The wooing art

В этой жизни существует мало вещей, которые Осаму Дазай не может предугадать. Например, он был уверен, что до раздражения знакомый стук шагов его сотрудника Куникиды по тротуару будет сопровождать их, пока они не остановятся перед самым известным тату-салоном в Йокогаме. Он также ожидал увидеть неоновую пурпурную вывеску и мрачный внутренний антураж. Чего Дазай Осаму на самом деле не смог предвидеть, так это потрясения до глубины души в лице самого неописуемого, похожего на олимпийского бога создания, которого ему когда-либо выпадал шанс лицезреть. И, поскольку Дазай Осаму очень хорошо умеет предугадывать события, он знает, что Куникида начнет ругать его и приказывать прекращать ныть в кабинете каждую следующую секунду после этого момента. Но Дазай может лишь пялиться с разинутым ртом, ощущая, как его мозг становится бесполезным рядом с неземным человеком, стоящим по другую сторону стойки в небольшой ресепшн-зоне. Осаму требуется мгновение, чтобы пропустить через себя то, что волосы могут быть такими рыжими, лицо — так прекрасно структурированным, черты — так хорошо подобранными, а руки — такими рельефными. Пока что он не может видеть его глаз, но Дазай поспорил бы на всё, что те будут невероятными. Похожий на бога мужчина покрыт татуировками — или такую догадку Осаму мог бы построить, исходя из того, что вся кожа, которая видна (а надетая на него майка оставляет немного простора для воображения), разрисована чернилами. С того места, где он стоит, Дазай также улавливает блеск многочисленного пирсинга, из-за чего ему становится трудно даже дышать. Он так попал, непредсказуемо попал. Рыжеволосый мужчина разговаривает с подростком возле стойки — и это что, пирсинг в языке? О, нет… — поэтому они ждут возле двери, пока тот не закончит. После этого татуировщик поворачивается в их направлении, и разум Осаму отключается. Он видит кольца с двух сторон его нижней губы, пирсинг индастриал* в его ухе, за которым следует цепочка сережек, спускающаяся вниз до тоннеля на мочке… Дазай не может даже думать. Если повезёт, он сможет прийти в себя, и ему действительно хочется умолять Куникиду о помощи — только он, кажется, не может и слова сказать. Люди говорят об очаровании — и даже не догадываются, что его воплощением является рыжеволосый мужчина. Тем не менее, помощи Дазай так и не дожидается: коллега просто крепко хватает его за запястье и утягивает вперед к погибели – стойке администратора. — Мы пришли, чтобы записать его на прием, — нетерпеливо начинает Куникида раньше, чем незнакомец успевает поздороваться, и Дазай проклинал бы его, если бы не был так благодарен: восхищенный глазами напротив, он наверняка пропустил бы абсолютно все, что произнес ему этот мужчина. Они голубые, словно океан, чёрт подери. И Дазай так близок к тому, чтобы умолять о возможности утонуть в них. Ему следует начать считать себя везучим, когда рыжеволосый переводит взгляд на него. — Итак, что же было у тебя на уме? От мелодичного голоса мужчины у Дазая кружится голова, а сердце яростно бьется о грудную клетку в чувстве, настолько незнакомом, что у него возникает трудность с его определением. Он раз за разом моргает, и рыжеволосый выжидающе вскидывает одну идеально очерченную бровь. Как будто у Дазая в голове может быть что-то еще, кроме его величественной красоты. Он даже не помнит, что вообще здесь делает. Осаму настолько зацикливается на проколотых губах, что замечает тот момент, когда отсутствие ответа начинает раздражать татуировщика. Его рот предаёт его из-за потерянной связи с мозгом до того, как он может его остановить. — Ты. Дазай понимает, что сказал это слово вслух, когда помещение наполняет тишина. Мужчина его