***
— Ничего не понимаю… Почему мы снова ходим кругами?! Ночь вступает в свои права, приближаясь медленной бесшумной поступью. Бледные лунные лучи отбрасывают тени на многочисленные лабиринты деревьев, но делают это не так, как обычно, а будто бы менее торопливо. Тэхену кажется, что эта проклятая ночь не наступит никогда, а они с Чонгуком навсегда останутся двумя одинокими душами, затерявшимися в дьявольских сумерках. Когда сильно чего-то ждешь, оно словно специально старается оттянуть минуту заветной встречи, и само время как бы замирает, увязнув в паутине человеческого ожидания, как бабочка в нитях беспощадного паука. — Потому что нам нужно просто ждать, Тэхен. Еще слишком рано, и тебе стоит прекратить мельтешить перед глазами. Дорога будет видна только после того, как окончательно стемнеет — не раньше. — взгляд Чонгука, в котором ясно читается «возражения не принимаются» делает свое дело, и Тэхен всё-таки останавливается, но вовсе не успокаивается, вместо хождения по дороге начиная беспокойно топтаться с места на место и нервно заламывать пальцы. Он переживает о том, что спасительное полнолуние является ни чем иным как обыкновенной байкой, а дорога, по которой можно будет вернуться к исходной точке, навсегда утеряна где-то между высокими стволами, выглядящими при свете луны какими-то особенно зловещими. — И как мы поймем, что нужно идти именно по этому пути? Что, с небес упадет карта, которая укажет дорогу? — Тэхен… — Или, может, из леса прибегут гномы, чтобы нас проводить? — Тэхен… — Что? Знаешь, я уже не думаю, что приходить сюда было хорошей идеей. Вся эта затея с «волшебным полнолунием, указывающим путь потерявшимся странникам» звучит до невозможности неправдоподобно. Прости, что все это начал. — Тэхен. Просто обернись. Когда разнервничавшийся юноша выполняет просьбу и оборачивается, то видит, как к одной из нескольких троп, ведущих в разные стороны, со всех сторон летят маленькие, сверкающие ярким, но не бьющим по глазам голубым сиянием светлячки. Они садятся на травинки вдоль тропы ровными колоннами, будто по какому-то отточенному плану, и продолжают мигать своим мягким светом, заставляя Тэхена в удивлении приоткрыть рот. Чонгук лишь улыбается уголками губ и подходит к нужной дороге, поворачиваясь корпусом к спутнику и протягивая ему ладонь. — Ну что, идем? Тэхен улыбается в ответ. — Да. Идем.***
Радости Тэхена не было предела, когда он начал замечать знакомые места. Сначала то самое дерево, с которого когда-то он рискнул сорвать очень необычный, но весьма приятный на вкус плод, затем среди множества кустов и кустарников юноше удалось узнать высокий дуб, на котором то ли вчера, то ли сотню лет назад висела черная чонгукова мантия. Как можно описать это чувство? Счастье. Эйфория. Перестающая быть призрачной надежда на долгожданное возвращение домой. Тэхен чувствует одновременно и смятение, и порхающих бабочек в животе: ему страшно верить в то, что у них с Чонгуком появился шанс вернуться в привычную жизнь, но верить очень, очень хочется. Чонгук, в отличие от Тэхена, выглядит скорее потерянным, нежели счастливым: если честно, наследник и подумать не мог о том, что рассказ старика окажется правдой, поэтому сейчас он не может принять то, что все заканчивается, и заканчивается хорошо. Как такое вообще возможно? — Чонгук, только посмотри! Это же то озеро, то самое! И действительно, буквально в нескольких метрах от юношей спокойная, практически неподвижная водная гладь, напоминающая большое серебристое зеркало, начинает обретать знакомые формы. Неровная окружность береговой линии, многочисленные деревья, со всех сторон поросшие болотно-зеленым мхом, одинокий голый куст, за который когда-то зацепилась мантия наследника — все это кажется теперь таким родным и таким желанным, словно юноши прожили на этом озере всю жизнь, хотя в реальности видели его всего раз. Тогда каждый лист, каждая травинка смотрели будто бы с молчаливым презрением, сейчас же это место напоминает потерянный Эдем, в который двум заплутавшим душам, испробовавшим запретный плод не по своей воле, наконец удалось вернуться. — И что дальше? Нам нужно просто нырнуть, чтобы оказаться на обратной стороне? — Тэхен неспеша приближается к воде, опускаясь на землю и кончиками пальцев пуская рябоватые круги по прохладной поверхности. — Поверить не могу, что на этом все. Наша пьеса заканчивается здесь: либо счастливым финалом, либо трагедией. — И как, ты готов ее дописать? Времени не так много. — Чонгук присаживается рядом, обхватывая руками колени и уткнувшись в них подбородком. Какие-то вещи не меняются. — Да, почти… — он обращает на собеседника свой теплый взгляд, — Есть кое-что, что я хотел бы сказать, прежде чем мы войдем в воду. Знаешь, Гуки, как бы странно это ни звучало, я правда благодарен жизни за то, что она привела нас в это место. Никогда не думал, что мое желание встретить подходящего человека исполнится таким причудливым способом, но я так благодарен… Даже если