Иеродула

Город расколется на мириады зеркал, Рвутся в любовных пожарах петарды сердец, Стенка за стенкой, душа, за душою тоска, Тянет в болотную топь заколдованных мест. Я же тебя никогда никому не отдам, Пело сердечко и плакали гордые льды, Наши тела бы могли отыскать по следам, Если бы мы не забыли оставить следы. Дайте мне белые крылья, - я утопаю в омуте, Через тернии, провода, - в небо, только б не мучиться. (с) "Я соскучился"

«Что за цветы издают такой тяжёлый аромат?» — думал бакалавр медицинских наук Даниил Данковский, поднимаясь в полутьме по растрескавшимся ступенькам, ведущим от железнодорожной станции в городок. Он прошёл между домами и попал на широкую улицу. Здания здесь были в два-три этажа, приятной старой архитектуры, на задних дворах с гниющими деревянными заборами копился хлам. Очаровательная простота глубинки соседствовала с запустением. Фонари, однако, светили исправно. На улице ещё ошивалось несколько детей, у стены дома на земле сидел степняк в кожаной куртке, Данковский решил не беспокоить его. Пройдя несколько калиток (какая здесь неудобная планировка!), он увидел мужчину в зелёном шарфе и фуражке. — Добрый день! Не подскажете ли, как пройти на Площадь Мост? Мужчина смерил его взглядом, который так и остановил на ярко-красном галстуке, и с неповторимым местным акцентом медленно проговорил: — Ещё пару домов пройдёшь прямо, потом сворачивай налево. Оказавшись на площади, бакалавр сразу увидел всё, что искал в этом краю: особняк Каиных, апартаменты Евы Ян, да ещё удивительную башню и собор работы местных архитекторов. Первым делом нужно было распаковать вещи, объёмный чемодан со всеми имевшимися хирургическими инструментами и лекарствами (жаль было оставлять их в разорённой столичной лаборатории) весил прилично, но идти к Симону было уже поздно. Данковский постучал в массивную дверь и ему открыла хозяйка доходного дома. Ева Ян была очень юной и стройной блондинкой, её наряд, а скорее, почти полное отсутствие наряда, сильно смутило доктора. — Я вас ждала! — она с улыбкой посторонилась. — Хорошо, что Симон предупредил Вас, всё-таки на дворе ночь, я должен извиниться за беспокойство… Сквозь кожаный плащ он почувствовал, как она положила свою маленькую ладонь ему на спину. — Вы будете жить наверху. Там замечательный вид из окна, будете видеть восход луны. Ведь это не дом, а об-сер-ва-то-ри-я, — протянула она. Библиотека в главном зале дома впечатляла объёмом. Кроме книг обстановка не содержала почти ничего интересного, зато какой была комната в мансарде! Огромный письменный стол, удобная небольшая кровать, множество полок для вещей, а в окно и правда заглядывал рогатый месяц. Доктор принялся обживаться и первым делом, раскрыл чемодан с инструментами. — Яргачин! — восхищённо выдохнула Ева. Она подглядывала из-за его плеча совершенно не стесняясь, как это делают маленькие дети. — Что это значит? — На местном языке… — она замялась, — так называют, скажем, знахарей. — «Скажем»? — Мясников, — уточнила она с очаровательной улыбкой. Следующий день был полон визитов и невероятно плохих новостей. В доме Каиных воцарился траур. Георгий Каин производил приятное впечатление. Старость не отняла у него интеллигентности, он был в отличной физической форме для своих лет, да и остальные домочадцы были крепкими и, на первый взгляд, людьми, болеющими крайне редко. Но какая нелепая случайность! Симон Каин был убит одновременно с известным в городке хирургом Исидором Бурахом. И зачем только был проделан такой долгий путь? Кроме того, откуда ни возьмись, пришёл посыльный из управы