Маэдрос, недолго сожалев о золотом голосе Дор Ломина, покинул пир, влекомый природной нуждой.
Нежный свист на мотив недослушанной песни отзывается эхом в опустевших стенах галереи, под сводчатым высоким потолком. Вокруг ни души, все, даже повара и пажи, собрались вокруг сладкоголосой Туилиндэ.
Пока всё идёт недурно.
Каждый визит в Дор Ломин требует строжайшего внимания и напряжения большего, чем в любой из битв.
Не оступиться, как сотню лет назад… И нельзя просто не смотреть на Исмангиль, сделать вид, что её не существует. Однажды, Фингон, как это ни трудно ему было, поделился словами короля, дескать Маэдрос мог бы побольше приветливости оказывать той, которая выхаживала его, как родного брата. И то верно, слишком явная отстранённость от Исмангиль тем подозрительнее кажется со стороны, чем теплее дружба с Финноном, ведь все знают, как попала принцесса из Альквалондэ в Эндорэ и сколько бессонных ночей провела она подле болезненного одра Нельяфинвэ после его возвращения из плена, и многим интересна причина и обстоятельства всего этого, что кидает на Исмангиль тень, как на супругу Фингона.
Но Маэдрос не был бы старшим сыном Феанора, если бы какую-то ошибку совершил дважды.
Когда Исмангиль танцевала со своими подругами, он наблюдал с приязнью и вниманием; но глаза следили только за одной девой. Лалитиэль, как выяснилось после… Она, должно быть, подумала, что понравилась ему; обычно девы не приглашают Маэдроса на танец и не смотрят в глаза с прямотой стрелы, (Финтуима не в счёт, Исмангиль тем более). Понравилась… Благодаря ей пройдено это испытание…
Исмангиль кажется тоже неплохо справляется, во всяком случае, ни разу он не почувствовал ее пристального внимания, всё оно было направлено на Фингона. Ревность скреблась крысой под сердцем, слыша их воркование рядом. Ничего, терпимо.
Только странная тревога, как вибрация, доносящиеся из подземелья Анфауглита, продолжает назойливо ввинчивается в мозг.
Слух привлекли отдалённые глухие стоны, оборвав свист Маэдроса на
предпоследней ноте. Нашлись, видно, и те, кто предпочли личный поединок усладе дивным голосом Дор Ломина… Скорее рукопашный и совсем не на равных… Интересно…
И сам бы размялся с превеликим удовольствием; в последнее время длинные пиршества не по душе владыке Химринга.
С каждым поворотом в пустых коридорах стоны всё ближе, отчётливее…
Оторопь остановила Маэдроса в нескольких шагах от двери, за которой ведётся поединок. Только…не боевой…
Теперь понятно, что за срочное дело у Фингона с супругой.
Желал бы он усмехнуться, и повернуть обратно, но стоны Исмангиль, то
короткие и громкие, то тягуче томные, оплели, обездвижили крепкими плетьми
воспоминай… Мягкая теснота, хрупкие плечи и шея под пальцами, чуть запрокинутый подбородок, и самое любимое — исполненный тёмной неги взор под полуопущенными ресницами.
Неужто Фингон не понимает… Но Маэдроса не обмануть, слух его знает все тона и оттенки её голоса и видит не меньше, чем если бы открыть
дверь и увидеть всё глазами: Фингон позади неё, он слишком торопится, а
Исмангиль хочет казаться более увлечённой и довольной, чем есть на самом деле.
Маэдрос, к собственному сожалению, испытал утешение от того, что с Фингоном ей не так хорошо, как бывало с ним.
Ну что встал, как Тирион на Туне? Убирайся. Не твоя забота за этими дверьми.
Но музыка, исторгаемая из ее груди, отдаётся бурной жизнью и
стремительным ростом, где не нужно, делая каждый шаг подвигом.
Не впервой терпеть Маэдросу…
Он вернулся в уборную, поругиваясь на Арталато, уговорившего ради званого
вечера надеть эти красивые тесные штаны.
Вода остужала разгоряченное лицо, а в зеркале плыли воспоминания.
