***
Они танцевали. Действительно танцевали, и это было не так уж плохо. То есть да, сначала ноги Майлза немного пострадали. Потом он пару раз получил рукой по лбу, но это не было неловко, это было смешно. Возможно, свою роль сыграло количество выпитого. Эдди не то, чтобы умел пить, но он всё ещё мог разговаривать, а это, бесспорно, было хорошим знаком. В какой-то момент Майлз решил обучить его сложным движения ногами, которые и у него самого выходили так себе, но им обоим было плевать. Они чувствовали себя великими танцорами, не сговариваясь, думали о том, чтобы организовать труппу и стать знаменитыми на весь мир хореографами. Сочетание их плохой работы вестибулярного аппарата, логики и огромной веры в собственное превосходство было верным рецептом к неминуемому падению. Благо всё происходило вблизи дивана и обошлось без травм. Почти. …Они приземляются частично на мягкую мебель, частично друг на друга, смеясь, а потом аккуратно распутывают конечности. Сначала Эдди смотрит в потолок, он не часто это делает, поэтому зависает на какое-то время, разглядывая неплохую такую роспись. Когда он поворачивается в сторону друга, тот уже немного успокаивается, но в глазах по-прежнему горит азарт и огоньки ушедшего веселья. Майлз смотрит на Эдди, облизывает сухие губы и говорит. — Я хочу сделать кое-что безумное. И Эдди по глазам видит, что действительно хочет, только вот, что именно, он не понимает, и спросить не успевает. — Обещай не бить слишком сильно, ладно, дорогой? — Майлз кладёт ему на щеку свою руку, гладит пальцами бледную кожу, и это осторожное прикосновение, думается Эдди, совсем ничего не значит для такого тактильного человека, — мне нравится этот костюм, не хочу пачкать его кровью. Он улыбается, но на этот раз глаза привычно не загораются, и Эдди совсем перестаёт понимать что-либо, когда чувствует его губы на своих. Это прикосновение очень нежное, аккуратное, приятное до звёзд перед глазами и будто заботливое, оно отчего-то кажется правильным. Эдди тихо стонет, почти неслышно, открывая рот и позволяя тем самым зайти Майлзу чуть дальше. Он и сам не понимает, откуда такая реакция, но ему приятно, и это кажется вполне достойным аргументом в пьяном мозгу, поэтому Эдди неумело отвечает, и их языки сплетаются где-то посередине. Когда поцелуй заканчивается, у Майлза глаза такие тёмные, что их изумрудный цвет кажется лишь далёким воспоминанием, больше похожим на сказку, чем реальность. У Эдди на губах вкус чужой помады. Он облизывается, пытаясь поймать сладкие вишнёвые нотки, и тянется вперёд, чтобы повторить всё это, как окрестил его вначале Майлз, «безумие», но чужая рука упирается ему в грудь. — Не спеши, — говорит он, тяжело дыша, — Я предложил тебе своё сердце, но хорошо подумай. Нужно ли тебе оно и сумеешь ли ты сохранить его в целости? Даже, если бы ему было, что сказать, Эдди не успел бы. Майлз поднимается с места, желает ему спокойной ночи и уходит так, будто ничего не было. Последняя мысль, которая остаётся у Эдди после — это «мне нужно протрезветь». Единственная мысль, которая крутится у Майлза оставшуюся ночь — это «я опять всё испортил». Он плачет в подушку, зная, что в доме достаточно толстые стены и что он никого не потревожит, но всё равно боясь, что кто-то узнает о его слабости, о его душевной боли, которая не даёт спокойно спать по ночам. К сожалению, сердце, которое он сегодня предложил Эдди, всё в трещинах, его кучу раз били и склеивали заново, но оно не разучилось любить, не отчаялось, не потеряло себя в вечных поисках. Сколько Майлз помнит, он всегда легко влюблялся и любил так искренне и верно, но не тех, и в этом его главное проклятье.***
Обычно Эдди просыпался с первыми лучами солнца, поэтому он был немного удивлён, когда сегодня открыл глаза в почти полностью освещённой комнате. На часах, что для простого человека тикали оглушительно громко и невероятно раздражающе, но для него являлись делом вполне обыкновенным, было около десяти, поэтому Эдди неторопливо потянулся и встал с кровати. Он с чистой совестью мог проваляться в ней и до самого обеда, но привычки валяться или лениться Рыжик не имел, поэтому он направился в ванную. Выпитый вчера алкоголь сегодня никак не давал о себе знать, зато от танцев и бесконечного потока смеха немного болели ноги и живот. Эдди был бы рад, нет, просто безмерно