мечты ошарашенно пялится на него, а Куникида, вероятнее всего, близок к тому, чтобы дать Осаму по шее, поэтому он спешит исправить это: — Эм, да, мне подойдет, что бы ты ни захотел, пожалуйста. Куникида действительно отвешивает ему подзатыльник. Ну, он пытался. Его сотрудник выходит вперед, доставая из кармана штанов Осаму изображение, чтобы показать его татуировщику. Дазай теряет интерес к Куникиде, объясняющему дело в деталях, и наблюдает за тем, как рыжеволосый изучает фотографию его старого кулона, что был недавно потерян, а потом разбит во время работы. Не то чтобы татуировка предмета, который сопровождал его в течение всего подросткового периода и ранних лет взрослой жизни, вернёт ему сохраненные в нём воспоминания, но Осаму всё же думает, что стоит попробовать. Кроме того, если её сделает такой подобный богу мужчина, как рыжеволосый, возможно, она ему даже понравится. Голубые глаза снова находят его, и Дазай пытается выглядеть невозмутимым, даже при том, что когда татуировщик жестом подзывает его подойти ближе и следовать за ним, у него дрожат ноги. — Пошли со мной, — произносит мужчина, шагая в направлении слабо освещенного коридора, — сообщишь мне подробности, и я сделаю тебе индивидуальную татуировку. Дазай никогда раньше не видел, чтобы черные кожаные штаны облегали чью-либо задницу вот так. Рыжеволосый ведёт Осаму в просторное помещение в конце коридора, которое, кажется, является и местом нанесения татуировок, и личной студией мастера. Он указывает на стул перед письменным столом, и Дазай на него усаживается. — Насколько большого размера? Осаму выходит из своего ступора, когда вопрос задают прямо ему в лицо. У него нет времени насладиться хриплым голосом, и если бы это, в буквальном смысле, был кто-либо другой, он бы ловко флиртовал всё время до этого момента и уже завоевал бы его сердце. Действительно обидно, что в присутствии рыжеволосого он, кажется, может лишь позориться. Дазай ухмыляется, но с трудом сглатывает. — Такой прямой вопрос! Ты должен знать, что я не раскрываю свои прелести до третьего свидания. К его немалому разочарованию, рыжеволосый вскидывает бровь, абсолютно невпечатленный этим, и Дазай обращает всё в шутку. — Что-то небольшое, на моих рёбрах. На него бросают последний критический взгляд, прежде чем мастер записывает что-то в, по виду, альбоме для эскизов. — Ты хочешь татуировку в цвете, монохромную…? — Я доверяю твоему влиятельному мнению. Татуировщик хмыкает на это, и кончик его языка показывается между губ, пока он быстро делает набросок и записывает некоторые подробности. Осаму открывается отличный вид на сережку в чужом языке, и от этого его кожа начинает зудеть. — Так у меня полная свобода действий? — спрашивает рыжеволосый, отрывая взгляд от страницы с рисунком, как только заканчивает. Дазай отвечает ему с улыбкой на лице. — Пожалуйста, делай со мной, что хочешь. Прекрасный мужчина не предоставляет ему удовольствия клюнуть на его крючок и ответить, на что Дазай заметно дуется. Он ничего не говорит, когда проводит Осаму назад к ресепшену, где ждёт Куникида, после чего встаёт за стойку, всё еще держа ручку между пальцев. — Мне нужно имя, — произносит он в сторону Куникиды, но отвечает Дазай. — Осаму. Мужчина вскидывает бровь в ожидании фамилии, но улыбка Дазая не меркнет. Рыжеволосый стонет, — это первая реакция, которую Осаму может с него вытянуть — после чего начинает записывать напоминание о дате настолько каллиграфически аккуратно, что это кажется даже слишком для мужчины в его образе. Дазай задается вопросом, всё ли, что относится к нему, является совершенством. О, чего бы он ни сделал, чтобы узнать его имя в ответ. Татуировщик протягивает Дазаю