Хвостатые.
Где-то за спиной вспыхнула молния. Потом — огонь. Потом — крик. До этого — топот армии — со всех сторон. Команду Тобирамы успешно зажимали в кольцо. Утатане выглядела уставшей и растерянной, Хомура поддерживал её за плечи, Хирузен храбрился. Но у всех, Тобирама знал это, сердца вырывались из груди. Они боялись. Это была их первая война. — Где они? Где ребята? — подрагивая от переизбытка чувств, почти что прокричала Кохару. Вглядывалась в вспышки за завесой дыма и деревьев, щурила слезящиеся глаза, сжимала кулаки — того гляди не выдержала бы и рванула обратно. — Они идут, — успокоил ученицу Второй. Он, конечно, плохо знал новых членов своего отряда — Данзо, Кагами и Торифу, — но чакру их чувствовал и, в конце концов, в них верил. Спустя долгих две минуты ожидания Кагами вывалился пред ноги своей команды через шуншин. Следом за ним из леса выскочили остальные. Пыльные, мокрые, взмыленные. — Мы обвели вокруг пальца Кинкаку, но… Как нам было известно, он всегда сражается бок-о-бок со своим братом, Гинкаку, — начал доклад молодой Учиха, едва успел отдышаться. Шимура хмуро отвернулся, бегло стирая кровь на криво шрамированном подбородке. — Я тебя понял, — альбинос бесшумно вздохнул, приваливаясь к дереву и раскрывая свитки из подсумков. Искал одну технику. Вернуться в прошлое, зная о предстоящей засаде и количестве врагов… было бы восхитительно. Будь всё завершено и отточено. Это ведь тяжёлый пространственный фуин. Помощь Мито была чисто базовой, не хватало времени для доработки и приблизительного охвата времени. Вот откинет лет на пятьдесят — и что делать? А если это будут эти две несчастные минуты ожидания, что ничего не принесут? Просто кот в мешке. Если не прокатит — он уже не боец, и у учеников не будет ни единого шанса выбраться из вражеской западни. Жадное Кумо растаскает каждого на органы и техники. Чёрт! «Нет, я не готов жертвовать этими детьми…» — Тобирама на выдохе прикрыл глаза. Отдал драгоценные свитки на запечатывание Кагами и взял всё на себя. Себя ему не было жалко. А Коноха с Сарутоби не пропадёт.***
Сакура Харуно никогда не была ничтожеством, каким считала себя в детстве. У неё не было голубой крови и особых способностей, зато была чистая душа, упрямый характер и искреннее желание стать лучше. И пусть не ради себя, а ради Наруто, ради признания Саске-куна, но она хотя бы перестала себя жалеть и топтаться за их спинами, как неуместная декорация. Вместе с Чиё она убила Сасори. Вместе с командой семь она предотвратила конец света. Опять же, не ради себя. И она никогда не просила никаких титулов — лишь бы знать, что все её близкие люди целы. О, сколько слёз было пролито после войны… Всем выпуском подростки стояли перед могилой Хинаты. Акамару стал хромать на передние лапы. У Шикамару — сильная травма колена, обязывающая его прекратить ходить на миссии. Куренай чуть не потеряла ребёнка, узнав о воскрешении Асумы и оттого перенервничав. Цунаде в любую свободную от операций минуту хваталась за бутылку, бормоча в бреду что-то про своего бывшего жениха, Дана. Какаши, Наруто и, как ни странно, сама Сакура подолгу стояли у мемориала и вспоминали Обито Учиху, так бесчеловечно обманутого и манипулируемого не одним кукловодом. Он бы… он бы… мог стать достойным шиноби Конохи. Да и вообще — многие могли бы, если бы жизни их не закончились на последней войне. Матери потеряли детей, жёны — мужей, дети — отцов. Сакура — хорошую подругу, так мужественно защитившую Узумаки от смертельной техники, и беззаботность во взгляде. Поэтому, наверное, даже после заключения мира между странами она продолжала набираться опыта: жадно