мы не вынырнем из этой проклятой воды, я хочу, чтобы ты знал, что я счастлив тому, что мы встретились. Я люблю тебя так сильно, что, будь мы в обычных условиях, не задумываясь сделал бы предложение. По-дурацки звучит, да? Но что тут поделаешь, я ведь правда тебя люблю. Обещай, что не оставишь меня. Что будешь приходить каждый день, а потом, когда в твоем Дезидериуме все встанет на свои места, мы будем вести спокойную, размеренную семейную жизнь и умрем в один день. — Возможно одно из твоих желаний исполнится прямо сейчас… — Не смей так говорить! Я все еще верю в лучшее. А теперь иди сюда. Прикасаясь к чужим губам мягко, нетребовательно, Тэхен кладет свою руку на обыденно прохладную ладонь Чонгука и некрепко ее сжимает. Разность температур, такая привычная, успокаивает его до тех пор, пока на месте чонгуковой ладони Тэхен не чувствует… Пустоту? Открыв глаза, он смотрит на их руки, которые еще несколько секунд назад были переплетены, но теперь чувствует лишь свою ладонь. Пальцы Чонгука, длинные, ровные, изящные, которые Тэхен так любил перебирать, сидя за обеденным столом, и которые, наверно, так прекрасно играли бы на фортепиано, будь оно в их доме, выглядят гораздо бледнее, чем обычно, настолько, что сквозь них проходит лунный свет. И рука Тэхена проходит тоже. — Чонгук, я не понимаю, я ничего не понимаю… Что происходит? Почему я не чувствую твоей руки? Почему она выглядит вот так? Что за чертовщина здесь творится?! — не получив в ответ ничего, Тэхен хватает будто остекленевшего юношу за плечи и легонько встряхивает. — Чонгук, рука! Скажи, что мне делать, я все сделаю, только не молчи! Куда она делась?! Это все из-за луны, да? Чонгук! — вторая рука наследника, все еще целая, медленно тянется к медальону, по-прежнему висящему на шее Тэхена, и берет его дрожащими пальцами. «Eam seinevni da siv oge» — гласит короткая, едва заметная надпись. «Я хочу найти свою любовь» — шепчет Чонгук, и вдруг к нему приходит осознание. Затем шок. Отрицание. И принятие — та самая покорность, которую он развил в себе за годы получения от судьбы жестоких ударов в спину. «Нужно успокоить Тэхена» — думает он и пытается выдавить из себя улыбку, но безмолвные слезы, скатывающиеся по щекам робкими прозрачными ручьями, появляются сами собой, поэтому он бессильно опускает голову и прячет в воротнике чужой рубашки отчаяние, превратившее его надежды в пыль за долю секунды, словно несущийся на огромной скорости поезд, проехавшийся по маленькому, только-только расцветшему цветку.***
Тэхену семь лет, и он совершенно не доволен происходящим. «В чем дело, юноша?» «Но я не хочу учиться!» «Мы понимаем твои чувства…» «Мне не нужен брак по расчету, я не хочу жениться. Я… Я… Я хочу найти свою любовь.»***
— На самом деле раньше мы не затрагивали эту тему, но в моем мире время течет быстрее, чем в твоем. Если говорить точнее, то за один человеческий год проходит десять лет в нашем мире. По недолгим подсчетам можно понять, что я родился тогда, когда тебе, Тэ, было семь человеческих лет. Так что, если бы я был человеком, ты был бы старше… — На семь лет?! Ты хочешь сказать, что все эти твои стариковские штучки на самом деле жестокий обман и тебе всего десять? Чонгук, боже…***
Чонгуку двадцать лет, и он чувствует себя полнейшим идиотом. Мужчина всё-таки оказался прав, зря он так беспечно оставил медальон без присмотра, но теперь ничего не попишешь. Остается только надеяться на то, что стрела действительно улетела недалеко.***
Тэхену уже девять, и он… В этот раз Тэхен бредет, как и полагается, обратно, но… с каждым шагом свет от «чего-то» становится все ярче, может, потому что в лесу темнеет быстро… Недалеко от ведущей тропинки, в тернистых кустах, куда поначалу ему страшно совать руку, он находит причину необычного света, скрытую в голубом медальоне.***
— А надписи? Что за надписи на поверхности? — Тэхен осторожно проводит по гравировке пальцем… — Если честно, я не силен в латыни, поэтому прочитать так и не смог… — Ты бы и так не смог, потому что это не латынь. Это наш язык, который вам, людям, понять не удастся. А надпись… Как ты помнишь, я уже говорил тебе о желаниях. — Да, помню… Рождение и смерть из-за чьей-то прихоти. Жестокий мир… — Ты прав, это жестоко. Как ты уже мог догадаться, на поверхности медальона и написано это самое желание, которое каждый из нас вынужден носить всю оставшуюся жизнь на собственной груди. — Гуки… Если не секрет… Что написано на твоем? — Чонгук вдруг теряет весь свой пыл и становится похожим на взрослого уставшего человека с огромным жизненным опытом, миллионом печальных воспоминаний и миллионом ошибок. — Не думаю, что тебе нужно об этом знать. Но когда-нибудь хён расскажет.***
— Сколько? — У каждого по-разному. Нет какого-то одинакового срока для всех. Мы рождаемся из-за людских желаний, из-за них же и умираем. Ты покинешь свой мир, как только желание, послужившее причиной твоему появлению, будет исполнено.***
Ну конечно. И как он сразу не догадался?