Мне нужно найти правду.

Сегодня на завтрак в детском саду черешня. Пока остальные дети кушают сладкие ягодки, я катаю плод по столу из стороны в сторону. Я не ем черешню, поэтому приходится как-то развлекать себя эти 15 минут. И почему все так любят эту темно-красную ягодку? Когда я съем хоть одну, у меня тут же начинается сыпь по всему телу, я чешусь и не могу спать несколько суток. Поэтому отец запретил мне есть черешню. Я задумался и не заметил, как моя ягода упала под стол от катания. — Россия, ты почему с едой играешь? — тут же спросила меня наша воспитательница. — Когда я ее кушаю, я не могу спать, потому что чешется, — я стал показывать, в каких местах у меня зуд от черешни. — Так, Ирма, запиши в список аллергиков Россию, — сказала она другой воспитательнице, что та пошла за журналом, а сама ушла в кладовку. Я заинтересовано смотрел на дверь, что же она там делает? — Аллергик, — услышал я смешок сзади. Я обернулся и увидел моего друга Америку. Он всегда над всеми смеялся, и я старался не общаться с ним, хотя почему-то взрослые считают иначе. — Не обзывайся, — встрял мой лучший друг Германия, он наоборот всех защищал и старался помочь, — Сам не лучше. — Да, Америка, нельзя так шутить, все-таки аллергия — это штука неприятная, — Япония тоже решила меня поддержать, и я в ту минуту был слишком польщён их добротой и милосердием. Америка лишь фыркнул и продолжил кушать, а к тому времени вышла воспитательница. В ее руках был йогурт и две печеньки. Она лёгкой и непринуждённой походкой подошла ко мне и положила на стол еду. — Кушай, — она погладила меня по голове и отошла к своему рабочему столу, а я принялся поедать шоколадный йогурт в прикусь с овсяным печеньем. Вечером, когда забрали почти всех ребят, в группе остались только Герман, Япония и я. Мы надели на головы маски животных, вооружились игрушечными тарелками и нападали друг на друга. А потом мы играли в поваров, а затем в парикмахеров. И только когда мы решили собирать конструктор, за Германией пришел отец. Мы видели из группы, как высокий мужчина вошёл в коридор к уставшей за день воспитательнице Ирме. У него была статная черная форма с острой фуражкой. На лице шрамы, а глаза свирепо смотрели прямо в душу. — Гера, папа пришел, — огласила она нам. Германия вскочил и побежал в коридор с криками «Папааа» Третий Рейх натянуто улыбнулся и поднял сына на руки. — А мой?! — побежала к Ирме Япония. Она любила обнимать воспитательницу. — Скоро, Япоша, иди поиграй с Россией, — она погладила меньшую по головке и отправила ко мне в группу. Но не успела женщина проводить Германа, в домофон опять позвонили. — Кто?! Кто там?! — снова вскочила Япония и рванулась в коридор. За стенкой раздались тяжёлые шаги. Дверь со скрипом открылась. — Здравствуйте, товарищ СССР, — выдавив не столь шикарную улыбку, поздоровалась Ирма с моим папой. Услышав его голос, я тут же ринулся в коридор к нему, а следом последовали счастливые визги. Я прыгнул ему на руки и крепко обнял. За целый день соскучиться маленькому ребенку по родителю — проще простого, особенно мне, жадному ко вниманию со стороны отца. Я словно прилип к нему и не хотел отпускать. — Все, Россия, слезай, нам ещё Украину забирать надо, — вздохнув, наконец сказал Союз и спустил меня на пол. Как только мои маленькие ножки коснулись пола, они понесли меня к детским шкафчикам за одеждой. Дует довольно сильный ветер под конец июня, поэтому моя уличная одежда не такая уж и лёгкая. Самое главное в моем стильном «летнем» наряде — это