Хрустальный дворец, хрустальный гроб

— Позволь мне поиграть с ним напоследок, тан, — журчал голосок Литты. — Ну позволь. Ричард разлепил смеженные дремотой веки. Литта оседлала его бедра, вся — алебастр кожи и темный янтарь волос, которые в свете луны казались почти черными. Рука сама потянулась погладить плоский живот с каплей тени в ямке пупка. — Позволишь? — Нет! Ты — моя и больше ничья. Запрещаю тебе даже думать о нем. Ричард представил, как нежная, гибкая Литта, исполнявшая желания, прежде чем они будут озвучены, покорно обвивает плечи Алвы и ахает ему в ухо. А Алва, сочтя ее разбитной служанкой, шепчет пошлости и сыто улыбается... Ричарда передернуло. Литта — его плоть и кровь, сила и слабость. Никогда он не допустит, чтобы к ней так относились! — Глупый маленький тан, — вздохнула Литта, — ревнует. — Молчи, — Ричард толкнулся, и Литта понятливо заерзала, нашла его крепнущий член нижними губами, между которыми было жарко и влажно после прошлого раза. У Ричарда поджался живот от сладкого предвкушения, но Литта медлила, дразнила. Расчесала пальцами волосы, и мелкие кудряшки сменились крупными, утерла ладонью лицо, сразу же склонилась к нему. Ричард сгреб в кулак пряди на ее затылке, краешком сознания отметив, что теплый отсвет волос в лунном сиянии сменился синеватым отливом, как у вороньего пера. Дымчато-сизые глаза напротив его собственных потемнели. Но все это стало неважным, когда Литта с силой надавила ему на предплечья, чтобы не мог двинуться, пригвоздила к кровати и накинулась на рот, будто хотела съесть. Он со стоном запрокинул голову, выгнулся под ней. Ответный стон Литты прокатился мурашками по всему телу. Утром Ричард долго нежился под одеялом, вспоминал, как напориста она была. После ночи скомкались простыни, одна из подушек упала, а мышцы приятно ныли. «Есть некая перчинка... Риск и страсть, война и постель... почти как приручать мориска-убийцу», — воистину перчинка есть. Но стоит ли она ножа в спину, когда надеешься на поддержку? Ричард поморщился. Нашел чьи слова вспоминать! Тэдди помог ему ополоснуться и одеться, завтрак принесли в спальню. Расправившись с медовыми булочками и пиалой малины (ни единым словом не выказав интерес, в замке гость или нет), Ричард по винтовым лестницам отправился в башню герцогини, где располагался кабинет матушки. — В порту Метхенберга снова подняли пошлины для наших кораблей, — она оторвала взгляд от расходной книги. — На сколько? — Ричард отодвинул кресло и сел напротив. — На десять кесарских марок. — Они ведь поднимали пошлину осенью. — И что? — бросила матушка раздраженно. — У нас нет выхода к морю, нам без них не обойтись, о чем они знают и пользуются. Дело не в деньгах. Мы в состоянии платить вдвое больше, но дриксы ведут себя не по-соседски. Будто испытывают наше терпение. — Я мог бы... — начал Ричард неуверенно. — Послушайте, я знаю, вам не по душе все это, но я мог бы... — он замялся. «Создать»? Нет, «создать» неправильное слово, потому что для матушки создавать способен только Всеблагий и Всемилостивый. — Я мог бы проложить судоходный канал. У нас появится свой порт, морская рыба. Гайифское зерно подешевеет. И все прочее, что мы покупаем на юге, тоже. Лицо матушки оставалось бесстрастным. Она встала, только блеснул солнечный луч в опалах шпилек, которые поддерживали тугой узел светлых волос. Подошла к карте северных земель — подарок Хайнриха, занимавший половину стены — и остановилась. Приглашающе глянула через плечо. Ричард приблизился, смутно чуя, что его будут отчитывать. — Метхенберг, — ее палец коснулся алой точки на берегу Устричного моря и двинулся наискось к светло-коричневой Торкской гряде со звездочками вершин. — Врата Ульриха. Я, разумеется, совершенно не разбираюсь в строительстве судоходных каналов, но опыт подсказывает, что реки вверх не текут. Груженый корабль — не лосось, чтобы плыть против течения, да еще и в гору. Спокойный голос матушки лишал Ричарда воли. Так повелось