счастлив, если бы на этом последствия от вечера закончились, но это было не так. Обычно он старался лишний раз не смотреть на себя в зеркало, но вы, я очень надеюсь, уже уяснили, что это утро пролетало по всем параметрам. Сегодня Эдди стоял и смотрел так, как смотрят порой люди, не имеющие ни стыда, ни совести, он разглядывал себя: свою ещё не уложенную с утра чёлку, совсем ничем не выдающиеся карие глаза, обыкновенные нос и губы, а ещё, конечно, дурацкие усы. Впрочем, всяко лучше огромного красного пятна, подумалось ему, и эта мысль была совершенно не новой, с ней Эдди вежливо здоровался каждое утро. Он никогда не думал, что является красивым человеком. Просто это было слишком странно — любить себя, хорошо зная обо всех изъянах, приобретённых и дарованной природой, имея возможность рассматривать себя в зеркале по утрам со всех сторон. Некоторые люди могли найти его привлекательным, возможно, Эдди даже слышал от них комплименты, он сейчас почему-то не мог припомнить ни одного. Так или иначе, они просто были наблюдателями и видели лишь то, что им позволялось. Их мнение, думал Эдди, не может быть до конца верным, с полной уверенностью никто не мог сказать, что он красивый, кроме него самого, разумеется. Также стоит прояснить позицию Эдди насчёт любви, а точнее сказать, что он никогда её не видел, а если и ловил краем глаза, то не вдавался в подробности, считая это ненужным, потому что у него, дорогие мои, была биология, потому что глаза лгут, а наука — нет. Он знал, что любовь — это, по сути, просто инстинкт размножения, самцу нужно найти красивую самку, чтобы потомство вышло удачным, а самке состоятельного самца, который не даст этому самому потомству умереть или жить в бедности. Так и выглядели их отношения с Ниной: никаких бабочек в животе и томных взглядов — это уже фантазии глупых писателей, которым лишь бы книгу продать, да подороже. И, конечно, с таким мнением Эдди никогда не любил по-настоящему ни человека, ни художественные романы. Он никогда не целовал кого-то с таким искренним чувством, с каким вчера делал это Майлз. Вспомнив про этот инцидент, Эдди очень захотелось списать всё на алкоголь, но сегодня у него даже голова не болела, значит, они выпили совсем немного, значит, он действительно хотел продолжения, это тоже отрицать было никак нельзя — Рыжик прекрасно помнил, как потянулся к Майлзу, и как тот его остановил. Мысль о том, что это категорически неправильно, ворвалась к нему в голову, как грозный родитель, увидевший в дневнике у ребёнка двойку. Это чувство стыда было отвратительным, хотелось начать оправдываться, но было не перед кем — в ванне по-прежнему был только он один и его отражение. Испытывал ли Майлз такое когда-нибудь? Он не выглядел как тот, кто хоть раз в жизни стыдился чего-нибудь или сомневался, и вы подумаете, что такого не бывает, а если бывает, то только у очень глупых людей. Так и сам Эдди думал до недавнего времени. Майлз ворвался в его жизнь неожиданно и быстро, словно гоночная машина, но при этом не слишком настойчиво, именно так, как следует врываться в чужие жизни, чтобы их обладатели не были против. Майлз перевернул его представление о светском обществе, показал, что люди не забыли про существование искренности, что они всё ещё могут быть интересными. У Эдди никогда не было друзей, он ошивался лишь в компании тех, кто был не способен его прогнать, потому что боялся наскучить, боялся, что о нём забудут, что его используют и выкинут. Он представлялся всем никак иначе, кроме как Рыжик, потому что думал, что никому не будет интересно его настоящее имя, он думал, что это хороший стратегический ход, но с годами всё больше и больше тонул в страхе и одиночестве. Майлз стал лучиком солнца в его серой жизни, он поделился с Эдди всем самым хорошим, что у него было, а тот даже не знал, как благодарить, хотя очень хотелось. Именно поэтому, когда Нина рассказала про то, что у её друга проблемы с полицией и что Майлз из-за них вынужден уехать из страны, Эдди сел в машину и помчал на вокзал с такой скоростью, с какой не гонял никогда прежде. Он чувствовал, что поступает правильно, хотя на самом деле был похож на безумца или помешанного. Он жил с этим странным чувством и постоянными мыслями о Майлзе уже столько времени, но никак не мог дать себе назвать это влюблённостью. Сегодня вот