впитывала полезные знания, изучала яды и антидоты, набивала руку на простейших и сложнейших операциях — как в больнице, так и на поле боя. Но в больнице, всё-таки, больше. Люди, жаждущие исцеления, после войны текли неостановимой рекой. Если бы не посильная помощь Цунаде, Кацую и смягчённой чакры Наруто, медики загнулись бы уже после первой смены. Харуно не хотела такого в будущем. Может, куноичи стала мнить себя очень способной, но, по сути, небезосновательно: у неё за плечами уже имелся какой-никакой опыт, она стала джонином и пыталась подстроиться под ставший непривычным мир вокруг, пыталась поверить, что его хватит надолго, хотя бы на её жизнь — хватит, и не придётся переживать войны снова, как её сенсеям и старшим наставникам. Последствия успеха имели и обратную сторону: Сакуру немного развратила чужая похвала — особенно из уст Саске-куна, ведь именно ради его расположения она выкладывалась на двести процентов из привычных ста… Когда-то… Сакура так привыкла к знакомым людям вокруг, к запаху больницы и белому халату на собственных плечах, что теперь просто не могла собраться с силами. Она хорошо поработала этой ночью, спала-спала-спала, переживая мучительный откат жёстких и невкусных солдатских пилюль и, проснувшись, поняла, что это всё не сон — ей действительно довелось спасти Хашираму Сенджу. Знакомых людей вокруг нет, дорогих и подавно — более того, она и раньше их не видела: они ушли в путешествие ещё в начале весны, оставив только в последнюю минуту сделанную фотографию… которая осталась в её кабинете, в будущем… Домов ещё не так много, кланов присоединено немного: строительство до сих пор идёт, деревня шумит и гудит, как пчелиный рой. Её родная деревня по сути, а чужая — по обстоятельствам. И ничего с этим не поделаешь. — Не хочу реветь, не хочу, не хочу, не хочу, — шептала Сакура одними губами. Горячие дорожки слёз очерчивали внешние уголки глаз и катились по вискам, холодя кончики ушей. Отстриженные недавно волосы, едва достигающие плеч, разметались ореолом по мокрой подушке. Бьякуго она спрятала: на то была специальная маскирующая техника. Не хотелось вставать. А солнце, словом, уже поднялось. Подало урок, безжалостно ослепило и плавно приблизилось к зениту, а часам к пяти вечера утонуло в своих розово-красных лучах. Ирьёнина пока никто не тревожил, но она знала: придут. Поблагодарят, допросят и выкинут — кому она тут нужна? Безродная сирота в шлюшьей юбке… Необходимую ей технику Нидайме завершит нескоро, после своих сорока, да и то — косую, с неотёсанными краями. А ей вот не повезло об эти самые края неуклюже порезаться. Жизнь, чёрт возьми, жестока. Жизнь, чёрт возьми, сука. Тук-тук! Сакура быстро стёрла с лица влагу и накрылась толстым одеялом с головой: ожидать в классическом поместье отопления (и кроватей) было глупо, и ей, мерзлячке, приходилось подстраиваться. — Харуно-сан? Вы всё ещё спите? — скромно поскреблась в раздвижные двери рыжеволосая хозяйка дома. — Нет, госпожа Мито, проходите, — ирьёнин приняла сидячее положение на футоне, остервенело потирая красные глаза. Растрёпанное розоволосое чучело с совиными глазами и помятой одеждой. Ками, стыдно-то как… Женщина раздвинула сёдзи и просунула голову: — Сакура-сан, не хотите ли поужинать? Вам нужно набраться сил. При упоминании еды желудок свернулся в жалобный комок. Девушка коротко кивнула и скрыла душераздирающий зевок ладонью. — Могу ли я поесть тут? Моё тело до сих пор не оправилось… — Конечно-конечно! — затараторила женщина, тут же исчезая за сёдзи. Вернулась буквально через пару минут с огромным подносом, ломящимся от тарелок, поставила его на