с детства, и гибель отца ничего не изменила: герцог не герцог, повелитель не повелитель, а пока не доешь овсянку, из-за стола не встанешь. Так продолжалось по сей день: Ричард чувствовал вину за то, каким он вырос, и сникал. Рядом с картой матушка и вовсе походила на военачальницу перед битвой — не смей сказать слова ей поперек. — Или вы намерены разъединить горы? — спросила она строго. — Расколоть земную твердь? Вас не останавливает, что там живут люди? — Я имел в виду туннель под горой, — ответил Ричард. — Достаточно широкий, чтобы пустить через него реку. Я укреплю русло и стены, и вода не подмоет свод. Землетрясений тоже не будет. Матушка смягчилась, морщинка между ее бровей разгладилась. — Но канал пройдет по землям враждебных нам Талига и Бергмарк, к которым присоединится и Дриксен, если мы перетянем на себя часть морской торговли и лишим их прибыли. Вы намереваетесь перенаправить реки? Значит, где-то поля обязательно останутся без воды, люди начнут голодать. Ричард не раз воображал вереницу кораблей со спущенными парусами, которые рассекают чернильную гладь. Вдоль бортов трепещут огоньки, весла поднимаются и опускаются, плеск отдается эхом от стен, а над мачтами закругляется каменный потолок. Притихшие матросы перекликаются, с тревогой всматриваются во тьму, надеясь увидеть далеко впереди солнце... Как ни жаль, но матушка права, и от воплощения этой фантазии придется отказаться. Канал легко перекрыть, чем обязательно воспользуются бергеры и талигойцы. В Надоре не хватит солдат, чтобы охранять русло. Да и кто им разрешит вторгнуться на земли соседних держав? Ричард справился бы с вражескими рекрутами, сколько бы их ни было. Но готов ли он противопоставить себя всем Золотым землям? Его терпят, с ним заключают союзы, пока он сидит в своем медвежьем углу и вяло защищается от обстрелов. Но что будет, если он посягнет на чужое? Развяжи Ричард войну с Талигом и Дриксен, это будет не междуусобица, каких случается дюжину на год, а борьба нелюди с людьми. Зачем ему священные походы против Надора? Пусть он разгромит армию принца Бруно и герцога Ноймаринена, что будет, если следующим Окделлам не передастся власть над скалами? Если после Излома повелительские силы заснут, как спали сотни, тысячи лет? Те, кто жаждет реванша, вырежут надорцев под корень. Зачем ему это? Ради горсти монет? А еще есть Алва. И подчиняется ли ему ветер, по-прежнему неясно. — Что вы предлагаете? — буркнул Ричард. Сам он предложил бы разрушить в Эйнрехте пару дворцов и подождать, пока дриксы образумятся. Мысли приходили помимо его воли: не вникать в политические дрязги, а запугать, запугать, запугать, но в ответ воскресало настойчивое «Губите свою душу», и волна гнева откатывалась во тьму. Альдо Ракан был бесконечно мудр, удалившись из этой крысиной ямы. Скалы свидетели, однажды его доведут... — Я составила письмо графу Тристраму, чтобы тот передал его кесарю Готфриду, — сообщила матушка. — Прочтите и скажите, что думаете. Ричард вернулся к столу и взял бумагу, которая сушилась в песочнице. Взгляд матушки прожигал его затылок. — Нет. — Это каприз ребенка? — Это окончательный ответ на то, что вы предлагаете от моего имени, — Ричард развернулся. Матушка устремила на него самый испепеляющий из своих взглядов, но вокруг Ричарда будто выросла броня. Он расправил плечи и посмотрел на нее, чувствуя, как уши и щеки наливаются жаром. — Рокэ Алва не станет разменной монетой в наших переговорах с Дриксен! — Он же ваш пленник, — матушка тоже повысила голос. — Где же требования выкупа Фердинанду Оллару? Где условия обмена? Их нет! Раз так, извлеките из своего приобретения хоть какую-то пользу. Ричарду захотелось съежиться. — Или он больше не пленник? — продолжила матушка тихо, даже разочарованно. — А ваш господин? И вы почти месяц бегаете за ним хвостом? Боитесь его лишиться? — Это неправда, — пробормотал Ричард. — Вчера я прогнал его. — Прогнали, — повторила матушка со странной