Sub rosa

      Чимин смотрит сквозь кроны деревьев на небо, что прибито сверху россыпью звезд, и шмыгает носом. Звезды плывут перед глазами, вселенная вращается, и парень, будучи не в силах устоять на ногах, падает на колени, что утопают в мягком мху, и, опираясь руками на землю, кричит, что есть мочи. Крик на мгновение разрезает пространство вокруг Чимина и стихает. Лес не отзывается на эту отчаянную мольбу о помощи даже эхом, и воцаряется прежняя гробовая тишина. Пак с трудом встает на ноги, придерживаясь за дерево, и опирается на него спиной тяжело дыша. Он совершенно один. Без воды, еды и мобильника, который давно уже сел. Смысла от него не было и в рабочем состоянии, ибо связь все равно не ловит. Он бродит по Аокигахаре не один час в попытках найти выход на туристическую тропу, но все тщетно. Чимин резко вздергивает голову вверх и прислушивается к странным звукам, доносящимся откуда-то сверху. Слабые звуки скрипки, которые с каждой секундой становятся громче, поднимают волоски у него на затылке и вызывают табун мурашек по телу. Спустя пару секунд он понимает, что это за мелодия, и сердце его болезненно сжимается от страха. Вольфганг Амадэй Моцарт. Само небо поет ему реквием, набирая громкость с каждым аккордом, доводя Чимина до безумия. Он бросается напролом через лес в попытках убежать от этого звука, слабо ориентируясь в мрамором свете луны. Он спотыкается о корни, ветки больно хлещут его по лицу, а безликие призраки наблюдают за ним из-за деревьев, но продолжает бежать, заглушая музыку собственным отрывистым дыханием. Спотыкаясь в очередной раз, он падает ничком, не успев смягчить падение руками, но практически не чувствует боли. Чимин дотрагивается до щеки, на которую упал, и видит кровь на своих пальцах. Покачиваясь, он вновь встает на ноги и осматривается. Музыка все еще льется с неба и ударяет по воспалённому сознанию Чимина, будто дождь тяжелыми и холодными каплями. Не так далеко от себя он видит что-то, что, словно зеркало, отражает свет луны, и направляется туда, размахивая руками и отгоняя светлячков ярко-красного цвета, которые облачком роятся вокруг парня. Еще из далека он видит, что это озеро, и внутренне ликует, ибо жажда режет горло. Но то, что предстает перед взором в следующее мгновение, повергает его в шок. Лед. Озеро покрыто льдом в июле и глянцево сияет в свете луны. Реквием начинает звучать еще громче, но Чимин встает на колени перед холодным полотном и смотрит на себя. Розовые волосы беспорядочно торчат в стороны, лицо уставшее и грязное, но раны на щеке нет, что немало удивляет Чимина. Он шире распахивает глаза и с интересом наклоняется ближе ко льду, но его отражение остается неподвижным, и лишь уголок рта поднимается в насмешливой улыбке. Реквием звучит оглушительно, достигая своей кульминации, отражение ухмыляется еще сильнее, и глаза его разгораются красным пламенем. Чимин завороженно наблюдает за происходящими метаморфозами до тех пор, пока его собственное отражение не ударяет кулаком в лед и тот не начинает трескаться. Чимин подскакивает на ноги, но Чимин в отражении не смеет двигаться, застыв с каменным выражением лица, которое теперь бороздили глубокие трещины. Реквием оглушает, и Пак поворачивается для того, чтоб поскорее убраться с этого странного места, но тут же останавливается, удивленно вскрикнув. В пяти метрах от него стоит его точная копия, но волосы черные, аккуратно убраны назад и одет куда опрятнее Чимина, во все белое. Тот Чимин выглядит здесь совершенно неуместно и сюрреалистично. Улыбается по-доброму и тянет руки к Паку, приглашая в свои объятия. Слезы наворачиваются на глаза Чимина, и он бросается в объятия, как к спасательному кругу, прижимаясь своей грудью к холодной груди, утыкаясь носом в шею и рыдая в голос. Реквием прекратился, и Чимину кажется, что все прошло, он спасен, до тех пор пока не слышит звук трескающегося стекла и не отстраняется от своей копии, не разжимая объятий. Черноволосый Чимин смотрит на Чимина настоящего с кроваво-красными слезами на глазах, проводит рукою по его нежно-розовым волосам и, грустно улыбнувшись, говорит одними губами: «Тебе здесь не место». Чимин бегает глазами по столь знакомому и родному лицу, но спустя пару секунд тело его копии рассыпается множеством стеклянных осколков. Пак сжимает в руке один из них до тех пор, пока на его кед не падает первая капля собственной крови. Он разжимает руку, но не выпускает осколок, прижимая его к груди, пытаясь восстановить дыхание и остановить слезы. Воцарившаяся тишина давит еще сильнее, чем мелодия, звучавшая до этого. Неожиданно все вокруг сотрясается, и он слышит неразборчивое отдаленное бормотание, напоминающее голос. Он не может разобрать, что говорят, до тех пор, пока что-то извне не шлепает его по лицу со словами: «Просыпайся, гребаный Пак Чимин». Он резко распахивает глаза, из которых хлынули горячие слезы, и сонно смотрит на испуганного друга, который внимательно всматривается в опухшее после сна лицо лицо Пака. — Напугал меня, дурак. Ну тише-тише, все в порядке, это всего лишь сон, – парень большим пальцем вытирает слезы со щек Чимина. – Хочешь поделиться тем, что так напугало тебя и меня заодно с тобой? — Снова он.

