркотиков. Ну, ты знаешь: ломка, срывы.       Гавриил поморщился. Кроули так и не понял, от какого именно слова. Оба понятия были не самыми приятными в биографии Кроули. И в биографии Гавриила, наверняка, тоже.       — Сам выбрался?       — Не, человек один помог. Без него бы не получилось. Никто другой не смог все делать так, как он. Он винит себя, конечно, во всех этих ссорах, хоть и догадывается, что я специально его провоцировал, но все равно винит. Ну пускай, мне же лучше, — пожал плечами Кроули, снимая с себя пиджак. Вечера были теплые, и ему нравилось хотя бы под вечер снимать с себя это все и расслабиться. Желательно под боком у Ричарда, но он там — в Лос-Анджелесе.       Какое-то время они молчали, и Гавриил все смотрел на него. С улыбкой с прищуром, как на своего сына, которым гордился. Кроули понимал, что он был одним из немногих, кто верил ему. Верил в него. Один из тех, благодаря которым Кроули смог выбраться, начать новую жизнь. Стать тем, кто он есть сейчас.       Гавриил, на самом деле, сделал для него чертовски много одной своей верой. Хоть и сам, наверное, не догадывался о масштабах.       — Не думаешь вернуться?       — Нет. Спустя такое время, я думаю, что всё сделал правильно. Они не оставили мне выбора. С Азирафелем я не смог бы слезть с наркотиков. Он не тот человек, что прибегал к таким методам.       — Избивали?       — Избивали, — согласно кивнул Кроули. — Я бы по-другому не понял. И надо не просто раз в год, а вечно держать в таком состоянии. Это я понял уже давно, когда оказался в одной неприятной ситуации. Вот там я просто обещал всем про себя, что как выйду оттуда — слезу с наркотиков, убивать перестану, бла-бла. А когда вышел оттуда и сразу же упал в кучу заботы от от всех подряд, понял, что мне и так нормально. А тут… Ричард мне напоминал, что сорвусь — снова все повторится. Или он вообще уйдет. Не ушел, конечно, но меня во время ломок его отсутствие пугало. Вот и… — Кроули почесал затылок, пожав плечами. — В общем, я не жалею.       Гавриил снова улыбнулся, понимающе кивнул. Он не кривил лицо от подобных методов, да и сам, скорее всего, понимал, что сможет слезть только такими же методами. Других подобные им люди никогда не знали и не узнают.       — Азирафель тоже кольцо не снимает.       Гавриил кивнул в сторону правой руки Кроули. Энтони ощутил, как внутри что-то неприятно съежилось и обросло колючками от упоминания его имени. Кроули не любил его, конечно же, но было что-то, что по-прежнему держало его рядом с ним. Мыслями и воспоминаниями. Держала боль от предательства. Азирафель тот, кто смог дать ему не просто самую большую боль, вместе с ней он дал ему унижение, слабость и отчаяние. Это было что-то хуже боли.       — Как он вообще? Нормально? — тише нужного спросил Кроули. Так, будто он боялся это говорить, будто за такой вопрос ему отрежут язык. На самом же деле все было многим хуже. От этого вопроса внутри всё сворачивалось и было очень-очень больно. Азирафель. А-зи-ра-фель. Сколько же бессонных ночей Кроули провел вспоминая его, рыдая и то моля о прощении, то проклиная его. В одну из таких его даже спалил Ричард, сделал вид, что ничего не заметил, а потом бухал неделю. Кроули был доволен своей работой, но внутри все по-прежнему болело.       Кроули Ричарда не любил, но испытывал свои, свойственные психопатам чувства — очень прочные, въедливые, сильные. Нужду. Поэтому Ричарда он не отпустит. Никогда.       — Не нормально, — покачал головой Гавриил. — Первый месяц пил жутко. Похорон у тебя, кстати не было, как ты и просил. Он все книгу эту твою читал, и все рыдал, и все пил. Потом на антидепрессантах сидел, ещё какой-то дряни… Не помню. В общем, его чуть не убрали с места работы. Чудом я смог обо всем договориться, да и Рафаэль помог. Не хватало ещё, чтобы ценного сотрудника убрали из-за того, что какой-то наркоман самоубился. Но он год, наверное, себя как тень вел. Приходил и уходил. Приходил и уходил. И ничего. Как тень.       Кроули поджал губы и отвернулся.       Он ощутил странное, противоречивое чувство. С одной стороны он больше всего хотел накормить Азирафеля тем, чего сам нажрался с его подачек. Но с другой… с другой ему все это казалось недостаточным. Кроме того, что-то все ещё было к нему. Что-то кроме боли, ненависти и желанию к отмщению. Это были слишком долгие отношения, и итог всего этого до сих пор болел ему.       — Я до сих пор по его лицу вижу, что он тоскует. Да и не верит, что ты умер. Мы с ними пили как-то, и он сказал, что, мол, ты не мог самоубиться. Типа да, ты пытался много раз, но в этом и была суть: ты пытался, но не умирал.       — Хорошо меня знает, а? — Кроули усмехнулся. В этом действительно была сама суть. Умирать, но оставаться живым. Это уже даже Ричард выучил за бесконечные попытки Кроули, которые ему приходилось видеть и от которых он его откачивал.       — Не говорить ему?       — Нет, не надо. Я все сделал правильно. Так что пусть живет своей жизнью, я — своей. Я не считаю, что сделал что-то ужасное.       — Как знаешь, — Гавриил откинулся на спину кресла, смотря на оживленный город. — Я тоже считаю, что ты все сделал правильно. Более того: ты превзошел мои ожидания. Когда я приходил к тебе в больницу, я… испугался. Подумал, что все. Ты не встанешь. Не сможешь. У тебя взгляд пустой был, голос пустой. Как овощ.       — Но ты… ты сказал...       — Потому что я верил в тебя, да. Я хотел верить. Я наблюдал за тобой достаточно, и я не хотел думать, что ты выйдешь вот так просто из этой игры. Но ты обошел их всех. Я горжусь тобой.       Кроули усмехнулся и достал сигарету, тоже откидываясь на спинку. Рядом щелкнула зажигала, и Гавриил протянул ему горящий огонек. Кроули наклонился и прикурил, благодарно кивнув.       Некоторые вещи остались неизменными.       Если Кроули достанет сигарету, Гавриил протянет ему огонь. Потому что они с Рафаэлем были теми, кто дали ему огонь, чтобы пройти дальше в момент, когда не было ничего, кроме тьмы.       Гавриил улыбался своим мыслям. Мыслям о Кроули.       Они оба это знали. Потому что они пользовались своим правом на жестокость.       Потому что Гавриил дал огонь монстру. Потому что монстр никогда не был ни к кому милостив на самом деле.

