Попытка любить

            Сквозь густую беспросветную пелену, обволакивающую её неподвижное тело, доносились обрывки фраз, они кувалдой вколачивались в измученное подсознание, разрываясь громкими, яркими вспышками, неся физическое страдание. … авария, дочь, муж, такая умница, такой талантище, такая любовь, всё-таки ей нужно вколоть успокоительное…. - Нет, - Люба подняла голову от подушки, - не надо. Я справлюсь. После девятидневных поминок её под руки привели домой и уложили на кровать. Черные тени со скорбными лицами бесшумно передвигались по их квартире, сохраняя тишину, приличествующую моменту, в десятки раз обостряя и без того нестерпимое горе. Она была на операции, когда это случилось. Сердце захлебнулось от мгновенного ужаса, стоило ей только на миг увидеть остекленевшие глаза медсестры, заглянувшей в операционную. Она ещё не знала, что случилось, или знала... Неспроста Надя дала Антону два выходных. Люба видела, что с ним что-то происходит, но связывала это с её рьяным желанием поменять квартиру. Эта идея захватила внезапно, и не отпускала. Она и сама мечтала о выходных, мечтала отключить телефон, забыть о риелторах и агентствах, и ненавязчиво, тонко, как она умела, узнать, что беспокоит мужа. И если для того, чтобы вернуть ему спокойствие, нужно будет забыть о новой квартире, она без сожаления сделает это, ибо мир и покой семьи, мужа, был ей конечно дороже. В тот день моросил унылый дождь, его скучность и монотонность растворились в осенней серости, притупляя, усыпляя все чувства, в том числе и осторожности. На съезде с трассы машина опрокинулась в кювет. Это было единственное опасное место, и Антон его не пропустил. По версии полицейских: не справился с управлением, в конце пути ослабил внимание, не оценил опасности. При других обстоятельствах она бы поспорила, но не теперь, когда всё стало бесполезным и напрасным. Никакие слова утешения не могли пробить стальную броню, которой она окружила себя. - Любонька, ну поплачь, - просила ее Надя, гладя по волосам, - ну ведь легче станет, сама знаешь. Люба пожимала плечами и качала головой: - Не могу, - и встретив встревоженный взгляд, заверяла, - я потом, обязательно.... - Может быть переночевать с тобой? - Нет, не надо. - Твердо заверила Люба. Надя была заведующей в отделении Антона, фактически, как хирург он рос на её глазах. Люба ценила ее заботу, помощь, но сейчас, не способна была на благодарность. - Мы тогда пойдем, а ты поспи, - угадала она её желание. - Холодильник мы тебе наполнили, пожалуйста, питайся, и звони мне каждый день. Слабый кивок был ответом. Люба не выходила из дома уже несколько дней, или неделю, сбилась со счёта. Но одинокой она не была. В этих стенах была вся её жизнь. С фотографий смотрели дочь и муж, детские рисунки Вероники радовали яркими красками. Казалось стоит открыть окно, и с улицы донесется детский гомон, и среди них будет голос дочери, а из кухни запахнет блинчиками, которые в их семье печёт только Антон. Она чувствовала их присутствие, и это сводило с ума. Это было неправильно, ведь она осознавала, что они умерли, она видела их могилы, вот их фотографии в траурных рамках. Но взгляд всё равно поднимался вверх по стене, к тем снимкам, где они живы. Наверное, главврач был не прав, отправляя её в отпуск, и, наверное, нужно встать, умыться и выйти на работу. Но скверность в том, что сил на это не было. Каждый вечер, как по расписанию, Люба звонила Наде, и добросовестно пыталась вникнуть в рассказы об отделении, о том, как не хватает Антона, его энергии, золотых рук. Выслушав получасовой монолог, она отключала телефон, и погружалась в воспоминания, которые были в каждом предмете, в каждой скрипнувшей половице. Пронизывающий ветер трепал полы плаща. Люба молча наблюдала, как рабочие, по её просьбе, убирают с могил траурные венки и черные ленты. Возможно это неправильно, но кто посмеет осудить