котацу, поклонилась и вышла, как обещала, за крепким чаем. Интересно, почему это она лично всем заправляет? Разве в это время не популярны служанки? Крутить носом перед едой и полагать, что её в знак благодарности будут травить, розоволосая посчитала глупым и к еде приступила тут же. Оказалось много, сытно, дорого, но медик больше заглатывала еду, чем наслаждалась ею. Чаем залила желудок до краёв — и наконец-то наелась. Снова начало клонить в сон. Сакура с войны, пожалуй, не употребляла семь солдатских пилюль за раз. И представить тяжело было такую слабость. Чакра постепенно напитывала тело, но потом, падла, быстро улетучивалась, заставляя каналы жадно сжиматься: им было мало, а больше просто не было. — Мой резерв за почти десять часов сна пополнился едва ли на треть, — Сакура смяла пальцами использованную салфетку и облизала губы, сохранившие вкус жасминового чая. — Простите, Мито-сан, но мне придётся остаться у вас дольше, чем я предполагала. Надеюсь, это не проблема? Мито словно бы и ждала этих слов: взмахнула руками, привстала с колен, затараторила: — Да что вы, Харуно-сан! Сколько угодно времени! — и тут же приложила руку к животу, гулко сглатывая и кривя губы. Харуно на своём опыте знала эту заминку: сейчас будут слёзы. — Я…я просто не представляю, как мне вас отблагодарить… Сам Ками послал вас в наши края, не иначе! Мой будущий сын мог расти без отца… В деревне только и разговор об этом… Я всегда затыкала всем рты, потому что, ну, вы понимаете, а сейчас так тяжело… — Всё в порядке, госпожа, теперь всё будет хорошо, господин Шодай сильный, — медик поспешно встала, обогнула котацу и положила горячую ладонь на её холодную, слабую кисть. Вообще-то, Сакура с детства была человеком максимально не тактильным и раскрыла в себе эту прелесть совсем недавно и только благодаря Наруто: пусть он постоянно лез с обнимашками, надоедал, бормотал всякие шуточки и глупости на ухо, хватал за руку в погонях, но… даже этому он её научил, такой мудрый балбес… Именно это ощущение — чужого тепла рядом — всегда и на всех действовало как-то успокаивающе. Вспотевшая рука ощутимо сжалась. Мито, не моргая и не шевеля занемевшей кистью, пристально уставилась на потускневшие от горечи зелёные глаза. Сакура опомнилась и извинилась, добавила: — Мне… не нужна награда или ещё что-то. Я сделала это потому, что захотела помочь Вам: Вы мне ничем не обязаны. Фух, простите ещё раз… Мне нужно снова осмотреть господина Шодая: пока яд выведен не до конца, есть небольшой риск повторного заражения. Ваши лекари уже приготовили противоядие? Красноволосая химэ кивнула. — Было трудно найти некоторые травы, но при помощи добровольцев мы смогли это сделать. Сейчас Хаширама спит. Нормально ли то, что он ещё не просыпался? — Вполне. Ему стоит хорошо отдохнуть, но я должна ввести противоядие как можно скорее, пока во мне самой есть силы, — Сакура поправила юбку, рукава на бордовой кофте и распечатала из подсумка расчёску, быстро приводя себя в порядок. Хорошо, что она практически жила в больнице: в небольшой сумке для, казалось бы, простых кунаев и сюрикенов она хранила запечатанными кошелёк, полноценную аптечку, пару методичек-блокнотов по ядам, косметику и базовые средства для гигиены и ухода. Одежды, плохо, не было — на ней уже была сменка, а старая пылилась в корзинке для грязных вещей дома. Как там родители, интересно?.. Они привыкли к тому, что их дочь часто ночует на работе, поэтому наверняка заметят её отсутствие в деревне последними. Цунаде-шишо, наверное, поутру всё поймёт. Догадается, заглянув в архив. И проклянет, дуру такую, на вечное похмелье и плохие карты. Ино