***
Колесница остановилась у почерневшей избушки посреди леса. Колёса её увязли в жидкой грязи, оставив за собой глубокие борозды. Дождь намочил накидку Наны, ветер сорвал капюшон, но она упорно пробиралась через подлесок. Сырые ветви хлестали её по лицу, а в обуви уже хлюпала вода. Ивар едва поспевал за ней – его костыль предательски проваливался в размокшую землю. Проливной дождь глухо стучал по кожаным наплечникам. Он потоками струился по лицу, заливал глаза, щипал их. Струями лился с носа и подбородка. Едва добравшись до крошечной поляны, Нана упала на колени – грязь брызнула в стороны, запачкав платье. Лицо её скривилось. Она открыла рот в беззвучном стоне. Полусрубленный идол Мары лежал наискось, прислонившись к истукану поменьше. Два таких – слева и справа от божества, грубо вырезала сама жрица, по древней традиции посвятив их наиболее почитаемым частям человеческого тела. Тем, что призваны продолжать род. Старательно высеченные контуры были изрублены топором. Мара, какой её увидел Ивар, была изуродована глубокими порезами. Руки идола, сложенные вместе, ладонями вверх – отсечены. В узкое, равнодушное лицо был глубоко загнан железный, острозаточенный крест. Нана согнулась, сидя на коленях. Спина её сгорбилась. Дождь струился по её искажённому лицу. Она не издавала ни звука. Ивар с трудом пробрался через кусты и запрокинул голову, глядя на свою работу. Брови его высоко поднялись – он не мог поверить в то, что видел. Он несколько раз открыл рот, намереваясь что-то сказать, но жрица опередила его. Она закричала. Громко, во всю силу своих лёгких. В этом вопле было столько боли, столько отчаяния, что Ивар невольно отступил назад. Когда воздух в её груди закончился, крик перешёл в продолжительный хрип. А потом она глубоко и рвано вдохнула и издала громкий, продолжительный стон. Затем ещё, и ещё. И так до тех пор, пока силы не кончились, а горло не сжала острая боль. Дождь омывал её раскрасневшееся лицо, смешиваясь с горячими слезами. Чёрные волосы облепили щёки. Она медленно, с трудом поднялась на ноги, и, поскальзываясь в грязи, подошла к идолам. Её роста едва хватило, чтобы дотянуться до лица Мары. Нана вытянула руку, и, вложив всю ярость, которая закипала в ней, рывком выдернула крест. После чего продемонстрировала его Ивару: - Я хотела с ними по-хорошему, - дрожащим голосом сказала она, едва видя своего супруга сквозь пелену волос и дождя, - а теперь посмотри, чем они мне отплатили. Ивар ещё раз поднял глаза на трёх идолов, изувеченных и осквернённых. Потемневших от сырости, изрезанных и изрубленных. - Я страстно желаю, чтобы это, - она тряхнула крестом, - было уничтожено. Разорвано в клочья, сожжено, а пепел закопан в землю. Дрожащей рукой она убрала сырую прядь волос, упавшую на глаза, и Ивар увидел, что она всё ещё плачет. И ярость, его знаменитая, чистая и мощная ярость вскипела в нём моментально.***
Едва въехав в город, Ивар остановил лошадь. Опираясь о борта колесницы, он поднялся с сидения: - Собрать всех на площади! – рявкнул он своим людям, - не упустить ни единого! Придерживая большой живот, Нана тяжело спрыгнула на размокшую землю. Исподлобья, мутным взглядом она смотрела на то, как доставшие топоры варяги, бодро расходятся по городу, вняв приказу конунга. Ивар плюхнулся обратно на сидение. - Мы не можем убить всех, - сказал он. Его голос глушил дождь, вставший между ним и жрицей стеной, - нам нужна показательная казнь, жестокая. Иначе мы просто перережем полгорода. Если не весь. - У меня есть идеи на этот счёт, - ответила Нана бесцветным голосом. В руке она сжимала остроконечный железный крест.***
Площадь перед дворцом была почти полностью заполнена людьми. Часть из них с нескрываемой неприязнью смотрели на варяжского конунга, поднявшегося на высокое крыльцо. Другие же испуганно прятали лица, прижимая к себе детей. Здоровенные и суровые варяги расположились по краям, внимательно следя за тем, чтобы никто не сбежал. Все они стояли под проливным дождём и ждали. Ивар Бескостный был зол. Он стоял, почти не опираясь на костыль, и смотрел на толпу. Он так сильно сжал зубы, что под скулами выступили желваки. Все ждали, пока он заговорит, но он молчал. Потом по скрипучим деревянным ступеням поднялась кюна. По обыкновению, одетая в чёрное, с сырыми от дождя волосами, очень бледная. Она повернулась к толпе, и