Альквалондис.

***

Исмангиль приподнялась над горячей водой, ощупью потянувшись к серебряному блюду с фруктами. Воздух приятно обласкал прохладой груди, выглянувшие из пены. Она вывернула жёсткую кожицу граната, и несколько полупрозрачных зёрнышек упали словно разбавленные кали крови. Аромат розового масла из Эглареста вливался с каждым медленным вдохом, растекался по венам, смешивался с кисло-сладким вкусом граната. Исмангиль растворялась в невесомости и неге. Пенные холмы, взволнованные ее движением, успокоились. Незаметно стихла далёкая мелодия арфы, доносившаяся откуда-то из-за стен. Время осело влажной патиной на мраморных стенах и напоминало о себе лишь редкими падающими с карниза каплями. Едва уловимое движение заставило Исмангиль открыть глаза. Пенная поверхность мелко задрожала. Из белых клубов выпрыгнул карп, мелькнув красными пятнами и золотом! — Что это?! — она подхватилась, сбросила дрёму, разгребая пену… Что за диво? Рыба с медно-золотой восьмиконечной звездой, на спине, вилась возле её колен; а вот ещё одна: с синими пятнами и серебристым венцом на голове! — Фингон! Ты решил подшутить надо мной?! — Рыбы льнули к бёдрам, щекотались хвостами. Исмангиль в крайнем изумлении вышла из воды, даже не смыв маслянистую пену, наматывая на себя полотенце и оглядываясь на диковинное зрелище. — Мэлиндо, принц мой, это ты посадил карпов в купель?! Финдекано? В спальне мужа не оказалось, но послышался детский плач, совсем рядом. Как маленький ребёнок оказался в их покоях? Плач, жалобный и требовательный, привёл её в кабинет принца. Исмангиль бросило в пот, когда она увидела на столе Фингона плотно смотанный пурпурный шевелящийся свёрток: как можно было так немилосердно завернуть младенца в зимний плащ, бедняжка ведь мог задохнуться! Золотисто-медная звезда и цвет, размер, даже терпкий медовый запах — всё — Маэдроса. Исмангиль пытаясь освободить ребёнка, но путы всё не кончались, а руки немели. Плач разрывался в её голове. — Потерпи, малыш, сейчас… Да как же…? — Теперь она держала синий свёрток — из плаща Фингона — Фингон! Ламгелир! Помогите, кто-нибудь! — ей не хватало воздуха, пот стекал ручьями по вискам, она всё сматывала и сматывала жаркое, тяжёлое полотно — Ещё немного, малыш! — наконец она высвободила младенца. Крошка. Как будто едва появился на свет. Голенький малыш весь покраснел от крика и удушья, тянул к ней дрожащие ручки; Исмангиль не задумываясь прижала ребёнка к груди, поцеловала крошечные пальчики, взмокшую головку. — Успокойся, маленький. Не плачь, звёздочка. — ласкала Исмангиль новорождённого мальчика, изумляясь нежности и хрупкости его бархатистого тельца. — У кого хватило жестокости оставить тебя здесь одного? — Любовь моя… — звучный голос Фингона заставил её вздрогнуть. — Почему Эрейнион так горько плачет? — Фингон, улыбаясь приблизился, ласково убрал взмокшую прядь с лица Исмангиль и поцеловал макушку ребёнка — Покорми же его скорее, мэлиссе, видишь, наш принц голоден. Исмангиль очнулась на кровати, дрожа и жадно хватая воздух. Мокрая сорочка липла к телу, а сердце неистово колотилось. Плотные гардины на окнах против ночного обычая были подхвачены. Звёзды тускнели в светлеющем небе. Сколько времени прошло? Спальню Маэдроса она покинула, когда ночь близилась к рассвету, как сейчас. Но неужели сон уместился между минутами? Она поёжилась и натянула одеяло на плечи. Фингона рядом не было, и если верить ощущениям, то больше нескольких часов. Исмангиль, завёрнутая в одеяло, пришла в купальню. Привычно пахло сырым камнем и розовым