***

      Когда Кроули вернулся из Колорадо, Ричард снова понял, почему он не сможет его оставить никогда. Он вернулся просто никаким. Выпотрошенным, потухшим, будто не живым.       Ричард просто обнял его, и тот повис в его руках, ухватившись за плечи. На вопрос «что случилось?» Кроули промычал что-то неясное и вцепился в него ещё сильнее. Обычно таким он был после их ссор, после ломок, и это пугало Ричарда ещё сильнее. Кроули снова был просто жертвой обстоятельств. Несчастным, покореженным, просящим простой защиты. Ричард давал её столько, сколько мог.       — Ты же не будешь… употреблять?       — Если бы я хотел употреблять, то ширнулся бы еще там, приехал сюда никаким, получил от тебя заслуженно по почкам и снова поехал бы в стационар. Ты знаешь это. Просто помолчи.       Ричард кивнул, радуясь хотя бы за то, что Кроули, вроде, не собирался срываться, и ещё сильнее сжал того в своих руках. Они простояли так больше часа. Потом Кроули пошел в ванную, умылся и сказал, что хочет побыть один. Ричард не требовал объяснений. Он знал, что из-за прошлого Кроули могло всплыть что угодно и как угодно. Но тот хотя бы держался.       Кроули пошел на балкон, достал бутылку виски и свою старую симку. Дрожащими руками он засунул её в свой телефон, и когда экран включился и засветилось кучей сообщений и вызовами, Кроули постарался держать себя в руках. Но сердце болезненно сжалось и он упал лицом в свои ладони, заскулив. Потом сделал несколько больших глотков виски, кивнул сам себе и полез в сообщения.       Он читал. Читал каждое сообщение, ничего не пропуская. Как самую трагичную и болезненную для него книгу, пока его сердце разрывалось от боли. Конечно же, к Ричарду у него были свои психопатичные чувства, но к Азирафелю у него было что-то тоже. До сих пор.       Азирафель писал просьбы вернуться, что он не верит, что он будет его ждать. Писал, что купил ему на Рождество змею, и она до сих пор с ним, что он её любит, но больше ненавидит за то, что она напоминает ему о Кроули. Писал как прошел его день, держался некоторое время, а потом опять срывался на потоки смс о том, что он не может, ему больно, ему плохо, он скучает.       Кроули практически все время прорыдал в ладонь, выпил целую бутылку виски и продолжал разрывать свое сердце печатными буквами.       Босс тоже писал, но только сначала и ему хватило скупого «знаю, что ты не сдох, ублюдок, и то что ты сделал — самое отвратительное и зверское, что ты мог в принципе». И следующее сообщение: «молодец. я знал, что ты превосходнейшая тварь и я на самом деле горжусь тобой», и ещё одно: «береги себя». Последнее которое размылось из-за влаги: «я всегда любил тебя». Кроули ведь знал, что по большей части он был обманут, он не хотел этого для него. Он это знал, и ему больно, что некогда дорогой ему человек вынужден был тоже страдать из-за Кроули. Он не хотел делать ему больно тоже. И Гавриилу не хотел. И Анафеме. Но в желании отомстить он шел на любые методы и средства.       Кроули покачал головой, заблокировал телефон, упал в свои ладони и полноценно зарыдал. С всхлипами, придыханием, дрожью, едва не ревом. Его трясло, вело, сотрясало так, что выдох выходил не просто судорожным — он будто выходил из его глотки толчками.       Ему было так чертовски больно.       Он их любил когда-то, и вот он — сидит в Лос-Анджелесе и плачет навзрыд. Чем он заслужил этот поступок от Азирафеля? Почему он это сделал? Почему он отнял у него всё? Кроули скучал по своему Боссу, по Анафеме, даже по Лигуру скучал! И даже иногда по Азирафелю, потому что он слишком часто думал о том, как бы все могло быть, если бы Азирафель не сошел с ума. Они были бы счастливы, и у Кроули была бы своя жизнь там, в Лондоне. Все было бы хорошо, но…       но в итоге он сидел и захлебывался в собственных слезах.       На такие звуки уже пришел сам Ричард, хотя обещал не трогать. Но он не слышал, чтобы Кроули плакал так. На самом деле, когда он зашел на балкон, он понял, что при нем Кроули на самом деле ни разу не плакал. Это всегда было тупым шоу, актерской игрой. А сейчас — сейчас он плакал на самом деле. Так, как плачут люди, которые всегда страдали, которые не могут терпеть, которым так больно, что они на полном серьезе хотят своей смерти.       От этой картины в Ричарде все сжалось, вывернулось, подкатило к горлу и его едва не затошнило.       Он сел рядом с ним, обнял, прижал к себе и в очередной раз пообещал, что никогда не отпустит и во всем поможет, как он ему и обещал. Вряд ли Кроули его услышал в таком состоянии, но то, как он пытался прижаться к нему ближе, утыкаясь лицом в плечо, которое намокло за считанные минуты — это разбивало сердце Ричарду. И для себя он снова решил, что как бы больно ему не было самому, как бы он не страдал из-за его ублюдочности, он никогда от него не уйдет. Ни за что. Кроули ублюдок, но ещё он испытывал такие страдания, о которых Ричард даже не слышал.       Кроули тщетно пытался повторять себе, что теперь у него тоже все хорошо. У него даже есть Ричард, который всегда его слушался, боялся дать не ту боль и любил его. Любил своей красивой любовью, которую Кроули не заслужил. Но он все равно скучал. По Люциферу и Анафеме. Скучал по дому своих родителей, по Гавриилу скучал. Он по всем им очень сильно скучал. Ему пришлось обменять семью на одного любимого, хорошую работу и возможность слезть с наркотиков. Он знал, что сейчас бы ни за что бы не ушел от Ричарда, и никому бы его не отдал, но это не умаляло его горя по всему произошедшему. Боли от предательства, от прощания с некогда важными людьми. Ему было слишком больно.       В конце концов Кроули просто вырубился на его плече. Само плечо и грудь в некоторых местах промокли так, что их выжимать можно было, и Ричард так и не понял, откуда в нем было столько боли, ужаса и слез.       Он аккуратно взял его на руки (слава Богу, Ричард все ещё оставался больше Кроули — как по весу, так и по мышцам) и уложил в кровать, сам улегшись рядом и обняв.       На утро все прошло.       Кроули проснулся, приготовил им на двоих кофе и выглядел так, будто ничего не было. А Ричарду от одного на него взгляда хотелось рыдать. Он хотел кинуться к нему в ноги и умолять о том, чтобы он не держал все это в себе, не притворялся. Но Кроули привык это делать: притворяться и терпеть.       Ричард обнял его со спины и простоял с ним так ещё час. Кроули не вырывался, стоял и прижимался спиной к его груди, и Ричард только убедился в том, что тому действительно было очень плохо.       Следующий месяц Ричард всеми силами реабилитировал Кроули. Они съездили на отдых, он снова записал его к психологу, уговорил Босса отстать со своими заданиями, проводил с ним все свободное время, и Кроули пришел в себя. В смысле, он постоянно делал вид, что все якобы было в порядке, но только спустя полтора месяца он усмехнулся так, что Ричарда понял: он снова здесь.       