Дверь между нами

Когда люди задумали строить дома и заточили себя в пещерах, залах и кронах первобытных деревьев…

Это началось в субботу после полудня, когда я стояла в новых туфлях у Калифорнийского университета и ждала, когда за мной приедет машина. Хотелось как можно скорее приехать домой, закрыться в своей комнате и больше не знать всего того, что я узнала за первый год учебы. Я могла бы учиться в Париже, могла бы выбрать лучшую судьбу, но решила, что больше нельзя оставаться за границей. Я нужна маме и сестрам. Глупое мессианство, словно это способ сбежать от жизни во Франции. Я из хорошей семьи. Из такой, где каждую субботу приглашают гостей на чай, а по воскресеньям ходят в церковь. Отцы много работают, а матери заняты детьми и домом. Дочери выходят замуж за хороших парней, готовых работать и обеспечивать семью. Сыновья же продолжают династию. Не поймите меня неправильно, но в таких семьях все подчинено своим правилам и традициям. В нашей семье их тридцать два. Да-да, именно столько я успела насчитать за девятнадцать лет своей жизни. Нарушить их — означало остаться за бортом жизни. Никто не будет тебя признавать своим и все тебя забудут, как ненужную вещь. Наверное, поэтому наша семья столько лет входила в высшее общество штата. Мы могли бы жить в Нью-Йорке, но папа считает, что нам там делать нечего, тем более у него здесь работа. Папа адвокат, и по идее я тоже должна была им стать, однако меня мало это интересовало. Меня не волновали лавры Рут Гинзбург [1] и же других активисток, но папа и не хотел для меня такой жизни. По его мнению, я должна была стать просто адвокатом, продолжив его дело. Маме это не очень нравилось, но она смирилась, решив, что блестящий брак устроит Минни и Крисси. Учиться в Сорбонне мне предлагала мама в надежде, что я одумаюсь и найду профессию, которая подходит девушке. В конце концов я осталась в родной Калифорнии, где выросла, пусть и не прожила всю жизнь, так как училась именно в Европе: только там и еще раз там меня могли научить тому, как стать леди. Франция начала шестидесятых была весьма разношерстной: кто-то носил костюмы от Шанель, а кто-то предпочитал нарушать все правила, вдохновляясь Рембо [2] или Сартром [3]. Трудно сказать, какие люди мне нравились больше. Среди первых я выросла, среди вторых почему-то искала друзей. Я хорошая девочка. Та, что не сходит с ума от радости жизни, какой наделяла себя молодежь. Я не курила и не употребляла наркотики, не пила и не гуляла с кем попало. Мне это было не нужно, как и музыка, что звучала из каждого окна. Как я и говорила, все началось в субботу после полудня. Опаздывала машина, а я устала стоять. Тысячу раз себя прокляла за то, что надела новые темно-синие туфли, подходившие к платью с белым воротником. Каблучок был небольшим и очень удобным, но зато неразношенная кожа давила на пальцы. На улице начало темнеть, было понятно, что пойдет дождь, но туча запросто могла и пройти мимо, так и не пролившись. Такое часто случалось в Калифорнии, ведь чаще всего погода тут жаркая и светит солнце, так что многие ходят в коротких платьях или шортах. Дождь таки пошел, а зонтика у меня с собой не было. Пришлось искать укрытие. Решила спрятаться на автобусной остановке, чтобы не только не промокнуть, но и увидеть, как подъедет моя машина, если только дождь не пойдет стеной: тогда вообще ничего не разглядеть. На остановке был кто-то еще, и когда я со своим чемоданом зашла под козырек, то поняла, что это высокий парень с длинными темными волосами. Ох уж эта дурацкая мода. Он курил и смотрел вдаль. Моего присутствия он, похоже, не замечал. — Который час? — вдруг спросил он. — Три часа дня, — ответила я, взглянув на наручные часы, подаренные отцом на день рождения. — Что ж, значит, есть время, — загадочно сказал он и бросил сигарету на асфальт. Красные искры сразу же потухли под проливным дождем. — Хочешь выпить? — Что? — Меня немного раздражала такая фамильярность. — Выпить. — Он развернулся ко мне, словно не мог удержать равновесие. Только сейчас я увидела, что у него голубые