обалдеет, обрыдается и тоже проклянет — а с ней и её бедный муж Шикамару, которому доведётся слушать её нытьё. Какаши-сенсей, Наруто и Саске-кун…сейчас далеко за Страной Огня. Вот они, узнав, могут попробовать её вернуть, но Хокаге им всеми угрозами и неправдами не позволит: она не имеет права терять таких бойцов во времени и пространстве. Припечатает, чтоб поняли: «её вина — её проблема; ждите» — и будет права. Стоит уйти в тень и дождаться…пока Второй не сделает технику. Как-то втереться к нему в доверие, не признаваясь в совершённом… Помочь её доделать — хоть как-нибудь, как угодно, предотвратить его гибель там, дать ему выиграть время… Иначе не отмыться от позора… Ну серьёзно, будут потом гении подписывать под каждым своим свитком: «Не давать в руки криворуким! А Харуно — в особенности!» Трухлявые двери поддались не сразу: Сакуре пришлось буквально выломать их. Буквально плечом. Потухшая стихия дерева, пропитавшая стены покоев Шодая, не собиралась, в отличие от его организма, восстанавливаться. Печально, но поправимо. «Всё теперь поправимо», считала Сакура. Она, внезапно приободрённая этой мыслью, в присутствии Токи и Мито просканировала тело больного и заставила того выпить антидот. — Боль..кх!.. но, — хрипел мужчина, возводя глаза к потолку. — Не могу...пи..м-м-нг..ть. Харуно упрямо толкала к его губам стакан с дымчато-жёлтой густоватой жидкостью: альтернативы в виде укола в данном случае, к сожалению, не было. — Вам надо выпить, иначе я не смогу потом вылечить ваше горло. Господин, пожалуйста. Пока яд не выйдет, Вы не вылечите себя. Шодай посмотрел на свою супругу, сидящую по другое плечо, так жалобно, так расстроенно, что та чуть не рассмеялась сквозь слёзы. Если этот здоровый мужчина начинал вести себя, как ребёнок, значит он уже был в порядке.***
Тобирама сидел, глядя на безмятежно спящего старшего брата, как на спустившегося с небес ангела с крылышками — спокойно, благоговейно, и успокаивался уже от того, что видел его, дышал с ним в одном темпе. Сидел, скрестив руки на груди и задумавшись. Тока стояла за его спиной почти невесомо, незаметно: за десятка два лет дружбы он привык к её лёгкой чакре на фоне своих сенсорских рецепторов. — Это совершенно точно был яд, Тобирама. Альбинос запоздало кивнул, игнорируя немой вопрос-продолжение: «Кто мог осмелиться это сделать?» В груди кололось раздражение, хоть и слабость, питавшая его последнюю неделю, постепенно оттекала. Он неустанно разглядывал посветлевшее лицо Хаши, спокойный излом его бровей, впалые щёки, налитые кровью. У брата начался лёгкий жар, но, как утверждала розоволосая ирьёнин, так и должно быть. Тобирама вошёл в комнату как раз тогда, когда она поила жёлтым настоем его брата и попутно объясняла тому, что придётся потерпеть. Эта женщина… Мужчина медленно моргнул, окидывая её пристальным взглядом от макушки до кончиков пальцев на ногах, словно видел впервые. …Сакура Харуно. Она оказалась хороша. Как врач, конечно же. Но на свету выглядела ещё моложе, чем в сумеречной темноте. Молочные костлявые плечики, гладкие мышцы бицепсов и бёдер, узкие щиколотки. Тонкие пальчики с накрашенными розовым лаком короткими ногтями, растрёпанные на затылке пастельно-розовые волосы. Да, в его комнате она действительно виделась ему совершенно другой: острой, до безобразия упрямой стервой. Поэтому Сенджу, собственно, её и впустил: хоть кому-то за его двадцать семь лет жизни, кроме старшего брата, Изуны и Мадары, хватило дерзости на то, чтобы ответить ему не блеянием. И пусть — попросить, потребовать, но не склоняя головы ниже, чем положено, и с достоинством. Тока принялась измерять шагами