В сумерках Митрима Фингон несёт Исмангиль на руках, безвольно обмякшую и такую же мокрую до последнего волоса, как он сам. Но вот уже сливовый цвет сыпется так, что сложно разглядеть Фингона и Исмангиль, прекрасных, подобных стихиям, в белоснежных свадебных одеяниях. Фингон от волнения обронил золотое кольцо и страх отразился на его лице, но Исмангиль улыбнулась, подняла кольцо и подала ему. Сразу же оно было надето на её указательный палец, и Фингон был первым женихом на памяти Маэдроса, так беззастенчиво расцеловавшим невесту на глазах всего народа, превзойдя даже своего отца.
Кулак с силой врезался в мрамор стены, зеркало звякнуло, сбитая кожа подёрнулась холодом, начала еле заметно саднить.
В штанах тесно, что в пору не лицо холодной водой обтирать.
В последнее время телесная страсть порой восставала просто так, если
выдалась минута праздности, немного пьян, а глаза видят плавные и округлые
черты; при том в сердце пустынно, темно и смердит, точно в тоннелях Ангамандо.
Мерзко, что хочется не кулаком о стену — головой.
Но лучше бы так, желать
только тела, с этим легче справится. Финтуима, видя плоды своего соблазнения, теснит к краю пропасти всё увереннее, не понимая, какую пустоту придётся терпеть с тем, кто обнимая её грезит другой.
Исмангиль жаждет сердце, рвётся к ней до боли в груди.
Сплести ладони вместе, вдыхать запах морских лилий, молчать, чувствовать
тепло, тонуть в звёздной бездне глаз, а потом…раствориться в ней, обретая
свободу, какую не находил нигде, куда бы ни пошёл.
Когда месяцы сменяют друг друга на высоте Орлов, и ветер — твой единственный собеседник; перестаёшь алкать и пищи, и воды, кажется достаточно капель грязного
дождя, снежинок, падающих на язык. Но когда видишь чистую воду, чувствуешь аромат настоящей пищи, можешь есть и пить до смерти, если тебя не остановят.
Бывало, подолгу удавалось не думать о ней. Неделями. Особенно когда Финтуима стала жить в Химринге. Но это было лишь пребывание на «высоте Орлов». Свет Исмангиль, единственный проницает мрак сердца, меченого бессчётными шрамами пыток и кровавыми знаками отнятых невинных жизней, сочтённых Мандосом.
Как будто есть надежда для него…
Из груди вырвался странный чужой звук. Маэдрос упёрся лбом в гладкую
холодную стену, приложил ладонь к сердцу, тщетно удерживая его.
Да что с тобой, сын Феанора? Надежда иллюзорна. Ей не место там, где по временам пылает праведный огонь гнева, превращая Нэльяфинвэ, Маэдроса Высокого в орудие уничтожения. Здесь правит клятва и зарок отца. Надежде места нет… Она не нужна была Феанаро, не нужна и его старшему сыну. Она нужна лишь тем, кто смотрит на Валар и повинуется их желаниям.
Ты давно сделал выбор.
Маэдрос содрогнулся отражению в зеркале, отвёл взгляд от тусклого
бессветного лица. Пальцы потянулись к половинке жемчужины на поясе.
Так что же не послушал совета Маглора, зачем оставил след прошлого?
Не смей. Она не твоя. Ты сделал достаточно, чтобы все имена старшего сына Феанаро почернели в её сердце. Всё так, как ты хотел.
Может прав Маглор и тебе нужна супруга, как он сказал, чтобы сбросить натяжение, иначе раз в двести лет ты нет-нет, да и сорвёшься в постель супруги Фингона?
Что бы не «сорваться», сотворить ещё одну мерзость… Если бы всё дело было лишь в похоти… Если бы можно было отделить тело Финтуимы, созданное для разжигания и утоления страсти, от её чувств… Покуда, это невозможно, слава Создателю. Да и не унять сердечную пустоту телесными утехами, если только пребывать всё время на «высоте Орлов, без пищи и воды», или дойти до скотского состояния, достойного лишь сожаления…
Но это невозможно… Покуда Фингон мой возлюбленный кузен и друг, Исмангиль — рядом.
Это всё — вино, праздность, и её близость… В Химринге Маэдрос не позволял себе такой унизительной слабости.
Звёзды и сталь, надежда и ожидание во взгляд отца — последнее средство,
способное поставить себя на должное место. «Я разочарован в тебе, Нэльяфинвэ» — по-прежнему главный из двух страхов Маэдроса.