не меняя каменного выражения лица, спросила: - Кто из ваз знает, где находится моё капище? Тишина, разбавляемая лишь шумом дождя, повисла над головами. Где-то в толпе плакал ребёнок, и мать безуспешно пыталась его успокоить. - Сегодня ночью оно было осквернено и разрушено. И это сделал кто-то из вас, - Нана кивнула подбородком в их сторону, - Кто-то из вас оскорбил меня и моих богов. Ивар сильнее сжал пальцы на костыле. - Кто это сделал? – спокойно поинтересовалась жрица, подняв голову. Молчание было ей ответом. Люди жались друг к другу, щурясь и хмурясь от проливного дождя, а вот кюне, судя по всему, он совсем не мешал. - Ты правда думаешь, что тот, кто это сделал, признается? – спросил человек из толпы, - не дури, царевна! Мы не дурни, чтобы выдавать своих! - Если мы не найдём виновного, придётся убить вас всех, - бесстрастно пояснила кюна. Толпа загудела. Люди начали оглядываться, бросая на соседей недоверчивые взгляды. - Кто из вас в этом христианском городе продолжает чтить наших истинных богов? – задала вопрос жрица чуть более живо, - Выйдите вперёд. Не бойтесь. Волна возмущённых вскриков прошла по толпе. Люди снова заговорили. Затолкались. Спустя время, с некоторой опаской, ближе к дворцу вышли с десяток человек. К ним присоединилось ещё столько же, а потом, втянув головы в плечи, ещё немного. Все они стояли в грязи, переминаясь с ноги на ногу и боясь поднять взгляд на королевскую чету, которая была слишком близко. - Вы, - сказала кюна, обращаясь к ним, - свободны. Люди: мужчины, женщины и дети, пара стриков – все они опешили вначале, а потом, радостно переглядываясь, поспешили покинуть площадь. Варяги открыли им ворота, расступившись. - Христиане, - охарактеризовала жрица оставшихся, криво улыбнувшись. Беспокойные люди смотрели на неё выжидающе. Женщина в платке широким жестом перекрестилась, шепнув что-то одними губами. Взгляд её был направлен в небо. - Все вы знаете, что вас ждёт, - сказала кюна, - мой любимый муж не пощадит ни единого из вас. Но я всё же собираюсь дать вам шанс. Кто из вас, - она выдержала паузу, - готов отречься от своей веры и сохранить жизнь? - Пошла ты, сука! – не выдержав, выкрикнул кто-то, и тут же был повален на землю своими же. - Ни за что, - прошипела сквозь зубы старуха слева, чьи ноги уже по щиколотку увязли в холодной грязи, - не дождётесь, поганые язычники! Гореть вам в аду за ваши выходки. За наших детей. В глазах Наны блеснул нездоровый огонёк. Сердце её зашлось, и Ивар заметил это изменение. Она задышала быстрее: - Отдайте мне ту дрянь, которая посягнула на моих богов, - велела она, едва сдерживаясь, - которая осквернила мой храм. Покажите мне его, и я пощажу ваших детей… С толпой что-то произошло – её будто подменили. Кто-то закричал, кого-то сбили с ног, и в грязь перед крыльцом вытолкнули мужчину. Сырая грязно-белая рубаха прилипла к его телу, он попытался встать на ноги, но варяг грубо опрокинул его обратно. - Я ничего не делал! – закричал он, выставляя грязные руки вперёд, - клянусь, ничего не делал! Я не трогал твоих богов, княжна»! Я знать-то не знаю кто мог такое сделать! - Целуй землю, если клянёшься*! – рявкнула кюна, брызнув слюной. Светлые глаза её налились кровью. Мужчина нагнулся и дрожа, приник губами к мокрой жиже, а варяг, стоящий рядом, наступил ему на голову, вдавив его лицо прямо в грязь. А отпустил, только когда тот задёргался. - Жри землю, если клянёшься! – заревела Нана, совсем потеряв себя. Мужчина поднял грязное лицо и сквозь слезящиеся глаза посмотрел на кюну. Потом пригнулся и начал покорно поедать отвратительную кашу, прямо с копошащимися в ней дождевыми червями. - Что ты вообще можешь знать о клятвах, христианин! – едва не срывая голос, кричала жрица, - НЕ ВЕРЮ!!! Я ТЕБЕ НЕ ВЕРЮ!!! НИКОМУ ИЗ ВАС! Из толпы вырвалась старуха – её платок развязался и слетел с головы, обнажив седую проплешину. Она подбежала к крыльцу и схватилась за платье Наны: - Да что ты себе позволяешь, гадина такая! – обезумевшая от злости, она почти стащила кюну со ступеней. Варяги и Ивар кинулись было к ним, но Нана поудобнее перехватила крест, который всё это время держала в руке, и с размаху воткнула его ей в глаз. Упругим фонтанчиком брызнула кровь, окропив лицо кюны. Зверем взвыла старуха. А потом, голос её стремительно затих, и тело безвольно повалилось на