Легенды Оромеры. Великий Орёл

      Новая Мадам сидела в ожидании на краю кровати…       Получив именное письмо, её обнищавшая, но именитая семья, ведущая свой род чуть ли не от первого яйца Великого Змея, громко и радостно скандировала здравницы Его Величеству Ангеррану Первому.       А для неё, это дивное расшитое золотыми пайетками, белоснежное платье являлось саваном. Отец, потирающий руки в предвкушении богатых даров, братья, ждущие новых нашивок — все, знали то же самое, что и она.       Яйца не будет. Смерть придёт через год.       И, тем не менее, её близкие были счастливы.       Могучий Наг не мстит родне.       За год они сумеют оплатить долги, и сами станут кредиторами. Разве только мать уронила скупую, быстро высохшую слезу.       Рано утром пришедшие помогли надеть узкое белое платье, накинули золотой покров. Белого цвета плотная косынка искусно легла на волосы и, плотно завернув шею, скрыла лицо почти до носа.       Больше никогда она не увидит зелёных островков любимого горного озера, никогда не коснутся золотые тёплые лучи её огненных редкого окраса волос, никто не услышит смех. На застывшем восковой маской узком лице, почти скрытом ослепительной белизной фаты ярко светились огромные миндалины чёрных глаз. Маленькая змейка, не носившая яда, превратилась в мёртвый камень ещё до встречи с Его Милосердием.             ***       Бледный узколицый высокий худой Ангерран в чёрном шёлковом кафтане, украшенном лишь серебряными застежками пояса, выглядел, как сама Смерть, ожидая свою жертву. Костюм, сшитый для встречи с первой Мадам, после пятой уже не хранил в своих складках надежды на потомство, поэтому раздражал шорохом и неуместной жесткостью крахмальных расшитых брабантским кружевом рукавов.       Наконец, их привезли в Храм.       Два, выбранных, вместо упокоенных на колу, новых хранителя чрева, чем-то напоминали Ангеррану комичных сказочных персонажей: юродивого и глупца. А над сводами летела высокая речь:       «Мы собрались в этом месте, дабы дать возможность Ему и Ей приготовить Им эликсир бессмертия. Сей напиток, благоуханней роз, вознесёт на самые древние и необозримо высокие отроги мироздания, и с этих высот орлами заглянет в суть-сути, наше будущее…».       «Какая ересь, — вдруг решил Ангерран, —надо приказать изменить текст при бракосочетании…».       В свои пятьдесят два года Его Величество стал замечать, что существуют огромные пласты знаний, по которым ещё не составлено его личное суждение.       Ночи напролёт он читал трактаты древних о философском камне и мировом законе. Разбирал математические таблицы и ломал циркуль, пытаясь вписать эллипс в квадрат. Он перевёл больше свечей, чем требовалось для освящения бального зала и радовался как дитя, оборудовав себе кабинет стеклянными шарами, наполненными вакуумом, с тонкими вольфрамовыми нитями, по которым незримо бежал электрический эфир…       Он лично разбирал огромную ежедневную корреспонденцию, выбирая по крупицам собираемую информацию. Первым вскрывал донесения от полевых агентов…       Его секретари, обнаружив склонённую по утру над столом голову только кивали, забирая разобранные документы, уже не удивляясь способности Их Величества спать не более двух часов…       Наконец, он изучил свой гороскоп и прочёл в расположении небесных тел надежду на свое возрождение. И все же, несмотря на успехи в кабалистике и нумерологии, его не покидало непонятное томление, некий, глубоко погружённый в него страх. И чем больше проходило времени, тем чаще к нему приходили мысли о целесообразности его старых поступков, в которых он совершил просчёт.       «Судьба наказала слепого», — подумал он о себе, однажды.       А память горькой полынью напоминала ему о себе… Младший сын Нага, получивший лучшее образование, с самого детства с исступленной яростью жаждавший знаний, а получив их, возмечтавший о власти в Клане, и, уничтожив клан, наконец, захвативший власть в стране…       И вот теперь, возок из кости редкого зверя, инкрустированный небесными опалами и морскими аквамаринами, везёт его во дворец, в котором он должен проткнуть тонкую девственную преграду у глупой серой монашки, чтобы в очередной раз понять тщетность своих трудов…       Он смотрел на это бледное существо, тоскливо моргающее огромными ресницами, и думал, что не хочет её. Вспомнил свою предыдущую Мадам и, с сожалением, подумал, какие она умела дарить ему жаркие ночи, как кусала узкие губы, и они надувались её дикой кровью, как он пил их и хотел ещё…       «Надо было оставить ублюдка, — вдруг подумал он. — Признать его. И у меня бы была семья… как у Волков. Волки принимают в семью любого…».       