глаза, обрамленные пушистыми ресницами и красиво очерченными бровями, мужественный подбородок с ямочкой и пухлые губы. — К примеру, вино или виски. Я знаю тут несколько прекрасных заведений, — настаивал он. — Не думаю, что это хорошая идея. — Я поджала губы. — Отчего же? — не понимал он. Он казался милым и доброжелательным. — За мной должен приехать жених, — честно призналась я. Ах да, он и вправду у меня был. Военный, который должен был сделать блестящую карьеру. Он служил во Вьетнаме, но сейчас приехал в отпуск домой. Мы решили, что обязательно проведем вместе эти две недели, и как жаль, что он сегодня опаздывал. Где же ты, Кевин МакГрегор? — Из тех, кто надевает военную форму и убивает других в чужой стране за чужие идеалы? — угадал незнакомец. Я тяжело сглотнула и ничего не ответила. — Я угадал. Знаешь, есть совсем иная жизнь. Против правил. Против общего порядка вещей. Против всего, что существует сейчас в этом мире, который создали лжецы и убийцы. Я покосилась на него, но молчала. — Кажется, дождь кончился. Ну так что? — Я посмотрела на часы. Кевин должен был приехать полчаса назад. Его могло задержать все что угодно. Я замялась, не зная, что делать. От дыма кружилась голова, хоть и многие в моем окружении курили. Не знаю, что меня заставило сказать «да», но я согласилась. Надо было бы взять с собой свой небольшой чемодан, но молодой человек сказал, что спрячет его в одном месте, а потом заберет. Я слабо верила, что чемодан вернется ко мне, но ничего ценного там и не было. Все самое важное я уже отправила домой накануне. — Как тебя зовут? — спросила я, когда он шагнул вперед. — Джим. — Он обернулся ко мне. — Джим Моррисон. А тебя? — Кандида, — сказала я. — Кандида Руфин. — Что за дурацкое имя? — поинтересовался он. — Я буду звать тебя Кэнди. Сладкая, как леденец. Но я совсем такой не была. Угловатая, с немного грубыми чертами лица, крупными зубами, я вряд ли могла считаться красивой. Но мне и не сделали сейчас комплимент. Мы пошли вверх по улице, туда, где находились питейные заведения. Все это время я спрашивала себя: что я делаю в компании этого человека? Что я вообще творю? Мы зашли в негритянский ресторан «У Оливии» [4]. У меня расширились глаза от удивления. Хорошие девушки не ходят в такие заведения. Они не могут даже проехать с цветными в автобусе. Да, меня уже начали захватывать идеи равенства и того, что все люди одинаковые от рождения, но от меня не отлипала мысль, что скажет мама, если узнает о моих похождениях. — Не стесняйся, детка. — Джим улыбнулся. — Нам чего-нибудь послаще и покрепче, — сказал он девушке-негритянке, подошедшей к нашему столу. Я была зажатой и не знала, что делать. Мне все казалось, что я выгляжу как школьница, которую пытаются соблазнить. Возможно, так и было, ведь откуда мне было знать, что со мной самый известный парень района, за которым не прочь побегать каждая девица? — Чем занимаешься? — начал он, чтобы хоть как-то меня растормошить. — Я? — Все это глупо выглядело со стороны, словно его вопрос относился не ко мне, а Джим говорил с кем-то еще. — Ну, я учусь на адвоката. — Будешь защищать воров и преступников? — Нет, мой отец защищает знаменитостей. Джим присвистнул. — Ну, может быть, сможешь защищать меня. Я рассмеялась. — Ты считаешь себя звездой? — Я наклонилась к нему. От него пахло потом и сигаретами, а еще чем-то таким, чему я не могла дать название. — Я буду звездой. У меня есть группа, я заработаю миллион баксов, а может быть, и больше. — Было видно, что Джим искренне в это верит. — Ты играешь на чем-нибудь? — Я пою, а еще пишу стихи, хотя второе у меня получается лучше, чем первое. — Джим странно улыбнулся. — И что вы играете? — последовал мой новый вопрос. Я начала понимать, кто передо мной. Рокер. Мама всегда относилась к ним презрительно. Кевин называл их ошибкой эволюции, тупиковой веткой, ведь почти все они критиковали власть и армию. Отец старался с ними не связываться, потому что они были бунтовщиками. Он защищал актеров и режиссеров, с ними, как говорил папа, проще иметь дело, чем с горсткой