комнату, стоило Сакуре Харуно исчезнуть за помятой дверью. Тонкие тёмные брови сошлись на переносице, в голове усердно трудилась армия стратегов. — Я продолжу поиски зачинщика, — выцедила она тоном, не терпящим возражений, и грубо поправила щитки доспехов на бёдрах, словно торопилась собраться на поле боя. Хаширама медленно моргнул, выпутываясь из лёгкой дрёмы. Тобирама шикнул. Куноичи, прошептав извинения, смылась через балкон. — Она…хот-тя бы слыш-шала твой…прикас-з? — улыбнулся Первый, с трудом перебирая губами. Горло неописуемо жгло и ныло от лекарств и медленного процесса регенерации, но он пытался этого не замечать. — Она очень сообразительна, — пожал плечами альбинос. Приложил ко лбу брата компресс, с усмешкой наблюдая за его кривляниями. — Я бы ваш-с жен…нил. — Это лишнее, — младшего Сенджу внутренне передёрнуло. Брак с Токой — скучный или скандальный — ему не был нужен. Брак с другом — счастливый или не очень — ему не подходил. И представить нельзя было, что вот он, Сенджу Тобирама, который всегда сам по себе, придёт вдруг домой, а там чужая-или-родная, чёрт знает какая, женщина. Его. Готовящая обед, возможно, беременная. Хранящая уют. Куноичи или простушка, блондинка или брюнетка, богатая или бедная. Он видел мало женщин и делил их только на две категории: куноичи и обычные. Ему не хватало внутреннего интереса, чтобы изучить их и добавить в характеристики деталей — и без того было много дел. В нём ничего не ныло и не трепетало, когда он думал об этом. В любом случае, это даже к лучшему. — Ты хотел переехат-тсь… Но…куда? — прохрипел Хаширама. Его тёмно-карие глаза сфокусировались на его, красных. — С кем? Для…чев…о-о? — Я не хотел мешать тебе с Мито, — мужчина пересел с колен в позу лотоса. Подтянул к правому боку тазик с водой, окунул в неё полотенце, старательно выжал и снова уложил на лоб брата. — Вы же семья. — Т-ты…ты моя семья. Всегд-да, — Хаширама вдруг взглянул на него так прямо, так тяжело, что у альбиноса ком замер где-то в горле, но он никогда об этом не скажет. — Я не справ…люс-сь с-сам. Клан и деревня… сын… Я н-не…мне нуж-жна опора. — Я могу взять главенство над кланом. Но старейшины будут не очень этому рады. — Тьфью-у на них-х! — улыбнулся Хаширама. Хотел было ещё что-то добавить, но уже не мог: горло сжал очередной спазм. Двигались одни глаза, и те — испуганно, затравленно. Пальцы судорожно сжимали простыни. Тобирама взволнованно и быстро заморгал, тут же подрываясь на ноги. Чакра Харуно ощущалась за сёдзи: она то ли ждала его ухода, то ли подстраховывалась — в любом случае, не зря.***
— Очень надеюсь, что она не втирается к нам в доверие, чтобы нанести удар. Очень. Надеюсь. — от шёпота мужчины в который раз задрожала свеча. Перо тихонько треснуло в его сжатой до побеления руке. Тобирама всегда был на взводе. В напряжении. И пусть сейчас душа более-менее встала на место, на языке остался терпкий осадок горечи. Альбинос впервые был так рад чужому человеку в собственном доме. Медику. Женщине. Рад так, как не радовался бы своей жене, если бы та у него была. Будто он снова…обычный человек. Обычный человек — в перерывах от войны, то есть, думающий не только об убийствах и защите близких. И пусть его трясёт внутренне из-за — возможно — упущенного врага и так беспечно подставленной под чужой нож собственной спине, но ему действительно хотелось, чтобы всё это осталось только в его голове. Просто как напоминание: не будь таким параноиком. Может же мир быть не таким суровым, каким был в его юности? А потом ему принесли на дом стопку очередных бумаг с круглыми печатями, принадлежащими соседним деревням, и стало не до сантиментов. Белое лицо исказили грубые, острые черты. Новое перо сломалось под его рукой. Нет, мир всё так же суров.***
