Альквалондис.

Действия происходят в 305 году, спустя 45 лет после изгнания Фингоном дракона и спустя около ста лет от событий предыдущей главы. Арталато легко поставил на стол длинный буковый ларец, гравированный серебряными вензелями имени Фингона и звёздами. Судя по весу в нём не оружие, тогда что? — Нельо! Не томи. Скорее открывай — Фингон осёкся, бросил говорящий взгляд на Маэдрососву «правую руку», тот поклонился и без слов оставил их наедине. Маэдрос загадочно улыбался, медленно поднимая крышку, а то вдруг опускал, дразня, как в детстве, пока Фингон не выдержал и сам открыл её полностью. Сотням белых адамантов и голубых топазов возрадовались глаза; и удивила Фингона луна из большой полусферы жемчужины в окружении восьми сапфировых звёзд, точно такая на новом нарядом поясе Маэдроса мягко рассеивает свет. Ещё не доводилось Фингону видеть, чтобы сыновья Феанаро использовали жемчуг, да и в его доме больше любили прозрачные драгоценные камни за их прочность и лучистость. Но, разделённая надвое жемчужина превратилась в символ, соединяющий двоих. — Хорошо ты придумал и сработал славно! — Я надеялся, на этот раз не промахнусь, пусть ножны сделанные одной рукой и не сравнятся с теми, что дарил мне ты на 330 день рождения в Валиноре. — Маэ как будто смутился, он сосредоточенно наблюдал за маслянистыми подтёками на стенках бокала. — Не хорошо, брат, выпрашивать похвалу ложной скромностью. Разве сам не видишь, что вещь эта прекрасна? Того более, что сделано одной рукой — ценнее! А для меня, что сделано твоей левой — бесценно. Но, неужели ты полностью сам их смастерил, мельдо? — Почти. Фингон почувствовал укол ревности, предполагая, кто помогал. Хоть Карантир, но только бы не Арталато — возмездие Фингону за покалеченную руку. — Как-то с десяток лет назад гостил у меня Азагхал. Чем ещё заняться с гномом кроме распития горячего пива, когда за стенами лютует студёная вьюга? Вот и развлекались. Мне удалось выведать по случаю парочку особых трюков с инкрустацией камней… А ножны я давно задумал сделать для тебя в память о 330 дне моего рожденья, точнее в память о твоём даре. И да… — брови его вскинулись, будто одна птица летит рядом чуть выше другой. — Я понимаю, что идея с гномьим шлемом была не лучшей из моих идей для подарка. — Ну в самом деле, друг мой… вижу дипломат из меня никудышный. Я всего-то лишь неосторожно сказал первое, что на ум пришло, а вещь между тем особенная, хоть и… непривычная. — Забудь… расплавь и сделай, что сердце пожелает, это доброе золото. Я только надеюсь мне удалось исправиться, и ты не будешь думать, что я подшучивал над тобой, подарив шлем, который невозможно носить, словно не ценю твой подвиг. Видимо, заведя дружбу с наугрим, я начал терять лоск Тирионских манер. — В таком случае, я растерял не меньше. — рассмеялся Фингон. — Да и Аулэ с ними, с наугрим и с манерами! Лучше расскажи о моём даре на твой день рождения. Продолжай. Я помню страшно волновался, понравится ли тебе подарок, и чуть не выдал себя, упрашивая Маглора снять слепок с твоего меча, чтобы наверняка не опростоволосится, тогда ещё я не был уверен в своём глазомере. Вот бы подержать их в руках сейчас. Кажется, вещь совсем ученическая. — Только что пенял мне на ложную скромность, а сам туда же? Могу как-нибудь в следующий раз прихватить с собой, чтобы попрекнуть тебя не пустым словом. — Ты привёз их в Эндорэ?! Но на твоём поясе я видел всегда лишь ножны сделанные Феанаро — Твой дар родом из нашей дружбы, и как предмет сделанный руками моего любимого кузена, он для меня ценнее и значит больше своего прямого назначения, я хочу сохранить его незапятнанным ничьей кровью; хотя любой воин из племени эльдалиэ почёл бы за честь владеть этими ножнами Пусть бы и Арталато помогал Маэдросу. Что здесь дурного? Это совсем неважно. Как будто сейчас тот блаженный день 330 годовщины рождения Маэдроса…мм… Угасающие Лаурелин и Юный Тельперион смешивают золото и серебро, но праздничный гомон не собирается стихать, хмель слегка кружит голову, Финдекано один стоит в саду, репетируя поздравительное слово для Майтимо, что бы