её. Расплатившись, она развернула два свертка, с розовыми и бордовыми розами, и принялась аккуратно укладывать цветы на сырую, черную землю. Закончив, присела на край скамейки. Пустота, поселившаяся в душе, бесцеремонно вытесняла все чувства, а Люба была слишком слаба, чтобы бороться и сопротивляться. По ледяной пустыне она уходила всё дальше. Ничто не держало её здесь, со смертью семьи потерялся смысл существования. Утром Надя кричала, тормошила её за плечи, требовала одуматься, предлагала перейти к ним в больницу, взывала к её христианским чувствам, только Люба её не слышала, слишком далеко ушла. Эта часть кладбища была новой. За сорок дней появился целый ряд свежих могил, заставленных скорбными венками. Люба оценила проделанную ею работу, всё-таки не зря заехала в цветочный магазин. - Розовые для дочери, темные для мужа. Люба вздрогнула от неожиданности, ей казалось, она одна в мире своих горестных грёз и миражей, но мужчина рядом с ней был из плоти и крови. Высокий, крепкий, возрастом чуть за пятьдесят, он не прошёл мимо, а остановился возле оградки. Чужой человек внимательно рассматривал портреты, но Люба не почувствовала протеста, а встретив его взгляд, зеркально увидела в нём свою тоску. - Муж всегда дарил мне такие розы, считал, что насыщенный бордовый включает в себя все оттенки любви, от розовой романтичной влюбленности, алой страсти, и до глубоких тонов настоящей, преданной любви. А дочке.... Ей всегда розовые. - А Антон был романтик. Люба усмехнулась: - Трудно быть романтиком, когда ты держал в руках живое сердце, и не понаслышке знаешь о его хрупкости, и что это всего лишь насос, качающий кровь в организме, и нет в нём никакого потайного местечка, где обитает душа. - Но и прагматиком он не был. - Нет, вот это точно не про него. - То есть, всё было на ваших плечах. - Вы ошибаетесь, - она посмотрела на портрет мужа с немым вопросом, имеет ли она право рассказывать постороннему человеку о их жизни, и не встретив протеста в лукавом взгляде, продолжила. - У нас никогда не было обязанностей по дому... Каждое последующее слово раскручивало маховик остановившегося колеса, запуская сложный механизм, пока не чувств, но простейших эмоций и настроений. О дочке она не смогла рассказать, обжигающий изнутри комок невыплаканных слёз, наконец прорвался тихими рыданиями. Люба неподвижно сидела, плакала и смотрела как трепещут лепестки роз под частым дождем, потом пошел снег и засыпал цветы белым саваном, и снова горячие дорожки слёз стекали по щекам. Холод заставил её подняться, сырой воздух пробирал до костей. К своему большому удивлению она увидела занесенного снегом незнакомца, деликатно стоящего в стороне. - Пойдёмте, - он предложил ей опереться на локоть, что она и сделала. Не потому, что замерзла, и не потому, что в вечернем сумраке, сквозь метель, не могла сориентироваться, где вход, где выход, а потому, что человек ждал её, не оставил одну, это удивляло и вызывало признательность. На пустой стоянке мигал габаритными огнями огромный джип. Мужчина стряхнул снег с плеч Любы, и открыл переднюю дверь, сам же, скинув пальто, отбросил его на заднее сидение, и занял водительское место. - Вы совсем продрогли, снимите плащ, так быстрее согреетесь, и ещё вот.... Люба разложила плащ на спинке кресла, и поймала ладонями горячий воздух обогревателя. Достав фляжку, незнакомец наполнил крышку и протянул ей: - Пожалуйста, выпейте. И сразу ещё одну, - настоял он, когда Люба сделала глоток. - Это кубинский ром, чувствуете действие? Терпкая жгучая жидкость моментально впиталась в стенки желудка. Приятное тепло волной растекалось по озябшему телу. - Я вообще-то планировала вызвать такси, не думала, что так задержусь, - она почти согрелась, даже ноги в мокрых туфлях не испытывали прежнего дискомфорта. - Удивительно, мне казалось время замерло. - Время идёт вперёд, также, как и жизнь. Сегодня сорок