Если когда-нибудь тебе покажется, что ты ничего не стоишь, не сможешь ничего сделать, не станешь кем-то, то скорее всего так и будет. Потому что никто кроме тебя не может создать внутри себя человека. Без веры в себя тут не обойтись.
© Кельвин Петерсон
***
Холодно. Как же чертовски холодно, думалось ему. Ему, а также всем остальным жителям города. Где-то двести сорок девять тысяч и один человек, дружно отбивая мёрзлый ритм зубами, скрипели от холода, поскальзывались на льду и едва сдерживались от того, чтобы не выругаться как следует. Зима в этом году выдалась беспощадная, со всеми её «прелестями». Например, пронизывающий ветер с дождём. О, сэр, клянусь, этот ветер прощупал кости каждого чёртового англичанина в этом городе. Мистер Петерсон уже ненавидел Великобританию всей своей душой. Он ждал, пока его командировка закончится, ждал так, как ещё ничего не ждал. Он жаждал вернуться в Южную Калифорнию. Никогда ему так не хотелось домой. Никогда так не любил он свой кабинет, в котором раньше всё казалось таким ненавистным. Сейчас его ненависть к плащу, зонту и длинному полосатому шарфу, в который он заворачивался так, что были видны одни глаза, была гораздо сильнее и с большим отрывом перевесила ненависть к дому. Мистер Кельвин Петерсон жил в ненависти очень долгое время, с подросткового возраста и до своих тридцати пяти. Ненависть дружно в ногу шагала рядом с ним, напевая походные песни. Но она своему лучшему другу Кельвину вовсе не мешала, на злобе он существовал, как на топливе. От злости он вырос ростом под два метра, от злости был сухим и поджарым, движимый злостью, он попал в крупную фирму, скрипя зубами, он жил и добивался. Однако, всё чаще стал замечать седые волосы на висках, а ещё вдруг врач запретил ему злоупотреблять кофе, что Кельвина огорчило до глубины души. Запрет на кофе убил, как пришибленный он ходил несколько дней и даже забывал злиться от тоски. Зато через пару дней вернулся в своё обычное состояние, даже ещё более злым мистером Петерсоном, чем был. И хотя он ненавидел Кингстон-апон-Халл, влага и холод сделали его жалким. Злоба разбавилась дождевой водой, влажный ветер с Северного Моря перебрал его нервы и унёс с собой частички топлива. Теперь мистер Кельвин Петерсон был просто хмурым, казался несколько депрессивным, но если бы кто-нибудь назвал его меланхоличным, его бы растерзали. В тот вечер он возвращался в квартиру, которую он снимал на время командировки, когда было уже темно. Войдя в прихожую, он стянул с себя наконец пальто, шарф, размял шею, а затем всмотрелся в темноту комнаты. Он не говорил что-то вроде: «я дома», «вот и я». Потому что стенам откровенно всё равно, где он находится и что там у него случилось сегодня днём. Диван от него устал, а посуда находила себя бесполезной: Кельвин предпочитал питаться в мелких забегаловках. Вещам плевать на своих хозяев. Тем более вещам в съёмных квартирах, хозяин которых меняется так часто, что они устали привыкать к людям. Кельвину, впрочем, было так же безразлично, что газета открылась от сквозняка, а коврик перед дверью слегка замялся от того, что он задел его ногой. Сейчас ему хотелось принять душ и заснуть. Он проковылял к ванной, лениво стянул с себя одежду и открыл воду. Осмотрелся вокруг и хлопнул себя по лбу: полотенце оставил в комнате. Вышел, закрыв дверь, чтобы не выпускать тепло, быстро схватил и собирался уже было зайти в обратно в ванную, как чужая реплика остановила его: — Отличная задница, — низкий голос сзади усмехнулся. Мистер Петерсон коротко охнул, резко обернувшись, и прикрылся полотенцем. На его излюбленном диване сидел некто. Из-за темноты его видно не было, однако хорошо проглядывались его светящиеся жёлто-красные глаза с узкими зрачками. Очертания были мягкие. И на голове… что-то странное. Почему-то в голову пришло, что это рога. И от этой мысли стало совсем уж не по себе. — Что же вы, мистер Петерсон, — смягчился голос. — Нервничать вам вредно. Присаживайтесь, — почти убаюкивающе сказал голос, жестом приглашая Кельвина присесть в кресло напротив. Вода в ванной всё ещё шумела и это сильно давило на нервы. Кельвин стоял у стены, думая, что же ему предпринять. Человек… нет, некто на диване не внушал доверия и хорошо было бы вызвать полицию. — Только воду закрою, — тихо сказал Кельвин. — Закройте, мистер Петерсон, конечно, закройте! Вам ведь платить за неё, — почти с заботой отозвался голос и глаза