— Ба, ну куда ты ушла? А как же твоя история? — мальчик выглядит раздосадованным, по всей видимости, устав ждать, и выражает свое недовольство тотчас, как видит старушку в дверном проеме. В руках у нее маленькая старая шкатулка с причудливыми завитками по бокам и выцветшим изображением влюбленной пары на крышке. Женщина молча садится в свое кресло и ставит шкатулку на колени, чтобы внуки могли получше ее разглядеть. У девочки сразу загораются глаза, и она подползает поближе.
— Ух ты, какая красивая! А что внутри? — женщина достает из кармана маленький, как и сама шкатулка, резной ключик и вручает его малышке, погладив ее по кучерявым волосам.
— Сейчас увидишь. Открывай. — девочка в нетерпении вставляет ключ и пытается повернуть его влево, но ничего не выходит. Она расстроенно косится на брата.
— Не работает… Сломался, наверное…
— Дуреха, ты же крутишь не туда! Давай в другую сторону. — вторая попытка оказывается более удачной, и крышка распахивается с глухим стуком, открывая взору то, что было спрятано под ней долгие годы.
— Это что… Медальон?! Тот самый?! — девочка боязливо протягивает руку к медальону, но, получив от бабушки ободряющую улыбку и легкий кивок, берет его более уверенно, хотя и осторожно. — Какой красивый… Это правда тот самый? Как он попал к тебе? — женщина смотрит на голубой камень, заметно изменившийся за годы одинокого лежания в шкатулке. Пыльный, потускневший, сколотый по краям и с длинной трещиной посередине — видя его вот таким, она не может скрыть сожаления. У этого камня была совсем иная судьба, и он никогда не должен был попасть в ее руки, а оказаться в таком состоянии тем более, но жизнь непредсказуема, верно?
— Этот камень мне передал мой друг. Мой старый друг, который часто любил сбегать в лес и рисовать самые прекрасные картины из всех, которые мне когда-либо приходилось видеть.
— Конечно это была ты! Я так и знала! Поэтому и хотела спросить про имя, а ты мне не дала! Ты ведь тоже знал, правда? — обращается к брату, полная радости и энтузиазма тому, что ее догадки подтвердились.
— Если честно, я тоже догадывался. Все-таки неспроста у твоей героини было то же имя, что и у тебя, бабушка Лиён. Это все было правдой? Все, о чем ты рассказала? Вы с Тэхеном правда были друзьями?
— Были. — она опускает глаза и улыбается тепло, погружаясь в дорогие сердцу воспоминания, такие далекие, но такие яркие, что их невозможно выбросить из памяти даже спустя десятки лет. Хотя выбрасывать и не хочется. — Помню, как впервые встретила этого взбалмошного мальчишку, будто это было вчера: врезался в меня на полной скорости! А впрочем вы уже и так это знаете. Так много всего нам посчастливилось пережить за те призрачные тринадцать лет, что мы провели вместе… Никого ведь больше не было: это сейчас мы с вами живем среди множества соседей, а в те времена на окраине находилось лишь два особняка — нашей семьи и семьи Тэхена. Поэтому не было даже возможности пообщаться с кем-то еще: все свободное время мы проводили вместе. А он, баловник, постоянно выдумывал какие-то игры, все на месте никак не мог усидеть. Конечно, к семнадцати годам стал выглядеть более статным, выправился, возмужал, но на деле так и остался мальчишкой.
— Но если медальон настоящий, и он как-то попал к тебе, это значит, Тэхен всё-таки сбежал из Инморталиума? Он бросил Чонгука? — старушка молчит, и комната погружается в тишину.