***
В груди отпустило, когда в залу вошёл Фингон, без
неё; и все члены, кроме одного, расслабились. Хмель только теперь, словно получив дозволение, начал растекаться теплом по венам.
Фингон сонный и довольный. Белая котта, шитая серебром и хрусталём, выглядит чуть более мятой, и губы чуть более пухлыми и яркими, с тех пор, как они с Исмангиль покинули Залу трёх сотен светилен.
— Прости, брат, должно быть я слишком надолго оставил тебя. Ты какой-то
напряжённый…
— Твоей вины в том нет… Лишь привычка оставаться настороже, даже, когда вокруг танцы и песни, и тем более, покуда в танцах Тириссион.
— Надо тебе выбираться ко мне почаще, чем раз в сотню лет, расслабляться…
Душе и телу нужно отдыхать от дел и забот. В Дор Ломине и Хитлуме хватает таких же отважный военачальников, как твой Тириссион. И стены Барад Эйтель никогда не спят.
Маэдрос кивнул, проглотив замечание Фингона вместе с маринованной актинидией.
— Лучше скажи, как твоё дело, удалось?
— Да это — не то что бы дело… — загадочно улыбаясь, отвёл он глаза. — Одна наша кобыла должна была отелиться с часу на час; мы с Исмангиль поспорили, какой масти получится жеребёнок… Нет-нет, друг, мне морошковый морс, пожалуйста. — сказал Фингон виночерпию, посягнувшему мирувором на его кубок.
— А мне налей того… что покрепче, бордового.
— Господин, если позволите дать совет, у вина из гаваней Бельфаласа,
бесспорно, прекрасный букет, но оно сугубо крепкое и…
— Ты что, жадничаешь? — перебил Фингон виночерпия, — Лей, что господин велит. Моему кузену, чтобы хмель почувствовать, нужен целый бочонок. — и горделиво приобнял Маэдроса.
— Кто же выиграл спор? — продолжил Маэдрос, повеселев от забавного сочинительства Фингона.
— А… Кобыла ещё не отелилась. — вскинул он брови, покручивая золотое
кольцо на указательном пальце.
— Исмангиль осталась ждать?
— Я… проводил её почивать. Скачка сегодня утомила мою лебедь. — ответствовал Фингон с мечтательной улыбкой.
Маэдрос поперхнулся вином, маскируя вырвавшийся смешок.
— Судя по твоему виду, брат мой, ты и сам непрочь отдохнуть. — Он осторожно поправил митриловый венец, накренившийся влево на смоляных волосах.
— Знаешь, да… пожалуй, мы с тобой славно провели день и вечер. — от хрипловатого ленивого голоса Фингона даже Маэдросу захотелось зевнуть.
— Что ж, пусть этот день таким и останется; о драконах и планах потолкуем завтра.
— Тебе всё дракон покоя не даёт, — откинулся Фингон на спинку стула, блеснув золотом лент.
Маэдрос на этот раз рассмеялся в полную грудь.
И то правда — дракон. Только не тот, какого имеешь в виду ты, любезный Фингон.
— Мне кажется — напрасно, Маэ. Огненная тварь только страха напускает, а так — почти безобидная.
— Всё-всё — потом. — Маэдрос отёр слезу, выдавленную смехом.
Тварь ясно безобидная, но канительная сверх меры, если уж голову подняла…
Фингон улыбнулся, искрясь глазами, венцом и хрусталём на котте. Где прожитые времена на этом лице, сияющем, словно Исмангиль натёрла его перламутром? Юный майя, да и только. Рядом с ним Маэдрос вдруг почувствовал себя старым, насквозь трухлявым деревом.
— Эх, жаль мне тебя оставлять такого весёлого да горячего.
— Ступай уже, а то, не ровен час, кобыла ваша отелится.
Однако, ещё немало Фингон выдержал песен, танцев, и разговоров, прежде
чем оставить пир.
— Друзья мои! — возвысил он голос. — Вот наказ вашего принца! Веселитесь, пейте, сколько душа пожелает! Гостям ни в чём не должно быть отказа!
— Даже в любви? — послышался из зала звонкий тенор.
— Прежде прочего — в любви — уточнил он под одобрительные возгласы и мелодичный смех.
Маэдрос поднялся из-за стола, провожая кузена; обнял крепко, учуяв аромат морских лилий; наклонившись ближе, шепнул.