ступени. Повисла тишина, и все – и христиане, и варяги – замерли в изумлении. Едва стоя на ногах, жрица медленно подняла дикий взгляд: - Отобрать всех христианских жрецов, десять мужчин и десять женщин, - велела она негромко, осипшим голосом, - и сжечь. Народ всполошился. Опешившие варяги взглянули на конунга. Тот широко раскрытыми глазами смотрел на Нану, пошатывающуюся, окровавленную, и, казалось, не замечал больше ничего. - Что делать? – спросили варяги, и он перевёл на них взгляд. Открыл было рот, но передумал говорить. Потряс головой, раздумывая. Нана стояла, схватившись за голову, будто её пронзила боль. Ивар переставил костыль, поморщился. Потом снова взглянул на варягов: - Вы слышали свою кюну, - наконец, сказал он, а затем рявкнул, - разводить костры!***
Хмуро наблюдая за полыхающей церковью, битком набитой людьми, Ивар едва слышно скрипел зубами. Рядом с ним, на ступенях дворца, сидел Хвитцерк. Он то и дело переводил мрачный взгляд с брата на охваченное пламенем христианское святилище. Дождь кончился. Весь храм обуял огонь, и его белые стены закоптились дочерна. Вокруг него столпились едва-сдерживаемые варягами женщины – жены и дочери тех, кто был заперт за тяжелыми дубовыми дверями. Они рыдали и вопили, но шум пожара заглушал их стоны и проклятия. Несколько человек пали ниц перед церковью. Не в силах больше наблюдать за этим, Хвитцерк раздражённо харкнул на землю, прямо рядом с сапогом конунга: - Какого хрена, Ивар? – спросил он, уставившись на того в упор. Ивар молчал, наблюдая за оранжевым заревом, раскинувшимся за пределами детинца. Мимо них, старательно поддерживая живот, прошмыгнула Нана. Через плечо у неё висел крупный мешок, а в руках была палка-посох, которую она привезла в Муромар из дома. - Куда это ты собралась? – удивлённо поинтересовался Ивар, успев схватить её лишь за грязный подол накидки. Она обернулась, выхватывая подол из пальцев конунга. - Тот, кто это сделал, даже не представляет, насколько сильно мы все из-за него влипли! Мара не из тех богов, что всё прощают. Она устроит нам грёбаную расплату, если вовремя её не остановить. Мало не покажется! - И что ты собираешься делать? – вяло спросил Хвитцерк. - Мне нужно уйти в лес, на пару дней. И никого не должно быть рядом. Ни в коем случае, - сказала она, и у Ивара округлились глаза. Он рывком поднялся на ноги и приблизился к ней. - Даже и думать забудь, - тоном, не терпящим возражений, процедил он. - Это мой долг, и ты это знаешь, - ответила она, смело выдержав его взгляд, - я должна провести ритуал и вымолить прощение. Возможно, мне придётся чем-то пожертвовать. Всё очень серьёзно, Ивар. Я не могу допустить, чтобы всё зашло слишком далеко. А Мара слушает только меня. - Почему ты так уверена, что она всё ещё злится? – подал голос Хвитцерк, заинтересованно склонив голову набок, - может ей уже достаточно крови? - Заткнись нахрен, - в гневе закатив глаза, прошипел Ивар, но Нана ответила: - Это, - она указала на зарево, жар от которого доходил даже досюда, - не жертва. Тебе ли, поганому язычнику, не знать, что человеческая жертва может быть только добровольной? Это – отмщение! - Я всё равно не дам тебе уйти, - настаивал Ивар, взявшись за посох вместе с ней, - тебе скоро рожать, а ты собралась в лес! Ты, и наше дитя – единственное, что мне по-настоящему важно, а ты заявляешь мне такое! В глазах жрицы блеснули слёзы. Она вырвала посох из его руки. - Не пытайся найти меня, если жить хочешь, - сказала она, отворачиваясь, - побереги своих людей. Ивар застыл на месте, глядя ей вслед. Женщине, которая вот-вот родит ему ребёнка. Женщине, чей долг – служить самому капризному и жестокому богу. Женщине, которую он любил. - Сегодня ночью будет ураган, - остановившись, вдруг сообщила Нана. В своей чёрной накидке и с посохом она была больше всего похожа на странствующего волхва, - закройте ставни и следите за тем, чтобы молнии не спалили весь город. И чего б вы не услышали из лесу – не приближайтесь к нему. А я вернусь через пару дней. Она неспешно зашагала прочь, а Хвитцерк взглянул на Ивара. Тот глубоко дышал, едва сдерживая ярость, вцепившись в костыль побелевшими пальцами. Когда силуэт Наны скрылся за воротами, он с жутким рёвом метнул свою единственную опору в сторону. Костыль пролетел недалеко, перевернулся пару раз в воздухе и мокро шмякнулся в грязь.