Через полгода, на очередном собрании, Ричард всеми силами пытался намекнуть Кроули, чтобы тот вел себя чуть менее пофигистично. Кроули буквально закинул ноги на стол и очень скучающе все слушал. Босс делал вид, что не видел. На самом деле к Кроули можно было быть только очень снисходительным. Других способов стерпеться с ним просто не было.       — Так, Кроули, тебе надо будет заняться кое-чем, что ты не любишь.       — Опять компьютеры? — поморщившись, спросил Кроули. Он, на самом деле, их любил, но после той попытки самоистязания к компьютерной работе значительно остыл.       — Ага. Там очень кропотливая будет работа, плюс дистанционный доступ.       Кроули устало застонал. Значит, мало того что придется рыться в компьютерах, так ещё и ехать хер знает куда.       Ричард улыбнулся ему, и Кроули схватил его за указательный палец под столом.       — Лондон.       Когда босс это сказал на лице Ричарда отразился истинный ужас. Он наблюдал, как Кроули медленно выпрямил шею. Он повернулся к боссу. Очки сползи на нос, и Ричард мог только косвенно видеть его глаза. Но такой взгляд он видел у него только во время ломок.       — Я не поеду ни в какой Лондон.       Его интонация. Его гребаная интонация, которая даже босса заставила отвлечься от ноутбука и посмотреть на него. Все сидели, и все смотрели только на него. Сейчас они действительно увидели того, о ком говорили. О жестком, очень жестком и сумасшедшем убийце. Киллере-маньяке.       Его голос — только одна интонация могла вспороть чей-то живот.       Ричард видел это пару раз на заданиях, но каждый блядский раз у него проходила изморозь по шее. Даже волосы на руках дыбом вставали.       Ричард осознал ещё одну истину: вот почему Кроули боялся его Босс. По-другому быть не могло. Сейчас никто не видел человека. Сейчас видели только дикую голодную псину. Ричард осознал, что убрать его от все этой системы можно было только сломав его. Только довести до беспомощности, обрубить ему свет, связать руки, заставить бояться, только тогда хватит смелости, чтобы вывести его из игры. Возможно, именно поэтому они и ломали его месяцами.       Босс откашлялся, посмотрел на всех и сказал:       — Все свободны, кроме Кроули.       Энтони остался сидеть, и Ричард напряженно встал.       Он простоял на коридоре всего пять минут, но за это время он успел помолиться богам, чуть не упасть в обморок и половить мушек пред глазами. Потом Кроули вышел из зала, и Ричард чуть не грохнулся на пол. Кроули пожал плечами и сказал:       — Я еду в Лондон.       У Ричарда потемнело перед глазами. Следующие секунды были для него вечностью. Самой ужасной пыткой. Будто в него засунули сотню игол, заставили их есть, просунули в глазницы и под ногти. Нашпиговали каждый орган так, что он был весь покрыт иглами. Что он дышал иглами. Он тут же увидел Кроули в панической атаке. Кроули, нашедшего своего гребаного Азирафеля. Кроули, который уходит от него.       Он пришел в себя, когда Кроули встряхнул его за плечи, и до него с трудом дошла фраза: «эй, эй, давай, что с тобой?»,       Теперь Ричард знал, на что похожи панические атаки. И если Кроули обычно чувствовал то, что Ричард чувствовал эти пару секунд просто минутами, часами, днями напролет, то Кроули, наверное, чрезвычайно сильный человек.       — Я буду за городом и ни с кем не встречусь. Шансы к минимум. Буду сидеть в этой лачужке и жрать чипсы. Всё нормально, ладно? Я тебя не оставлю.       Вообще-то подобная фраза от Кроули звучала как угроза. Но в ту секунду Ричарду показалось, что это был подарок с небеса, что о лучшем он и мечтать не мог. Он обнял его и прижал к себе так сильно, что Кроули, кажется, трудно было дышать, но тот лишь рассмеялся и похлопал по спине.       Через месяц Кроули собирал вещи. В Лондоне уже снег, и через неделю будет Рождество.       — Так отвык от холода, брр, как вспомню.       Ричард особо не слушал. Они обговорили это уже сотню раз, и, кажется, впервые за долгое время уже Кроули приходилось трясти его за плечи и орать в лицо, что всё хорошо, он его не оставит, он не уйдет. Он говорил, что сам боится увидеть кого-то из них, поэтому нарочно не будет никуда выходить. Будет пользоваться доставкой еды и все такое.       Ричард с трудом, но верил.       В ночь перед отъездом он обнял его и не отпускал до двух ночи. Кроули гладил его по голове и впервые казался ему таким человечным. Не ублюдком, не мразью, не тварью, не садистом, даже не жертвой обстоятельств. А просто Энтони Кроули. Человеком. Любовником. Его мукой, адом, светом и счастьем. Светом его жизни и огнем его бедер. Болью и радостью. Всем этим и являлся Кроули.       Утром Ричард еще предварительно разложил его на кухонном столе, вылизал всего, искусал плечи и затрахал до скулежа и слез. Кроули пообещал, что вернется хотя бы только ради этого. Ричарду даже не было обидно. Он проводил его до самолета, обнял, поцеловал и с великим трудом отпустил. Плохое предчувствие его не покидало. Мысль о том, что Кроули не вернется. Останется там. Не навсегда, но на ближайший десяток лет так точно.       По приезде Кроули действительно до ночи работал, а потом позвонил Ричарду по фейстайму. Он впервые видел его настолько взволнованным. Ну, это если не считать всех ломок и срывов, конечно же.       Спустя ещё пару дней бесконечных звонков, Ричард, вроде, успокоился, а Кроули продолжал работать. В Лондоне было холодно и валил снег. Он вечерами мог по часу залипать в окно и вспоминать свою последнюю зиму здесь. Точнее, последний декабрь. И так не наступившее для него Рождество.       Через два дня Кроули решил поехать в город. Он решил, что город большой и почти нет вероятности увидеться с кем-либо. А он так соскучился по снегу, по холоду, по духу Рождества. Ему так этого не хватало.       Кроули шатался по улицам, смотрел на все, как маленький ребенок и ощущал себя самым счастливым придурком. На какую-то долю секунды он осознал, что ему так не хватает Азирафеля под рукой. Несколько лет они праздновали Рождество вместе. И это было правильно. Намного правильнее всех ломок, избиений и жесткого секса.       Кроули одернул себя. Нет, это просто рефлекс. Просто снег. Условность. Она ни к чему его не обязывала.       Кроули остановился у городской елки, пялясь на неё так, будто впервые увидел. Холодно не было.       — Хорошо выглядите.       Он не узнал этот голос и сначала подумал, что это было не ему. Он повернулся и застыл. Рядом с ним стоял Юсуф. Черт возьми, это ж надо было в таком огромном городе встретить именно эту морду.       — Поразительно живым, да?       — Да ладно, никто и не верил, что вы в самом деле умерли. Ну, из наших кругов.       — И что, прям так сразу все поняли, что убежал в Америку? — ядовито прошипел Кроули, сощурившись. К Юсуфу он до сих пор не питал теплых чувств. Травма, черт её дери. Сначала пытался передоз вызвать, потом машиной чуть в паштет не превратил, потом захват группкой умственно-отсталых наемников, а потом вообще яд. Никому такое не понравится.       — Лично я — да. Наверное, это был первый и единственный шаг касательно вас, который я смог предугадать. Ваш Босс... не сразу же. Он… сильно переживал.       — Сильно? Что с ним было?       Юсуф покачал головой, махнул рукой и просто пошел вперед. Кроули хотел за ним рвануть, но его моментально сковало какое-то мерзкое противное чувство. Вдруг именно поэтому он не писал? Если он умер? А Кроули об этом даже не знал? Кроули пялился на сугробы минут пять, а потом, не думая, вызвал такси и рванул в их офис. Он был тем, из-за кого Кроули попал в тот ад на шесть дней, но так же он был тем, кто столько раз спасал его жизнь. Одна попытка убийства на фоне сотни спасений меркла для Кроули. На самом деле он, как и всегда, проснулся одним утром и решил, что все это было не с ним.       Тому уже шестьдесят вроде, а вдруг сердце не выдержало? Кроули знал, что поступал как последний кретин, сам себя обрекая на неизвестно что, но он не мог не узнать. Ему надо было убедиться.       Офис почти не изменился, и Кроули стряхивая снег с плеч, рванул в лифт. Его сердце билось как бешеное всю дорогу и до сих пор. Блять, может, он и хотел показать им ту боль, в которой жил сам, но он уж точно не хотел их убивать! Босс не Азирафель, конечно, но он столько в него вложил!       Он замедлился только на нужном этаже. Люди шли мимо него и никто, абсолютно точно никто его не узнавал, никому он не был интересен. Почти как в Лос-Анджелесе, только на улице снег. Он очень медленно и неуверенно, словно вместо его коленных чашечек была вата, шел по направлению, которое он до сих помнил. Казалось, он даже запах до сих пор знал. Нет, не так. Он точно его знал.       Он застыл перед дверью. На лоб упала мокрая прядь волос из-за того, что снег просто подтаял на них, и волосы намокли, а теперь холодные капли катились по его лицу. Ну хоть не слезы — попытался он ободрить себя, когда дернул оловянной рукой за ручку. Сердце остановилось, дышать стало тяжело, а его вес будто увеличился вдвое, и он оказался прибитым к полу.       В глазах плясали цветные пятна, когда они встретились взглядами. Кроули знал, что это был самый тупой поступок в его жизни, но он совсем о нем не жалел.       — Тони?       Босс звучал так, будто не верил, будто бы думал, что у него галлюцинации. Кроули чувствовал, что должен был закрыть дверь и рвануть отсюда. Убедился? Всё, молодец. Ты же обещал Ричарду не делать глупостей, неужели такую ерунду не можешь сдержать? Он столько старался для тебя, а ты, блять, делаешь это?       Кроули зашел в кабинет, закрыв за собой дверь.       Самый тупой его поступок, и он совсем не жалеет. Люцифер постарел. Почти полностью поседел, но взгляд тот же.       — Ага. Тони. Энтони. Кроули. Придурок, без которого будет скучно.       Последние слова Кроули уже прошептал, потому что ему казалось, что он мог разрыдаться.       Люцифер был ему как отец, черт возьми, и сейчас он это почувствовал так, как никогда.       Босс улыбнулся, отложил ноутбук и встал. Кроули буквально ощущал на себе взгляд своего отца. Так, как на него смотрел его настоящий отец. Любящий, скучающий и ни разу не обвиняющий взгляд.       — Я знал, что ты жив, но не знал, что ты стал выглядеть ещё лучше. Видимо, на тебе годы вообще не сказываются.       Он снова улыбнулся, оглядывая его всего, покачал головой. Выдохнул. И обнял. Кроули уткнулся лбом в плечо и судорожно выдохнул. Он, черт возьми, не заслужил этих объятий, не после почти семи лет всего. Но он ни за что бы себе не позволил отойти, оттолкнуть. Нет. Сердце билось в глотке, голова кружилась. Кроули пытался дышать ровно.       От Босса даже пахло все так же. Своим. Запах, который однажды помог ему отделить реальность от панической атаки.       — Отъелся, смотрю, — он слабо отдалил его за плечи и снова осмотрел.       — Ага, пятнадцать килограмм чистых мышц, — почти с гордостью сказал Кроули. Почти только потому, что он все ещё готов был разрыдаться.       — Всё равно щуплым кажешься.       — Вы меня полтора года назад не видели. Почти тридцать килограмм было плюс, это я когда с наркотиков слез.       — Да ну? Слез? Сам?       — Ага. Ну, мне помогал один человек, я сам себе на кулаках бы объяснить не смог. Срывался бы все равно. Депрессия тоже прошла. Я нормальный теперь.       — Всегда был нормальным, — улыбнулся Люцифер и снова обнял, глубоко вдыхая. Кроули прикрыл глаза и наконец стал успокаиваться. Не хотелось спрашивать про то, если он всегда был нормальным, то зачем было выгонять? Загонять в угол зачем? Все уже прошло, Кроули все равно. Сейчас, наконец, все стало нормально. — Виски?       Кроули кивнул и просто обессиленно уселся на край стола, стащив с себя плато.       — Без костюма сейчас на тебя смотрю, совсем не узнаю. Домашний такой, что аж непривычно.       Кроули криво улыбнулся. Он не надевал костюм, пока работал тут. Под пальто были обычные джинсы и такой же обычный свитер. Черное все, куда уж без этого, но самое обычно.       — Это после… стольких лет. Работа не напряженая какая-то, совсем все не так, как тут. Вот и расслабился сильно.       — Я твою книгу тоже прочитал, если что, — Люцифер протянул ему стакан с виски. Без льда и минералка. Он знал, как любит Кроули. Он все знал.       — Громкое слово, книга. Это просто личный дневник был.       — Людям понравилось, — пожал плечами он. — Я потом понял, каким ты слепым был. К тебе пытаешься по-хорошему, а ты подвохи ищешь. Всю жизнь за тобой таскался, а ты даже не думал о том, что ты исключение из правил. Да ладно, нечего обсуждать, — он махнул рукой и обошел стол, усевшись на своё кресло.       — Мне тогда сложнее было. Мир, оказывается, без депрессии по-другому выглядит. А под ней все враги. Вы до сих пор управляете этим всем?       — На половину, — кивнул он. — Я после твоего суицида, — он показал пальцами кавычки, — тронулся немного. Ну, работал, конечно, но чувствовал себя ужасно. Я себя так чувствовал ещё с того дня, как узнал, что все пошло не по плану. Что-то в голове щелкнуло, не знаю. Поэтому потом… сына попросил.       — Адама? — искренне удивился Кроули. Он честно не думал, что тот возьмется за такую должность.       — Ага. Ты его знаешь?       — Пересекались. Так а что он?       — Начинает медленно осваиваться. Первое время он большую часть делал, потом я отошел, вернулся, сейчас пятьдесят на пятьдесят. Может даже на пенсию смогу уйти. Если не застрелят, конечно, а то сложно сейчас всё. Сам знаешь.       — Ну, у нас нет. Не сложно. А в Лондоне так всегда, — кивнул Кроули, посмотрев в окно. Снова перед глазами промелькнул флешбек того, как он тут стоял, ел бургер, а на улице была ещё ранняя осень. Тепло так, на улице солнце, а он сонный и у него встреча с Азирафелем ближе к вечеру. Хорошее время было.       — Как ты там вообще? Нормально работается?       — Ага. Напряга большого нет, но мне это быстро надоело. Последний год от скуки чуть не вешаюсь. Чуть не сорвался я однажды, но… есть кому меня на поводке держать.       Босс мягко улыбнулся, прикрыв глаза и сделав глоток виски. Кроули для себя подметил, что он впервые себе позволил выглядеть так. Будто никакой он не Босс крутой организации. Что он действительно просто отец одного очень заносчивого и своенравного ребенка, который, наконец, решил наведаться к нему. И это было так верно. Сидеть в этом офисе, ощущать выученный запах и ощущать, что неважно, что ты сделаешь — тебя готовы принять назад. Тебя всегда готовы были принять.       тебя всегда принимали.       Кроули тоже прикрыл глаза и улыбнулся. Впервые совсем не хотелось ни о чем говорить. Сказать было есть что. Много чего рассказать, но это всё потом, а сейчас можно впервые за такое долгое время насладиться тишиной и тем обществом, которого ему так не хватало. Общества его неназванного отца.       Они попрощались через час или больше. Кроули хотел рассказать ему обо всем. И о том, что снова лучший из лучших, и что на ноги встал, и что «блять, я скучал, так скучал». Последнее вслух он, конечно, не говорит. Он считал, что у него сердце просто не выдержит, если он это скажет. Оно могло выдержать марафоны, литры алкоголя и энергетиков, бессонные ночи, повышение адреналина несколько часов подряд, но взгляд кого-либо из тех, кого любил Кроули, после этих слов — нет. Кроули это знал.       Люцифер спросил то же, что и Гавриил:       — Не говорить ему?       Кроули замялся лишь на секунду. Это же было нечестно по отношению к нему. Просто нечестно. Но ведь Кроули никогда не был честен. Он покачал головой и сказал:       — Нет. Не нужно.       — Приедешь ещё?       Кроули замялся. Откуда ему было знать, приедет он или нет. Он не должен был приезжать. Сегодня ему хватило сил уйти, а в следующий, возможно, он решит остаться навсегда.       «Навсегда» — неприменимо к Кроули, он просто имеет под этим словом наиболее длинный промежуток, который возможен.       — Не хотел бы, если быть честным, но кто знает. Я никогда не знал, что у меня случится в жизни следующим. Ни одного сраного шага.       Люцифер понимающе кивнул, улыбнулся и снова обнял, поцеловав в лоб. Тихое «я горжусь тобой» почему-то согрело Энтони. На этот раз Кроули действительно захотелось остаться так навсегда. Он не был самым лучшим отцом, Кроули мог так назвать его едва, но он был. И он старался дать ему все. И в этих объятиях, в эту секунду, до Кроули дошли все эти истины. И захотелось навечно остаться в этих руках, которые всегда старались дать ему защиту. Ощущать на коже тепло губ.       На улице потемнело, и домой он вернулся уже затемно. Было достаточно грустно, но не настолько, чтобы начать рыдать. Около двух часов он просто пялился в окно думая о том, что было раньше. Сколько заданий, совещаний, сколько помощи и невидимой поддержки, которую Кроули не замечал. Не мог. Звонки, указания, помощь. Столько воспоминаний.       В воспоминаниях Кроули Лондон всегда была осенний.       В груди Кроули боль всегда была превосходнейшей.       Он заметил, что пропустил вызов Ричарда по фейстаум и перенабрал ему.       — Извини, заработался.       — Всё в порядке?       — Почему ты спрашиваешь?       — Ты извинился за то, что проигнорировал вызов.       Пауза. Кроули пялился ему в глаза сквозь экран. Моргнул. И признался:       — Нет, не особо. Ностальгия… дерет сильно. Не знаю. Плохо себя чувствую.       — У тебя таблетки с собой?       — В них нет необходимости. Это не обострение и не припадок. Просто грустно. Скоро пройдет, ага. Ты никого не трахал в нашей постели? Я брезгую.       Ричард закатил глаза.       — Я люблю тебя.       — Я тебя тоже.       Кроули врал, и Ричард это знал, но в такие моменты, когда он говорил это таким голосом, с таким взглядом, Ричард всегда ему верил. Позволял себе поверить.       — Я соскучился вообще-то, — Ричард шмыгнул носом. — Вот, тебя вижу, а уже стоит.       — Шутишь.       — Не-а. Хочешь посмотреть?       Кроули медленно моргнул. Он сказал:       — Хочу.       Всё лучше, чем страдать от ностальгии, которая разрывала ему голову и сердце. Но больше сердце. Он бы предпочел, чтобы ему снова разрывал кожу кожаный кнут, но не это.       На следующий день Кроули решил, что ему мало. Мало боли, надо себя добить. Чтобы скулил, чтобы больно было так, что рвать от неё хотелось. Кроули знал, что такое тошнота от боли. У него такое уже было, и не раз.       Если бы Ричард прознал про его новые поползновения в область мазохизма, наверняка бы запер в комнате, обнял и не давал выйти. Он уже это делал с ним. Все расцеловывал, гладил, обнимал. Кроули не понимал, как этот человек мог по его просьбам его пороть до слез, а уже в следующие сутки быть самым ласковым и любящим. Кроули, в принципе, только за это его и любил. Ну, «любил».       Но Ричарда рядом не было, и никто ему не мешал себя самоистязать. Он заслужил эту боль. Он это знал.       Поэтому он проверил один адрес, удостоверился, что нужные люди там все ещё живут и в эту же секунду надел пальто и вышел, вызвав такси. Машину в аренду он брать так и не решился. Думал, что это спасло бы его от таких поступков.       не спасло.       Через почти час он стоял перед знакомым порогом, который, кажется, ещё хранился в его памяти, только при свете сентябрьского солнца. Он нажал на кнопку звонка и тяжело выдохнул. Потер ладонью лицо, ощущая как сердце делает кульбит. Кроули уже даже внимание на это не обращал. Пусть хоть взорвется к хреновой матери — Кроули не заметит.       Дверь открыл высокий темноволосый мужчина с аккуратной бородой. Кроули уставился на него, подумал, что ошибся номером дома, а потом узнал в нем того работника в лаборатории в забавных очках в толстой оправе.       — Э… вы… Вы что, живой?..       — Ньют, кто там? Не пускай сквозняк, холодно же! И так неда… Бог мой, Кроули!       