карточку. — Требования записаны сзади. Убедись, что выполнил их, иначе нам придется отложить запись. В противном случае ты записан на завтра. Осаму, бросив быстрый взгляд на список, кивает рыжеволосому, и уголок его губ тянется в ухмылке. — До завтра, — Дазай шагает к двери, у которой его нетерпеливо ждет Куникида, но только после того, как бросает через плечо: — Это свидание! Он возвращается к работе под звук зависшего у него в голове гортанного стона того мужчины. = Чуя Накахара. Дазай пробует имя на вкус на своем языке, наслаждаясь каждым натяжением своих губ, когда шепчет эти слова вслух; звук их восхитительный даже при том, что его собственный голос не отдает должное имени. Мужчина потерял счёт тому, сколько раз он уже думал об этом с тех пор, как обнаружил его на карточке с датой рядом с номером телефона салона. Как утопично было бы, если Чуя записал бы вместо него свой личный номер телефона. Впрочем, Осаму никогда так крупно не везло. Хотя его разум всегда цеплялся за детали, Дазай вообще не обратил внимания на имя в присутствии его обладателя: красота, так непохожа на любую другую, сделала его мозг бесполезным под своими чарами. Осаму действительно не следовало бы предаваться раздумьям, словно зачарованному, но когда он идет в тату-салон — крепко сжимая карточку с напоминанием о записи в кармане — то мысленно не может не восхищаться перспективой увидеть Чую снова. Перспективой, что быстро рассеивается, когда он заходит внутрь и нигде не замечает рыжеволосого красавца. На его месте сидит, охраняя стойку, выглядящий как гот мужчина — точнее, некто, кто только-только вышел из подросткового возраста, — с большим количеством пирсинга. Дазай сдувается настолько заметно, что юноша обращает на него свой незаинтересованный взгляд. — Да? — произносит гот так тихо, что Осаму секунду удивляется, говорил ли он вообще. — Я ищу мужчину по имени Чуя Накахара, — вздыхает Дазай. — У меня… — Он сейчас выйдет, — юноша больше не обращается к Осаму, поэтому тот кивает в никуда и присаживается в одно из мягких кресел, расположенных в лаунж-зоне. На журнальном столике перед ним стоит пара открытых портфолио, заполненных умопомрачительно детализированными рисунками, и каждый из них подписан Чуей. Дазай более чем изумлён. — Осаму. Когда его имя называют, чары разрушаются, и глаза Дазая расширяются в чистом благоговении, как только он осознаёт, что это Чуя был тем, кто окликнул его. Он на секунду замирает на своем месте, и за это время его мозг вспоминает, что он специально решил не сообщать рыжеволосому свою фамилию. Это было лучшее решение в его жизни. Еще никогда он не слышал, чтобы кто-то произносил его имя так возбуждающе сладко. — Это, должно быть, я, — тихо смеется Дазай, стремясь дать своему сердцебиению выровнять ритм. Когда Чуя манит его жестом следовать за собой, одна из рыжеватых кудрей отбивается от его щеки одним движением, и Осаму с треском проваливает эту попытку. Его ведут в то же помещение, что и днем ранее, но в этот раз всё пространство ярко освещено, и большую часть всего света создает крутая круглая лампа за креслом для клиента. Ладонь Дазая нервно дёргается в предвкушении, когда Чуя закрывает за ним дверь. На него внезапно обрушивается реальность того, что часть его кожи вот-вот покроют чернилами навсегда, и его желудок сжимается. Он хорошо умеет справляться с болью, он сделает это. Осаму пытается отвлечь себя, наблюдая за тем, как Чуя тихо копается в своих бумагах. Когда он находит то, что искал, то снова подходит ближе. — Взгляни, — Чуя протягивает ему листок. — Что думаешь? Дазай впадает в ступор, пялясь на рисунок, хотя это всего лишь эскиз. В рисовке Чуи присутствует каждая черта, что делала этот