***
— Нет-нет-нет. Это просто невозможно, так не бывает. Ты не можешь просто исчезнуть вот так, Чонгук, слышишь?! Это какая-то ошибка, чья-то злая шутка, все что угодно, но не правда! — Тэхен дрожит, но продолжает крепко держать руками точно такого же дрожащего Чонгука: неспособного сдержать свои слезы, хрупкого, разбитого, ледяного, как первый снег зимой,
исчезающего Чонгука. Его любимого, драгоценного Чонгука, который только-только начал выбираться из оков чужой сущности и знакомиться с настоящим собой, что был спрятан от глаз всех, не только посторонних, целое столетие, и который больше не будет делать ничего из этого, вообще больше ничего не будет делать, потому что его самого
не будет. Тэхен чувствует, как слезы, тщательно сдерживаемые, прорываются наружу, но не позволяет себе плакать, быстрым движением руки смахивая их с ресниц. Кто-то должен оставаться сильным, и он будет, даже несмотря на то, что всепоглощающая паника берет верх. — Ты ведь не из воды сделан, Чонгуки, чтобы просто превратиться в облако. Ты человек, из плоти и крови, ты не можешь просто раствориться, да? Да?
— Так всегда происходит в нашем мире. Люди из крови и плоти просто… Исчезают. — поймав неверящий взгляд Тэхена, все еще отрицающего реальность происходящего, Чонгук отстраняется и указывает на медальон, который находится в распахнутом состоянии и в который попадает белый пар, исходящий от юноши. — Просто взгляни на него, Тэ. С этим ничего уже нельзя сделать. — взгляд Тэхена, такой несчастный, мечущийся между безумием и поиском рационального выхода из происходящей катастрофы, заставляет Чонгука успокоиться
точнее сделать вид, что он успокоился и вытереть слезы с покрасневших глаз. Да, он умирает, но в этом нет вины Тэхена. Он не должен страдать. — Может, облаком быть не так уж и плохо. По крайней мере не будет нужды видеть недовольное лицо моей матери.
Что чувствует человек, находящийся на смертном одре? Что чувствует Чонгук? Ему вовсе не страшно, но почему же он весь трясется? Чонгук вовсе не хочет чувствовать печаль за отнятое у него время, которое он мог провести с Тэхеном, но почему он чувствует? Он не знает, что ждет его дальше, и эта растерянность, это неверие, паника, боль, отчаяние, смешиваемые с благодарностью за встречу с Тэхеном, теплом от воспоминаний о тех днях, что он провел не в одиночестве, сидя в своей большой пустой комнате или в тесной каморке на чердаке, смешиваемые с любовью к Тэхену и к тетушке… Рождают какой-то неразборчивый водоворот эмоций, в котором он тонет в последний раз, потеряв всякую возможность выплыть.
Что будет дальше с Тэхеном? Чонгук надеется на то, что он доберется до своего дома целым. Что он не будет скучать и плакать по ночам, днем притворяясь сильным, как он умеет это делать. Он надеется на то, что Тэхен все же станет великим художником, о котором не только в его, но и в иных мирах будут слагать поэмы. Он надеется, что его боль пройдет. Должна, рано или поздно. А еще он надеется на то, что новая глава этой книги, в чем-то ужасной и в чем-то потрясающей, будет благосклонна к его мальчику и подарит ему то, чего он так хочет. Потому что Чонгуку, долиставшему до конца, уже никогда не удастся узнать, что последует за эпилогом.
Попытка выдавить из себя улыбку во второй раз оказывается более удачной, и он смотрит на Тэхена, стараясь не выглядеть так, будто умирает, хотя так и есть. Чонгук чувствует, как пустота поглотила еще несколько сантиметров его левой руки, и поспешно убирает ее за спину. Тэхен же видит его неумелую манипуляцию и выдыхает прерывисто, чувствуя себя жалким, беспомощным ребенком, которого приходится успокаивать
Чонгуку, тому, кому сейчас приходится тяжелее всех, кого самого было бы неплохо успокоить. Осознав, что сейчас каждая минута на счету и нет времени на самобичевание, Тэхен опускает слезящиеся глаза и кладет обе руки на медальон. Их начинает неприятно жечь, но он старательно игнорирует это чувство.