***

Намджун медленно шагает по чаще Аокигахары без страха заблудиться, ибо этот заповедник ему до боли знаком. На календаре 30 мая. День сожжения Жанны Д'арк и день его рождения. Он рождался в муках в тот миг, когда невинная Орлеанская Дева умирала в муках на эшафоте. 1431 год. Сегодня Намджуну исполняется 588 лет, и эти цифры уже не имеют абсолютно никакого значения. На сотом году он понял, что возраст и день рождения важны лишь для смертных. Удел бессмертия – полное безразличие ко времени. Оно лишь абстракция, помогающая организовывать свою жизнь более продуктивно. День рождения для него есть день его духовной смерти, хоть в детстве он этого и не осознавал. В то время верх над ним держали инстинкты, а не разум. Это не радостный праздник. Да и не праздник вовсе. В этот день он выдерживает траур по человеку, которым мог бы быть, не родись в отвратительном бессмертном теле вампира в те отвратительные времена средневековья. Он хотел бы родиться в 21-ом веке, в обычной семье, в обычном корейском городе. Сеул, Пусан, Дэгу — не имеет значения. Возможно, в семье аристократов эпохи Возрождения. Кем угодно, но только не тем, кем он является.       Солнце красиво роняет лучи сквозь густые кроны деревьев, образуя причудливые лужицы света на изумрудной траве. Намджун открывает бутылку красного полусладкого, которую принес с собой, и продолжает свой путь, смакуя терпкий вкус на языке. Виноград со свежими нотками цитруса и цветочным послевкусием. Аокигахара, несмотря на свою дурную славу леса самоубийц, завораживает. Джун понимает, почему люди приходят умирать в такое потрясающе красивое место. Он бы и сам пришел. Здесь на душу опускается долгожданное спокойствие. Абсолютная тишина, нарушаемая лишь хрустом веток под ногами, ласкает слух не хуже музыки. И это неудивительно. Музыка доступна. Ты можешь поставить пластинку в проигрыватель, включить телевизор или в любой момент надеть наушники. Но тишина… тишина совсем другое дело. В бешеном круглосуточном ритме жизни современного мира нет места тишине. Шум машин, музыка на фоне в барах, соседи за стенкой, лай собак, разговоры людей, работающий кондиционер и техника. Мы всю жизнь поглощены шумом, хотя временами кажется, что все, что мы слышим, это лишь бег крови в наших венах. Но стоит один раз оказаться в Аокигахаре, и ты поймешь, что такое настоящая тишина. Она пьянит куда больше вина. Вино для него скорее развлечение, а не способ забыться, ибо одной бутылки для его алкогольного опыта явно недостаточно. Недалеко от себя Намджун замечает петлю, одиноко свисающую с дерева, и грустно улыбается, вспоминая свою последнюю попытку покончить с собой. У людей есть право выбора, у него, увы, нет. Да, он мог бы перестать пить кровь, которую нелегально покупает в больнице, и умереть с голода. Но это так не работает. Инстинкты возьмут свое, и он обязательно перегрызет кому-нибудь глотку, как дикарь, отнимет еще одну невинную жизнь. Намджун не хочет этого, Намджун этого боится. Потому продолжает волочить бессмысленное существование, искать успокоение в искусстве, алкоголе и внутренне сгорать от одиночества. Намджун ложится на мягкую траву и, прищурившись, смотрит в глубокое синее небо. Он представляет себе космос, его масштабы и размеры земли в этом бескрайнем безжизненном пространстве. Как глупо выглядит наше существование, будто бы не самая удачная шутка вселенной. Мы, горстка людей, готовых убивать друг друга из-за цвета кожи, религии или материальных ресурсов, государства, готовые отправлять на верную смерть миллионы людей во благо собственных корыстных целей. Мы живем на малюсенькой планете, которая совершенно ничего не значит в масштабах вселенной, мы подчиняемся ее законам, не в силах их изучить. И во всей этой вселенной, вполне вероятно, мы одни. Вот эти 7 миллиардов людей на шаре, которые должны держаться вместе, но ненавидят друг друга. Это люди, пытающиеся наладить связь с внеземными цивилизациями, но которые не в силах наладить связь между различными культурами. Это люди, которые ищут новые обитаемые планеты вместо того, чтобы сделать лучше свою. И это люди, которые создают умные машины, вместо умных людей. И все это так абсурдно и так странно. Собственное существование во всех этих масштабах кажется Намджуну такой мелочью.       Отогнав эти мысли в сторону, Намджун встает, отряхиваясь от травы. Он продолжает свой путь через чащу леса, все так же отхлебывая из бутылки, пока тишину вокруг что-то не нарушает. Всхлипы. Чьи-то тихие всхлипы. Намджун колеблется с минуту, раздумывая, что же ему делать: пойти на звук или же продолжить свой путь. Пожав плечами, Намджун решает все же найти источник звука. Либо это очередной самоубийца, либо заблудившийся турист. Вариантов не так много. Обогнув пару деревьев, он вышел на небольшую заросшую полянку, залитую солнечным светом, с раскидистым деревом посередине. Под деревом, уткнувшись в колени, плачет розововолосый парень во всем черном. Намджун пробирается к нему сквозь заросли травы, но тот не обращает на него совершенно никакого внимания, поглощённый своим горем, до тех пор пока Намджун не подходит совсем близко. Он поднимает голову, и глазами, полными слез, пытается рассмотреть Намджуна. Рядом лежит фотография в рамке, изображающая этого же парня, но с черными волосами, что кажется Намджуну крайне странным. Розововолосый парень с испугом и непониманием продолжает смотреть на Джуна, и тот, недолго думая, с дружелюбной улыбкой протягивает бутылку вина.

Рассеется при свете сон тюрьмы, И мир дойдет к предсказанному раю. Не страшно мне и царство нашей тьмы: Я не один спешу к иному краю, Есть верный друг в пути! — что двое мы, Я знаю!