По велению Дьявола

      В полумраке царило молчание. Тишина настала после бури. Двое врагов рвали и метали, стараясь морально убить друг друга. Стояли страшные крики, самые жестокие удары наносились по самым уязвимым местам. Каждый день эта ненависть была всё более крепкой, но сегодня она достигла пика. Они молча сидели в одной комнате, отдав друг другу всю силу.       Гробовая тишина продлилась долго, пока наконец не раздался шорох одежды англичанина. Он поднялся, чтобы пойти домой. И когда он так же молча ушёл, гробовая тишина снова потоком хлынула в квартиру Кельвина. Он приложил руку ко лбу, запустив пальцы в волосы. Эта ненависть и ругань больше не приносят столько удовольствия, как в первые разы.       Альфреда так же терзали сомнения. Сначала война его забавляла, это было что-то совершенно новое: выплёскивать из себя эмоции, создавая ураган и обрушивая его на кого-то было очень приятно. Столько лет в подавлении себя, что он наслаждался каждой бурей. Однако неожиданно оказалось, что на гнев уходит куча энергии, а их запас далеко не безграничен. Он шёл домой по спускающимся сумеркам. Хотелось остановиться и прямо посреди улицы начать плакать, как маленькому. Кельвин задел его самое больное, назвав слабаком, не способным добиться чего-то.       Отступать — самое частое действие, которое Уокер предпринимал. И за это он всей душой себя ненавидел.       Оба и дальше молчали. Лишь поздно ночью мистер Петерсон заметил сообщение на своём телефоне. А л ь ф р е д: Ты немного переборщил сегодня.       Кельвин усмехнулся, несмотря на сонное состояние. Его разбудили. К е л ь в и н: Хочешь поговорить об этом в два часа ночи? А л ь ф р е д: Не особо. К е л ь в и н: Ты так обиделся, что до сих пор не спишь?       Альфред поджал губы. Он сидел в одеяле в своей комнате и действительно думал о словах Кельвина не в силах уснуть. А л ь ф р е д: Нет. К е л ь в и н: Ты действительно слабак, Уокер. А л ь ф р е д: Незачем напоминать мне об этом. К е л ь в и н: Ты слабак, потому что сам о себе так думаешь.       Альфред горько усмехнулся. А л ь ф р е д: Какие банальные слова, Кельвин. К е л ь в и н: А что такого? Это же правда. К е л ь в и н: Если когда-нибудь тебе покажется, что ты ничего не стоишь, не сможешь ничего сделать, не станешь кем-то, то скорее всего так и будет. Потому что никто кроме тебя не может создать внутри себя человека. К е л ь в и н: Без веры в себя тут не обойтись. А если ты будешь и дальше загоняться из-за всякой херни и не давать мне спать из-за своих загонов, я тебя отшлёпаю. К е л ь в и н: Так что вали спать и оставь меня в покое хотя бы на ночь, убоище.       Альфред несколько раз перечитал сообщения, невольно улыбнувшись. С его губ сорвался лёгкий смешок. Надо же, отшлёпать он его собрался, хотелось бы на это посмотреть.       Альфред покраснел.       Нет, пожалуй нет, не хотелось бы.

