Альквалондис.

      С тех пор минуло несколько месяцев, но Майтимо снова и снова в грезах возвращался к тому случаю, когда Хисильме и Турко отправились охотится на крабов; тогда впервые его сердце настигло жало ревности.       Он заложил руки за голову, пытаясь удобнее устроится на горячей подушке, глядя в потолок. Перекрестие резных балок представилось пересечением судеб. Так и с Хисильмэ их судьбы лишь пересеклись, чтобы разойтись в разных направлениях. Отношения с Тьелко в последнее время совсем испортились. Его теперь всë сложнее приструнить. Хисильмэ?! Она ведь говорила, что не считает Тьелко красивым, и вообще, её в Альквалондэ ждëт возлюбленный. Бедняга… Так почему она сближается с Тьелко? Его желания никогда не оставались безответными, пожелает чего угодно и на тебе: диковинного  зверя, новый лук, внимание ли родителей, Валар или девы — тотчас. А Хисильмэ, она такая добрая, и она немного свободного воспитания, Тьелко может позарится на её кажущуюся легкодоступность. Но она ведь не позволит? Она любит того, кто остался в Альквалондэ.       Дымка серебристо-голубого света разметалась равными клочьями. Посыпались стрелы и крики. Волны разбивались о причал россыпью кровавых брызг. В открытых глазах телерского лучника застыли вопрос и боль. Мёртвые глаза смотрели на Майтимо, куда бы он ни отвернулся. Куда бы ни бежал, везде спотыкался об окровавленные тела. И глаза, глаза кругом. Крик резал горло, но оставался немым. — Нельо! Нельо! Очнись! Всё хорошо. Это я.       Глаза Макалауре полнились тревогой и страхом. — Опять. — констатировал он.       Майтимо слабо кивнул, убирая с лица прилипшие волосы. Кано подал сосуд с мирувором. — Когда же это закончится, Нельо? Не слышал, чтобы кто-то ещё так жестоко мучился. — Амбарусса. — Почему я обо всём узнаю последним?! — Есть о чём задуматься. — Да будет тебе храбриться. Я же вижу, — тебя всего трясёт. И это пугает меня. Так не должно быть. Ты ведь самый старший, самый сильный, самый… Может дело в том, что в тебе всего лучшего — с избытком, и совести тоже? — Я согласен, если ты хочешь написать эссе на эту тему. — Вот вечно ты… А может это связано с цветом волос?       Майтимо поморщился от такого предположения, и тут увидел жемчуг, оставленный им на столе. — Красота какая! — воскликнул Кано и протянут руку. Но Майтимо успел схватить жемчужина перед самыми пальцами брата. — Да… — обычная большая жемчужина. Ничего особенного. — Брату родному уже и посмотреть не дашь?! — Смотри. — раскрыл он ладонь. — Какая огромная. Первый раз такую вижу. — Разве? Арафинве дарил отцу похожие. — Вовсе нет, те были меньше, это точно. Ты же знаешь мою любовь к жемчугу. Готов спорить на жареного ягненка, это самая большая жемчужина из всех, что я видел… Иии? — Что «иии»? — Откуда она у тебя?       Майтимо закатил глаза и громко выдохнул — он обречëн. — Между прочим, я до сих пор в обиде, что ты скрыл от меня…. — Хисильме. Мне её подарила Хисильме. — О. Так у вас всё настолько серьёзно! — Кано, не трави мне душу. — Лучше скажи, что ничего не хочешь мне говорить, как и раньше! — Я всё тебе сказал! — Но ты не сказал, что всё очень серьёзно! — Что может быть серьёзного? Кано, милый! Подарила она мне эту дюже-крупную жемчужину, и всё! — Постой, постой. — сказал Макалауре, отпив глоток из бокала — Ты не знаешь про телерский обычай? — Ещё один? Нет. — Тогда — я тебя обрадую. — улыбнулся Кано, поигрывая смоляными бровями в разлёт. — Попробуй.       Макалауре сял рядом и доверительно наклонился. — Мне как-то Финдарато рассказывал. У тэлери заведено так, что, когда кому-то кто-то нравится, он (или она) дарит какой-нибудь предмет из моря: необычно отмытую волнами раковину, кусочек перламутра, дерева, или особый жемчуг (он должен отличатся от обычного жемчуга: формой, размером или быть интересного цвета). И если, дар принят, это значит, что интерес или чувства взаимны. Но самый высший знак, — когда этим даром украшают любую свою вещь, это значит, что даритель принят в сердце на всегда.       Помнишь, у Арафинве есть очень красивая заколка с перламутром в виде лебедя? Его-то Эарвен и подарила, когда они впервые встретились. — У Ингольдо много заколок, всех не упомнишь. И я сомневаюсь, что всё это имеет отношение ко мне. — Почему бы и нет, если к нему имело, он тоже нолдо. Всё у вас будет хорошо. — сказал Макалауре, сияя, похлопав, брата по плечу. — Да ничего не будет хорошо! — вскочил Майтимо. — Я убивал её родичей! Разве можно любить своего врага?! Это, как если бы Варда воспылала чувствами к Морготу! Я, в конце концов, обещал помочь отправить её домой. Не может быть ничего хорошего между нами, Кано. И потом… у неё есть… возлюбленный. — Ты ведь любишь её. Может лебеди не прилетят, и она, вынужденная разделить наш путь, станет твоей. — Нет! Я не хочу так. Слову «вынуждена» нет места рядом со словом «любовь». — По части любви ты — безрукий, Нельо. У тебя отсутствует даже малейший талант в этой сфере. Первый раз такое вижу у нолдо. Теперь я всё понял, — только Финдекано способен был тебя заарканить… Этот-то и в Мандосе кого хочешь соблазнит. — сказал Макалауре, унося ноги и закрыв за собой дверь ровно тогда, когда об неё разбился тяжёлый стеклянный кувшин. — Тебе ли говорить! — гневно выкрикнул вслед Майтимо. — Если бы твоя жена не была смелой девой, ты бы до сих пор подле её окна поэзию Румиля читал.