По велению Дьявола

      Погода в тот день приобрела карательный характер. Город, населением в двести сорок девять тысяч одиноких людей был практически под угрозой затопления, казалось ещё немного, и Кингстон-апон-Халл превратится в Венецию. Такие ливни не свойственны этому месту, бушующий ветер, народ начинал напрягаться, каждый третий усиленно гуглил прогноз на ближайшие несколько дней, чтобы понять, сколько это ещё продлится и стоит ли всерьёз начать беспокоиться. В порту движение остановилось: какой дурак поплывёт куда-то в таких условиях?       Лишь одинокая лодка Кельвин рассекала по улицам туда-сюда, с работы на работу, а потом на ещё одну работу. Его уже не заботило, что он может промокнуть. Его вообще мало что заботило к тому дню. Кроме удовлетворения естественных потребностей, ему ничего не было нужно. И чувствовал он себя странно. Заболел? Оно и понятно, как не заболеть с этой чёртовой погодой.       Дьявол больше не говорил с Кельвином с того случая в книжном магазине. Всё произошедшее казалось ужасно затянувшимся ночным кошмаром, который вот-вот забудешь. Всё казалось таким нереальным. Будто не было никогда никакого Альфреда на самом деле. Лишь одно напоминало, что всё это — реальность: покинуть этот город пока так и не удалось. Кельвин даже умудрился попасть в аварию, пытаясь уехать на такси, но обошлось без серьёзных потерь. Машина, конечно, разбита в мясо, но таксист жив и Кельвин отделался царапинами и испугом.       В тот миг он стоял под дождём. Было ещё много времени до вечерней смены, так что он просто принимал природный душ, закрыв глаза. Каждый миллиметр его тела, каждая ниточка его одежды были мокрыми насквозь. И он уже начинал получать от этого странное удовольствие, когда дождь вдруг прекратился.       Кельвин открыл глаза. Дождь стучал по большому зелёному в глупый горошек зонту. — Мокнешь, чудовище? — тихо и презрительно донеслось сбоку.       Это был первый раз, когда они с Альфредом говорили за пару недель. — Привет, Уокер, — ответил Кельвин. — Стоишь под дождём, королева драмы, простынешь и помрёшь, потому что никто о тебе не позаботится. — От простуды только в средние века умирали. — Со своими крамолами ты мог только оттуда и выползти.       Оба усмехнулись. Это был странный смешок, он был лёгкий, каждый из них говорил с призраком второго. Кельвин был бледен от усталости, Альфред — от тоски. Они вдруг посмотрели друг на друга, разглядывали долго, заглядывая в глаза, в души. Эта игра в гляделки продолжалась какое-то время. Они оценивали состояние друг друга. — Ненавижу тебя, — сказал наконец Альфред. — Я тебя тоже, — ответил Кельвин.       И Кельвин, и Альфред, при всём своём раздражении, испытывали облегчение, сказав это. Они всё ещё стояли рядом и наслаждались заполняющим их чувством отвращения к друг другу. Обоим не хватало чувств в последние дни. Ненависть бурлила, она согревала, разжигала их, делала снова живыми. Презрение, обида. Они смотрели друг на друга с издёвкой, это было самое настоящее начало войны. Войны ради того, чтобы чувствовать.       Они были так рады видеть друг друга, выплеснуть друг на друга желчь, плюнуть друг в друга ядом. Радовались этому, как дети, были рады даже получить ответный плевок, ведь это ещё один повод.       Они ненавидели, но не могли перестать улыбаться. И это было так глупо и странно, понимали и сами, но уже не остановиться. — По кофе? — предложил Кельвин. — Давай, — ответил Альфред. — Да ладно, так просто? — Я замёрз. — Ну, мозгов же нет, оделся совсем не по погоде. — Да пошёл ты.       Они отправились выпить кофе и погреться. Альфред говорил, что такого мокрого Кельвина никуда не пустят, так что они пошли выпить кофе к Альфреду, раз он всё равно собирался домой. Кельвин навязался, у него дома кофе не было. — Ты же понимаешь, что я не собираюсь отступать? — спросил мистер Петерсон. — Даже несмотря на то, что ты раскрыл мой коварный план, я собираюсь продолжать терроризировать тебя. — Да что ты? И чего пытаться добиться? — Стокгольмского синдрома. — Какой же ты… — Какой? — Мерзкий. — Ещё бы.       