Сакура вернулась в выделенные Мито покои после их совместной прогулки. Она была уверена, что за ней всё ещё следят (и будут следить), поэтому не позволяла себе разныться, как хотелось бы, но, упав мешком на свой футон и утыкаясь в ещё не высохшую от слёз подушку, медик тут же сдувалась. Тут её не видели и не слышали. «Прошла уже целая неделя!» — Я помню каждую улочку, ками, — пробормотала она в подушку. — Меня бесит это! Когда она только и делала, что работала, было проще. Теперь же, когда Первый почти выздоровел, Сакуре попросту нечем себя занять и она из раза в раз вспоминала свою глупую историю попадания в, чёрт его возьми, прошлое. Даже с продуманным «планом» ей не дышалось проще. Не хватало родного кабинета. Тёплой руки, которая несмело и опасливо умостилась бы на её плече, и слов, которые перемежались бы с запальчивым «Даттебайо!» Не хватало маминых причитаний. Не хватало угрюмых глаз Саске и немых «улыбок» Какаши-сенсея. Не хватало слов, чтобы объяснить самой себе — и, мысленно, всем, — как ей жаль. Хотя она ведь и не виновата… Технику она не использовала, печатей не складывала, о неисправности не знала, но… блять, но это же не оправдывает её!.. Никто не виноват!.. Обстоятельства такие, судьба такая, надо просто смириться и потерпеть, надо! Она так бы и лежала на футоне унылым тюленем, если бы в её покои не постучались. Пришлось опять вытирать слёзы и прочищать горло. Это точно была Мито. — Входи! Тяжёлый, чёткий шаг, совсем не похожий на мягкую походку беременной химэ, заставил её вздрогнуть. Руки тут же сжались в кулаки, а в мозгу щёлкнула мысль: кунай спрятан под подушкой. В целях собственной безопасности, конечно. Тобирама, остановившийся в дверях, прищуренными красными глазами осмотрел незамысловатое оружие в её руке. — Добрый вечер, — склонил голову набок, словно бы решал, стоит ли вообще с ней разговаривать, но раз зачем-то пришёл, то пусть уже изволит. Харуно торопливо затолкала оружие обратно под подушку, поднялась на ноги, отвесила будущему Второму небольшой поклон. Ей бы умыться, чтоб так жалко не выглядеть, но мужчине, видно, всё равно. — Я хотел бы поблагодарить вас за спасение моего старшего брата. — Я уже говорила об этом Мито-сан, я не гонюсь за благодарностью, — хоть и чертовски приятно принимать, на самом деле, благодарность от гения… За эту неделю они виделись-то только в покоях господина Хаширамы, где Второй удостаивал розоволосую лишь скупыми кивками головы и непонятными длительными взглядами. Мито говорила: работал, работал за двоих, искал зачинщиков — и Сакура лишь понимающе отводила глаза: рассчитывать на то, что мужчина уже начал работать над нужной ей техникой не приходилось, но быть к нему ближе ей было необходимо. Ближе к нему — как ни странно — и дальше от Конохи. Смешно и невыполнимо звучит, правда? — Отклонить простой жест вежливости будет неприлично, Сакура-сан. Она мысленно показала ему средний палец: ах вот так, значит, да? Простой жест вежливости, фу. Вот это сейчас действительно было неприлично и несоизмеримо с её помощью. — Что ж, хорошо, — розоволосая вздохнула, ненавязчиво поправляя волосы за ухо. Дерзить нельзя, но так хочется, так что… — Благодарите. Тобирама элегантно вздёрнул бровь. Наступило недолгое молчание. — Я оценил ваше чувство юмора, но у меня нет настроения на конфликт. Поэтому просто благодарю вас. — Не за что, господин. Мужчина посчитал свою миссию выполненной. Развернулся на пятках, открывая сёдзи. Мито с занесённой для стука ладонью шокировано