и пригласил Данковского к Сабурову, местному стражу порядка. Разговор выдался менее приятным, но информативным. Бакалавра предупредили, чтобы он не совался во дворы по ночам, кроме того, он обязан принять участие в расследовании убийств. Не чаял он так рано по приезду возобновить общение с мёртвыми телами, но что ж, по крайней мере, в такой форме Симон стал ему доступен для изучения. В ассистенты доктору предложили Стаха Рубина, ученика Бураха. Молодой человек был сильно подавлен и кажется, крепко выпил, так что проку с него было мало. Стах рассказал о сыне Исидора и обвинил его в смерти отца, да ещё в убийстве троих людей на станции. Сабуров частично подтвердил это и открыл охоту на новоприбывшего. Данковский бы и пальцем не пошевелил ради попавшего в облаву Артемия Бураха, если бы кроме ножевых ран не нашёл на теле убитых множество подозрительных пятен. Инфекция? Кажется, здесь уже отмечали вспышки странной степной болезни.       Если пустить дела на самотёк, чего доброго, вспышка повторится. В городе, где нет ни одной больницы, с одним этим нелюдимым Стахом в помощниках пришлось бы очень туго. Убедив Рубина немного отдохнуть и помянуть учителя, доктор выскользнул на улицу. Где искать этого Артемия, особенно когда его и так ищет весь город? — Ева, а где живёт Стах Рубин? — спросил Данковский как бы между прочим. — Кажется, в Сырых Застройках, на окраине. Зачем он вам? — Мне нужен не он сам. Подозреваю, что могу поймать его бывшего друга и поговорить с ним по душам, так сказать. Бакалавр развернул укладку со скальпелями. Человек, убивший троих, расправится с ним за несколько секунд, если почует неладное. Лучше, конечно, избежать столкновения. Выбрав себе оружие, Данковский спрятал его в рукав, пока Ева заваривала чай. В Сырых Застройках атмосфера сильно отличалась от той, что царила в центре городка. Степь подступала совсем близко и оттуда доносилось стрекотание кузнечиков и какой-то отдалённый гул, похожий не то на мычание, не то на скрип. Во внутренних дворах становилось не по себе, ведь там бакалавр был как на ладони у жильцов со всех четырёх сторон. Он увидел женщину, медленно, словно сомнамбула, бредущую по улице. Её платье было разорвано настолько сильно, что лёгкий ветер трепал остатки подола, словно старые флажки в гавани. На лице и на теле у неё были то ли охрой, то ли кровью выведены различные знаки, а в спутанных волосах виднелись розоватые цветки савьюра. Не поворачивая головы, она скосила взгляд на доктора и улыбнулась неожиданно тепло. — Заблудился? — Я ищу квартиру Стаха Рубина. — Вон там. Войдёшь в калитку, если она ещё не развалилась, и отыщи дверь дома слева. На верхнем этаже его комнаты, дверь выглядит старее других. Данковский вошёл, дверь парадной была открыта. В доме было ещё несколько квартир, он постарался пройти мимо них незаметно, но услышал с улицы шаги и поспешил подняться по лестнице. Очень осторожно он повернул ручку исцарапанной и облупившейся двери. Сюда, должно быть, явится Стах или Артемий, больше некому, но только бы он жил один!.. И Рубин, действительно, жил один, не запирался, в полутёмных комнатах было пусто, спартанская обстановка соответствовала быту холостяка. В дверь постучали, но тут же открыли. — Рубин, ты? А где Рубин? — Вы, случайно, не Артемий Бурах? — А кто спрашивает? Сын Исидора был на него отдалённо похож. И не скажешь, что полукровка. Крупные глаза, светлые волосы, огромный рост, только одет как местный скотовод. Данковский представился и объяснил отсутствие Стаха, но Бурах, казалось, становился всё злее. Скальпель был готов