***
Ночной лес, обычно полный звуков, встретил её тишиной. - Боги здесь… - блаженно прошептала Нана и по памяти бросилась по узкой темной тропе в чащу. Боги здесь. Мара здесь. Мысль о том, что всё это она делает не зря, воодушевляла. Сейчас свершится что-то важное. Мара хочет передать ей что-то важное. Ивар поймёт её. Не может не понять. Конечно, она всё ещё чувствовала обиду и вину за то, что ушла вот так. Но предвкушение чего-то большого, чего-то по-настоящему значимого, приятно щекотало душу. Она бежала по тропе, свободно ориентируясь почти в полной темноте, словно рыба в ночной реке. Бежала на зов, спеша, боясь не успеть. Разозлить своего капризного бога. Что же ждёт её этой ночью? Снисхождение богов до её молитв? Великое знамение? Нана выбежала на небольшую, залитую тьмой поляну. То, что это была поляна, можно было понять только по отсутствию ветвей на расстоянии вытянутой руки. Но жрица хорошо знала это место – особенное место. Именно здесь она разродилась своим сыном. Здесь срезала свои волосы и принесла в дар Маре. Здесь умерла и восстала. - Чего ты хочешь? – громко спросила Нана, и голос эхом многократно отразился в лесу. Чувство предвкушения и необъяснимой, пьянящей радости распирало её изнутри. Ответом ей послужил смех. Раскатистый низкий хохот, прокатившийся из одной части леса в другую. Затылок сковали ледяные пальцы. Крупными мурашками они сползли вниз по позвоночнику, принеся липкое чувство страха. Ощущение радости растворилось в наползающем ужасе. Что? Почему? За что? - Мара? – крикнула в ночь Нана. Голос её дрогнул. Смех раздался снова – мерзкий, полный злобы и удовлетворения. Треснула толстая ветка вдалеке. Лес хохотал над ней. Смеялся над её глупостью и слепым повиновением. Над тем, как легко заставить её делать то, что нужно ему. Даже вопреки её собственным желаниям. - Что ты делаешь?! Смех. Громогласный, властный. Издевающийся. - Чего тебе нужно от меня?! Нана схватилась за голову. Пальцы сами стянули черный платок, и он упал под ноги. Жрица в ужасе вцепилась в отросшие волосы. Она обманула её? Смеялась над ней, как над какой-то простачкой, которая бросится в лес на любой её каприз. Которая только кормит, но никогда не показывает своих зубов. Слезы потоком хлынули из опухших глаз. - Зачем ты это сделала?! Ивар. Ингвар. Единственные близкие люди, что у неё были. Которых она бросила. - ЗАЧЕМ ТЫ МЕНЯ ПОЗВАЛА?! – сорвалась на хрип Нана. - Затем, что знала – ты придешь, - язвительно ответила ей чаща, и жрица, будучи не в силах больше терпеть это, сорвалась с места. Хохот – вездесущий и оглушающий – преследовал её, издеваясь. Нана бежала, не оглядываясь, задыхаясь от ужаса и собственной ярости. Она бежала куда вели её ноги, но на задворках сознания чувствовала, что двигается в правильном направлении. Не разбирая дороги, она влетела в слабый просвет между низко висящими лапами старых елей, и тяжело грохнулась наземь. С трудом оторвав голову от земли, она взглянула наверх и увидела перед собой идолы. Те самые идолы, которые подарил ей Ивар, которые затем были испорчены христианами. Они стояли здесь, посреди леса, недалеко о избушки, истерзанные, но по-прежнему гордые. Холодные. Их чернеющие на фоне неба силуэты надменно взирали на распластавшуюся у их ног жрицу. Жуткий смех продолжал эхом звучать где-то позади. Трещали деревья. Мара бесновалась. - Почему… - прохрипела Нана, стараясь задрать голову выше, - почему ты не вняла моей просьбе? Я делала всё, о чём ты просила. Никогда тебе не отказывала. Всегда падала ниц, как только ты появлялась рядом. Так почему ты не заметила единственной моей просьбы к тебе?.. Чем я так провинилась перед тобой? «Потому что ты слабая» - ответила она сама на свой вопрос. «Слабая и безвольная кукла. Чего ты стоишь? Не стоишь и выеденного яйца». - Аа-а-а-аа-а-а! – заревела Нана, и, выхватив ритуальный нож из кармана на поясе, бросилась к идолам. Что было мочи, она воткнула короткое лезвие точно промеж глаз искусно вырезанного идола, призванного изображать Мару. Затем с трудом вытащила и воткнула снова, на этот раз – в глаз. И снова. И снова. Снова. Идол смотрел равнодушно. Ещё удар. И ещё несколько, пока лицо истукана не превратилось в истыканный глубокими дырами и порезами, кусок бревна. Слёзы катились градом. Сырое лицо жрицы искажала ярость, но рука была не в силах дальше наносить удары. Вернулся страх и подогнул ей ноги. Обессилено плюхнувшись на землю, Нана выбросила нож и опустила голову. В голове было пусто.***