весь день пытался, и то получалось так себе. В обед у него была очередная важная встреча. Эдди спустился на кухню, выпил стакан кофе, потом принёс вниз бумаги, которые являлись плодами работы его новых юристов, и проверил цифры, пока служанка готовила завтрак. Майлз всё никак не появлялся. — Будь так любезна, позови его. — Сию секунду. Матильда была милой женщиной средних лет, она много улыбалась и готовила превосходные блинчики, запах которых, как думал Эдди, способен не то, чтобы заставить Майлза спуститься. Он и мёртвого из могилы достанет. — Он сказал, что не спустится, ему сегодня нездоровится. Ах, вон как. Прятаться было глупо, они же не дети, правда? И им нужно было поговорить, но, видимо, Майлз был другого мнения. Матильда, закончившая с готовкой, ушла наводить порядок в комнатах, а Эдди метался по кухне, злясь и на себя, и на Майлза, потому что он не мог вот так просто к нему подняться, он элементарно не знал с чего начать. Нравился ли Майлз ему? Возможно, очень возможно, но, вдруг, он нравился Эдди как верный приятель? Ну и если уж быть до конца откровенными, Рыжик боялся, что Майлз скажет «прости, произошедшее вчера было ошибкой», и всё, и Эдди сломается окончательно. Майлз в свою очередь смирно сидел в выделенной ему комнате и представлял, как эту фразу скажет сам Эдди, и это тоже было невыносимо больно. Прошёл час, другой, никто из них ничего не спешил делать. Эдди собрался с мыслями, оделся поприличнее и чётко для себя решил, что они с Майлзом поговорят за ужином, потому что сейчас ему нужно было ехать и решать дальнейшую судьбу Мэйтланда. За день Эдди придумает, как начать разговор и что именно сказать в его процессе, это же не так сложно, правда? Неправда. Встреча раздавила его. Эдди услышал кучу отвратительных слов и в сторону Майлза, и в его, и всё это вместе взятое напоминало один большой кошмар. Ему ясно дали понять, что искать помощи больше не у кого, никто не хочет иметь с подобными случаями дело, поэтому для Майлза было всего два пути — один в тюрьму, другой за границу. И Эдди с ужасом понял, что отпустить его он не в силах. — Купите цветы, молодой человек, — прервал шквал его далеко не самых оптимистичных мыслей женский голос, — Что это вы так на меня смотрите, неужели вам их и подарить некому? Да всяко должен быть кто-то. Я вам подешевле продам, хотите? Вон, какие красивые розочки у меня в горшочке стоят, вы только взгляните… Эдди взглянул. Сначала только на маленькие бутоны жёлтой розы, ещё не раскрывшиеся, но уже довольно яркие и заметные. Горшок с ними стоял рядом с дверью в магазин, потом он несмело зашёл внутрь и огляделся. Цветов было много, но в глаза почему-то бросилась именно сирень. Эдди надеялся, что у Майлза нет на неё аллергии, потому что желание купить цветы неожиданно стало слишком большим. — Ну, понравилось что-нибудь? — Да, мне, пожалуйста, сирень. — Сколько веток? — Всю, будьте так любезны. Домой он ехал в компании огромного букета фиолетовой сирени, который разместился на сидении рядом с водительским, где Джинджер когда-то катал Нину. И вонял этот букет роскошно, на весь салон. Эдди в очередной раз вдохнул запах и вдруг вспомнил огромное дерево сирени, которое стояло в саду у его бабушки. Оно было высоким, кажется, выше её дома, и пышным. Летом его ветви создавали отличную тень, в которой было удобно играть, и укрывали от дождя. Сейчас очень не хватало какого-то такого дерева, чтобы можно было спрятаться под ним, избегая взрослых решений и их последствий. Но на то она и взрослая жизнь, чтобы быть безжалостной и непредсказуемой, правда? Эдди понял, что дойти до дома будет тем ещё испытанием, когда взял букет в руки и тот загородил ему буквально весь обзор. Он споткнулся пару раз, запутался в ногах и чуть не упал. Падать и портить костюм очень не хотелось, Эдди слишком привыкал. К местам, людям, одежде, еде и, кажется, теперь ещё и цветам. Дошёл до порога он только благодаря хорошей памяти и врождённому бараньему упрямству. Матильда встретила его, точнее его ноги и это огромное сиреневое безобразие, взмахнула руками, забрала букет и потихоньку понесла на кухню. — Майлз спускался? — Да, взял завтрак и ушёл к себе, — она оставила цветы на столе, а сама заглянула в комод в поиске достойной вазы, — Ещё раз спустился в обед, взял пару фруктов и больше я его не видела. — Ясно, — задумчиво