смотрела на него снизу вверх. В ином контексте ситуация выглядела провокационно: мужчина, выходящий из комнаты молодой девушки… Но для беременной Узумаки-Сенджу подумать о чём-то таком — если тот мужчина был Тобирамой — было не то чтобы странно, но просто… да, именно странно. Тобирама не вязался ни в категорию «друзей», ни в категорию «любовников»: он был «шиноби» — и не более. Трудно было подобрать для него какую-то другую. Фигурально выражаясь, он был ножом, заточенным исключительно под убийство, а не под ту же резку хлеба или мяса. Иной. Единственный в своём роде. Стабильный, как маятник, живущий в своём темпе, сбить который могла только серьёзная поломка. К нему, как к деверю, привыкала Мито тяжелее и дольше, чем к своему статусу джинчуурики. И то, и другое уже стало привычно, но постоянно держало в напряжении. Тобирама галантно придержал красноволосой невестке дверь, кивнул напоследок и удалился, стирая даже след своего запаха из гостевой комнаты. Но Сакура успела его запомнить: Второй Хокаге пах крепким чёрным чаем и горьким одеколоном или гелем для душа. Пах мужчиной. Не то чтобы медик была так зависима от запахов, но после Наруто, вечно жующего рамен со свининой и апельсины, такого яркого и сочного, привычного, от которого даже на языке как-то задорно-кисло — Тобирама Сенджу пах «взрослостью», как элитный тридцатилетний виски, припрятанный у Какаши-сенсея в комоде за детской фотографией своей команды. — Выглядишь загруженной, — осторожно замечает Мито, умащиваясь на подушечке перед котацу и педантично расправляя почти незаметные складки на круглом, как шар, животе. За неделю их общение стало максимально дружеским: они даже договорились постепенно перейти на «ты» и не употреблять друг к другу суффиксы. — Тобирама что-то… сделал? Сказал? Сакура лишь покачала головой, пощипав себя за сбледнувшие щёки: — Он просто поблагодарил меня за спасение господина Хаширамы. Выгляжу замучено и зарёванно, но я правда в порядке. Просто мысли мешают, понимаешь? Всякие… И от них не спрячешься — они даже во сне, в каких-то чужих словах. Уцепишься — и думаешь… Думать Сакура могла и умела, а теперь это обратилось против неё. Ей проще и легче было утонуть в работе, нырнуть с головой и не всплывать, чем раздумывать над «планом» возвращения обратно. Факт один: она хочет домой, хочет к близким: обнять всех, наболтаться за всё это упущенное время; поспорить с мамой, традиционно и выборочно — о разбросанной в коридоре обуви или неубранной на сушилке одежде; хочет догнать Саске, Наруто и Какаши-сенсея в их путешествии и заночевать с ними, как в старые добрые, в спальниках у костра. Наруто готовит откровенно плохо и питается одними дошираками, зато у него рыбная уха получается такой неописуемо вкусной, что Сакура без стеснения просила добавки. Не сразу, но она поняла: другу нравится готовить для других, а для себя, мол, можно не стараться. Позиция эта всегда ею порицалась, но разве ж этого упрямца можно переделать? А Мито, забеременев, и дня не могла прожить без рыбных блюд. Сакуру от них уже даже подташнивало, но она добавляла в тарелку любимые специи и ела медленно, словно пробуя на вкус ту самую уху. А потом, перед сном, снова рыдала в подушку. — Ты что-то скрываешь. Что-то очень…ценное, — Мито отвела глаза, смущаясь, но всегда говорила чётко, как диктор новостей в телевизорах будущего. У Сакуры панически сжалось горло. Ну, она знала, даже ожидала: этот разговор должен был произойти, и его условия — лучшие, ведь сидят они не в допросной. Только вот надёжной отговорки не придумаешь, потому что никто не поручится за неё. Никто её не знает. Её