Дверь между нами

Зачем я пьянствую? Чтобы рождались стихи.

Меня затянуло с головой. Сразу же. В один миг. Тогда я не знала о существовании групи, о том, как к ним относятся и почему за глаза называют шлюхами. Но я сошла с ума так же, как эти девушки. Я помню историю, которую мне рассказывала года два тому назад мама — наверное, чтобы отбить у меня охоту к бунту, чтобы у меня не было соблазна вести себя так же, как остальная молодежь. Это история про девушку, которая сходила с ума по одному рок-музыканту. Ей было всего лишь четырнадцать, и она бросила школу, чтобы последовать за своим кумиром. Никто не знает, со сколькими мужчинами она успела переспать, пока достигла желаемого. Но вернулась она в Лос-Анджелес беременной. В итоге она оставила ребенка на попечение какой-то негритянке и снова отправилась в путь. — Диде, — так меня часто звали дома, — ее свела с ума эта дурная музыка. Посмотри на тех, с кем работает отец. Они все интересные люди, но так легко поддаются пороку. Они сами толкают себя к бездне. Никогда не стремись к такой жизни. Но я сошла с ума. Я просто утонула, когда повстречала Джима Моррисона. Я знала о нем совсем немного, но этого хватило, чтобы пойти с ним в его маленькую скромную квартиру, где он жил не один. Я догадывалась, что тут бывали девушки. Моррисон был похож на главу секты. Хотя это и была секта, имя которой рок-н-ролл. Я попала в секту и не собиралась расставаться с ней. Когда мы с Джимом дошли до его дома, меня уже не заботило, что меня ждут и ищут. Я поднялась по лестнице, слыша, как бьется сердце. Интересно, много девушек вот так поднималось по лестнице из пяти ступенек? Сколько их было до меня? Сколько их переступало порог дома по вечерам? Может быть, сотни? Я не спросила об этом, да и надо ли было? За мной захлопнулась дверь, и я даже не вздрогнула. В комнате зажегся слабый свет, и только тогда я смогла оглядеться. Жилье было очень неухоженным, сразу можно было сделать вывод, что тут живут мужчины. Хотя… Мама бы сказала, что тут обитают неряхи, которые не знают, что такое порядок и дисциплина. Она бы ворчала из-за стопки книг у дивана. Придралась бы к журнальному столику в крошках или еще чему-то. Ее бы все тут дико раздражало, и сам Джим Моррисон в том числе. Она бы точно сказала что-то вроде: «Какой неопрятный молодой человек. Брюки должны быть поглажены со стрелками, а футболки носят только те, кто не знает, как обращаться с рубашками». Туфли Джима ей бы тоже не понравились, ведь доход настоящего мужчины можно определить по обуви. Джим включил еще одну лампу, ту, что стояла у дивана. Он сел, и я, не дождавшись приглашения, последовала за ним, принимая расслабленную позу. Джим что-то говорил, но я не слышала его, думая о том, что происходит нечто странное. Наверное, то, что влечет за собой перемены. Все до этого шло по четкому закону. Правила, распорядок, что придумали до меня другие, — все это перестало существовать. — Знаешь, никогда не поздно ощутить вкус свободы, — рассуждал Джим. — Просто взять и в один миг скинуть все цепи, которые тебя держат. Слышала что-нибудь про Эдипов комплекс? Я повернула голову к нему и кивнула. Джим улыбнулся. В его голубых глазах появился странный блеск, который я уже замечала до этого. Он легко менял настроение, переходя от одного чувства к другому без всяких полутонов. — Так вот, убить отца — это значит убить старый мир, трахнуть мать — найти новый мир. Я полагаю, люди сопротивляются свободе, потому что боятся неизведанного. Но ведь это смешно… Все неизведанное когда-то было хорошо известно и существовало в наших душах… И только огромный воображаемый страх сталкивает вас лицом к лицу, приводит к конфронтации с самим собой. Загляните вглубь, посмотрите на корни этого ужаса. Тогда страх утратит свою силу, боязнь свободы отступит и исчезнет. Вы — свободны. Джим говорил очень пылко и при этом казался таким спокойным, словно ничего не происходило. Вдруг он просунул руку в щель между сиденьем и подлокотником, вытаскивая что-то оттуда, и протянул мне продолговатый коричневый сверток. Я непонимающе посмотрела на него. — Это первый способ обрести свободу, — серьезно сказал он. — Провозглашаю, как местный шаман, что ты свободна от всех условностей. — Почему ты шаман? — Я не решалась брать то, что должно было освободить меня от