кулон его собственным: покрытая ржавчиной застёжка, поношенные кожанные ремешки, и даже крошечная трещинка с одной стороны сапфира. Он беспомощно усмехается — вложенным усилиям, воспоминаниям. Теперь Дазай точно уверен в том, что произведение искусства авторства Чуи восполнит ему утраченный с груди вес. — Ну? — спрашивает Чуя, и Осаму искренне улыбается. — Давай сделаем это. Чуя кивает, подводя Дазая к клиентскому креслу, прежде чем сесть на собственное место. Он катится на стуле к стойке с инструментами, бросая через плечо: «Сними рубашку». Осаму умудряется избавиться от всей одежды с верхней части тела, прежде чем оказывается поражён Чуей снова — тем, как чёрные хирургические перчатки облегают его ладони и подчёркивают, насколько они красивые по одной лишь своей форме. Мужчина подготавливает машинку с чернилами, и Дазай прикусывает нижнюю губу: быстрые движения пальцев рыжеволосого слишком чарующие. Как только оборудование оказывается готовым, Чуя снова оборачивается к нему, подкатывая кресло поближе. Он хмурится. — Ты ранен? Дазай в замешательстве наклоняет голову, прежде чем замечает, что забыл размотать свои бинты. — …так сильно? — взгляд Чуи блуждает по всему его торсу и рукам, и Дазай дрожит. — В требованиях, которые я тебе дал, было чётко указано, что… — Нет, — торопится сказать Дазай. — Я имею в виду, я не ранен, они не свежие. Он не ожидает той мощной силы, с которой взгляд голубых глаз Чуи напряженно впился в его собственные — Дазай сглатывает, пусть и наслаждается ощущением того, что он сам является всем центром внимания Чуи. Оно нравится ему настолько сильно, что это пугает. Чуя больше не допытывается о его бинтах, и Дазай расслабляет плечи. — Что же, тогда мне нужно, чтобы ты снял те, что на твоем торсе. Рыжеволосый оборачивается и возится с какими-то косметическими подушечками и бутылкой спирта, словно дает ему таким образом личное пространство. Дазай быстро сбрасывает нужные бинты, после чего неопределенно хмыкает, оповещая мастера, что он готов. Чуя остается — или кажется — равнодушным к многочисленным шрамам, и Осаму благодарен за предоставленное ним право сохранять тайну насчет этого. Он подкатывает кресло даже ближе, и Дазай откидывается назад, когда Накахара надевает на лицо маску. Чуя находится так близко к коже Осаму, что тот задается вопросом, сможет ли он контролировать свои реакции так же хорошо, если дыхание Чуи будет согревать его чувствительную кожу. Дазай ошарашен первым касанием: оно такое холодное, что мужчина сразу же смотрит в ту сторону, где работает мастер, и обнаруживает медицинские спиртовые салфетки, которыми тот очищает его кожу. У него в голове моментально проносится картина того, как взамен них его торс гладят обнаженные пальцы Чуи, и Дазай неизбежно краснеет. — В этом месте нормально? — спрашивает татуировщик, голос которого приглушен маской. Дазай может только кивнуть в своем состоянии. Чуя впечатывает рисунок поверх левых рёбер Дазая, прямо под его соском. Это лишь эскиз, но он уже выглядит прекрасно. — Может адски сильно болеть, — говорит рыжеволосый, смотря прямо в глаза Дазаю. — И тебе нельзя двигаться. Хочешь подержать что-нибудь? Дазай смещается на своем сидении. — Ты можешь дать мне свою руку, Чуя? — называет он его по имени в лёгкой панике. Чуя великолепный, и прекрасный, а Дазай хорошо умеет переносить боль. Это все факторы, что необходимы для успеха. Он справится. Чуя приподнимает бровь на эту бессмыслицу, и все же ждет сигнала Осаму, чтобы включить машинку. При первом прикосновении прокалывающей его кожу иголки Дазай издает сдавленный стон. Он ищет какое-то визуальное отвлечение, и в итоге его глаза снова останавливаются на Чуе. Татуировщику