— Если я его закрою, то пару некуда будет уходить, верно? И ты… Не исчезнешь… — однако, с какой бы силой он ни давил на медальон, тот никак не хотел поддаваться и находился в том же открытом положении. — Черт, должен быть выход. Хоть что-то…
— Тэхен, — приостановив метания юноши, наследник берет его руку своей, той, которая еще в порядке, и подносит к своей щеке, потираясь, как ласковый кот, прощающийся с добрым хозяином. Его глаза полны бесконечной грусти и такой же бесконечной нежности. — тебе нужно уходить. У тебя не так много времени. Мне вернуться уже не удастся, но ты должен. Иди. — недолго думая, отстраняется. Так будет правильно. — Оставь меня. Пожалуйста.
— Ты не будешь умирать в одиночестве! То есть, ты не умираешь… — Тэхен прикрывает лицо рукой и замирает, позволяя себе разбиться на мгновенье. Только на одно мгновенье. Сейчас он посидит немножко и снова соберет себя по частям, чтобы что-нибудь придумать.— Чонгук, не оставляй меня, ты не можешь просто… Мое желание не может исполниться вот так… — убирает руку и ловит на себе чужой взгляд, полный сожаления.
— Прости. — при виде такого Чонгука, одинокого и будто брошенного всеми: несуществующим богом, о котором наивные взрослые рассказывают своим не менее наивным детям, в надежде на то, что в момент печали милостивый владыка поможет им справиться со всеми горестями, бесчувственными родителями, которым никогда не было дела до единственного сына, самим миром, полным бед и несправедливости, Тэхен не хочет даже думать о том, чтобы пополнить этот список. Но он не знает, что делать дальше, и снова приходит в отчаяние. Адские карусели: паника и растерянность сменяются гневом и ненавистью, такими яркими и сильными, словно удар молнии в землю.
— Ты извиняешься? Как ты можешь извиняться? Как
ты можешь извиняться, если виноват во всем этот мерзкий, чудовищный камень! Это все из-за него!
— Такова природа, Тэхен. Ты ничего не можешь с ней сделать. Пожалуйста, просто войди в озеро.
— Нет! — Чонгук, вдруг становясь серьезным, смотрит с непониманием и горечью.
— Ты не можешь просто пререкаться со мной, подобно ребенку. Времени очень мало, чего ты пытаешься добиться? Я все равно исчезну, растворюсь, и единственное, что может сделать мою смерть легкой и спокойной — осознание того, что ты добрался до своей семьи, в целости и сохранности. Ради кого ты здесь сидишь? Ради меня? Я не хочу такой жертвы. — теперь он заглядывает Тэхену в глаза, словно пытаясь достучаться хотя бы так, невербально. Прячущаяся во взгляде больших, выразительных глаз тоска, глубокая и проникновенная, нашедшая свое пристанище в темноте чонгуковых зрачков, выбивает из Тэхена весь воздух. — Ты останешься совсем один, Тэ, если продолжишь вот так сидеть здесь. Один на долгие тысячелетия. Пожалуйста, уходи. Не причиняй мне такой боли, я не хочу исчезнуть с мыслью о том, что вынудил тебя остаться в этом проклятом месте в одиночестве.
— Я и не останусь здесь в одиночестве. Утоплюсь при первой же возможности. Но сначала кое-что сделаю. — не имея больше сил сдерживаться, Тэхен резким движением рвет тонкую цепочку и, размахнувшись, прикладывает медальон основанием к близлежащему остроконечному камню. Затем еще раз, и еще. Если все равно изменить ничего нельзя, он должен хотя бы избавить Чонгука от страданий, от этого отвратительного ошейника, который он был вынужден носить на себе столько лет.
— Тэхен, что ты… — договорить он не успевает, так как белое свечение, холодное, но режущее глаза своими острыми лучами не хуже солнечного, окутывает его с ног до головы. Чонгук хватается за голову и начинает клониться в бок, напоминающий человека, которого внезапно одолела мигрень. Тэхен быстро оказывается рядом, чтобы поймать падающего «светлого» и уложить его к себе на колени. Что он наделал, чем он только думал? Пугающий свет не позволяет видеть лица юноши, заставляет отворачиваться, как от красной звезды в зените, но Тэхен упрямо не сводит с него глаз. Они вновь начинают слезиться то ли от неприятного света, то ли от осознания того, что своим поступком он навредил Чонгуку.