слова не имеют веса. Всë зависит от уровня доверия к ней. Это — её единственное, на самом деле, спасение. — Может, поделишься? Не хочу тебя заставлять, но, — тактильная атака: прикосновение к предплечью, — я считаю тебя своей подругой. Первой и единственной. Отныне ты — желанная гостья этого дома. Мне нужно знать, что ты не таишь ни на кого из нас злобу и о чём ты задумываешься, когда смотришь по сторонам. Пожалуйста, поделись со мной и я обещаю сохранить это в тайне от Хаширамы и Тобирамы. У Мито из-за беременности часто меняется настроение: она быстро может расстроиться буквально до слёз, она очень ярко улыбается и чуть не подпрыгивает, когда счастлива. Для неё обыкновенной норма — это скупые, отточенные движения, прямой взгляд и спина, холодный тон, мягкий только при муже. Она росла в клане, который считали «аловолосыми дьяволами»; и даже мама, заплетая ей косы по утрам, твердила: будь сильной. Сильные не показывают своих эмоций. Только вот Сакура тоже была сильной. Но почему-то она выбивалась из этих устоев: её можно было прочесть — нельзя только заглянуть в голову. Кем она была воспитана? Как жила? Судя по открытой одежде и коротким волосам, она жила свободно, не как шиноби или принцесса, но откуда бы тогда взяться такому таланту к исцелению и воспитанию? Эти отточенные движения, эта зелёная чакра… Лекари Конохи так не могли. Где рос этот алмаз? Кто обточил его в бриллиант? Мито любопытствовала не потому, что опасалась Сакуры, как Тобирама — ей просто было интересно, потому что они не случайно столкнулись на улице тогда, не случайно. Чутьё говорило об этом. — Я не держу ни на кого из вас зла! — горячо воскликнула Сакура, как несправедливо обвинённая, и тут же сдулась. — Дело… во мне. Я совершила ошибку, из-за которой не могу пока вернуться домой. А может и вообще не вернусь… Не хочу говорить об этом, Мито, пожалуйста, не заставляй меня! Просто теперь у меня нет дома и мне некуда податься. А Коноха… Странно себя тут чувствую: и хочу жить здесь, и одновременно: а что мне тут делать? Как жить? Всё… чужое! Понимаешь? Мито лишь кивнула. Она чувствовала нечто подобное, когда видела перед собой впервые Хашираму. Своего будущего мужа. Когда он привёл её в свой дом, забавно смущаясь и хлопоча над ужином вместе с поваром: он хотел ей, Мито, понравиться, хотел, чтобы ей было уютнее в чужих стенах. Первый месяц этот дом был для неё клеткой, а потом… Вздох. Мито, игнорируя лёгкий налёт пыли на полу и неудобно скользящее кимоно, забавно подползла к Сакуре на четвереньках, огибая столик. Вторая тактильная атака — голова на плече, проникновенный шёпот: — Я тебе верю и понимаю тебя. На мне переезд и женитьба отразились точно так же. Но пути назад не было. Понимаешь? Ты как будто уже перемахнула пропасть и, обернувшись, не видишь обрыва: только дорогу. Везде дорога. И по ней нужно просто идти. Не плачь больше, пожалуйста — у тебя такие красивые глаза, красные белки их портят… И ещё… Живи у нас! В поместье! По Тобираме никогда не скажешь, но если он пришёл к тебе сам… Значит, будет не против… Ты сама сказала, тебе некуда пойти, но мне кажется, даже если ты уйдёшь, нигде и никогда не почувствуешь себя хотя бы вполовину лучше, чем здесь. Сакура, ничего не ответив, прислонилась ухом к рыжей макушке и обхватила женщину за талию одной рукой. Прикрыв глаза, она боролась с самой собой. — Мне некуда идти. Да. И я хочу жить тут. Ты бы знала, как я хочу... — Значит, решено. Да? Всё будет хорошо… Девушки сидели и уютно обнимались, не желая больше говорить о личном. Тобирама, послушав тишину в гостевой комнате ещё минут пять, молча ушёл из дома шуншином.