перекочевать в правую руку. Бакалавр сделал глубокий вдох… — Сам не ожидал от себя. Прямо расспросил, кого он убил и за что. Знаете, я ему верю, а городу — нет. Самозащита. Артемий совсем не похож на безумца. Сказал, что он должен быть у меня под рукой и должен подчиняться, иначе не поздоровится не только нам обоим. Он, конечно, вспылил, но в итоге, просто развернулся и ушёл. Остынет и сам всё поймёт. У нас нет иных вариантов. Ева слушала, затаив дыхание. Бакалавр сидел напротив неё у письменного стола, рукава его рубашки были расстёгнуты и закатаны, он медленно пил остывший чай из стакана в старомодной оловянной подставке. Глядя на хозяйку дома, он вдруг оценил её вкус в одежде. По крайней мере, если Ева заболеет песчаной лихорадкой, будет сразу видно. И не нужно просить об осмотре. — Зачем он вам? Я знала Бураха когда-то. Он непростой человек. — Чтобы разобраться в последних происшествиях, нужны медики. Закат из золотого стал прямо-таки багряным. Из степи снова повеяло дикими травами. Дети были на вечерней прогулке и их возгласы эхом разносились по кварталу. С одной стороны, хотелось уехать с первым же поездом, а с другой, был в том местечке свой мир, полный своеобразного печального уюта и безмятежности. Рёв столичной жизни раздражал Данковского, который год за годом уничтожал в себе романтика, но так и не смог с ним окончательно совладать. — Видимо, иметь дело со смертью — ваша судьба, — задумчиво проговорила Ева. — Смерть и врачи всегда находятся рядом друг с другом. Мы же сражаемся за жизнь. Я в этом, не постесняюсь сказать, преуспел. Человек всю историю сражается с природой, чтобы не стать чьим-то кормом или просто трупом. Это был последний мирный вечер. Бакалавр вернулся с улицы к обеду в марлевой повязке, кирзовых сапогах и военном плаще. Первым делом, распаковал бумажную коробочку иммуников и протянул Еве. — По одной таблетке два раза в день. И не спорьте со мной! Песчанка вернулась. Девушка застыла на месте. Не хватало ещё и этого. Доктор только выпил воды и ушёл. Через несколько часов явился Бурах. Измотанный и голодный, с невыносимо саднящей раной в боку, и всё же, он был здесь. Дожидаясь доктора, заснул на софе, скрестив руки. Выглядел он так плохо, что Данковский, вернувшись, присмотрелся, дышит ли Бурах или уже мёртв. Артемий проснулся от прикосновения к шее. — Проверяете, не сдох ли я ещё? — Проверяю. Спасибо что пришли. — Нет сухаря? — Найдётся кое-что получше. Медик уплетал булку хлеба, запивая каким-то отваром из своей бутылки, при этом он часто шипел и кривился, трогая повязку под курткой. — Вас задели те бандиты? — осторожно спросил Данковский. — Да, и не только они. Предлагаю перейти на «ты», мы всё-таки ровесники, коллеги и всё такое прочее. У меня твирин имеется, хочешь? Там в составе травы местные, поднимают иммунитет. — Да, так будет проще. Твирин ваш не одну душу сгубил, так что пока не хочется, благодарю. Посмотреть рану? — Не надо, но если есть нормальные бинты, то не откажусь. Пора бы уже поменять повязку. Бакалавр давно такого не видел: кусок старой, разлезающейся простыни, но прокипяченный и правильно наложенный. Из этого Бураха, определённо, выйдет толк в условиях дефицита. Артемий быстро намотал чистый бинт, оделся и зачем-то достал из карманов пригоршню цветных стеклянных шариков. — Бери, хорошая мена. — Что значит «мена»? — От слова «менять». Не удивляйся, тут традиции такие. Когда в аптеках всё сметут, только у детей и останется морфин, порошочки, разные таблетки, они ещё тогда наворовали, в первую эпидемию. Так не отдадут, а обидишь кого из