— Гуки! Гуки, очнись!.. — он жмурится от нестерпимой боли, взвалившейся на плечи непосильным грузом, бессильно стискивает неподвижное тело в объятьях и наконец позволяет себе слезы, которые безмолвными ручьями стекают сквозь прикрытые веки, к чему теперь их скрывать? В чем теперь вообще смысл? — Я же не хотел, я правда не хотел…
Это была истерика, порыв ярости, который невозможно сдержать. Просто в какой-то момент эмоции взяли верх: Тэхен ведь всегда был таким, идущим на поводу у чувств, не слышащим голос разума, и разве можно его за это винить? Когда твой мир делится на едва уловимое до и ненавистное, проклятое после на твоих глазах, а ты сидишь рядом с ним, разрушающимся вдребезги, неспособный что-либо исправить, разве можно сохранить хоть толику самообладания?
Хотя все эти пустые оправдания и не отменят совершенного: им не под силу вернуть к жизни навеки замершее тело. Юноша ещё не успел осознать всю глубину своей потери: он не может даже открыть глаза, чтобы взглянуть на Чонгука, боясь вместо родного человека не увидеть ничего, или хуже: увидеть лишь пустую оболочку, смутный призрак своего прошлого, настоящего и будущего, торопливо ускользающее воспоминание, забравшее с собой так же то, что им только предстояло пережить вместе. Он судорожно хватается за Чонгука, словно утопающий за прохудившийся спасательный круг в центре шторма, понимая, что этой неповторимой в своей чудовищности ночью утонут они оба, но не в силах отпустить родное тело, с томящим ужасом ожидая того момента, когда оно осыпется на тэхеновы колени серебристым пеплом. В истерзанном сознании Тэхен вдруг натыкается на мысль о том, что не чувствует своего сердцебиения, но эта мысль улетучивается так же быстро, как и появилась. У них было одно сердце на двоих, и теперь оно навсегда остановилось. Что удивительного в том, что Тэхен его больше не слышит?
Собрав всю оставшуюся волю, он осторожно перекладывает тело Чонгука на траву, которая, кажется, тоже потеряла свои цвета сегодня ночью, и дрожащими руками тянется к карману своих запачканных в земле и зеленом травяном соке брюк. Вытаскивает оттуда несколько смятых страниц некогда белой бумаги, которую он припрятал на случай того, если в дороге захочется нарисовать… Впрочем, какая уже разница. Случай не представился, и теперь бумага нужна ему совсем для иных целей.
«Дорогая Лиён,
Если ты и моя семья все еще живы, а я надеюсь, что это так, если вы все еще помните обо мне, если бродите по лесу в поисках меня, то ты обязательно получишь это письмо, обязательно, ведь чертова судьба забрала у меня все, все, и она не посмеет отнять возможность поговорить с тобой в последний раз.
Я попал в другой мир. Да, звучит как бред умалишенного, я тоже не поверил сперва, но это чистая правда. Я знаю, что родители не поверят мне, а вот ты поверишь, потому и пишу это тебе.
Отсюда нельзя выбраться. Точнее, можно, но только сегодня, а сегодня я этого сделать не могу, прости. И, наверное, никогда уже не смогу.
Тебе бы понравился Чонгук. Он такой… Он был…
Слезы, беспорядочно капающие на нечеткие карандашные записи, расплываются прозрачными кругами и размывают некоторые слова, делая их еще более нечеткими. Тэхен из последних сил промакивает покрасневшие глаза рукавом своей рубашки и, сделав пару глубоких вдохов и выдохов, возвращается к письму. Небо постепенно проясняется, а ночь уходит, уступая место предрассветным сумеркам.
Он мое все. Тебе бы он точно понравился, я знаю. И родителям тоже. Он такой умный и много всего знает… А еще он тоже прибыл сюда из другого мира, не из нашего, а из другого, и он должен был стать королем, представляешь? Но он… Он уже не станет. И я уже тоже никем не стану. Простите меня за то, что сбежал. Мой уход дал мне очень много… Но забрал гораздо больше.»
