Дверь между нами

Больно отпускать тебя, Но ты никогда не последуешь за мной. Конец смеху и сладкой лжи, Конец ночам, когда мы пытались умереть.

На дворе лето 1997 года. Думала ли я, что зайду так далеко, почти тридцать лет тому назад? Нет. Мне давно уже не девятнадцать, и я не стою на автобусной остановке в новых, жутко неудобных туфлях, ожидая машину отца. Если бы не тот день, когда я встретила Джима, я бы не была здесь и не написала эту книгу. Где-то я повторяю за другими порой чуть ли не слово в слово, где-то рассказываю то, чего никто не знал, а что-то, может быть, я придумала. В любом случае это моя история, и только мне решать, какой она станет. Ох, много воды с тех пор утекло. Столько всего случилось с того дня, как Джим оставил этот бренный мир, что и трудно представить, как я смогла перебраться из одной эпохи в другую, а потом оказаться в третьей. Тридцать один год — слишком большой срок, но я обещала Джиму всегда оставаться молодой в душе и сдержала обещание, только в последнее время старость наступает на пятки. Я все та же Кэнди Руфин, модный рок-фотограф из Нью-Йорка. Хотя в разные годы я жила во многих городах. Какое-то время провела в Лондоне, видя расцвет принцессы Дианы и клубной жизни города благодаря той самой музыке, появление которой предсказал когда-то Джим. Возвращалась на пару месяцев в Лос-Анджелес, где рок-музыканты закатывали крутые развязные вечеринки с молоденькими групи. Пыталась покорить Париж, когда он снова стал центром моды, а потом прославляла Италию благодаря дизайнерам. Я много чего повидала после того, как мы провожали Джима в последний путь. С тех пор многие умерли, но больше выживших. Да, рок-н-ролл много дает и слишком много забирает, но в этом и есть смысл жизни — смерть и рождение. Я выжила, хотя у меня было много поводов последовать за Джимом, но мне отчаянно хотелось доказать всем, что многие молодые фотографы будут тягаться со мной. Я изобрела свой стиль. Научила смотреть на обнаженную натуру и видеть в ней не пошлость, а красоту. В моей студии кто только не побывал, и все оставляли автографы на моей белой стене. Наверное, после моей смерти это будет место поклонения, хотя… вряд ли, ведь я пережила глобальную перестройку Нью-Йорка, лишившую его очарования, но и придавшую лоска. Многие заведения закрылись, а легендарные клубы остались лишь на фотоснимках да видеозаписях как свидетельства той бурной жизни. Наверное, можно надеяться на одно: стену вырежут и выставят в музее. Да нет, опять мои мечты. Я так и не вышла замуж, но крутила много романов. Меня не интересовала обычная жизнь, из-за чего я так долго не общалась с семьей, лишь перед смертью мама захотела увидеть меня. Мы почти не говорили, но она простила меня за то, что я выбрала жизнь бродяжки, полную разврата и нарушения правил. Нуждалась ли я в этом? Нет, конечно, я давно смирилась с тем, что мало кто понимает наше поколение. Переживаю ли я, что у меня такая странная жизнь? Нет, я ни о чем не сожалею. Ну, может быть, только об одном — я так и не спасла Джима. Джим был для меня всем когда-то, но это давно уже не так. Я научилась жить без него, пусть и первое время это было не так уж просто. Я не сгинула, как Пэм, не стала заурядной, как Пат. Нет, меня ждала иная судьба. Пэм… Она умерла через три года после Джима. Забытая, покинутая всеми и, самое главное, подсевшая на героин так, что кроме него ее ничего более не интересовало. Вскрытие показало, что у нее было истощение и запущенная инфекция мочевого пузыря. Еще одна джанки оставила этот грешный мир. Все наследство Пэм досталось ее семье, и тут неожиданно отец Джима вспомнил, что пора бы прибрать часть доли к рукам. В конце концов семьи Пэм и Джима разделили опеку над наследством гения. Мы не виделись с ней с того времени, как Джим в Париже пытался стать поэтом. Мы больше не говорили с ней, а я не пыталась ее искать. Мне было все равно, и новость об ее смерти стала для меня поводом закопать топор войны. В любом случае я выжила, а Пэм… Ну и пусть гниет в земле. Смерть в двадцать семь лет от передоза — далеко не героическое событие. Патриция ушла из журналистики, стала писать романы. Она сочиняла всякие байки про Джима, продолжая изливать желчь на Пэм и Бетти. Но она выжила, пусть и в некоторой степени сошла с ума и стала городской безумицей. Бетти стала той звездой, какой и хотела. Бросив танцевать в Метрополитене, родив ребенка от неизвестного мужчины, встав потом на ноги, она стала самой желанной женщиной своего времени. Она явила миру десять восхитительных шоу, записала шесть красивых пластинок, крутила романы со многими музыкантами, но так, кажется, и не вышла замуж за Роберта Планта. Трудно представить, почему это так и не случилось, но все же… Никогда не говори «никогда». Бетти не потерялась, как Пэм или Пат, она, как и я, перебиралась из одной эпохи в другую. Я редко в последнее время встречаюсь с Робби, Джоном и Рэем. Наверное, еще не затихли обиды, а может быть, я не могу им простить то, что они пытались существовать без Джима. Тогда еще не случился распад Led Zeppelin из-за смерти Бонзо — пример того, почему великая группа не может держаться на плаву, потеряв важного игрока. Мне все дальнейшее движение The Doors казалось каким-то неестественным. Без Джима все было не так и не то. Магия куда-то ушла, растворилась во времени и пространстве, оставшись лишь сладким напоминанием о том, что делал Джим. Я не понимала ни пластинок, которые они выпускали, ни попыток найти вокалиста, чтобы прокатиться по былой славе. Хороший музыкант никогда не сгинет в безвестности и всегда найдет свое новое место. Вернее, хороший музыкант и сильная личность. Каждый из The Doors нашел свое место в мире, и наши пути разошлись. Это не означает, что я стала их резкой противницей и разорвала все контакты, но все же времени для общения с ними у меня почти не было или я не хотела его найти. Умерла ли музыка? Она жива. Все так же дышит и все еще существует. Пусть и семидесятые были совсем другими: явили нам глэм-рок, а потом уже и панк-рок, после подарили сумбурные восьмидесятые, а потом и гранж, кажется, разрушивший все, — но музыка живет. Жаль, что Джим так и не увидел этого. Не понял, как он нужен этому миру и что даже спустя столько лет его все так же любят, а девчонки по-прежнему сходят по нему с ума. Есть вещи, которые неизменны, и, что бы ни происходило, так будет всегда. Между мной и Джимом всегда была дверь, которую можно понять как угодно, вытащив из этой метафоры разные смыслы, но между мной и ним не случилась бы история любви, способная все изменить. Я не отказываюсь от слов про любовь, которая не способна совершить чудо. Джим должен был пролететь, как яркая комета, и сгореть молодым. Такова его судьба, и иной просто не могло быть. Слишком многое привело к тому, что случилось в Париже. Верю ли я в то, что Джим все же остался жив? Нет, не верю. Это было бы слишком странно, что столько лет он скрывается, ведь рано или поздно он захотел бы внимания. Джим умер в Париже в годовщину смерти Брайана Джонса. Что ж, пора бы оставить печатную машинку и приняться за другие дела. Я была музой, другом, любовницей, возлюбленной Джима Моррисона и той самой девочкой, которую он изменил навсегда. Да будет так, и никто не сможет поставить эти слова под сомнение. Я люблю тебя, Джим. И спасибо за все.