и красиво и не слишком пафосно; и чтобы не показаться слащавым и произвести впечатление; приятное волнение бередит сердце: придётся ли дар по душе любимому кузену… Меч уже тогда был вещью особенной и серьёзной, таящей одновременно и честь и угрозу. Фингон страстно желал увидеть оружие Майтимо в этих ножнах. Ещё и для того, чтобы показать ему, отцам и всем, что они, кузены, сыновья Финве, едины, какие бы раздоры не случались в семье… И как радуется сердце, что Майтимо до сих пор сберёг их и так высоко чтит. — А я уж думал они пылятся в кладовой для бесполезных сувениров. — Как драконий шлем? — Маэ, это уже не смешно. Ну что ты заладил? Я разве не говорил тебе, что собираюсь надеть его на ближайших учениях? Эти драконы выглядят красиво…и устрашающе. — Не смей. Мне уже ведомо твоё истинное мнение. Наденешь — я сочту это оскорблением. Послушай, я не дева нежная, не стану страдать из-за того, что мой подарок не по сердцу оказался. Фингон хотел сказать, что именно так Маэдрос и выглядит и что это дороже и приятнее любых даров, но ему не хотелось подвергать счастливое мгновение возможности даже шуточного раздора. -Ну, будет тебе… — толкнул он кулаком несдвигаемое плечо — Скажи, должно ли мне беречь твои ножны, как ты бережёшь мои? Но честно сказать, вот их-то мне жаль было бы томить в хранилище. Смотри, как чудесно играют самоцветы… Свет этот даже в самый суровый тёмный час на поле боя взбодрит сердце, как напоминание о звёздах Варды и об Итиле, дарованном надеждой в час нужды, и о нашем единстве. — Ты можешь распорядиться моим даром как пожелаешь. — Давай так: если в последнем бою, — начал Фингон, и холод пробежал по позвоночнику, но от него взвились гордость и бесстрашие, устремлённые за грань настоящего времени, — Если нам суждено биться плечом к плечу, пусть на твоём поясе будут мои ножны, а на моём — твои. Маэдрос поднял левую руку и Фингон ощутил приятную крепость братского рукопожатия. — Примеришь? Кто-то стучит в дверь. Ламгелир, судя по звуку. — Мой принц, к ужину всё готово. — слуга на миг задержал взгляд на сияющих ножнах в руке Фингона. — Где принцесса Исмангиль? — спохватился Фингон. — С тех пор как Маэдрос прибыл, её как не бывало в Дор Ломине. — Фингон надеялся увидеть супругу, вернувшись с охоты, но был так впечатлён ловкостью кузена в метании копья и кинжала, так увлёкся задушевной беседой, а тут ещё и нежданный подарок; что забыл обо всём на свете. — Госпожа ещё не вернулась с прогулки, она заранее просила передать, что задержится, и чтобы вы начинали пир без неё. — Как так?! Ламгелир, ты должен был сказать мне раньше! — Простите господин, впредь я буду внимательнее. — опустил глаза слуга. — Не расстраивайся. Мы найдём чем себя развлечь. — на плечо Фингона дружески легла твёрдая ладонь Маэдроса. — Разумеется! — подхватил Ламгелир, воссияв, как люстра в пиршественном зале. — У нас готов репертуар лучших произведений Белерианда и прекрасные танцы, в том числе новые. Хмеля вдосталь, а на столе столько яств, что солонку некуда поставить. Но Фингона не оставляла досада — Исмангиль опять сбежала, ничего не сказав ему. Это не вежливо. Хозяйка должна заботиться о гостях, должна сама поднести хлеб, а она только холодно поклонилась на пороге, почти не поднимая глаз и за два дня ни разу не показалась. Исмангиль, как ранняя весна в Хитлуме — искристая капель может смениться вьюгой, не успеешь перевести взор с запада на восток. — Ламгелир, подай мой меч. — Понимаю, господин — улыбнулся слуга и поспешил выполнять поручение. — Фингон… — Маэдрос переменился, как осенний день. — Я тебе всегда говорил, мне не нужно пиров с реверансами. Лучше бы и не приезжать к вам без дела и на долго. — Почему это?! Нет! Ты — мой любимый брат. Так много лет мы не виделись, я хочу дышать с тобой одним воздухом, говорить вдосталь с глазу на глаз, в конце концов хочу видеть ещё и ещё, как твой клинок и копьё словно оживают, и сами догоняют зверя, петляющего средь чащи. — Фингон, дорогой мой, и для меня великая душевная отрада в близком общении с тобой. Но иногда чем-то нужно жертвовать. Или искать