прищурились в улыбке. Петерсон резко распахнул дверь в ванную, свет упал на место на диване, на котором сидел некто, но его там не оказалось. Он просто исчез. В полоске света был только диван. Разнервничавшись, Петерсон заскочил в ванную и закрылся в ней. Его глючит. Это переутомление. Сердце бешено колотится, как же страшно. И всё же… Он закрыл воду, натянул на себя халат, вышел из ванной и снова закрыл дверь. — Что-то Вы долго, — голос звучал скучающе. — А! — Кельвин вскрикнул, хотя вроде бы даже ожидал увидеть его снова. — Сядь, Кельвин, есть разговор. Кельвин прибито опустился на кресло. Дьявол смотрел на него изучающе, потом хмыкнул. На несколько минут повисло мучительное молчание. И Петерсон чувствовал, что его пальцы странно подрагивают. И это начинало его раздражать, однако он всё ещё чувствовал себя слишком взволновано, чтобы разозлиться. К тому же в одном халате он ощущал некоторую незащищённость. — Ты ведь знаешь, кто я? — Дьявол? — спросил он, плотнее кутаясь в халат. — Бинго, — бархатно произнёс голос, снова сквозь улыбку. — А знаешь ли ты про сделки с дьяволом? — Я не стану… — начал было протестовать американец, когда Дьявол прервал его. — Тише. Я не собираюсь заключить с тобой сделку. Я хочу, чтобы ты стал исполнителем. — Чего? — Кельвин даже растерялся. — Видишь ли. Многие просят у меня богатства, славы. Люди, мои любимые люди, с удовольствием отдают душу за всякие ништяки, когда им лень работать для достижения чего-то. Артисты, актёры, художники, миллиардеры… Столько вкусных и порочных душ. И тут попалась мне одна славная душонка, которая даже меня поставила в тупик. Она попросила меня избавить её от одиночества. Кельвин молчал, потому что до него начали доходить слова Дьявола. — И Вы хотите, чтобы я с ней пообщался? — С ним. Я хочу, чтобы ты с ним пообщался. А как выполнишь работу, можешь бесплатно загадать одно желание. Любое, но нельзя загадать больше желаний, таковы правила. Идёт? — Дьявол протянул руку для пожатия. Кельвин задумался, сделка была даже слишком выгодной. Что-то тут было явно не чисто. Скорее всего этот человек, с которым нужно пообщаться, был тем ещё чудаком. — Расскажите мне побольше об этом человеке, — попросил Кельвин. — Нет уж, пускай это будет для тебя сюрпризом, — лукаво произнёс Дьявол. Мистер Петерсон до сих пор не верил, что действительно пожал руку. Он был в шоке от того, что принял условия контракта. Теперь ему предстояло знакомство с Альфредом Уокером. Кельвин не понимал, как можно было продать душу Дьяволу лишь потому, что одинок. По его мнению, это была самая глупая сделка всех времён и народов. Одиночество ни капли его не пугало, он пользовался им, чтобы становиться сильнее. В одиночку он справлялся быстрее и лучше, чем работая с кем-то. Напарники и помощники его тормозили и раздражали. Кельвин не женился, не любил, не общался с семьёй. И ни капли не страдал по этому поводу. Глупо, думалось ему, как же глупо. На следующий день, когда он направлялся к месту обитания Уокера, прокручивая свой разговор с Дьяволом снова и снова, ему казалось, что дело выйграно. Осталось только придумать, чего попросить взамен. Может быть, денег? Стать богатым, не работать больше ни дня. Нет, деньги могут украсть. Тогда стать мастером на все руки, чтобы всегда быть способным заработать денег? А может, есть что-то, чего действительно хочется Кельвину? Какой-нибудь каприз? О чём ты мечтаешь, Кельвин Петерсон? Метр за метром сокращалось расстояние до заветного дома, где проживает мистер Уокер. Какой он, мистер Уокер? А что, если Альфред — старик? Со стариком будет очень просто. Послушать его байки, поиграть в карты, сказать, что внуки его ещё навестят однажды, вот и дело с концом. А если Альфред — ребёнок? Кельвин даже остановился, и на лбу его проступил холодный пот. Ребёнок. Альфред может быть и ребёнком. И что делать тогда? Точно. Такое невинное желание иметь друга, к тому же настолько сильное и наивное, как у ребёнка. Ему лет семь. Максимум десять. Господи, помоги. Как быть? Уверенность спала, словно её кто-то сдёрнул, как старую тряпку. Но всё же он двинулся дальше. В его руках была коробка с пиццей. Он подошёл к дому, позвонил. Он решил, что скажет, что он из доставки, хотя из-за его вида это и было неубедительно. Для такого случая Петерсон даже побрился. Наконец дверь открылась. — Доставка пиццы. Заказывали? — спросил Кельвин сурово, а затем удивлённо раскрыл глаза.