ответил ей Рыжик, хотя ничего толком ясно не было. — Мне начинать готовить ужин? — спросила Матильда. — Да, поставь букет на стол в столовой и скажи Майлзу, что я очень хочу, чтобы он составил мне компанию. — За ужином? — уточнила женщина. — За ужином, — собирая мысли в кучку ответил Эдди. Нужно было надеть что-то непринужденное, обычное, может, домашнее, но чтобы смотрелось на нём хорошо, а это была задачка не из лёгких. Полчаса Эдди крутился у зеркала, чувствуя странный неопределённый трепет в сердце. Он вроде боялся — за Майлза, за будущее, которое теперь хотелось назвать их общим, но при этом испытывал странную, непонятно, откуда взявшуюся радость. Эта радость заставила его прыснуть на себя тот самый праздничный одеколон, который когда-то подарила ещё мать Нины, и улыбнуться отражению. Будущее, даже совсем недалёкое, всё ещё пугало и представлялось туманным, но Эдди смело спустился вниз. Майлза там, конечно же, не было. — Он сказал, что всё ещё плохо себя чувствует, может, нужно вызвать врача? — обеспокоенно спросила Матильда. — Я… — последний раз собрался с мыслями Рыжик, — я, пожалуй, поднимусь и спрошу у него сам. Сердце замерло, будто только сейчас сообразило, что происходит, и было готово закричать, — нет-нет-нет, я на такое не подписывалось! Мысль об этом показалась Эдди смешной, она немного придала ему уверенности, так что он взял вазу, аккуратно поднял её до уровня плеча, чтобы было удобнее нести, и медленно пошёл в комнату Майлза. Пока он нёс букет, его руки немного затекли, так что он поставил сирень на пол прежде, чем постучал в дверь. — Майлз? — будто за ней его мог ждать кто-то ещё, — нам нужно поговорить. За дверью раздался почти натуральный кашель. — Прости, дорогой, я что-то совсем разболелся, не хочу тебя заражать, так что тебе лучше не входить! У Эдди кольнуло сердце. Он не понял, почему стало так больно, будто кто-то иголку воткнул, но отступать было не в его планах на сегодня. — Майлз… — Эдди развернулся, положил затылок на дверь и медленно стал садиться вниз, облокачиваясь спиной о холодное дерево. Он готовился к долгому монологу, он думал, был даже почти уверен, что дверь закрыта, и будет таковой являться, пока он не скажет что-то стоящее, что-то убедительное, после чего Майлз её откроет. Но та неожиданно впустила его внутрь, и Рыжик, который раз за день, чуть не упал. Он быстро поднялся и заглянул в комнату. В ней было темно, но свет из коридора всё же позволял увидеть силуэт завёрнутого в одеяло человека. Эдди выдохнул, пытаясь привести сердечный ритм в порядок, потом наклонился, чтобы поднять вазу с пола и поставить её на прикроватную тумбу. Майлз никак не отреагировал. Полоска света из коридора заканчивалась у него где-то в районе живота, и на контрасте света и тени было очень сложно разглядеть лицо юноши. Впрочем, так должно быть даже легче, — подумал Эдди и сел на край кровати, смотря в коридор, но было лишь труднее. Он задумался о том, что же мог сказать сейчас, в чём же так сильно хотел признаться. Майлз не зря не хотел впускать его. Может, он был уже знаком с этой ужасной всепоглощающей тишиной, когда нужные слова так и не приходят на ум, и не хотел вновь оказываться в ней. Может, ему действительно следовало держать дверь закрытой? Неожиданно зашуршало одеяло, и Эдди испытал самый настоящий страх. Он не хотел оборачиваться, не хотел смотреть Майлзу в глаза и признавать своё такое очевидное поражение. — Это мне? — спросил Майлз удивлённо. Рыжик не понял, о чём речь и повернулся в его сторону, скорее на автомате. Они встретились взглядами, потом тут же разошлись, и он вспомнил про сирень, запах которой уже распространился на всю комнату. — Тебе, — согласился Рыжик, потому что это было и без того понятно. Ему хотелось дарить Майлзу цветы, танцевать с ним, слушать его рассказы, отвечая на них своими, ему хотелось читать Майлзу вслух или наоборот, чтобы он читал, а Эдди наслаждался мелодичностью чужого голоса. Ему многого хотелось, но он не знал, какие цели преследовали эти желания и боялся, что в итоге они с Майлзом просто не сойдутся, что Эдди не сможет дать ему то, что ему будет нужно, что они причинят боль друг другу. Давать обещаний не хотелось, признаваться в чём-то — тоже. — Давай уедем во Францию, — вдруг сорвалось с его губ, и он поспешил добавить, — Вместе.