них, потом сильно пожалеешь. На шарики они много чего отдать могут. — Прикормили вы его в прямом смысле слова, — усмехнулась Ева. Вечером она снова была рядом, сидела на стуле с высокой спинкой и крутила в руках бокал. — Это всё, что я мог для него сделать. Я так и знал, что он человек дельный, просто ему пришлось понервничать. Он даже менее диковатый, чем тот Стах. Повисла неловкая пауза. Данковский развязал галстук. — Можно попробовать этот ваш местный абсент? — Твирин? Сейчас. Ева сходила за вторым бокалом и наполнила его. На просвет напиток был тёмно-жёлтого цвета и мутноватый. Бакалавр сделал пару глотков. — Своеобразно. — Не слишком крепкий? — Нет-нет, не беспокойтесь, в молодости я хлестал разбавленный спирт, как и все юные медики. Боюсь, без выпивки я сегодня просто не смогу уснуть, простите. Компания больных и мёртвых не даёт расслабиться, а здесь — рай. Ева, вдруг, захохотала. — Здесь Омут, доктор. Смех её звучал чуть пугающе. — Вы сегодня очень нервная. — Я боюсь. Знаете, я никогда не боялась смерти. Мне казалось, придёт миг, и я расстанусь с жизнью без всяких сожалений. Ну что у меня есть? Чего я добилась, кому нужна на этом свете? А теперь мне страшно, ведь умирать от песчанки очень мучительно. Если мы все обречены, то не лучше ли покончить с жизнью раньше? — Чем же самоубийство лучше? Если мы справимся и найдём вакцину, то опасность исчезнет. — Не обращайте внимания, — тряхнула головой Ева, — такие мысли кажутся мне притягательными. Мысли о суициде. Они с детства в моей голове. Данковский вздохнул. — Вообразите себе, отскребать вас от мостовой или вытаскивать из петли придётся лично мне. После обнаружения трупа его, как правило, бесцеремонно раздевают, разрезают и потрошат. Стягивают кожу с черепа, распиливают его, извлекают мозг, набивают полость вчерашними газетами и прилепляют всё назад. По вашим венам, затем, пустят бальзамирующий состав. А что вы хотели? Кладбище переполнено, придётся подождать в чьём-нибудь погребе, пока Каины напишут письма вашим родственникам. Впрочем, добраться сюда они не смогут, придётся сжечь вас в конце концов в той же куче, что и больных. Да и до вскрытия с бальзамированием может не дойти. Достойный уход от проблем, ничего не скажешь! Доктор сделал ещё несколько глотков и вдруг, произнёс: — Я, к примеру, тоже в любой момент могу застрелиться. Причин у меня скопилось достаточно. Что будете делать? В округе не то что микроскопа, ни одного приличного ланцета найти невозможно. Они молча выпили ещё по бокалу. Ева напоминала кого-то знакомого, но не лицом, а комплекцией что ли. Данковский не мог вспомнить, кого. Она дрожала так, что звенели серьги. — Давно у вас тревога от выпивки? Завязывайте. — Вы же не сбежите? Не бросите нас? — Я тоже боюсь. Но от своих страхов не бегаю. — А вдруг вы заразитесь? Бакалавр встал, поднял за плечи хозяйку дома и крепко обнял её. Как ни странно, дрожь ушла из её хрупкого тела. «Простое дружеское объятие», — проговорил про себя доктор, направляя чуть захмелевший рассудок в верное русло. — Не выгоняйте меня сегодня, пожалуйста! Ляжем вместе! — Ева… — стушевался Данковский. — Я сойду с ума от одиночества. Мне уже кажется, что за окнами хрипит чума, словно она зверь. — Пойдут слухи. Город маленький, суеверный, сплошные ограничения, а мы тут спим в одной койке. — Намного хуже, когда тело режет не менху. Но ведь на вас смотрят с благоговением, а не с ненавистью. Мать Бодхо многое прощает. — Куда только меня завёл ваш твирин… в голове какой-то треск, это нормально? Шизофрения начинается так же. — Твирь зовёт туда, где ты