дней, вы должны отпустить их. Я знаю, о чем говорю. Восемнадцать лет назад умерла моя жена, и для меня все остановилось, я не мог смириться, потерялся. Помог друг. Познакомил со священником, который многое мне объяснил. Я построил небольшую часовенку, и стало легче. Постепенно вернулся интерес к жизни, я увидел, как нуждается во мне дочь. В лучах фар хлопьями падал густой снег. Машина по-прежнему стояла на стоянке. В напряжённом, повисшем ожидании, было слышно, как скрипят дворники. - Она стала смыслом моей жизни, и представьте, что я испытал, когда узнал, что у неё порок сердца. Моя жизнь остановилась второй раз. Но моя девочка.... Она поддержала меня.... Она хрупкая, маленькая не позволяла мне отчаяться. Ваш муж сделал ей операцию, и она каждый день благодарит его, улыбаясь сквозь боль. - Так вы приходили к Антону? - Голос дрогнул от абсурдности слов. Антон умер, как можно к нему приходить? - Я навещал жену. Обычно, прежде чем уехать, я прогуливаюсь по аллее. Увидел вас, узнал Антона. Это ужасно, ещё и дочь... А моей дочери он фактически вернул жизнь. Люба почувствовала, как горючие слезы вновь подступают к глазам, ещё мгновение и рыдания сорвутся с губ. - Вам непременно надо с ней познакомиться. Моя девочка, она необыкновенная... Когда-то она спасла меня, возможно поможет и вам. Часть теплоты и нежности, с которой он говорил о дочери, передалась Любе. - Меня Марк зовут, - не дожидаясь ответа, он взял ее ладонь в свою. - Любовь Юрьевна. Люба. Воодушевленный неожиданной идеей Марк завел мотор. Всю дорогу он рассказывал о дочери, и на это время горестные мысли отпустили Любу. - Когда вы сможете поехать? - Марк остановил машину у подъезда и выжидательно посмотрел на женщину. - Вы завтра работаете? Она отрицательно покачала головой. - Значит договорились. Когда за вами заехать? Видя на ее лице растерянность, граничащую с испугом, Марк вложил ей в руку визитку: - Позвоните, я буду ждать. Люба бесцельно бродила по пустой квартире. Ее одиночество никто не тревожил, все понимали, как ей сейчас плохо, но кроме Нади и беспокоить было некому. Они с Антоном жили очень уединенно, слишком много сил и времени забирала работа. Поэтому общение с коллегами ограничивалось стенами больницы, а дома их ждала дочь и тихие семейные вечера. Их просто не хватало на друзей, поэтому если раздавался телефонный звонок, он мог быть только из клиники. Ощущение пустоты, отступившее перед красноречием Минаева, вновь опустилось на плечи, теперь оно было не только внутри, но и вокруг. Люба вдруг поняла, что ей не с кем разделить боль, доверить слезы. Тихим писком телефон возвестил о своей временной смерти, больше тишину ничего не нарушало. В кухне взгляд задержался на растрескавшемся стекле, черным разломом, поделившим жизнь. Из темноты окна, сквозь мираж, к ней вышел Минаев, легко подняв со стула, прижал к себе, положив её голову на свое плечо. - Не мог оставить вас одну. Знаю, как это ужасно, - твердость тона испугала, но Люба не могла противостоять его настойчивости, приникла к нему, и позволила себя обнять. - Вы поплачьте, потом поговорим. Мягкий кашемир свитера впитывал потоки слез, приглушал рыдания. - Успокоились? - Спросил Минаев, когда всхлипы стали стихать. - Сколько вам нужно времени, чтобы собраться? - Куда? - Люба без смущения подняла заплаканное лицо. - Поедем знакомиться с моей дочкой. - Но сейчас же ночь. - Отлично, за час доедем без пробок. - Но... - она опустила глаза, такая поспешность пугала. - Любовь Юрьевна, - Минаев усмехнулся, - просто забейте мою фамилию в Яндекс, а я вас на улице подожду. - Не уходите, - она задержала его за руку, - я сейчас. Юркнув в комнату, открыла створку своей части шифоньера, и быстро переоделась. - Вы приняли правильное решение, - донеслось из коридора. Взяв со стола телефон, Люба стремительно прошла к выходу, оставаться в пустой квартире стало вдруг нестерпимо.