Сам Кроули не разобрал момент. Просто когда он моргнул, он ощутил, как его ребра плотно сжали в тисках. И откуда в её руках столько силы? Кроули растеряно пялился на Ньюта, тот — на него. А Анафема обняла его так, что дышать было сложно. Кроули и вправду не дышал.       — Живой…       — Ага. Ну ты же сама говорила, что у меня не суицидальное поведение. Знала же, — попытался отшутиться Кроули и с трудом сделал шаг вперед, чтобы Ньют закрыл дверь, и их перестало продувать холодным декабрьским ветром.       Кроули обнял в ответ, уткнувшись носом в макушку. Её волосы даже пахли тем же. Духи, шампунь, кондиционер — он не знал. Это был свой запах. Кроули сам не заметил, как ему важны были запахи. Отделить чужое от своего. Иллюзию от реальности.       ричарда от азирафеля.       Ему казалось, что Анафема вот-вот зарыдает, но нет, держалась. Грозилась сломать ему ребра, но держалась. Пять минут они провели в тишине. Кроули снова ощутил себя как дома. Хотя сам Лондон был для него домом. Болезненным, но родным. Кроули всегда это знал.       — Не стой в про…       — Нет, я не надолго. У меня билет к себе через два часа.       Анафема моргнула, и тут же на её лице отобразилась такая эмоция, которою Кроули бы хотел назвать «разочарование». Но это было глубже. Сильнее. Больнее. И Кроули сам ощущал эту боль.       — Прости. Не смог не прийти.       Ньют неловко стоял поодаль и пялился на свои носки.       — Хотел увидеть тебя, только и всего. Я тут по работе, все такое.       — Я прочитала твою книгу…       — Ой, не называй это так. Дневник. Личный дневник одного шизофреника.       — Поэтому ты написал к ней посвящение? — улыбнулась она. Грустно, отчаянно, но все-таки улыбнулась. Она была счастлива ровно настолько, насколько мог быть счастлив человек, когда возвращается тот, кого ты считал мертвым.       В посвящении было написано четыре имени.       Кроули помнил. Писал дрожащими пальцами за пять минут до того, как уйти из своей квартиры навсегда.       Там было написано:       «с благодарностью за то, что были со мной в мои последние (худшие) годы:       азирафелю, который сказал: «у тебя будет время привыкнуть к этой мысли».       анафеме, которая говорила: «внешний мир не убивает тебя, он всего лишь иногда кидает в тебя ножи, и только от тебя зависит, уклониться от них или подставить сердце» (я подставил спину).       боссу, который сказал: «держи сверху двадцать процентов и не еби мне голову». мне, который не умел решать проблемы, поэтому решил умереть».       В общем-то, хорошее посвящение. Кроули оно понравилось больше, чем сама книга.       — Просто отметил людей, которые повлияли на меня сильнее всего. Знаешь, я понял, что не поворачивался к ножам спиной. Я их жрал.       — Я давно это знала. Расскажи, как там твоя новая жизнь?       Она прижалась к его груди, а Ньют, в конец растерявшись, перестал создавать вид причастности ко всему этому и решил пока переждать это в другой комнате.       Кроули рассказал про то, что слез с наркотиков, что депрессия, кажется, прошла, нет паранойи, панических атак и кошмаров. Есть только жуткая тяга к причинению боли — себе и другим. Этого он уже в слух решил не говорить. Крепче спать будет.       Она шмыгнула носом, и Кроули не понял, плакала она или нет. Он продолжал говорить в ее макушку, поглаживая по спине. Так же, как это обычно с ним делал Ричард. И так же он сделает через тринадцать часов, потому что Кроули знает, что он снова приедет никаким.       Но он сдержал свое слово. И он не причинил себе максимальной боли. Он так и не пришел к Азирафелю. К человеку, который страдал по его вине сильнее всего. К человеку, который причинил ему одну из самой страшной боли. Человека, которого он был хотел заласкать в своих руках до смерти.       Анафема была за него рада. Искренне рада. Не верила, что он смог, но гордилась. Хотела узнать, возможно ли хоть как-то поддержать связь, хоть сообщение в месяц, но Кроули отказался наотрез. Лос-Анджелес не для этого. Не для тех, кого Кроули любил.       В конце концов, ему надо было возвращаться.       Уходил он с режущей мерзкой болью, которую в самолете заливал виски и ощущал какую-то фантомную ломку к наркотикам, но каким-то чудом сдерживал себя. Скорее потому, что ему уже и так было больно, так что не требовались дополнительные стимуляторы. Удовольствие и боль — для Кроули все одно.       Приехал он бухим вусмерть, с опухшими глазами, и Ричард ему и слова не сказал. Кроули знал, что тот просто радовался тому, что он хотя бы вернулся к нему. Он видел это по его лицу. И на светофоре Кроули схватил его за руку, уткнулся лбом в его плечо и сказал:       — Ты был идиотом, если думал, что я не вернусь.       — Я был идиотом, когда влюбился в тебя. Я люблю тебя.       — Я тебя тоже.       Слова, не имеющие смысла, но пока зареванный пьяный Кроули прижимался щекой к его плечу, он ему верил. Он хотел ему верить. Кроули никогда не был честен с ним.       Ричард чмокнул того в лоб и поехал вперед. Дома он уложил его спать, снял одежду, куда-то ушел, вернулся через полчаса, пахнущий лосьоном после бритья, обнял и сжал в своих объятьях. Кроули становилось легче.       — Точно никого в кровати не трахал?       — Не-а. Только плакал и дрочил иногда.       — Фу.       — Ага. Люблю тебя. Я уже говорил?       — Мг. Я тебя тоже. Скажи это ещё раз.       — Люблю тебя.       А потом ещё. Он буквально шептал это в его плечо. Тогда Ричард и вправду думал, что любил его больше жизни без всякой ненависти и злобы. Пока на балконе ветер трепал длинные легкие шторы, лениво проскальзывая в комнату сквозняком по голой влажной после душа спине, Ричард думал, что любил его всегда больше жизни.       Он знал, что это тоже работа Кроули. Любить его до безумства просто за факт того, что он его не оставил. Принимать нормальные вещи как благодать. Так работают психопаты и абьюзеры. Ричард это знал. И продолжал его любить.       Кроули уткнулся носом в сгиб его локтя и закрыл глаза. По крайней мере, ему снова удалось убежать от Рождества в объятья теплому солнцу и Ричарда. Значит, все было ещё в порядке. Он так думал.       (кроули никогда не был честен)       Последующие пара месяцев Кроули снова вернулся к кошмарам. Нет, в общепринятом понятии этого слова это не было кошмарами. Снился Босс, Анафема, в конце концов, Азирафель.       Иногда что-то хорошее, но чаще — Азирафель, который был один в толпе. Он был таким потерянным, и все шли мимо него, кто-то задевал локтями, становился на ноги. А Кроули видел его и понимал, что он искал его. Кроули пытался до него докричаться, но Азирафель его не слышал. Просто стоял в этой толпе безликих холодных одиночек. И он один. Потерянный, поникший, в депрессии.       