— добавил уже тише.       Море волновалось. Белопенные стада гарцевали на тёмной, зловеще поблёскивающей, воде. Ветер без проса лизал кожу холодным шершавым языком и трепал волосы. Эскадра нолдор приближалось к краю мира.       Майтимо смотрел на маленькие огоньки, окаймляющие линию берега. Теперь, когда ветер усилился, они тянулись далеко позади, дальним концом утопая во мгле. — Отец, давай опустим паруса. Народ Арафинве и Нолофинве не поспевает за нами. — Это их проблема. Пусть идут быстрее. — Но там много детей, есть и жёны в тягости. Да и утомились они долгим походом. — Я и так довольно останавливался из-за них. Не желаю медлить, когда наша цель так близко. — Нам ведь всё равно придётся ждать их в Арамане. — Кто сказал? — на лице Феанаро не дёрнулся ни один мускул. Только глаза полыхнули страшным светом. — Пока они доберутся до Арамана, мы уже будем в Эндорэ. Наше недавнее с ними собрание многому научило меня.       Майтимо посмотрел на отца, но возражения оставил при себе. — Красивую вещь ты сделал. — сказал вдруг Феанаро. — Спасибо, отец. — Ты заботлив, как твоя мать, Нэльяфинве. — Не мог смотреть, как Хисильмэ мёрзнет. — сказал Майтимо, припоминая сколько раз он слышал от Феанаро о сходстве с матерью, и с каждым разом сравнение, казалось, приобретает более двусмысленный подтекст. Но радовался, что всё ещё похож на неё, не только пылающим цветом волос и сияющей кожей. Феанаро улыбнулся. — Ступай, поешь. Куруфинве приготовил вкусную рыбу. — Да, отец.       Майтимо коротко поклонился и пошёл к братьям. Кано среди них не было. — Вкусная рыба, — ворчал Карнистир. — да у меня уже жабры и плавники растут. — Зато, глядишь, сможешь оарни* взять в жёны. — съязвил Атаринке. — Потерпи ещё немного, — похлопал его по плечу Тьелко. — Скоро, очень скоро мы снова будем лакомиться настоящим мясом. Может позовёшь морскую деву? — обратился он к старшему брату. — Ты постоянно возле неё крутишься, а имя запомнить не можешь? Здесь холодно. Лучше отнесу ей. — Вот этот возьми, пожирнее. — сказал Питья.       Он застал её, как всегда, за работой. Правда в это раз, руки, хоть и одетые в митенки, плохо слушались от холода. Тот плащ, что дали ей близнецы, она носила, не снимая, как и мягкие серые сапожки, вышитые серебристой нитью и белыми самоцветами, что сшил для неё Майтимо. — Как тебе не холодно? — спросила она, глядя на его, как всегда засучённые рукава.— А я никак не могу руки согреть.       Майтимо сел перед ней на колени и взял её озябшие руки в свои. Она слабо улыбнулась. — Горячо. Майтимо слышал, что эльдар могут умереть от тоски и опасался, как бы это ни была причина чрезмерной чувствительности к холоду. Ведь, чем дольше они плыли, тем грустнее становилась она. — Дело в том, что я съел очень много рыбы. Очень. Ешь, и станет теплее. — Тогда отпусти. — Сказала она, улыбаясь.       А вот улыбка Майтимо погасла. На столе стояла тарелка с рыбьими косточками. — Тьелко приходил. — объяснила она. — Вот как.  — Но я ещё хочу.       Она начала есть, как-будто с аппетитом. — Вкусно. Окуня могу есть, пока не лопну. … Вчера прилетали лебеди. —  Это же замечательно! — воодушевился Майтимо, но сразу сник. Где-то, совсем близко Эндорэ и тот миг, когда лебеди разлучат его с Хисильмэ навсегда. Но больше его огорчила тарелка, забытая Тьелко. И гадëныш знал, он нарочно её оставил, и нарочно спросил о Хисильмэ за ужином. — Ладно — сказал он, вставая с колен. — Приятного тебе аппетита…я пойду. Чуть позже принесу чай.       На пороге их с Макалауре каюты, под подошвой сапога хрустнули осколки стекла. Тьелко.       Воспоминание, что питало его ревность, вновь явилось во всех красках. Он вытащил из воды бездыханное тело брата, и Хисильмэ, оседлав его, сильными толчками давила на грудь, выталкивая воду, а потом накрыла его рот своим, вдыхая в него воздух. Майтимо отдал бы многое, чтобы оказаться тогда на месте брата, но далеко не из благородных побуждений.       Он откупорил бутылку виноградного вина, что они с Кано держали на особый случай. Сел на пол, оперевшись спиной о стену и вытянул ноги. Да какая, собственно, разница. Она вернётся в Альквалонде. И увидев шрамы той ночи,  проклянёт и меня, и Тьелко, вместе со всеми нолдор. Потом выйдет замуж за своего возлюбленного, — размышлял он в слух, прикладываясь к горлышку, — они лягут на брачное ложе и она разрешит ему всё, о чëм мечтал Майтимо запрещал себе мечтать. У них родится трое или четверо, а может даже пятеро прекрасных детей. — В горле и груди разлился терпкий жар, но на душе осталось по-прежнему стыло.       Майтимо достал из кармана жемчужину, подкинул и сжал в ладони.