идеалистов, которые борются за кривые принципы. Помню, к нам в Париж приезжали The Beatles, а позже The Rolling Stones, и многие девушки в округе просто сошли с ума. Они ныли, как хотят познакомиться с этими красавчиками, готовые на все. Я как-то спросила у Эллен, моей соседки по комнате, почему так происходит, на что мне был ответ: — Ты ничего не понимаешь. Они такие… А их музыка… Это чистый секс… — Ни Леннон, ни Джаггер не такие уж и красавчики, — буркнула я, уткнув нос в книжки. — А разве это имеет значение? Главное, что у тебя внутри, и да, они все красавчики, пусть и не такие, как Марлон Брандо [5]. Я ничего в этом не понимала. Тут она была полностью права. — Слышала Love [6]? — спросил Джим. — Это какая-то певица?.. Джим громко рассмеялся. — Нет, это группа. Он встал из-за стола и начал петь: Люди пытаются доказать мне, Что их мысли правильны, Я не слушаю их, Не отличающих день от ночи. Я пройду через жизнь в поиске, Пытаясь найти единственную, И я бы ускользнул, ускользнул, Ты бы ускользнула, ускользнула прочь, И мне не нужна ты. [7] У него был красивый голос, пусть и не позволяющий брать высокие ноты. Минни бы сказала, что приятный тембр делает свое дело. Но в нем ощущалась неуверенность, все же общался он с людьми совсем иначе. Однако он манил и притягивал. Все захлопали, когда он закончил петь. Джим поклонился, и я ощутила, что он снова закрылся от всех, хоть и старался казаться непринужденным. Нам принесли сангрию или что-то в этом роде. Она была очень сладкая. Кажется, дома тоже можно было выпить нечто подобное — на вечеринках, но последний раз я была на них прошлым летом, и тогда мама не позволяла мне пить ничего, кроме вина. Мне никогда не хотелось взбунтоваться. Даже сейчас. И меня ни разу не посетила мысль, что меня ждет жених, и ждет ли? — Что-то вроде этого, — небрежно бросил Джим. — Мне трудно судить об этом, — прошептала я. — Не любишь новую музыку? — Не знаю, я почти никогда ее не слушала. — Я снова сделала глоток сангрии. — Это способ сказать то, что ты хочешь, и быть услышанным, — улыбнулся Джим. — Вот чего ты хочешь по жизни? — Я? — Я потупила взгляд. — Никогда не думала об этом. Отец решил, что я должна повторить его судьбу. А ты чего хочешь по жизни? — Я вижу себя огромной огненной кометой, летящей звездой. Все останавливаются, показывают пальцем и шепчут в изумлении: «Посмотрите на это!» А потом — фьють, и меня уже нет. И больше они никогда не увидят ничего подобного и никогда не смогут меня забыть. Никогда. Я была поражена тем, как он говорил, как рассуждал. Он казался необычным, непохожим на всех, словно только он знал жизнь и будущее. Я слушала его как зачарованная, ощущая странное притяжение. Мне надо было идти домой, а я продолжала слушать его. Неужели рок-музыканты могут быть такими? Как правило, они недалекие. Они глупые. Они отбросы. Но на деле все оказалось иначе. Джим рассказал мне, как читал с другом книги, о существовании которых я узнала только в колледже. Казалось, он владел каким-то тайным знанием, доступным только ему. — Знаешь, как постичь его? — шепотом спросил он, когда мы вышли на улицу. Наверное, меня ищут. Возможно, уже бросили клич на весь Лос-Анджелес. Но меня сегодня нет ни для кого. Я сегодня гуляю с Джимом Моррисоном. Человеком, который хотел стать рок-звездой, чтобы мир услышал его стихи. — Как? — Олдос Хаксли «Двери восприятия». — Джим поднял глаза к небу. — Эта книга может помочь понять многое. Я ничего не сказала, лишь тоже посмотрела в небо. Оно стало сереть, уже наступал вечер. Воздух стал не таким плотным, как утром, и я ощутила витавшую в воздухе свободу. — А еще двери в новый разум — ЛСД, — спустя время добавил Джим. — Что это? — Я посмотрела на него, и он улыбнулся. Скорее всего, его удивляло, насколько я неопытная, раз ничего не знала о жизни за пределами своих границ. Может быть, и правда надо открыть все двери настежь. — Способ найти себя. — И он взял меня за руку. Да, и правда, хорошие девочки не сходят с ума. Но я точно изменилась в этот день. Я сошла с ума, и ничего назад не вернуть.