так идет сосредоточенность (слегка нахмуренные брови, расслабленные плечи и нос, и еще Осаму готов дать руку на отсечение, что он — тот тип людей, которые прикусывают свой язык, когда фокусируют на чем-то внимание, как он делал это, когда рисовал эскиз днем ранее), что Дазай просто позволяет своему разуму представлять, какие выражения принимало бы лицо Чуи, если бы они находились в других обстоятельствах. Словно в предупреждение, иголка болезненно щипает поверх одного из его рёбер, выбивая стон из горла Осаму. — Ты случайно не болтаешь во время работы? — выдыхает он, наблюдая за рыжеволосым уголками глаз. — Нет. Дазай опечаленно вздыхает. — Неважно, меня совершенно устраивает поддерживать разговор в одиночку, прежде чем я потеряю сознание. От Чуи не доносится никакого ответа, и Осаму выдерживает лишь две минуты пребывания под тату-машинкой, прежде чем начинает делиться несущественными и, все же, пикантными подробностями. — Просто чтоб ты знал, и ни в коем случае не желая тебе зла, я детектив. И я довольно умный. Самый умный. Я — подходящая партия, — Дазай умолкает, после чего комментирует коллег, расходится о насыщенных годах учёбы в колледже и разглагольствует о своем желании умереть вместе с красавицей, но неспособности найти такую. Самые простые детали своей жизни, что служат ему отвлечением от работы. — Я также предпочитаю чёрный кофе без сахара, крабы — моя любимая еда, а с тех пор, как я встретил тебя, я тащусь от голубого цвета. Дазай останавливается, прерываясь выскользнувшим из своих губ стоном, когда машинка наносит чернила на особенно болезненное место. Из-за адреналина от боли мужчина добавляет: — Думаю, тебе нужно будет запомнить всё это, если ты собираешься стать моим новым парнем. Дазай пытается проверить, слушает ли Чуя, но, к сожалению, ответа снова нет. У рыжеволосого уходит два часа, чтобы завершить рисунок, но когда это происходит, и Осаму может впервые надлежащим образом посмотреться в зеркало на весь рост, он решает, что каждая секунда боли стоила этого. Дазай очень хочет выразить, насколько сильно ему нравится, или осмелиться щедро усеять Чую высокопарными словами, в которых он ас. Осаму доволен — а это не то чувство, к которому он привык; поражён талантом, которым обладает мужчина, а также тем, как детализированно тот запечатлел на его коже важную часть его воспоминаний. Тем не менее, Дазай не уверен, что помнит, как говорить, когда он оборачивается к Чуе и видит выставленную на полный обзор кривую ухмылку. В своём отражении Осаму обнаруживает, что каждая из его мыслей предательски отображается для рыжеволосого на его лице. Чуя накрывает татуировку обрывком плёнки, осторожно прижимая пальцы к раздраженной коже Дазая. Он уже чувствует облегчение от освежающего прикосновения — и все же, эта ласка сразу же прекращается. Рыжеволосый даёт ему баночку с кремом. — Тебе нужно наносить его раз в день в течение, как минимум, трёх недель, — произносит Чуя, пристально смотря Дазаю в глаза. — И никаких мешающих циркуляции бинтов на это время, понял? Осаму обиженно надувает губы, но мастер остается безучастным, рассматривая чернила в последний раз, когда покрасневшая кожа успокаивается, возвращаясь к своему естественному цвету. Мужчина расправляет часть плёнки пальцем, и Дазай резко вдыхает. — Я могу обратиться к тебе за помощью с кремом? — выдаёт он. Чуя хмурится, поднимая взгляд, чтобы посмотреть на него. — Почему тебе нужна моя помощь с этим? — Твои руки, кажется, работают намного лучше моих. Они молчат и долго смотрят друг на друга — Чуя выглядит, словно разрывается между желанием выбросить его из окна или игнорировать, но принимает решение в пользу последнего и оборачивается, чтобы