Кинув на медальон полный безнадеги взгляд, он поднимает его с земли и быстро складывает свернутое письмо внутрь, плотно закрывая поврежденную крышку. С отчаянной усмешкой думает о том, что его душа сейчас точно такая же развороченная и жалкая, как несчастный медальон в руках. Сквозь прозрачную пелену всматривается в чуть розоватое небо — первые лучи еще не показались, а значит, время еще есть. Медленно подходит к озеру, кое-как волоча ноги. Затем смотрит на медальон в последний раз — пытается мысленно прощаться с Чонгуком и тем собой, который остался за закрытой крышкой — и, размахнувшись, бросает разбитый камень в воду. Пролетев несколько метров, он с негромким всплеском прорезает спокойную гладь озера и исчезает навсегда.
Тэхен возвращается назад, подходит к Чонгуку, садясь рядом так, как любил он: притянув к себе колени и уткнувшись в них лицом. Вместо сердца — зияющая дыра, в голове глухой шум и необъятный океан вины, а лицо, кажется, скоро покроется плесенью от такого количества влаги. Ничего не хочется. Жить — тоже. А может.?
— Тэхен… — вздрагивает и резко поднимает голову, в неверии уставясь на… Чонгука?
Тэхен встает настолько быстро, что едва не теряет сознание, а затем снова опускается на колени и тянется к родному лицу, настоящему,
живому… Все еще не веря своим глазам, аккуратно касается чонгуковой щеки. Холодно, как и прежде. И одновременно так тепло.
— Т-ты… Я д-думал, т-ты… — неспособный более выдерживать нахлынувших эмоций, вновь позволяет себе слезы, но теперь они не стекают на безжизненные страницы, а опускаются на чужое, такое знакомое плечо. — Прости меня… Я ведь не хотел, я не знал, я…
— Тише. — Чонгук с нескрываемой грустью вглядывается в солнечные лучи, пробивающиеся из-за гущи деревьев. — Ты так и не вошел в озеро.
— Да как я мог?! Как я вообще мог оставить тебя здесь, а сам… Ты бы так смог?! — недолго думая, Чонгук отвечает с легкой полуулыбкой.
— Нет. Не смог бы.
— Что с тобой произошло? Я ведь не хотел разбивать его, я лишь хотел помочь, ты так ненавидел этот медальон, и я лишь пытался…
— Я знаю. Ты хотел помочь. И ты ни в чем не виноват. Ну, в какой-то степени ты действительно помог. — слегка отодвигается от Тэхена, чтобы можно было видеть его лицо. — «Умрешь или застрянешь здесь навеки…» Так он говорил?
— Так дедушка был прав…
— Медальон забрал мою жизнь, но не совсем так, как я думал. Теперь я не «светлый», а просто, дай подумать… Призрак? Призрак без руки. — Тэхен удивленно косится на то место, где, по идее, должна быть чонгукова левая рука, но пространство до локтя просто… Пустое? Тэхен прижимается к Чонгуку крепче, утыкаясь ему в шею и прикрывая глаза.
— Прости меня. Если бы я знал, что так будет, я бы разбил твой медальон раньше. Это из-за меня твоя рука исчезла. Страшно представить, что было бы, если бы я опоздал…
— И что, ты все еще хочешь оставаться рядом с безруким призраком?
— Не говори глупостей. Все мы здесь своего рода призраки, Гуки. А твоя рука… Это неважно. Знаешь, прости за мои слова, но буквально несколько минут назад я и вправду хотел дождаться рассвета и броситься в озеро, потому что не знал, как дальше жить. Без тебя. Но теперь ты здесь, со мной, задаешь глупые вопросы про руку и действительно думаешь, что я брошу тебя из-за нее. Разве не смешно?
— Видимо не очень, раз ты плачешь. — аккуратно стирает слезы и целует влажную щеку. — Почему ты плачешь?