всего. — Когда мне было четыре, мы с родителями ехали по дороге. На обочине стоял перевернутый грузовик, а вокруг валялись трупы индейцев. Один из них был шаманом. Тогда его душа вселилась в меня. — Он говорил на полном серьезе, и я не стала возражать. Эта история казалась нереальной, фантастической. Хотелось узнать, как мальчик в четыре года мог до такого додуматься. Я не находила ответа, но мне нравилось, как Джим говорил. В его речи столько неподдельной страсти, что и правда верилось, что в нем живет душа шамана. Джим нашел зажигалку и поджег то, что было у него в руках. Комнату сразу наполнил странный аромат. — Ну же. — Он протянул мне. Я втянула дым и сразу же закашлялась. Да, до этого ни разу не курила. Джим похлопал меня по спине. Я не сразу поняла, что кое-что изменилось. Только когда перестала кашлять, ощутила, как тело наполнилось легкостью. Я снова взяла косяк, который еще не успел ни догореть, ни потухнуть. Джим не смотрел на меня, он просто сам курил. Я смотрела в потолок, внимательно изучая паутину в углах. Мне было и правда очень хорошо. Никогда не думала, что такое вообще может быть. Настоящее исчезло. Фантазия — это часть реальности, и мы отключаем тормоза. Думаем ясно и в то же время не думаем вообще, это хорошее чувство… Мы перестаем пытаться все контролировать, теплый поток химикатов внутри нас, мы колышемся или плывем, словно по течению, не ощущая ничего, кроме чистого наслаждения. Это что, повреждение мозга? Я забывала всю боль в жизни, хотя была ли она у меня? Нет, наверное. Я хотела отправиться куда-нибудь, свернуть горы и увидеть все самое прекрасное и ужасное. Люди больше не угрожают, вся неуверенность испарилась, я в облаках, широко открыта, я человек космоса на орбите вокруг Земли, и мир выглядит прекрасным отсюда. Я жажду несбыточного, рискую благоразумием ради кратковременного просветления. Так много идей… Так мало памяти… Последняя мысль погибает от предчувствия следующей. Меня захватывает всепоглощающее чувство любви, я и Джим плывем в унисон, мы вместе… Я хотела бы, чтобы это было настоящим. Я хочу вселенского уровня общности, где бы нам было комфортно со всеми. Мы в ритме… Часть движения… Движения побега… Мы машем на прощание, в конце концов, мы всего лишь хотим быть счастливыми… Да… Да… Это так прекрасно. Так странно. И так хорошо. Настолько хорошо, что, когда меня отпустило, я ощутила себя потерянной и брошенной. — Эй. — Джим толкнул меня в бок. — Ничего себе приход. — О, — протянула я, открывая глаза. Я не сразу поняла, что за окном уже брезжит рассвет. Наверное, родители и Кевин подняли на уши весь город. Сколько странных событий случилось в Лос-Анджелесе. Стоит вспомнить только Черного Георгина [1]. Но мне все равно. Я нашла просветление. — Думаю, что тебе надо идти. Джим меня прогонял. И я обиделась на него. Да, я была сильно зла. Мне так не хотелось, чтобы это заканчивалось. Но всему рано или поздно приходит конец. — Знаешь, Кэнди, я бы мог тебя сбить с пути, дать тебе самое лучшее оружие для просвещения, а потом трахнуть тебя так, чтобы ты потом встать не смогла. Но всего понемногу. Он провел пальцами по моей шее и груди, и я задрожала. В наше время все делается проще. Но в моей семье не принято говорить о том, что происходит за закрытыми дверями. Я ничего не знала об этой стороне жизни, но так хотелось познать запретное. — Ну же, давай, — спокойно сказал он. — Я когда-нибудь увижу тебя? — жалобно спросила я. — Приходи в «Whisky a Go Go» [2], — произнес он. — Как называется твоя группа? — The Doors. — Джим достал сигареты. — Назовешь и найдешь меня. А теперь давай иди. Нужно было спросить, как добраться до дома: я плохо знала город, потому что в последние годы почти не жила здесь. Я вышла на улицу, ощущая новую волну жара. Бросив взгляд на дом Джима, я увидела, как в его дверь стучалась рыжая девушка, одетая в простое цветное платье. Наверное, очередная примкнувшая к секте, которая называется рок-н-ролл. Я все же смогла вернуться к тому месту, где вчера встретила Джима, и найти свой чемодан. Он лежал на том же месте, что удивило меня. Решила поймать такси: денег после прошлой поездки осталось не так много, но должно хватить. Я уже была готова к тому, что дома на меня обрушится шквал возмущений и ругани. Но почему-то мне повезло. Мама просто спросила, почему