компромисс, если хочешь обладать и Анаром и Итилем. — А я не хочу жертвовать! Не хочу ради любви отказывать дружбе, и ради дружбы — любви. И компромиссов не хочу — они годятся только для политики! — Ты всегда был такой. — усмехнулся Маэдрос — Может поэтому из всех родичей ты ближе моему сердцу? Ламгелир вернулся и Фингон с замиранием сердца вставил меч в ножны. Он вошёл хорошо, издавая приятный радостный звон. И этот миг наверное мог быть таким же счастливым, как в 330 день рожденья Майтимо. Славной выдалась и охота, и подарок кузена пригож, но смутная тень омрачала обратную сторону сердца, и чувствовал Фингон, что и у Маэдроса так, хотя золотые пылинки в его прекрасном лице всегда кажутся весёлыми. *** Едва касались босые стопы шёлкового ковра. Маленькие бубенцы на тонких золотых цепочках, украшающих щиколотки танцовщиц, мелодично позвякивали в такт. Фингон не скупился на улыбки нежным взглядам дев, но чаще оглядывался на дверь. Уже несколько часов к ряду лился мирувор, музыка и песни, смех и остроты придворных и гостей, а её всё нет. Спутники Маэдроса косо посматривали и поджимали губы на вялые реплики и нерасторопные ответы Фингона, а это уж совсем не годится, ещё подумают, что он задрал нос или того хуже, что принцесса Дор Ломина не уважает своего супруга. Хотя всё это было не важно. Как бы ни был хорош и желанен Маэдрос, но за два дня Фингон истосковался по возлюбленной, как после первого поцелуя в Митриме. И когда отчаянье его достигло предела, и он решился уже оставить гостей и отправиться на поиски супруги… Исмангиль вошла в зал, румяная, в своей прогулочной одежде. Ножки, затянутые в серо-голубые лосины и высокие сапожки, сверкали в разрезе развевающегося подола, …как было Фингону любо. Но вместо того, чтобы подойти и сесть одесную него, она ловко вписалась в круг танцующих дев. Драгоценным самоцветом в изящном венце казалась она в танце. И хотя, стопы не были босы, и прогулочная одежда не то, что невесомые наряды её подруг, но была она легка и гибка, словно не из плоти и крови её роа. И взгляды её вернули сполна виру Фингону, только на него смотрела возлюбленная супруга. Исмангиль поклонилась гостям, рукоплескавшим танцу, и Фингон с приязнью и гордостью взял тонкую ладонь; на сердце отлегло, словно осада врага пала с владений. — Мой принц, надеюсь у тебя не было случая заскучать без меня, ведь то невозможно в столь блестящем окружении? — её неизъяснимые глаза казались сейчас горными озёрами, которые насквозь просвечивает солнце, рассыпая блики в дрейфующих прозрачных льдинах. Всё негодование Фингона рассеялось, как дурной сон. — Позволь мне наполнить твой кубок, он пуст. — Хмель очей моих, без тебя и вино не пьянит, а когда ты рядом, довольно и того, что я смотрю на тебя. — он не решился поправить пушистую прядь у лица, все смотрят. — Тогда, позволь утолить мне жажду, и я готова танцевать с тобой, если пожелаешь? Фингон налил супруге красного вина. И чуть она допила, облизнув окрасившиеся алым губы, едва не бросился он в объятия, едва не забыл о приличии и манерах, бывших в доме отца и молвил в осанвэ. — Тебе следовало бы сначала уважить нашего гостя хотя бы так, раз уж ты не поднесла ему хлеб. Румянец исчез с лица, и она смотрела так, словно Фингон просит её отрубить Маэдросу руку. — Я и почувствовала, что ты недоволен мной, господин. Я достойна твоего гнева. Это был удар ниже пояса, Фингон чуть не захлебнулся от нежности. К Маэдросу как раз подошла Лалитиэль, и этой деве кузен не отказал. Тогда Фингон со спокойной совестью повёл Исмангиль в танце. — Не доволен? Тобой? Как мог бы я, Свет мой? — как можно глядеть в эти глаза и сердиться? Да если бы и захотел нарочно, руки его не позволили бы, и глаза, и всё роа его восстали бы против него самого. — Ах, теперь сердце спокойно. — Но ты не переоделась. — шепнул он на ушко. — Нарочно? Чтобы я весь вечер разрывался между долгом перед гостем и желанием поскорее оказаться с тобой наедине? Щёки Исмангиль вспыхнули ярче, как нравилось Фингону. — Вовсе нет… принц мой. Это могло занять довольно много времени, а Ламгелир сказал, ты очень