— Потому что это я во всем виноват. Наивно надеялся вернуться домой, хотя все равно не смог бы жить без тебя как раньше, глупый, глупый дурак!
— Ты не виноват, Тэ. Кто знает, может быть, если бы не желание, связывающее нас, если бы не это чудовищное совпадение, мы бы уже были на обратной стороне. Ты не мог этого предугадать. Произнесенные слова мы бы произнесли если не здесь, то где-то в другом месте. Это бы все равно рано или поздно произошло. — Тэхен печально опускает взгляд вниз и переплетает с возлюбленным пальцы, крепко держа бледную руку и мысленно обещая себе никогда ее не отпускать.
— Я бы и тогда не ушел, знаешь? Я никогда не уйду. — Чонгук нежно улыбается, смирившись с настырным юношей.
— Я знаю.
— И мне все равно, сколько у тебя рук.
— Я знаю.
— И на то, что мы остались здесь, тоже все равно. На самом деле я уже даже как-то привык к здешним людям… — Чонгук плавно притягивает расчувствовавшегося юношу к себе и мягко целует в соленые губы. Затем отстраняется и смотрит в глаза устало.
— Что же нам теперь делать, Тэ?
— Жить. Просто… Жить. — Тэхен прикрывает глаза и возвращается в прежнее положение, сцеловывая с приоткрытых губ первые розоватые лучи восходящего солнца, которое отныне будет светить в этом мире безумия и многочисленных тайн только для них. Только для них двоих.
***
— Нет, он остался там. А здесь… Здесь его очень долго искали. Днями и ночами его отчаявшиеся родители бродили по лесу вместе с детективами и полицейскими в попытках обнаружить хоть какие-то следы, но он как будто сквозь землю провалился. Не было найдено ничего. Пока однажды я не сбежала в лес сама. — Лиён опускает взгляд на медальон в руках внучки и хмурится, мысленно возвращаясь в то болезненное время. — Бабушка запрещала туда ходить с того самого момента, как пропал Тэхен, но я не могла просто сидеть сложа руки. Он был моим лучшим другом, я безумно по нему скучала и должна была удостовериться, что его действительно там нет. В лесу мое внимание притянул странный свет… И когда я пошла на него, то нашла медальон. Он горел, именно горел, ярко-синим, каким-то дьявольским светом, но я все равно взяла его в руки, и после этого он мигнул несколько раз, а затем все вдруг исчезло… И в моих руках снова лежал самый обычный разбитый медальон. Я стремглав бросилась домой, желая поскорее его открыть, а когда открыла… В нем лежала записка. С кое-где порванными, промокшими краями, она все же сохранила послание, которое доверил мне Тэхен. Сколько слез было пролито с тех пор… Иногда я вспоминаю о нем и думаю, как он там, в этом загадочном, своенравном мире, живущем по своим собственным законам? Я представляю его с возлюбленным, в сытости и тепле, и от этого становится немного легче. — дети, слушавшие бабушкин рассказ с замиранием сердца, были поражены настолько, что даже не завалили ее вопросами по окончании монолога. — Ну что? Понравилась вам моя история?
— Конечно понравилась! Только Тэхена с Чонгуком жалко… Разве им не одиноко? — спросила малышка с заметной грустью в голосе.
— Вовсе нет. Они ведь не одни, они вместе. — старушка встала с кресла и многозначительно указала внукам на приоткрытую дверь. — А вам, между прочим, уже давно пора спать. Давайте, бегите в спальню. Я сейчас подойду.
Нехотя дети поднимаются с теплых мест и плетутся в коридор с явным недовольством, впрочем, на половине дороги начиная бурное обсуждение услышанной от бабушки истории. Старушка с теплотой улыбается им вслед, а затем оборачивается и опускает на медальон взгляд, полный какой-то светлой грусти. Подойдя к шкатулке, она кладет в нее медальон и плотно закрывает на ключ. Часы продолжают мерно тикать в такт пролетающим секундам, а ветер, уже не такой сердитый, больше не бьется в оконное стекло. Старушка наклоняется и задувает одиноко догорающую на столике свечу.
Спокойной ночи.