я не дождалась Кевина и приехала одна. Она сразу стала ему названивать. Это было очень странно, а потом я поняла, что перепутала дни. К счастью. Мы жили в двухэтажном доме с бассейном на заднем дворе, где мама любила проводить посиделки с коктейлями и легкими закусками. Дом она обставила по последней моде: без всяких классических интерьеров, но при этом можно подумать, что тут живет Джейн Мэнсфилд [3] или Одри Хепберн [4]. Однако мы не относились к небожителям, как их называла Минни. Но какие-то странные это небожители, раз мама всегда считала их не ровней нам. Я училась в колледже, но жила в кампусе, хотя могла каждое утро после завтрака ехать на учебу, но я хотела быть незаметной, словно моль, что вьется каждую весну около дорогих шуб. Конечно, можно было поехать учиться в Бостон, меня бы точно приняли в любой колледж Лиги плюща [5], но я решила, что проще остаться дома. Наверное, я и вправду боялась оторваться от семьи, а может быть, просто не могла забыть свою немного некомфортную жизнь в Париже, когда ощущала себя чужой. Кевин приехал на ужин. Он был в военной форме, как всегда с иголочки и с улыбкой на пол-лица. Я смотрела на него весь ужин совсем другими глазами. Мне казалось, что передо мной самый страшный на свете убийца, о каких прошлым вечером говорил Джим. — Что с тобой, дорогая? — Он коснулся моей руки. — Ничего, — просто ответила я, поправляя темные локоны. — Все хорошо. — Твои темные глаза всегда так веселы, но сейчас они полны каких-то странных эмоций. — Он улыбнулся. — Ничего не изменилось. Кевин провел у нас часа два, а потом уехал, предложив завтра увидеться и погулять по городу. У меня уже не было особого желания, но я согласилась. Как-никак я носила кольцо на пальце и мы собирались пожениться, когда я окончу колледж. — Ты какая-то странная, — отметила Минни. — Знаешь, я, кажется, влюбилась, — протянула я, устраиваясь на кровати. Минни намного красивее меня, и ее имя звучит намного лучше, пусть и немного старомодно, — Вильгельмина. Ей шестнадцать, и она самая популярная девушка в школе. Мама ничего не могла сделать с тем, как вела себя Минни, а может быть, все ей прощала. Я давно поняла: что доступно Минни, то нельзя мне, ведь я наследница, а Минни — нет. — Подожди, у тебя же есть Кевин. — Минни нахмурилась, в ее темных глазах появилось удивление. — Со мной случилось что-то странное, — прошептала я. — Когда ты успела влюбиться? Вряд ли это любовь, но эйфория до сих пор не отпускала, отчего мне казалось, что я безумно люблю Джима Моррисона. — Даже не знаю. — Я закинула руки за голову, смотря в потолок. — Может быть, вчера вечером. — И кто же он? — Я знаю, что он музыкант. — Губы тронула улыбка. — Музыкант? Надеюсь, не негр, а то мама не поймет. — Минни приподнялась на локте. — Он белый. Он рокер. — На лице Минни промелькнуло удивление. Она прекрасно знала, как мама относится к этому. — Из тех, кто играет эту шумную музыку? — зачем-то уточнила она. — Да, — выдохнула я. Минни снова удивленно посмотрела на меня, а я знала, что сейчас она начнет расспрашивать обо всем, но не хотела делиться. Внутри росла буря, самая настоящая и сильная. Она уже подхватила меня. Она уже несла меня, и я знала, что сделаю дальше. — Как же так случилось? — поинтересовалась Минни. — Все просто. — Я прикусила нижнюю губу. — Все намного проще, чем нам кажется. Хочешь пойти со мной в клуб? — Ничего себе, как на тебя подействовали, — присвистнула Минни. Я помнила ту историю про девочку-групи, но не боялась стать такой же. Мне хотелось вкусить ту запретную жизнь, о которой с придыханием говорил Джим. Хотелось ощутить его мир на себе. — У тебя есть деньги? — почему-то спросила Минни. — Зачем тебе? Минни дотронулась до моего носа: — Глупая, чтобы водиться с рокером, надо быть в теме. — Минни вскочила с кровати. — Знать, какая она, их музыка. Фрэнк Синатра и Луи Армстронг — это все совсем не то. Как говорит мама, это музыка для хороших девушек. Но рок — это музыка бунтовщиков. Я давно хочу сказать, что на дворе 1966 год и все бунтуют как могут. — У меня есть немного мелочи. Думаю, хватит на пару пластинок. — Я стала искать кошелек. — Придется прятать их, иначе нам всем несдобровать. Как сказал бы Джим, страх никогда не будет идти под руку с бунтом, но я же еще не скинула все цепи и не открыла все двери…