маслом. Она села на край купели и сон ожил во всех подробностях. Серебряный поднос. Исмангиль потянулась к нему и заметила на дне купели… Гранатовые зёрнышки. Но гранаты, привезённые из гаваней закончились ещё в месяце Ненимэ. Прохладная вода без пены и благовонных масел освежила чувства и разум. Расчёсывая волосы перед высоким зеркалом, Исмангиль прислушивалась к ощущениям в теле, пристально изучала его обнажённое отражение, и думала о сне. — Нет, это лишь предупреждение. Не может быть, чтобы сейчас… Малыш, ты не приходил так долго… Я бы тоже не захотела к такой матери. Разве есть женщина в Арде, принадлежащая двоим мужьям? Разве такая может подарить счастье своему ребёнку? Я не должна была звать тебя. Я думала только о себе. Прости. Она надела новое платье из тонкой белой шерсти, скромно вышитое жемчугом и серебряной нитью, тихо выскользнула из спальни и услышала голос… Маэдроса. Кровь ушла из вен. — …дисциплина братства держится не только на моём авторитете, но и на солидарности всей дружины. Каждый хотел бы спать, обнимая возлюбленную супругу, но это не возможно в действительности Химринга. Фингон рассмеялся безрадостно. — Поэтому приходится спать, обнимая боевого товарища. До меня дошли некоторые слухи… — в голосе его звучала игривая ирония, а последующие слова, сказанные тише, затерялись среди ударов её сердца. Почему Маэдрос здесь? Обычно кузены предавались отрадным беседам и занятиям в гостевых покоях. Исмангиль прошла через библиотеку, остановившись перед дверьми в зал, осторожно приоткрыла их и увидела Фингона, сидящего к ней спиной; он склонил голову на руку, упершись локтем в подлокотник кресла, как будто разговор успел утомить его. — … сколько Единорога ни ласкай, ни корми персиками, он всё равно одним глазом в лес смотрит. Так значит действительно говорят о ней. Под единорогом из древней поговорки Фингон подразумевает её… Знает всё… Что ж, тем лучше. Ах, у Маэдроса лицо красное и чуть опухшее с одной стороны? — …на растерзание непрестанного сухого ветра? — сосредоточилась она на словах Маэдроса — Даже наша полнокровная кузина бледнеет через пол года жизни в Химринге. Исмангиль зачахнет среди суровый природы и обычаев гарнизона. . Фингон выпрямился. — В Дор-ломине она зачахнет скорее, терпя меня, как красивую обувь на два размера меньше! — Он налил вино в оба кубка, но Маэдрос свой не взял, скрестив руки на груди. — Всё у вас наладится, Маэ, со временем. — сказал Фингон, сделав в воздухе безответный жест, и выпил вино. И тот и другой были близки к истине только отчасти. Исмангиль уже сейчас чувствовала себя разбитой и неуместной, и больше всего желала лечь в каком-нибудь неприметном закоулке замка, забыться и уснуть навсегда. — Финдекано, я не могу. — Даже ради нашей дружбы? Острая боль согнула её пополам, не дав услышать ответ Маэдроса, слёзы сами собой брызнули из глаз, а от отвратительного запаха, который поначалу она старалась не замечать, желудок подобрался к самому горлу. Подобного Исмангиль никогда не испытывала, но сейчас её больше волновали слова этих двоих нолдор, которые снова делили её, как совместно нажитое добро. Исмангиль задержала дыхание, успокоив скрутившееся нутро и шагнула в зал. Не сразу её заметил Маэдрос. — Исмангиль… — Маэдрос смотрел так, словно она вернулась из залов Мандоса. Фингон медленно поднялся, но остался стоять спиной. Сейчас он казался выше Маэдроса. Исмангиль отвела взгляд. Не важно как это случилось. Маэдрос ли не выдержал мук совести (и хорошо если так) или Фингон сам узнал; хуже если кто-то