— Желаю тебе выиграть спор.
И, знаешь, что? — окликнул он Фингона.
Как бы ему намекнуть? Что ежели невтерпёж — нужно целовать много ниже талии, там, где…
— Что? — обернулся Фингон.
— Вино бесподобное.
— Я думал, всё оставшееся отправить в Химринг. Но, придержу, пожалуй. Уж
больно ты хорош делаешься от него.
Маэдрос усмехнулся, провожая взглядом Фингона.
Да и впрямь, Руссо, хорош ты, если даже лучший друг не заметил твоей червоточины. Впрочем, он ведь пребывает в счастливом опьянении любовью. Она притупляет взор и связывает руки.
Но как Фингон не понимает Исмангиль? От того ли, что она не вполне открывается ему, или он за своей любовью и страстью не видит её?
Ты только держи руку и глаза при себе, лорд Химринга, и крепче дракона своего смиряй.
***
Песня Туилиндэ ласкала слух щебетом соловья. Маэдрос наблюдал за
дружинниками, соглашаясь со словами Фингона. Такой птицы не водится в суровом чертоге, а если бы и залетела, не пустил бы лорд Химринга смущать твёрдость сердец; и без того с великим трудом установлен строгий порядок для Финтуимы и её дев.
Вино густое и крепкое дурманило голову, но даже изрядно выпитое количество кубков, которые Маэдрос перестал считать, всё никак не приближало к той грани, когда тело могло быть свободно от своих желаний, а голова от мыслей. И всё же, от вина он разомлел.
Стоило закрыть глаза, трели, томящие, обещающие утончённое наслаждение, всколыхнули едва улёгшееся вожделение; как обнажённое тело на
чёрном бархате, так стоны Исмангиль сияли на фоне голоса Туилиндэ… Тени
впадинок под ключицами, шёлковый перламутр волос, спадающих на его живот, застали Маэдроса врасплох.
Он выпрямился, стряхнул видение, как сливовый цвет, и оглядел возвышенно-упоённые лица, обращённые к деве.
Нет, сын Феанора, вино тебе не помощник, лучше бы пошёл клинок метать, а ещё лучше — копьё. Старый иссохший осквернённый бук, смешон и убог ты со своей зелёной порослью.
— Арто, мне нужна твоя помощь.
Арталато, склонившись над опустевшим блюдом, старательно водит шпажкой по лазурному узору, и как будто не слышит обращённой к нему речи.
— Надеюсь, я не отвлекаю тебя от чего-то очень важного? — повторил Маэдрос.
Молодой эльдо убрал золото волос, упавших на лицо и медленно поднял усталые серые глаза.
— А? Прости, господин. Ты что-то сказал? Не по мне, верно, это вино,
господин. Вкус волшебный, а в голове тяжко и члены не слушаются. Сон одолевает, едва держусь. Если тебе не нужна моя помощь, могу ли я пойти в опочивальню?
— Я уж надеялся, не затосковал ли ты по Туилиндэ, весь вечер её взгляда ищешь после того танца…
— Господин, опять ты за своё. Неужто служба моя тебе в тягость? Чуть что, окольцевать пытаешься. А что, сильно заметно было? Я то без того…
— Да нет же. Но, если есть для Арталато лучшая доля, чем служить старому
калеке, пусть она исполнится.
— Ну вот, опять… — проворчал он под нос, вставая со второй попытки; и упал
бы, если бы Маэдрос не успел встать и поддержать это дитя, не умеющее пить. Да… план резко поменялся, придётся не Арталато носить Маэдросу клинки и копья, но Маэдросу нести Арталато до опочивальни. А потом до утра полировать клинок в компании бордового из Бэльфаласа. — Хотел бы я посмотреть, как ты будешь дарить Свадебный дар моей возлюбленной. Но, вообще-то, это другая… — продолжил он, повиснув на Маэдросе.
— Почту за честь. — ответил Маэдрос, кивая сочувствующим взглядам тех, кто
знает меру в вине и наслаждается пиршеством.
— Господин, я же не оскорбил Туилиндэ? Я же безо всякого… Просто…глаза сами...
— Да-да, сами, я прекрасно понимаю. Думаю, она привыкла к подобным взглядам. Не волнуйся. — Проще было закинуть Арто на спину, но такого позора он завтра не переживёт.