нужен, где тебя ждут. Где надо сделать что-то, и ты один знаешь, что именно. Она меняет твою волю на свою, но всегда ведёт верной дорогой. Если трещит, значит, двигаешься правильно. Данковский почувствовал как город бьёт его снова по слабой кости. Тяга к нежным и покорным женщинам соответствовала его хищной природе, но сейчас она пробудилась совершенно не к месту. Однако, Еву и правда нельзя было оставлять одну. — Во-первых, я не железный. Во-вторых, когда всё закончится, я уеду. Почти уверен, что один. В-третьих, я жуткий манипулятор и… — И ты спасаешь жизни. Десятки, сотни и тысячи жизней. Тебе даже удалось воскресить человека. Кому может показаться мало всего этого? Ты должен всё получать без просьб. Я буду скучать, потом перестану. И останутся только хорошие воспоминания. В нужный момент мы оба будем доставать их из своей памяти и любоваться. Бакалавр вытащил из волос Евы шпильку. Затем, ленту и ещё несколько шпилек. Под своей тяжестью её локоны упали на плечи и рассыпались искрящимися в свете газовых рожков прядями. — Это первое, что мне захотелось с тобой сделать, когда я переступил порог. Затем, он поцеловал девушку. Без особой страсти, просто пробуя. Первые минуты близости всегда содержат самые острые ощущения, которые не повторяются уже никогда. К лёгкому своему стыду, доктор не раз пользовался этим, быстро охладевая к предмету симпатии. На этот раз хотелось, по крайней мере, растянуть удовольствие. Ева уткнулась носом чуть ниже расстёгнутого воротника рубашки доктора и вдох за вдохом впитывала в свою кровь запах костров, которые горели теперь чуть ли не на каждом углу из-за эпидемии, бычьей кожи, карболки, столичного дорогого одеколона. Она боялась этого человека. Под одеждой он прятал стальные жилы, его движения были сильными и ловкими, когда он думал, что на него не смотрят, его взгляд из потемневших глазниц становился волчьим. Она желала этого человека как желали иеродулы незнакомца древнем храме. В голове её гулял ветер, играла музыка. Она положила руки ему на грудь. «Передумала, сейчас оттолкнёт», — подумал Данковский, но Ева лишь начала расстёгивать его рубашку. С её одеждой было покончено за несколько секунд. Девушка подтолкнула бакалавра к кровати, но сама не собиралась ложиться. «Отлично, идеально. Теперь главное — не заснуть во время главной сцены», — пронеслось у него в голове. Данковский впитал медицину каждой клеткой. Он не был доктором «от халата до халата», однажды погрузившись в науку, он стал плотью от плоти. Он относился к физической близости без всяких предрассудков, находил неоспоримую пользу и питал уважение к добровольному, бережному удовлетворению естественных порывов. С одной стороны, священный принцип «Не навреди!» сдерживал его, с другой, он помнил о способности большинства женщин произвести на свет далеко не одного или двух младенцев тем самым путём, которому он не мог оказать и половины подобной нагрузки, а значит, иной раз можно полностью дать волю голосу желаний. Чтобы обострить чувства, бакалавр закрыл глаза. Гладкие колени Евы прижались к рёбрам, она медленно опускалась вниз. Данковский испытал пронзительное ощущение вторжения в чужое тело и перестал дышать на несколько секунд. В его плечи впились коготки девушки. Поразительно, какая иногда хватка просыпалась у женщин в моменты страсти! Пару раз они умудрялись расцарапать ему бёдра. Ева коснулась губами его шеи, прижавшись всем лихорадочно горячим телом. Её волосы тепло пахли щёлоком и степными травами, терпко и тепло. Она вынимала из того, кому служила иглы и лезвия усталости, мешавшие