интонацией. — Мы поссорились, и я понял, что он специально выводит меня из себя, — поспешил объяснить Ричард, но лицо матушки неумолимо мрачнело. Наконец она отвернулась, будто ей опротивело на него смотреть. — Значит, кораблям придется платить. Мы переживем это, — произнесла она абсолютно спокойно. Разорвала письмо, бросила обрывки в корзину и отвлеклась на бумаги, более не обращая на него внимания. Перенесла в расходную книгу цифры из записки стюарта, принялась пересчитывать что-то на отдельном листке. Ричард понаблюдал за ней, затем спросил, может ли он помочь, но матушка качнула головой, и тогда он тихо вышел, чтобы не мешать. «Кораблям придется платить». Ричард знал, чего добиваются дриксы — помолвки слабоумного наследника с одной из его сестер, золота и военной помощи. Надор не мог похвастать сильной армией, но принц Фридрих и принц Бруно удовольствовались бы одним-единственным человеком, который превратил бы для них наступление на Талиг в победный марш. На верхней ступени винтовой лестницы Ричард прислонился спиной к стене и мысленно коснулся камней двора. Пора узнать, когда по ним проехал всадник на вороном мориске. И... проехал ли вообще? Да, час назад четыре копыта с широкими подковами процокали от конюшен к подъемному мосту, пересекли его, и дальше конь галопом помчался по тракту к Вайтбоуну. Его путь прослеживался легко, как отпечатки заячьих лап на свежем снегу. На душе Ричарда вдруг стало пусто. Он привык к Алве — к его ехидству, глупостям, двусмысленным репликам, когда гадаешь, то ли над тобой издеваются, то ли без оглядки открывают сердце. К долгим, изучающим взглядам, к бесцеремонным прикосновениям. К запаху большого, незнакомого мира, который раскинулся за скалами Надора. К его огню, горевшему только для дикого ясенца. Конечно, ночной поцелуй был непростительной дерзостью, Ричард имел полное право на нее рассердиться. Чужой побери, лучше бы они подрались тогда! Но то, что Ричард прогнал, а Алва с готовностью убрался восвояси, разочаровывало почти против воли. Раньше ведь не подчинялся его выкрикам. А теперь? Уехал, будто только ждал предлога сбежать. Ричард спустился по ступеням. Скорее в сад — обрести умиротворение, напитаться покоем камней. Но у крыльца столбом торчал Робин — широкое лицо конюха выражало крайнюю озабоченность. — Тан Ричард, у нас неприятности. — Какие? — Конь вашего гостя... — начал Робин. Ричард раздосадованно поморщился. Какое ему дело до коня Алвы, если обоих уже нет в замке? — Что конь? — Он сбежал, тан. — Как сбежал? — не понял Ричард. — Робин, ты уверен? Думаю, герцог Алва просто оседлал его сам и уехал, никого не оповестив. — Нет-нет, — Робин замотал головой. — Я сам видел. Мы с Бертом его вывели, чтобы почистить — другие-то не справляются. А эта зверюга взбесилась! Точно от нас волком несет! Берта лягнула, у меня из рук вырвалась и чуть Мэгги не затоптала. Мы пока девчонку в чувство привели, лошади уж и след простыл. Я мальчишек отправил луга окрестные обыскать да в деревнях предупредить, чтобы животину в замок вели, если найдут. К вечеру вернут, пусть господин герцог не беспокоится, больно уж она приметная. Но я решил вас оповестить, тан, чтобы вы передали хозяину лошадки наши извинения. Ричард был позорно близок к тому, чтобы недоуменно почесать затылок. Моро сбежал? А где тогда Алва? Неужели остался? Он мысленно коснулся камней — в комнатах, коридорах, тайных ходах; на смотровых площадках башен, тропках возле служб. В старой оружейной и танцевальной зале. Даже на внешних карнизах донжона, зубцах и крепостной стене. Рокэ Алвы нигде не было. Словно ветер унес его на своих крыльях. Ричард велел Робину сразу сообщить, если конь Алвы найдется. Где же он? Закатные твари, куда его понесло? Может, в пещеры под замком? Но что он там забыл? Ночевал ли Алва у себя? Ночевал. Но прилег лишь на час-другой и проснулся с рассветом. А потом спустился не в кухню, чтобы попросить припасов в дорогу, не в конюшню, чтобы проведать