Не сразу она обнаружила, что вокруг снова стало тихо. Низкое пасмурное небо медленно светлело. Вместе с ним просыпался лес – вот зашуршал кто-то за елью, залились трелью утренние птицы. Где-то вдалеке взвизгнула лиса. С наступлением утра, медленно прояснялся и разум. Не Мара виновна в том, что произошло. А только она сама. Ведь это она бросилась на зов опрометчиво, не сумев, а может, и не пожелав, сделать выбор самостоятельно. В бытии жрицей-отшельницей было кое-что, что облегчало Нане жизнь: ей не нужно было делать выбор. Никогда. Выбор был сделан ещё до неё. Всё было решено ещё до её рождения. Не приходилось сомневаться, не было сожалений. Нана просто делала то, что должна была, и плыла по течению. Но кто же мог знать, что однажды река раздвоится? Нет, отказаться от статуса жрицы было нельзя. Кроме того, он давался пожизненно. Но Нана и не смогла бы полностью отказаться от этого, даже если бы очень захотела. Ведь Мара, в отличие от всех других богов – существует. Она видела её, и нельзя было бы назвать её сумасшедшей, ведь её видели и другие. Она существует, и при этом выполняет свою особую функцию, только ей самой известную. Нет, отворачиваться от своего бога, от своего идола, Нана не собиралась. Слишком много их связывало, слишком сильно она была к ней привязана. Их судьбы были сплетены, и эта связь была священной. Но посыл был ей предельно ясен. Бог перекормлен, и вот-вот срыгнет. Как младенец. Это было предупреждение для неё – Наны – чтобы она смогла пересмотреть своё отношение к богам. Чтобы смогла осознать себя сызнова, стать, наконец, той, кем должна была стать ещё год назад. Нана знала, что этот момент будет болезненным. Но ничего не поделаешь. Прежде чем что-то построить, следует разрушить то, что занимает место. Медленно и неловко, она поднялась на ноги. Распухшими от слёз глазами, мельком взглянула на изуродованные идолы. - Не жди больше от меня беспрекословного повиновения, - обращаясь к истукану Мары, сообщила она, - Если ты ведешь себя как животное, то я буду обращаться с тобой как с животным. «С прикормленным хищником следует быть осторожным. Принося ему очередной кусок мяса, помни, что ты для него – тот, кто даёт. А это значит, что он может требовать с тебя, сколько ему влезет. С каждым разом он будет всё голодней и голодней, пока не набросится на тебя самого. Чтобы хищник был покладистым, следует показать ему, кто здесь хозяин.» Она развернулась и, прихрамывая, зашагала в сторону города.***
- Ивар, - шепнула она негромко, прямо ему на ухо. Ивар открыл глаза и осоловело посмотрел на Нану. - Всё-таки решила вернуться? – поинтересовался он охрипшим ото сна голосом. Нана смотрела на него, улыбаясь. - Я больше не боюсь, - сообщила она. Глаза её светились светлой печалью. Ивар вопросительно нахмурился. С распущенными волосами и сонный, он выглядел очаровательно. - Я поняла, что люблю вас с Ингваром куда больше, чем Мару. Брови Ивара непроизвольно поползли на лоб. - Я не ослышался?.. – на всякий случай уточнил он. - Нет, - мотнула головой Нана, поджимая губы, - я люблю тебя, Ивар Бескостный, сын Рагнара Лодброка. И я приму за честь стать твоей кюной. Настоящей, а не тем недоразумением, которым я была. И я люблю нашего с тобой сына. И я хочу быть для него самой лучшей матерью. А всё остальное – подождёт. - Даже если это бог?.. - Даже если это бог. Ивар еще с полминуты смотрел на неё недоверчиво, а потом сграбастал и притянул к себе. Впился губами в её лоб, щеку, нашел губы. Мягкие и податливые, ставшие родными. Нана же запустила пальцы в его волосы – в них было горячо. Шумный поцелуй прервал плач Ингвара, донёсшийся из соседней комнаты. Нехотя разлепившись, они оба поднялись с постели, – Ивар с помощью костыля, – и направились в коридор. Но не успели они дойти до детской, как плач вдруг затих. Переглянувшись друг с другом, они ускорили шаг, и распахнув дверь, увидели, что над кроваткой склонилась женщина. Женщина выпрямилась и обернулась, и оба – и Ивар и Нана – поняли, что никогда не видели этой служанки. Не молодая, и не старая, одета она была небогато, лицо совершенно обычное – этот город мог похвастаться сотней таких женщин. - Извините, - едва-слышно произнесла служанка и опустив взгляд, как того требовало приличие, поспешила покинуть комнату. Проходя мимо конунга и кюны, она коротко глянула на них, и оба они моментально потеряли дар речи. Обрамленные светлыми ресницами, глаза женщины были чёрными. Целиком. Взгляд был коротким и сопровождался лёгкой улыбкой. Потом она снова опустила глаза в пол и спешно спустилась по лестнице вниз. Ивар посмотрел на Нану изумлённо. Не сговариваясь, они подошли к кроватке, в которой спокойно посапывал Ингвар. Лицо его было безмятежно, вечно сжатые кулачки – расслаблены. Ничто не тревожило его сон.