Иногда Кроули не просыпался вообще, иногда — подскакивал на кровати, иногда — от рук Ричарда. С мокрыми щеками и пересохшими губами. В любом случае, итог был один. Кроули хотелось умереть ещё сильнее.       Он снова записался к психотерапевту, снова утащил Ричарда в отпуск, снова просил пороть его вообще не жалея. В последние разы Ричард стал сдавать в этом хватку и Кроули понимал, что ему этого мало. Надо было больнее. Намного больнее. Резать себя было не вариант — не так уж это больно.       Идти в клуб свингеров-бдсм тоже не хотелось. Ричард не одобрит, а измены это не то, к чему бы мог прибегать Кроули. Потому он просто истязал себя работой. Не ел, не спал, работал. Еще через два месяца все, наконец, спало на нет. После таблеток и заботящего Ричарда, конечно, но он вернулся в норму. В более-менее стабильную норму.       А ещё Кроули без устали убеждал себя, что он всё сделал правильно. Он оставил Азирафеля и не дал ему загнуться рядом с ним. А они бы загнулись. Кроули не вылез бы из наркоты и депрессии, остался бы там гнить, и Азирафеля бы за собой утащил. А так он буквально подарил ему шанс на нормальную жизнь.       Иногда у него получалось себя в этом убедить, но чаще это просто было самообманом. По крайней мере у него был Ричард. И он был рядом всегда.       Так прошел ещё год, и Кроули даже удалось вернуться к своему нормальному состоянию. В смысле, оно всегда было более-менее нормальным, но из-за собственных тараканов Кроули могло быть легче или тяжелее.       Двадцать первого декабря в Лос-Анджелесе все ещё не было никакого снега, было солнце. Никакого духа Рождества. Кроули смог наконец спать спокойно. Ровно до того момента, как Ричард не толкнул его в плечо.       Кроули отмахнулся:       — Отвали, дай поспать.       — Просыпайся давай.       — Ага, сам не слезал с меня до трех ночи, а теперь просыпайся. Пошел ты.       Ричард даже не сказал, что, в общем-то, это сам Кроули ему спать не давал. На самом деле Ричард не мог сказать, что у них действительно была настолько активная сексуальная жизнь, но периодами Кроули что-то ударяло в голову, и ему надо было здесь и сейчас. И Ричарду в этот раз повезло, что это было вечером и в их квартире, а не как в прошлый раз — в самолете, когда за одной дверью рабочий персонал, а за другой — их коллеги.       — Босс звонит тебе, давай, раскрывай свои глаза и открывай рот.       — Лучше бы «закрой глаза, открой рот», — продолжал отмахиваться Кроули, желающий спать, несмотря на слова о боссе.       — Кроули!       Пошла тяжелая артиллерия. Рука соскользнула по ребрам, а потом Кроули завизжал от щекотки, подскочил на кровати и испуганно обмотался одеялом.       — Давай свой телефон, садист!       Кроули уставился на экран, когда понял, что всё это время он был на связи. Ричард кивнул, мол «ага, думай в следующий раз, прежде чем кричать на половину города о том, какие у тебя сексуальные предпочтения, и что ты предпочитаешь белок на завтрак вместо еды».       Однако не то чтобы Кроули это реально смутило.       — Алло, доброе очень раннее и неприятное утро. Не буду говорить, что по вашей вине, но!..       — Заедь ко мне. Срочно.       —В офис?       —Нет, блять, на дом, как проститутка.       Кроули вспомнил, что его Босс никогда этим не брезговал. Ну, в смысле позвать домой.       — Хорошо.       Кроули скинул и недовольно снова обмотался одеялом по шею и насупился.       — Не хочу на работу, спать хочу.       — Я тоже вчера хотел спать, а не стучаться спиной кровати о стену до трех ночи, однако, ты меня не слушал.       — Ну, давай-давай, попизди, что тебе не понравилось.       Ричард тяжело выдохнул и потер глаза.       — Сделаю тебе кофе.       Кроули склонил голову в бок.       — Нет, я не буду помогать тебе мыться. Я уже одет.       Кроули продолжал смотреть в глаза.       — Откуда в тебе такое либидо? Ты что, обдолбался чем-то?       Кроули все смотрел и смотрел этим своим взглядом, который не принимал отказов. Ричард выдохнул и потянул с того одеяло. Кроули довольно улыбнулся и потащился за ним в ванну. После неё он уже был куда более сговорчивым.       —Тебя подвезти?       — Не, сам поведу, — ответил Кроули, накидывая на себя рубашку. Ричард смотрел, как тату скрывались за белой тканью. — Нравлюсь, да? — хитро сощурившись, спросил он.       — Блять, представить не можешь, как сильно, — абсолютно правдиво, даже с ноткой восхищения в голосе сказал Ричард.       — Может поцелуешь хотя бы?       — А то тебе поцелуев мало было, — на выдохе сказал Ричарда, однако, встал с кресла, подошел и, обняв за талию, поцеловал. Так, как любил уже сам Ричард. Долго, нежно. Так, будто признавался в любви. — Никому тебя не отдам.       Кроули слабо улыбнулся. Они все ещё были близко, так, что касались носами. В такие моменты, стоя напротив панорамного окна, обласканный солнцем и Ричардом, Кроули казалось, что он действительно любил.       — Даже не верится, что мы с тобой по ошибке встретились, — ладонь проскользнула по гладко выбритой щеке, и Ричард снова чмокнул в губы, на этот раз отдаляясь буквально на несколько миллиметров, чтобы у них была возможность говорить.       — Тебя кто-то из сотрудников Босса мне случно скинул. Они искали посредников и как-то вышли на тебя. Я знал, что ты ни при делах, но у меня был стресс…       — Ага, я помню. Ты минут тридцать говорил.       — А ты даже не боялся. Сидел и слушал. Я тогда подумал, что совсем все плохо, раз даже моим жертвам на меня насрать. Поцелуй меня ещё раз.       Ричард поцеловал. Он всегда его слушался. Не мог не слушаться. Ладонь Кроули соскользнула по чужой шеи, к ключичной ямке, едва видневшейся из не расстегнутой рубашки. Пальцы расстегнули ещё одну пуговицу.       Он едва вздрогнул, когда Ричард плотнее к нему прижался. Ладонь, до этого обнимающая за поясницу, соскользнула вниз. Другая рука с такой неимоверной нежностью оглаживала шею. Вот сукин сын, знает же какие у Кроули самые чувствительные места. Он судорожно выдохнул, прежде чем спуститься губами вниз, расцеловывая шею.       Зазвонил телефон.       — Вот блять, — Кроули устало выдохнул.       Ричард отдалился и понимающе улыбнулся.       — Да ладно, мы и так ночью буквально, кхм, не прекращая.       — Ладно, я пойду, а то мало ли, вдруг его там убивают, — он подался вперед, чмокнув в кончик носа. — Я люблю тебя.       — Я тебя тоже. Иди.       Кроули кивнул, схватил пиджак с телефоном и ключами, и быстрым шагом направился к выходу. Ричард простоял так ещё с полминуты, тупо пялясь в закрытую дверь, а потом внезапно широко улыбнулся.       