своего скакуна. Алва направился в сад, куда сейчас спешил Ричард, и за прошлые шесть часов шагу из него не ступал. Безумная надежда поволокла Ричарда за воротник, и он понесся через двор, не чуя земли под ногами. Вот колодец, а вот и Колокольная башня... Но где же? Самоцветный сад пуст. За вишней? Из-под сапог разлетелся гравий, когда Ричард ринулся по дорожке. Обогнул гранитный ствол и запнулся о гигантский осколок. Похолодел, а испуганный взгляд заметался вокруг, ничего не видя. За миг в воображении пронеслись картины разбитых, искрошенных роз, переломанных веточек из малахита, уродства, руины. Искалеченный сад, по которому прошлись с кузнечной кувалдой. Ричард раскрыл рот, но голос ему не повиновался, сердце кольнуло кончиком ледяной шпаги. Неужели Алва способен на такое?! Он сморгнул, тряхнул головой. Нет. Розы были целы, а с ними — и жимолость, и вербена, и астры. Но место у корней гранитовой вишни, где прежде стояли теплые валуны, похожие на яйца гигантской птицы, пустовало. Ричард присел, чтобы изучить обломок. Тонкий, выпуклый, с зазубреной кромкой. Как скорлупа... В мозгу засвербело, Ричард бездумно нащупал еще один осколок, соединил их и уставился на крапчатую поверхность. Валун, на котором он провел много часов в мечтах и планах, треснул, словно был пуст внутри. Невозможно! Ричард почувствовал бы полость — твари, да от такого камня и звук бы шел другой. Но как же тогда? Что пряталось у него внутри? Вспомнилось, как Алва постукивал по боку камня костяшками, а его взгляд невидяще блуждал в небесах. Как улыбался — не зловеще, не ему, Ричарду, а слабо и коротко, как проглядывает солнце между туч. «Искра жизни? Должно быть, от кого-то пятого. Может, от Создателя? Как думаете? » Зуд под черепом стал нестерпимым, Ричард сдавил ладонями виски, выпустив каменные осколки, и те глухо стукнули о гравий. «Обещаю, к моменту, когда мы распрощаемся, вы все обо мне поймете». Ричард распрямился, втянул воздух сквозь зубы. Возможно ли?.. Не играют ли с ним опять? Краем взгляда он уловил тень, метнувшуюся из-под корней кагетской розы. Кошка? Щенок? Он развернулся на каблуках и обомлел. На тропинку выбралась ящерица — с чешуйками цвета свежевыпавшего снега, золотистыми бусинками-глазами и горбом на спине. Не горбом, понял Ричард, когда она пронзительно крикнула (будто скрежетнула пила по стеклу) и зашелестела чешуйчатыми крыльями. Никогда он не видел подобной химеры: нигде, кроме геральдического свитка, кроме страниц книги со сказками, но там похожие ящерицы изображались втрое, если не вчетверо крупнее человека, устрашающими и огнедышащими, а эта поместилась бы на мыске его сапога. Ящерица снова закричала, неуклюже потрясла лапой и, потеряв равновесие, повалилась на бок. Изогнулась и защелкала челюстями возле лапы, вокруг которой — теперь Ричард разглядел — было что-то обвязано. Он присел рядом и осторожно дотронулся до края крыла, где, судя по утолщению, шла плечевая кость. Ящерица... да какое там, маленький дракон... извернул шею и пребольно цапнул его за запястье. Но за болью Ричард ясно ощутил знакомый отклик. Драконье тельце покрывала чешуя из белого кварца, плоть создали из тончайших волокон серебра, кости выточили из твердых сапфиров. В золотых жилах текла ядовитая ртуть, но несмотря на все это, дракончик был жив. Жив. От одной мысли об этом у Ричарда защемило под ребрами. Жив... Настоящее чудо, недоступное больше никому на свете. И Алва подарил это чудо ему. Ричард благоговейно погладил крошечный гребень на драконьей спине. Лапу дракона обвязали кружевным платком, в платок завернули записку: «Его зовут Бьянко, и он объест все ваши розы, если хоть раз забудете покормить. Когда вырастет, прилетайте вдвоем ко мне в Гальтары. Если смените гнев на милость раньше — приезжайте раньше. Это и правда волшебный город, вы многое потеряли, если до сих пор не видели его. P.S. Здоровьем вашей матушки заклинаю, больше никогда никому и ни в чем не клянитесь».