Они зашли к Альфреду, который не пустил Кельвина дальше порога и для начала выдал ему несколько полотенец со словами: «не заливай мне квартиру, мерзавец». Кельвин с удовольствием вытирал мокрые волосы, наблюдая за Альфредом, который суетился в поисках хоть каких-нибудь чашек, чистых или грязных, не имело значения, нужно было найти хоть какие-нибудь. Чайные запои всегда оборачиваются беспорядком, как и любые другие запои.       Кельвин вытер себя до такого состояния, что с него перестало капать, а затем уселся на табурет, стоявший за столом. Кухня Альфреда была бледная, холодная, унылая, преобладали бледно-зелёный и серый цвета. Весь дом Альфреда вообще был таким, унылым и холодным. Чего-то серьёзно не хватало. Даже полупустая съёмная квартирка Кельвина была повеселее, чем это место. На стене кухни висели рамки, в которые были вставлены открытки с видами на море, горы и тому подобное, какие бывало присылали родственникам с курорта. Это выглядело глупо и тоскливо. Цветы в горшках были довольно вялые: в дальнем углу комнаты им не хватало света, а возле окна не было места. И сам Альфред был как цветок, такой же грустный и унылый, заваривающий чай в мрачной кухне. — Света нет? — спросил Кельвин и закурил без спроса. — Лампочка перегорела, — отчитался Альфред. — Хоть бы спросил, прежде чем курить. Не у себя дома всё же. — Ой, да брось. — Я вообще впервые вижу, как ты куришь. — Серьёзно? Ну допустим. — Почему начал? — как бы невзначай спросил Альфред.       Кельвин задумался, пытаясь вспомнить. — Просто так, — американец пожал плечами. — А почему ты не куришь? — Странный вопрос! — возмутился Альфред. — Не более странный, почему курю я. — Не нравится запах, — сказал Уокер. — Отлично, тогда постараюсь надышать тут как можно сильнее. — Сволочь, — несмотря на грубое слово, англичанин смеялся.       Мистер Петерсон усмехнулся тоже. Альфред продолжил ворчать о том, как сильно ошибся насчёт него. Мол, считал его, конечно, суровым, но в целом не плохим человеком, однако всё совсем наоборот, Кельвин оказался ехидным злыднем. Эти слова заставили Кельвина расхохотаться. Ему отчасти даже стало приятно услышать это. То, что он себе и представлял, злодей из глупого мультика, строящий бессмысленно-гнусные низкие и жестокие планы.       А затем, Кельвин приблизился к Альфреду. Тот следил, чтобы кофе не сбежал. Кельвин плавно повернул его к себе. — Я заставлю тебя ненавидеть меня всем сердцем, а затем полюбить.       Альфред разглядывал его лицо, которое почему-то было ближе, чем ожидалось. — Я уже ненавижу тебя всем сердцем, — немного хрипло сказал он, смотря ему в глаза. — Убил бы.       Кельвин не смог сдержать ухмылки. — Тогда второй шаг.       Их губы соприкоснулись, Кельвин снова заметил, что особой разницы между тем, чтобы целовать девушку и целовать парня — нет. Нет только этой надоедливой губной помады. Альфред абсолютно поддался этому, он закрыл глаза, положив руки на плечи мужчины, при этом слегка хмурился. Кельвин немного подумав, повторил своё действие, коснувшись щеки парня. У Альфреда приятные мягкие щёки. Они целовались в унылой сумрачной кухне под шипение выкипающего на плиту кофе. И никто из них не мог объяснить, что за странный способ выразить свою ненависть.       Ощущения захлестнули их обоих и теперь, когда Кельвин заканчивал, Альфред начинал сначала и наоборот. Это было похоже на ритуал, отдающий дань их странной близости через новую вражду. Человек перед ними был им противен. Но целовать его было головокружительно.       Феникс. Их отношения были фениксом. Перегорели от начала и до конца и за счёт искры восстали из пепла. Неприязнь породила их крепкие узы. И Дьявол наблюдал. Наблюдал и в ужасе осознавал, что совершенно не понимает, что тут творится. Кажется, он начинал серьёзно недолюбливать людей.