поддаться моменту, раствориться в неизбежном, беспечно гореть секундами внезапной близости. Колющая сладкая боль, учащающиеся вздохи Евы затягивали петлю на его горле, и вдруг, незримая верёвка лопнула, освободив его и опустошив одновременно. Город вырвал из него последнее, эта языческая яма, эта дикая пустошь вытянула по каплям всю жизнь из него. День за днём он поливал чужой и своей кровью улицы, разум его был принесён в жертву поискам вакцины, последние деньги ушли на солдатские пайки. Он не узнавал своё тело. Он не узнавал своих мотивов. Он уже не раз и не два принимал морфин, выпивая прямо из ампул, за это было мучительно стыдно, но только в первые часы. Вот теперь он наглотался местной самогонки и воспользовался доверием… Перед тем как провалиться в сон, Данковский вспомнил наконец, где он встречал Еву. Точнее, девушку, внешне похожую на неё. Впервые он увидел обнажённое женское тело на секционном столе, будучи студентом. К сожалению, то тело пришлось разрезать на множество препаратов. Впрочем, пока он работал, успел несколько привыкнуть и примириться с анатомией, которая сопровождала его все дальнейшие годы. Тогда он понял нечто важное: положи в мертвецкой десять женских трупов, безвольных и недвижимых, с разными формами, длиной и цветом волос, они будут вызывать лишь примерно одинаковое лёгкое сочувствие. А вот пластика движений, голос, взгляд, характер имели куда большее значение. Привлекали всегда именно они, а не внешность как таковая. Привлекало то, что называют душой. Однажды, ему удалось вернуть жизнь в ту бесполезную куклу, которой становится человек, умирая, и он нашёл дело своей жизни. Кто-то вошёл и очень быстро поднялся по лестнице. Данковский успел только сесть в кровати. На улице было ещё темно, но первые лучи серого, унылого рассвета уже касались стен. Бурах вошёл в мансарду и оценив обстановку, отвёл взгляд. — Простите ребята, но у вас в районе чума. Ночью перекинулась. Я, собственно, иду к больничке. Подождать тебя, начальник? Вместе пойдём. — Да, я… сейчас… Бурах развалился на тахте и принялся тереть виски. В эту ночь была его очередь не спать. Ева накинула свою скудную одёжку, прошла мимо него к лестнице, сделав едва заметный жест приветствия и он лениво проводил её взглядом. Доктор рассеянно одевался. — Извини, что вломился. — Нет, ничего. Ты правильно сделал. Нужно было остаться с Евой перед уходом одному хоть на секунду. Данковский спустился к ней. Ева расчёсывала волосы в умывальной и сонно улыбалась. Вопросы были излишни. По возвращению в свой кабинет, он обнаружил, что Артемий без всяких волокит вытащил из ящика стола его револьвер. — Я любопытный, — сказал он в оправдание и пожал плечами. — Как ты открыл ящик? — Иголкой. А у тебя только один патрон? — Положи на место. Данковский взял расчёску с полки и подошёл к зеркалу. — Артемий, у тебя, случайно, бритвы нет? — спросил он, оглядываясь через плечо, — Я вчера пошёл на поводу у своих проклятых кишок и заложил её в бакалее. — А ты невесте принеси твирину. Авось даст. Доктор посмотрел на него в упор. — Плохая шутка. Я бы сказал, обидная. Хочешь поссориться? Я не посмотрю на то, что ты плохое время для этого выбрал, нервы у меня не первый день шалят, — его голос зазвучал угрожающе. — Всё сказал? — усмехнулся Бурах, — травяной невесте. У них водятся всякие лезвия. А задирать тебя я не дурачок какой. Да и Еву уважаю. Следующие дни проходили мучительно. Город наводнили военные и стали отстреливать бандитов с таким усердием, что поймать шальную пулю было делом времени. Иногда на тёмных улицах и бандиты