Он был влюблен как мальчишка.       И он душу готов был продать за такие моменты с Кроули, которых, в последнее время, стало слишком много.       (он уже продал)       Кроули вернулся через два часа. Довольно быстро для личной встречи с боссом. Ричард отвел взгляд от ноутбука, и только по одному лицу Кроули понял, что он хочет сообщить ему что-то не очень приятное.       — Что случилось? Что-то срочное? Опасное? Тебя кто-то заказал? Ты кого-то заказал и теперь тебя хотят посадить?       Кроули покачал головой, поджав губы и сел в кресло напротив него, вытягивая ноги.       — Снова Лондон. Прости.       Ричард досадливо поджал губы и снова перевел взгляд на экран ноутбука. Какое-то время они молчали. А потом Кроули просто подсел к нему, обнял и уткнулся лбом в плечо. Ричард не среагировал. Кроули ведь мог отказаться, почем он этого не сделал? Тогда, сейчас? Ричард не хотел спрашивать, потому что он слишком боялся ответа.       — Им надо все быстро и чисто. Больше отправить некого. Они и так до дедлайна дожали.       — Когда ты уезжаешь?       — Через два часа.       Ричард ощутил, что в горле встал мерзкий комок. Глаза защипали.       — Всё нормально, слышишь? — Кроули взял его за руку, так сильно сжимая в своей, что Ричарду на секунду показалось, что он сможет вырвать её только если оставит в его хватке свою ладонь. — Это не надолго. Пару дней. В прошлый раз же ничего не случилось.       — Ага, я тогда всю неделю бухал и жрал успокоительное. Не спал, блять, почти. Кроули, я знаю, что тебе срать на меня, не любишь ты меня и ничего мне не должен, но, сука, нахуя так, блять, больно? Я терпел. Всегда все терпел. Выходки твои терпел, истерики, срывы, ломки. Когда ты меня из дома выгонял, когда проклинал, когда на хуй слал, когда драться лез. Счета обнуленные прощал, разбитые машины, аварии твои вечные и стычки. Даже кольцо это твое ебаное прощал. Но нет, сука, тебе же мало, видимо, было, ты решил, чтобы мне было не просто больно, а ещё и страшно. Пошел ты на хуй, Кроули, вместе со своим вшивым Лондоном.       Ричард резко встал, забрал ноутбук и вышел из гостиной. Пошел куда-то на верхний этаж, а Кроули остался сидеть один. Посидел так с минуту и начал собирать вещи. Посмотрел на время. Если не выйдет сейчас — опоздает. Он выдохнул.       Он поднялся на второй этаж, походил немного и нашел Ричарда на балконе за работой. Он все время пытался отвлекаться на неё, когда ощущал себя не просто злым. Беспомощным, загнанным, избитым. Кроули его уже выучил за восемь лет совместной жизни.       Он снова сел рядом с ним, положив голову на плечо.       Ричард не отталкивал, не уходил, и они просидел так с минут пять. И Кроули сам ощутил нежелание уезжать. В Лондоне снег, холод и воспоминания. Рождество, на которое он надеется, что не попадет. Последние восемь лет Кроули надеялся, что в его жизни больше не будет никакого Рождества.       — Эй, — позвал его Кроули, слабо отдалившись и взяв за руку, которой он что-то печатал. Ричард не вырвал ее. Значит, всё было в порядке. — Я тебя не оставлю, ладно? Я не самый светлый персонаж в твоей жизни, я знаю. Ты, наверное, вообще не меня ждал всю свою жизнь, думал о нормальной милой женщине, а Дьявол дал тебе вот это, — он указал свободной рукой на себя, — но я же тут, слышишь? У нас с тобой уже год почти все нормально. Ничего не пропадает и не разрушается. Мы взрослые люди. Ну я, может, немного так психически неустойчив, но я не кинул тебя за эти восемь лет ни разу. Ни одного раза тебя не оставил. А ты вот, кстати, пытался уйти. И что мне теперь, истерику закатывать, когда ты после ссоры идешь в бар бухать? Мы оба не подарки, но, так уж вышло, что мы вместе, и мы нужны друг другу. Даже я это признаю. Ты нужен мне. Это, — он накрыл их руки своей, — никуда не пропадет. Неважно, что я не умею любить, но я же вижу. Ты прощал мне столько. Ты и твоя любовь. Прощали мне боль, прощали меня за меня. Я не уйду. Не брошу тебя. Ведь твоя любовь единственное, что залечила во мне все эти раны.       Ричард тяжело выдохнул и потер переносицу. Он устало посмотрел на Кроули и тот лишь скомкано улыбнулся.       — Я все ещё люблю тебя, Кроули. Даже когда ты оставишь меня, я буду тебя любить.       — Я тоже тебя люблю. Не оставлю. Ни за что. Никогда. Верь мне.       Кроули потянулся за поцелуем, и в этот раз он едва смог заставить себя отдалиться от него. В этот раз оставлять Ричарда не хотелось вообще.       — Я с ума без тебя схожу.       — Я знаю, милый.       — Серьезно. С тобой больно, но без тебя — ещё больнее. Неважно, как часто ты меня доводил. Мне страшно дышать без тебя.       — Так и планировалось, ты знаешь, — Кроули улыбнулся, потеревшись носом о щеку, заставив Ричарда улыбнуться. Он обнял того за спину. — Возвращайся.       — Обязательно. Позвоню тебе, как приеду.       Они поцеловались на прощание и Кроули спустился вниз за чемоданом. Ричард снова проводил его до самого самолета, и все смотрел этими грустными глазами. Кроули сделал из него самого верного пса, но теперь эта преданность впервые его ранила.       Ричард поцеловал его в щеку и сказал:       — Даже если ты уйдешь, я не откажусь от своей любви. От тебя. Никогда.       Кроули поднял на него взгляд, полный завороженного восторга. Он сказал:       — Неважно, что случится или что ты подумаешь, ты навсегда останешься во мне. Ты уже часть меня. Ты лучшее лекарство, и я вечно буду помнить о том, что ты сделал для меня. Это выше любви, Рич. Мне не нужна никакая любовь, чтобы хотеть быть твоим пульсом.       — Ты уже мой пульс.       Кроули снова подался к нему, целуя. Ему пришлось отстраниться, когда их окликнул бортпроводник о времени вылета. Кроули посмотрел Ричарду в глаза, медленно убирая ладонь с его затылка.       Кроули сказал одними губами:       — Я с тобой.       Ричард ответил ему:       — Я тоже.       а потом снова было больно.

посмотри, только посмотри, как он на тебя глядит! выделяя этим самым из толпы блядин, больше ты не падаль, не десятый сорт, это не фантасмагория, не мираж, не сон, как он держит тебя за руку, как ведёт сквозь мглу! отбирает привычную уже для тебя иглу, говорит дурочка, говорит не лежи в грязи, не калечь себя, не терзай, пожалуйста, тормози, я же здесь, ну зачем тебе эти пьяные хари, эти звери, эти мутные тропы — всё вниз да вглубь, я не знаю чего в тебя такого понапихали, почему тебя затягивает во мглу, но довольно; давай уже поднимайся, не гляди как больной зверёк, ты была столько лет плохая, оттого что никто тебя не берёг. Ананасова