огорчился моему отсутствию. — О, Исмангиль… — Фингон вдохнул свежий аромат жемчужных кос, их вид намекал на дикую игру с весенним ветром, рассказывал, как Исмангиль неслась во весь опор по весенним равнинам Хитлума, подобная Нессе, торопя их пробудиться. — Ты как всегда меняешь мои планы. Я хотел провести и эту ночь с Маэдросом, но кажется путь мой лежит совсем в ином направлении и кончается в нашей постели, по крайней мере до завтрашнего полудня. — Фингон смутился собственных непристойных речей. Нельзя говорить подобные вещи супруге, да ещё, в окружении подданных. — Твоё желание не преступно и никому не принесёт вреда, мой принц. Так к чему противиться ему? Лорд Химринга ведь не собирается покинут тебя вскорости, но он не сможет приласкать тебя, как я. Фингон рассмеялся. Озорница соревнуется с ним в непристойностях? Недвусмысленные слова Исмангиль пали искрой в масло. Танец закончился. Фингон сосчитал звёзды Валакирки, успокаивая вскипевшую кровь; поцеловал ароматные пальцы супруги, но она…огорошила его быстрым легкомысленным поцелуем. Сегодня она решила всё делать против обычаев? — Госпожа моя — шепнул он напоследок, усаживаясь за стол — Ты играешь в опасные игры с котёнком, который может неожиданно обернуться пантерой. — А может я хочу увидеть пантеру. — ответила она в осанвэ, глядя перед собой. Фингон закусил губу сдерживая улыбку. Мягким воском млела грудь. Ему удалось смирить себя, остановить в том состоянии, когда тело только прогрелось нежностью и лишь слегка тронуто томлением желания, ровно столько, сколько нужно мужу нолдо, чтобы чувствовать себя счастливым и при том способным продержаться до тех пор, пока придворные пригасят светильники и закроются тяжёлые двери в супружескую опочивальню. *** — Сердце радуется, глядя на вас– услышал Фингон в осанвэ, запивая мирувором хмель сердечный. Он смирил улыбку довольства и ликования, и повернулся к кузену. — Благодарю, мой друг. За всё, и особенно за мою любовь, за каждый день проведённый рядом с ней. — Если так дальше пойдёт, скоро у меня появятся племянники. Фингон любовался супругой, танцующей теперь с Арталато. Когда Исмангиль танцевала с кем-то, к наслаждению красотой примешивалась ревность, и он внимательно следил за её партнёром, не слишком ли трепетно касаются чужие руки талии его супруги, не слишком ли нежны взгляды, не говорят ли они в осанвэ, и Фингон ничего не мог поделать с собой, как не мог ей запретить танцевать с другими, кроме себя. Но хотя Исмангиль сама пригласила молодого эльфа, Фингон удивился, что гораздо больше ревнует к нему Маэдроса. — Исмангиль давно желает дитя. А недавно я заметил, как она вышивает на крошечной котте серебряного лебедя, венчанного восемью звёздами . Мне всегда кажется, что я почти насытился, но это «почти» — вершина, которую я не могу… или не хочу покорить. Ведь отношения супругов меняются после рождения малыша. Нисси теряют много сил и всё внимание посвящают младенцу. Это конечно правильно… — вздохнул он — Что ты великий собственник я всегда знал, — перебил Маэдрос. — Что кровь горячая, в Финве пошёл, тоже понятно; но вот уж не ожидал, что станешь ревновать к ещё не рождённому сыну или дочери. Фингон хотел возмутиться, но увидев смеющиеся глаза Маэдроса, понял, что кузен просто подначивает. Что же происходит в сердце Лорда Химринга, с видимой лёгкостью он говорит об Исмангиль или совсем остыл к ней? А разве можно остыть, если Фингон пылает до сих пор, хотя уж столько трав примято любовью? — Как поживает кузина? — Кажется неплохо. — улыбка оставила лицо кузена, он одним махом допил мирувор и налил ещё. — Всё держишь оборону? Маэдрос потёр лоб и поднял взгляд, рассматривая гроздья хрустальных светилен. — Она бесстыдница нераскаянная. — Понимать это как тяжко, но держишь? — Приблизительно. Больше похоже, что Маэдросу не всегда удаётся сдержать натиск Финтуимы. От того он избегает этой темы. Фингон укорил себя, за то, что был бы рад нравственному промаху кузена, ради своего спокойствия желал бы он уложить любимого друга в постель к нелюбимой. А в голове все больше садит маленькая заноза: что-то не так, эта нарочитая отлучка Исмангиль, отказ подарить Маэдросу танец. Что это: заржавелая обида или…или чувство, которое никуда не делось, даже после всех этих лет, ночей, укромных уголков во дворце и в саду, в поле, в оружейной, швейной, в купальне, в оранжерее и в мастерской, разделённых в страсти с Фингоном? Что прячет она за аванирэ? Только ли игру, которой так любит распалять вожделение Фингона, или тайну? Исмангиль вернулась за стол и Фингон жадно искал ответы в колыхании её одежд, в плавных движениях, в плетении живописно растрепавшихся кос, в наклоне лилейной шеи, в изгибе ресниц, скрывающих взгляд. Не посмотрит ли она украдкой на кузена? А не смотрела ли раньше, когда Фингон потерял всякую бдительность, обласканный её приветливостью? Никому не подарила она взгляд, но сев рядом, положила руку на бедро Фингона и всё так же глядя перед собой, улыбнулась. — Я видела диких лошадей — сказала она в осанвэ, — они спаривались. — Под её рукой полыхнул жар, быстро растекаясь по телу и заставляя восставать то непристойное, или во всяком случае, не уместное, что он смог сдержать давеча. — Исмэ, ты что смотрела? — Фингон накрыл своей рукой, лёгкую ладонь, скользнувшую выше, дарящую удовольствие разгорячённым мышцам. Ах как хочется приложить её, пролахную, повыше; и будь они одни, Фингон так и сделал бы. — Нет, конечно я отвернулась… Конь был вороной, а кобылка, представляешь, полностью белая. Такая хорошенькая, я хочу её себе. Фингон во всех деталях представил, как спариваются лошади, а у вороного коня грива заплетена косичками с золотыми лентами. В глазах поплыли яркие пятна света, вот рту пересохло, благо кубок был полон. О том, что происходило в близи ладони Исмангиль он старался не думать, не чувствовать, памятуя, что они на виду двора и гостей. — Я волновалась, конь огромный, почти меарас, а она такая миниатюрная, выдержит ли бедняжка. Я говорила ей беги, беги, глупая, но она желала это огромного жеребца так же неистово, как он её. Фингон до дна испил полный кубок мирувора. Не помогло, словно тело его превращается в тело зверя, подчиняющееся только инстинкту. Правда Исмангиль любит напоминать, что в отличии от зверей Эльдар подчиняются жажде телесного удовольствия, а не инстинкту продолжения рода, потому что мы бессмертны и со келвар в моменты вожделения нас роднит роа заглушающее феа, поэтому если слишком страстно предаваться любви можно не заметить единения феар. Фингон часто не замечал. Не замечал даже, как засыпал. — Ты тоже волнуешься? — Ещё как. — облизнулся Фингон, глядя на алые губы. — Сердце не могу унять. Нужно убедиться, что… они хорошо друг другу подходят… Фингон прочистил горло. — Друзья! Мы с принцессой оставим вас ненадолго, должно срочно уладить одно дело. Надеюсь это не займёт много времени. А прекрасная Туилиндэ развлечёт вас новой песней. — Идём, мелиссе! — сказал Фингон вставая и подавая руку Исмангиль, не чувствуя в ней никого препятствия или даже вопроса. Как будто она ждала его действий. — Ламгелир, спасибо, твоя помощь не нужна. — расслышал Фингон, как в бурю, голос Исмангиль позади. Стоило привратникам закрыть за ними двери, Фингон бросился на жену как ястреб, услаждаясь покорным ртом с пряным привкусом красного вина.Но этого слишком мало. Он схватил её на руки и добежав до первой же кладовой, свернул туда, одновременно, целуя Исмангиль и запирая дверь изнутри. Среди стопок тысяч скатертей, покрывал, гардин, полотенец и прочего текстиля он увидел большое пуховое одеяло и швырнув его на пол, опустил Исмангиль на колени спиной к себе, намотал тяжелую косу на ладонь, потянул назад, лобызая гибкую шею, свободной рукой освобождая нежнейшие груди; с сожалением отпустил волосы, стянул сероголубые лосины и свои штаны. Она, податливая, как мягкое сливочное мало, прогнулась в талии, опустившись на вытянутых руках. Он нырнул глубоко, обжигаясь почти болезненным удовольствием, вскрик Исмангиль слышался, как через толщу воды. Замер, давая ей привыкнуть, и пытаясь вернуть контроль над собственным роа. — Что же ты медлишь? Продолжай, мэльдо. — шептала он, задыхаясь.