набрасывались на солдат, словно псы, по нескольку штук, вооружённые ржавыми ножами и заточками. Еду стали выдавать по талонам, и конечно, никто не наедался вдоволь. Даже увеличенный паёк для медиков был смешон по величине и питательности. Время утекало сквозь пальцы. Вскоре пришлось бросить и лазарет, в котором уже не хватало мест для обречённых. Данковский и сам чувствовал себя мёртвым. По утрам он видел молчаливого, подавленного Бураха, который на днях потерял кого-то из вверенных ему детей. Повсюду летали хлопья омерзительной сажи, слышались вопли больных. Ни лекарств, ни перевязочного материала уже почти не было. Вымерла половина города. Ева была тихой, послушной и улыбчивой, но что-то происходило в её душе. На разговоры с ней категорически не было ни минуты. Когда в один из этих скорбных дней доктор брёл мимо дымящихся куч хлама, которые остались от костров, кто-то окликнул его. Молодой человек, похожий на законченного морфиниста, потряс его за рукав: — Беда у тебя, доктор! Иди в собор! Почему-то он сразу всё понял и вовсе не удивился, когда увидел там на полу Еву, лежащую в огромной луже крови. Он склонился над ней и перевернул, осматривая тело. Летела, должно быть, из-под самой крыши. За спиной послышались шаги и шумное, сбивчивое дыхание. — Данила, ты лучше… давай я посмотрю. — Тут открытая черепно-мозговая. Это всё. Бурах прекрасно всё видел сам и не знал, что сказать. Тем же вечером Еву сожгли на степном кладбище. Посмотреть на проводы пришли оставшиеся в живых Каины и пара одонгов, водивших воспалёнными глазами то по темнеющей степи, то по языкам пламени. Ноги не слушались Данковского и он сидел на траве, наблюдая за огнём с тяжёлым, полным полынной горечи сердцем. — Ты ничего не изменил бы, — прохрипел, вдруг, кто-то в самое ухо. Это была Оспина, комендантша местной ночлежки. В её странном надтреснутом голосе чувствовалась невыразимая жалость, разделяемая боль. — Ты всё делаешь правильно. Хоть ты и не менху, но без тебя младший Бурах бы так ничего и не узнал. Он менху. Его линии верны. Ева нашим цветком была в поле. Цветы до зимы только живут, зато, никому зла не причиняют. Хочешь — рви его, хочешь — любуйся. Бакалавр ещё какое-то время прожил в Омуте. Приходил для короткого сна, хранил вещи и сидел возле окна, глотая твирин. Говорили, особняк строил некий Фархад, убитый архитектор, и помещение влияло на людей плохо. Что-то здравое было в этих зловещих слухах. Каменные спирали обсерватории завораживали, сжимали в тиски, не давали уйти. Наконец, одним беспокойным вечером лопнуло от шальной пули окно. Осколки усыпали рабочий стол и несколько из них угодило Данковскому в стакан с водой. Поглядев сквозь муть на острые грани на дне, он твёрдо решил покинуть и этот дом, и этот город. Поезд должен был тронуться через пару минут. Доктор написал свой адрес на клочке бумаги и протянул его Артемию. — Жду вас, коллега, в нашу новую команду. Хорошие врачи — основа «Танатики». Не всё же тебе скитаться по уездным лазаретам, пора и в настоящем деле себя попробовать. — В гости заеду, — проговорил Бурах, убирая в карман рюкзака листок, — но не скоро. У меня тут дети, Уклад. Я бы с радостью у тебя работал, но сам понимаешь. Как Ноткин мой говорит: «Главное в жизни знают коты. Что в жизни главное? Точно не ты». — Ты свой выбор сделал. Я свой тоже. До сих пор не понимаю, как мы оба выжили. В любом случае, рад был познакомиться. Бывай! Когда вагоны сдвинулись с места и медленно поползли по рельсам, Данковский проверил на месте ли золотистая шпилька, которую он положил в потайной кармашек плаща.