Возок остановился…             ***       …На рассвете, не дождавшись прилива сил в чреслах, он рукой, резко и зло разорвал внутреннюю преграду Мадам. Когда она, наконец, сомлела в его руках, он вытер себя о нежный батист простыней и, подойдя к окну, долго ждал восхода светила:       «Волки, почему я всё время думаю о волках? — пришла мысль в воспалённый яростью мозг. — Надо узнать о них побольше…».             ***       После ночи, беспокойной от стремительно налетевшей грозы, Оддбэлл проснулся в неожиданно приподнятом расположении духа. Ему приснился целый трактат в картинах, о том, как можно заставить дириабль развить невиданную скорость, используя энергию вихревых потоков, так называемых «крыльев грозы» — верхних слоёв воздушных масс, нагнетаемых сквозь облачный слой за счёт резко повышающегося атмосферного давления в начальной и финишной областях грозового фронта.       Довольный, Оддбэлл умылся и уже собрался приступить к завтраку, но решил сперва проверить телеграф. Что-то заднее подсказывало, что безутешные родственники могли с утра пораньше снова взяться за издевательство над ключом и азбукой Мурзе.       И он не ошибся. Стоило включить питание, как самописец застучал, и из-под остро отточенного графитного стержня поползла лента с точками и тире.       «Тетепев вызывает сыча Тетерев выступает в полдень Удачнопо полёта сыч». Ух, ты! И всего пара ошибок! Растёт «Тетерев».       Однако… В полдень. Оперативно Луиза его спровадила, молодец. Значит, надо и нам собираться. И дядюшка взялся за ключ.       Оберон примчался через сорок минут. Заполошно, но по-совиному бесшумно, помахал крыльями, садясь на площадку перед домом, тут же получил пушистый плед на голову, повозился под ним, перекидываясь, и, уже человеком, поднялся, закутался и ушёл в дом переодеваться.       Затем они с Оддбэллом сидели, отдавая должное обеду, (завтрак-то Оддбэлл так и пропустил!), и возбуждённо обговаривали предстоящее путешествие. Было выдвинуто с десяток версий, девять из которых тут же получили опровержения. В качестве рабочей была утверждена выдвинутая первой. И не было мисс Оливии, чтобы призвать негодников к порядку и убедить их обедать, как подобает культурному оборотню в человеческом обличии, а именно, неторопливо, аккуратно и молча.       Решили лететь напрямую до Столицы, поскольку Эмилия за это время успела бы достичь её даже пешком, и, следовательно, нет никакого смысла тратить время на поиски там, где её уже, наверняка, нет. А вот дальше нужно было тщательнее выбирать путь, поскольку, до которого дня девушка задержится в Вазерионе, было не известно. Говорят, там будут очередную пассию для Змея анонсировать. Может захотеть остаться и посмотреть, девушка ж, всё-таки. Поэтому искать на дорогах, ведущих из столицы в северных направлениях, следует с особой тщательностью: Эмилия вполне может оказаться ещё совсем недалеко от города. Что искать следует именно по дорогам, Оддбэлл не сомневался. Эмилия почти со стопроцентной вероятностью поедет на своей лошади, а Дэвгри — не та кобылка, которая с лёгкостью полезет продираться через лесную чащу и бурелом. Слишком изнеженная и избалованная. Да и наездница — далеко не фермерская дочка.       И вот, последние приготовления проведены, последние необходимые вещи погружены в гондолу, последние распоряжения помощникам и обслуге отданы. Ничего более не держало путешественников в Блэст-холле.       Оберон поднялся по лестнице и скрылся в гондоле. Оддбэлл включил компрессоры и полностью открыл вентиль подачи газа. Ещё минуту назад мягкая и дрожащая, словно кисель, оболочка цеппелина наполнилась, заблестела и даже на вид сделалась звонкой, словно бубен площадных музыкантов. Учёный завернул вентиль, отключил компрессор и потянул последовательно два бронзовых рычага на пульте управления. Загудело, заскрежетало, и две огромные секции потолка, подёргиваясь, и, вибрируя, медленно уползли в стены. Ангар заполнился дневным светом, пронзительным и осенним, как взгляд шестидесятилетнего поэта. Оддбэлл перевёл рычаги обратно до середины и быстро поднялся следом за Обероном.       Когда лесенка исчезла, втянутая внутрь, и люк гондолы захлопнулся, тросы, прочно удерживающие дирижабль, отцепились, по обоим бокам последовательно падая на пол, от носа к корме, и цеппелин взмыл в небо по наклонной, отливая на солнце стальным блеском туго натянутых секторов обшивки и, посверкивая воронёными пунктирами клеевых швов. Внизу, в крыше стремительно уменьшающегося ангара, медленно сошлись тяжёлые створки.       Воздушное путешествие началось.