красный шарфик, закрывающий пол лица. — Ну пап, — простонал я, пытаясь вытащить ладони из длинных рукавов куртки, — на улице же лето! — «Лето» — со смешком передразнил он меня. — Видал, какое лето? С таким только в шубе и ходить. Я же не хочу, чтобы ты заболел, — договорил он, надевая на меня мою любимую и теплую шапку-ушанку. Теперь единственное, что не осталось прикрытым плотной одеждой — это большие глазёнки и нос с пухлыми щёчками. Сам же папа был наряжен легко — осеннее пальтишко и брюки. Даже перчаток нет. А я как луковица, в сто шуб одетый! — Не хочешь, чтобы не тратиться на лекарства? — Глупыш, не хочу, чтобы ты болел. Пошли, — он протянул мне руку, и я еле-еле смог захватить маленькой ладошкой в варежке его длинные пальцы. *** Мы шли по темной улице к нашему дому: Я, папа, Украина и Беларусь. Украина, шаркая ногами и прыгая в лужи, задавал сотни вопросов отцу, а Беларусь ныла, что хотела кушать. А я просто шел и слушал, как поют птички. Но вдруг я услышал не только звонкую трель, но и всхлипы ребенка, а затем и грозный рев взрослого человека. — Папа! — начал я тянуть за рукав пальто своего отца, — папа! Там кто-то ругается! Союз остановился и прислушался. — Россия, ты за старшего, ждите меня здесь и не разбегайтесь, — проговорил он и ушел в сторону к звукам. *** — Пап, а знаешь, что мы сегодня делали? Пап, а у нас на завтрак черешня была, представляешь? Пап, почему ты молчишь? Пап, а как прошел твой день? Пап! — Да сколько можно вопросов, Германия?! Закройся, Люцифера ради! — отец снова кричит на меня. Благо кричит, а не бьёт. Бывало, после его рукоприкладства, я не мог вставать с кровати. Но я терпел. Терпел, потому что у меня, кроме него, больше никого не было, — И пошли быстрее, иначе я оставлю тебя здесь. — Но…пап, я же люблю тебя. — Отстань! — Опять ребенка трогаешь, псина фашистская? — вдруг раздался голос за спиной папы. Я не ожидал видеть здесь Союза. — А тебе какая разница? Мой сын, что хочу — то и делаю, — рыкнул отец, развернувшись к нему. — Ты не посмеешь трогать невинного малыша, которому достался такой горе-отец, — в его голосе не было страха или тревоги, он был серьёзен и спокоен. Я молча стоял и смотрел на взрослых снизу вверх. — Это мой ребенок, а не твой. Следи за своими и не лезь в чужие дела. — Я тебя предупреждал, еще раз увижу, как ты его бьешь или кричишь, сразу заявлю в милицию. А ты и так у них на учете. — Мне плевать на твои слова, Совок, иди куда шел, пока не получил, как в прошлый раз. — Рейх взял меня на руки. — Германия вырастет, Рейх, и ты пожалеешь за свои поступки, — напоследок высказал Союз и злобно посмотрев на папу, ушел от туда, откуда нежданно пришел. А Третий Рейх ещё долго смотрел ему вслед, держа меня на костлявых и холодных руках, чьи пальцы больно впивались под лопатки. Но я не мог ему об этом сказать. Ему дела нет до моего удобства. Ладно уж, потерплю немножко… *** — Кто там был? — тут же спросил Украина, как только к ним вернулся Союз. Я ушел с маленькой Беларусью на соседнюю детскую площадку, чтобы отвлечь малышку от чувства голода, ведь до дома им еще далеко, а Украина так и остался стоять у тротуара и ждать отца. — Кошки дрались, — он взял Украину за руку и повел к площадке, чтобы забрать нас с Беларусью. — Я надеюсь, дома есть хоть что-нибудь поесть, — тихим голоском проговорила Беларусь, слезая с качель. — Конечно есть,— усмехнулся я, и взял ее за ручку. — Эй, капуши! — крикнул нам Украина, — Мы идем, али шо? — Да-да, — поторопился я, уводя сестру с площадки.