сказал ему. — Выспалась? Очень кстати. — продолжил Фингон, не дождавшись ответа. — Быстрые сборы потребуют от тебя свежих сил. Сегодня же, вы должны отправиться в Химринг. — Отправиться в Химринг — звучало в её голове, как отзвук колокола. Исмангиль смирилась с судьбой, отнявшей у неё всякую надежду на счастье, но распоряжаться собой не позволит ни нолдорскому принцу ни самому королю. И почему молчит Маэдрос, он ведь своего согласия ещё не давал Фингону? Маэдрос пока хранил молчание, отвернувшись к зарождающейся заре. — Вы оба, как обычно, предпочитаете распоряжаться за других. Видимо, с этой чертой рождаются все принцы нолдор. — Твой сон слишком затянулся. — сказал Фингон приглушенным голосом. — Только это обстоятельство вынудило нас говорить без тебя. — Но кое-чем, и ты, госпожа моя, распорядилась без меня, закрыв глаза на то, что тело жены принадлежит мужу так же, как ей самой. Боль с прежней силой напомнила о себе, но стерпеть и не подать вид Исмангиль давно научилась. Повисла тишина. Спина, прикрытая свободно-спадающими смоляными волосами, говорила о Фингоне только одно: если я посмотрю на тебя, то не смогу принять правильное решение. А свинцовые глаза и весь вид Маэдроса, обернувшегося при его упоминании, говорили: мне очень жаль, но я верю, Исмэ, ты всё сделаешь правильно, что бы ни решил Фингон. Исмангиль чувствовала, как зазвенел воздух от столкнувшихся взглядов кузенов. — Я заслужила твоё презрение справедливо. — сказала она, не зная, чего больше в этих стенах: горя преданного мужа или соперничества двух кузенов. — Но есть ли способ, господин мой, остаться мне подле тебя, пусть не супругой, а служанкой? — Разве всё это время ты не служила мне? — Фингон развернулся на три четверти, словно опасаясь заклятия, избегал посмотреть на неё. — Служба и любовь — похожие сёстры, и я думал, не получив старшую, смогу утешится с младшей. Прости. Не смог. Отныне, твоя служба не нужна мне. — Фингон как-будто говорил кому-то невидимому, а не ей, и всё с опущенными ресницами, чтобы даже краешком взгляда не задеть. Может где-то в глубине сердца Исмангиль и хотела услышать эти слова. И чтобы её отпустили — хотела. — Финдекано. Перед всем миром, Исмангиль твоя супруга и принцесса Дор-ломина. Доброе имя королевского дома в твоих руках. Подумай, какое зерно ты посеешь среди своих подданных, называя её служанкой и отсылая в Химринг. — проснулась в Маэдросе мифическая рассудительность старшего брата. О, как некстати она спряталась, когда я попыталась сбежать от нашего безумия. — Государь был бы в восторге, услышав твои слова, Маэдрос! — С новой силой зазвенел воздух между Сынами Финвэ. — Будь спокоен, Маэдрос, — вступилась Исмангиль, едва договорил Фингон. — тебе не придётся краснеть ни перед дружиной ни перед государем. Моя нога не осквернит цитадель нолдорского мужества. Фингон обернулся. О, бедный принц. Побледневшие губы едва заметны на лице. — Ты не останешься, Исмангиль. Это моё последнее слово. И как больно это последнее слово, этот взгляд, потерявший привычную ласковость и васильковое тепло. Но она сама позволила любви Фингона просыпаться сквозь пальцы. — Не останусь. Вот только, если ты гонишь меня, я сама выберу, куда пойти. Лицо Фингона вспыхнуло, но Исмангиль предвосхитила его речь. — Это последнее слово Исмангиль Альквалондской. Я возвращаю имя, данное тобой, как самый ценный дар. И прошу вас обоих вернуть мой. — Твоя просьба — не ко мне. - опустил глаза Фингон - Мне ты никогда не вручала Дар, означающий выбор сердца, в обычае твоего народа.