выйти из помещения, сняв с рук перчатки и бросив «переодевайся» Дазаю поверх плеча. Осаму слушается, оставляя место татуировки незакрытым бинтами. Он медленно одевается, пытаясь придумать достаточно хороший предлог для того, чтобы увидеть рыжеволосого снова — возможно, также разрабатывая кучу стратегий, чтобы уговорить его согласиться на ужин. Может быть, даже на немного саке после него. И на десерт. Дазай входит в зону ресепшена с протяжным вздохом. Рыжеволосый ожидает его во всей своей великолепной красе, разговаривая со своим сотрудником. Дазай вручает ему свою кредитную карточку на автопилоте, размышляя о лучших исходах ситуации, — или хотя бы о таких, где всё не заканчивается тем, что его вышвыривают оттуда. Что же, он пытается, пока Чуя не заговаривает снова, комментируя некоторые советы по уходу, и Осаму вдруг оказывается слишком завороженным его проколотыми губами, чтобы слушать. От вида двух серебряных колец, украшающих его полную нижнюю губу, у Дазая пересыхает во рту. — У тебя много пирсинга, — слетает у него с языка. Он ничего не может с этим поделать, правда. Чуя прерывается на середине процесса выставления счёта и бросает на него невпечатлённый взгляд. — Думаешь, он бы подошел мне? — добавляет к этому Дазай с уверенной улыбкой. Он ощущает, как рыжеволосый уже одним своим пристальным взглядом расчленяет, а потом казнит его. На деле, вместо этого Чуя наклоняется к нему, ловя рукой одну из прядей волос Дазая и убирая её за ухо, прочь от лица. Сердце Осаму пропускает удар, словно было лично оскорблено. — Как я и думал, — комментирует Чуя, — твоим ушам отлично подошел бы пирсинг индастриал*. После этого рыжеволосый отпускает его волосы, и Дазай едва сдерживает собственное несогласие. — На тебе также неплохо бы смотрелся пирсинг языка, учитывая то, как сильно тебе нравится болтать своим бесполезным ртом. Дазай просто пялится в ответ на эти слова, а в его расширившихся глазах, вероятнее всего, отчетливо видно потрясение. Как будто Дазай Осаму собственной персоной мог бы скрыть реакцию на то, что самый сексуальный из всех живущих на земле людей флиртует с ним в ответ. Потому что это должно быть флиртом. Чуя смотрит на него, вскинув бровь, его глаза сияют от веселья, и Дазай предполагает, что умрёт здесь и сейчас. То, как рыжеволосый наклоняет голову вправо, ожидая ответа, придает ему сил. О, как ему хочется уверить Чую, что тот не будет считать его рот бесполезным, если даст ему возможность. Вместо этого он говорит: — Как насчёт пирсинга моего члена? Дазай практически чувствует реакцию Чуи: его челюсть сжимается, и это выглядит, словно жест, чтобы скрыть ухмылку (или так он надеется), но глаза мужчины игриво, мучительно прикованы к его собственным. — Не знаю; хочешь увидеть мой, для общего представления? Беззаботность в голосе мужчины пронзает его, словно удар молнии, и его рот раскрывается в попытке и захватить воздуха, и вобрать в себя эти слова. Чуя превосходно осознает, что выиграл, поэтому возвращается к снятию оплаты, оставив Осаму с расплавившимися мозгами и прекрасным мысленным образом, что будет храниться в его мечтах целыми неделями. Чуя отдает Дазаю его карту. — Пожалуйста, непременно заходите еще, — с оттенком иронии говорит он. Дазай делает первый шаг назад, в сторону двери, улыбаясь рыжеволосому. — Можешь рассчитывать на это. = — Но Чуя, — произносит Акутагава, насторожённо всматриваясь в своего сотрудника, который пристально смотрит на входную дверь. — Там у тебя пирсинга нет. Вздохнув, Чуя оборачивается, чтобы взглянуть на него. — Он никогда не узнает. Кроме того, — пожимает плечами мужчина, — я бы с радостью проколол свои яйца, лишь бы этот горячий ублюдок наконец-то заткнулся.