***

      Каждый день заканчивается темнотой и темнотой начинается. Кто-то накрывает Землю ночью, чтобы незаметно подменить одну дату на другую. И этот неизвестный глупец продолжает свой ритуал четыре с половиной миллиарда лет, несмотря на то, что люди давно уже научились измерять время и всегда замечают подмену, отмечая её календарями каждый день.       Отрывной календарь Альфреда похудел ещё на сутки. Вот-вот наступала весна. Он смотрел в зеркало на себя, на свои светлые волосы, на свой глупый оранжевый свитер и думал о словах Кельвина. Создать внутри себя человека.       Вот какой он, Кельвин. Он сделал себя сам. Каждый грамм его души, каждая грань его характера, каждая сторона и каждый уголок — Кельвин сделал это своими руками, долго и нудно затачивая себя. И в тот момент Альфред задумался: а вдруг неспроста он такой? Может быть он такой злыдень лишь потому, что иначе невозможно было выжить в его ситуации? Вдруг у него был выбор, стать злым Кальвином или вторым слабаком-Альфредом, пасть на дно, а он выбрал первое?       Альфред ещё немного помедлил, посмотрел на часы и рванул на улицу. Он мог бы застать Кельвина перед его первой подработкой. Ему нужно было спросить. Так что он бежал изо всех сил, когда наконец-то наткнулся на знакомую мрачную фигуру, в длинном полосатом шарфе. Они столкнулись и Альфреду пришлось схватить его за руку, чтобы не упасть. — Какого… — - Кельвин обернулся и вдруг увидел Альфреда. — Какого ты… — Кельвин, а каким ты был в детстве?       Американец удивлённо раскрыл глаза, такого он точно не ожидал. — Сначала ты не даёшь мне спать своей запоздалой подростковой рефлексией, а теперь допытываешься, каким я был в детстве? — спросил он, подняв брови. — Я вообще-то иду на работу. — Я тебя провожу, только расскажи, — упрямо заявил Уокер. Именно сейчас он был твёрд в своих намерениях. — Зачем это тебе? — с усмешкой спросил мистер Петерсон, продолжив свой путь, и Альфред действительно пошёл за ним. — Это может изменить моё мнение о тебе, — Альфред спрятал руки в карманы.       Кельвин задумался. Он перебирал воспоминания о детстве, по ниточке выуживая их из своей памяти. — Обычным. Я был обычным.       Альфреда этот ответ не устроил. Но пытаться добиться другого было глупо, так что он просто продолжил идти рядом с ним. Он мог бы немного подействовать ему на нервы ещё, а мог бы попробовать развязать нормальный диалог, что у них иногда бывало. Но из-за этого странного чувства, что у Кельвина может быть другая сторона, в его душе царил полумрак и не хотелось сейчас снова вести к ссоре. До этой другой стороны можно было докопаться. В том случае, конечно, если она существует.       Альфред посмотрел на висящую руку Кельвина и взял её в свою. — Да что с тобой сегодня? — Я замёрз, а у тебя рука тёплая, адский прихвостень, — Альфред показал ему язык. — Ах вот как? — смех. — Тогда грейся, пока не сгоришь, — Кельвин крепче сжал его холодную руку.       И у обоих были очень смешанные чувства на этот счёт.

***

      В сумерках глаза видят плохо, всё становится серым и однообразным, мир теряет краски и сливается в одну большую кашу. Одинокие люди бесцельно бродили туда-обратно, стараясь найти себе место, в котором им будет теплее. И в этой погоне за теплом многие из них угодили во тьму.       Альфред сидел, обняв колени, вглядывался серую комнату, из которой медленно уходили остатки света. Ему казалось, он упускает нечто важное. Его захлёстывало чувство потери того, о чём он даже не успел узнать. Он сжимался в беспомощный комок, глубже уходя в себя и никого не было рядом. Как же пусто. Как чертовски пусто.       Он долго и мучительно старался себя утешить приятными банальными мыслишками, вспоминая милые моменты из книг, напевая дурацкие песни, которые везде крутили, но ему это мало помогало. А затем ему написали. К е л ь в и н: Тебе насколько дерьмово сейчас по шкале от 1 до 10?       Альфред даже не особенно задумывался над ответом. А л ь ф р е д: 11. К е л ь в и н: Это просто чудесно, потому что у меня всё гораздо хуже и я собираюсь терроризировать тебя из твоего дома. А л ь ф р е д: Я что-то не догнал, ты придешь? Зачем? А л ь ф р е д: Ничего, что на улице темно уже, ночь скоро? К е л ь в и н: Это у тебя темно, а у меня тут всё прекрасно видно, горящая многоэтажка прекрасно освещает местность.