К.Л.И.П.П.О.Т.

      Он знал, что на чуть потускневшей табличке, приваренной к двери его комнаты, написано «Образец 66». По крайней мере, все, кто входил, произносили именно эти слова.       Он думал об этой табличке, вспоминая заученные до дыр значки; думал о множестве других букв, некоторые из которых уже были ему известны. Никто не учил его читать.       — …той. Ты слышишь меня, шестьдесят шестой? Просыпайся, — голос лаборанта выдавал его раздражение. Мальчик сфокусировался, медленно выплывая из своего отстранённого состояния в реальность, где кожу неприятно жгло, во рту поселился резкий привкус, а над его глазами водили фонариком. Ощущений, навалившихся на него, было слишком много, и Образец 66 задохнулся, повернув вялое тело на бок, краем ошалевшего от боли мозга осознавая, что его вырвало.       Лаборант вздохнул, протирая глаза под слегка покосившимися очками. Его опухшие веки болезного серого цвета медленно сомкнулись от усталости, и мужчина сжал ладонь ребёнка, возвращая его в реальность. Образец 66 вцепился в предложенную руку, ощущая, как к его губам прикасается платок, вытирая с лица смешанную с мако желчь.       — Пошли, профессор не любит долго ждать.       Мальчик слабо кивнул, зная, что сопротивляться нет смысла. Это повторялось уже далеко не в первый раз.       (— Я устал! Я не хочу! — хныканье обрывается шлепком по щеке. Воспалённая после ядовитого зелёного душа, а теперь ещё и обласканная ударом кожа ощущается, как сплошной ожог.       — Прекрати ныть, — учёная злится. Покрасневшие от капилляров белки, тёмные круги под глазами на желтовато-бледном лице — усталость профессора означает лишь новую порцию грубости в случае сопротивления. Образец 66 глотает слёзы и закрывается, что есть сил заталкивая рвущиеся наружу эмоции).       Мужчина, никогда не называвший своего имени, а потому навсегда оставшийся в голове ребёнка просто смешным лаборантом, подхватил Образец 66 под мышки и поставил на пол, привычным жестом придержав ребёнка, чтобы тот не ударился (снова) головой о панель резервуара с мако.       Тщательно вымытый от жгучей зелёной жидкости мальчик был одет в бесцветную одежду. Полы рубашки держал простой узелок на плече, предназначенный лишь для того, чтобы его можно было быстро развязать для осмотра. Образец 66 поморщился, наконец-то приходя в себя. Его зрачки перестали бесконтрольно расширяться, и ребёнок чётко увидел лицо профессора. Он снова очутился на столе, и даже не помнил, когда это произошло. Смешной лаборант перекинулся с профессором парой слов и ушел, бросив на человеческий эксперимент нечитаемый взгляд. (Если бы ребёнок не знал лучше, он бы подумал, что это грусть).       Мальчик не питал к вечно уставшему мужчине сильной привязанности, но всё равно расстроился, оставшись без его крошечного утешения. Он повернулся к профессору, неосознанно закусывая всё ещё покалывающую губу в напряжении. Холодное колючее присутствие учёной заставляло целую комнату казаться слишком холодной и небезопасной.       — Прекрати ловить ворон, — голос профессора вернул мальчика в реальность, где к его раскрытой груди прижимался ледяной кружок стетоскопа. Застывшие тёмные глаза без эмоций смотрели прямо на него. — И не жалуйся больше. Я не предлагаю тебе того, с чем твоё тело не способно справиться.       Образец 66 опустил голову, прячась за неровными серебристыми прядями. С облегчением он услышал ровную пульсацию чужого сердца — спокойствие означает, что сегодня наказания не будет. Чуть посветлев, мальчик принялся вертеть головой, настраиваясь на слух. Высокие стены словно истончились, становясь полупрозрачными. Воздух наполнился гудением энергии, бегущей по проводам, шумом компрессоров в дальних углах, тонким попискиванием аппаратуры и самым интересным — голосами людей по ту сторону лабораторного помещения. Другие учёные разговаривали сложными научными словами, многие из которых звучали в лучшем случае как набор букв — слушая их бормотание, Образец 66 не заметил, что начал хихикать.       — Шестьдесят шестой, тебе смешно?       Точно ушат ледяной воды, голос профессора — слишком громкий из-за обострившегося слуха — вырвал мальчика из мыслей, и ребёнок вздрогнул. Он перебросил всё свое внимание на женщину перед собой — сердце по-прежнему ровное, дыхание не участилось. Однако теперь это совершенно не успокаивало. Это был плохой пульс — идеально размеренный и неживой, точно по венам бежала ледяная кровь, лишённая человечности.       — Простите, профессор.       В руках учёной был шприц. Мальчик задохнулся, отодвигаясь от иглы, насколько позволял стол. Его металлическая поверхность с отверстиями для стекающих жидкостей неприятно холодила ноги. Конечности Образца 66 заледенели.       — Повернись ко мне спиной, — сухо потребовала женщина, цепко держа его плечо.       — Н-н-н! — ребенок скривился и протестующе замычал, уже чувствуя скапливающиеся слёзы. Острая игла была такой длинной!       — Будет ещё больнее, если начнёшь дёргаться!       — Нет! Я не хочу укол! — заистерил Образец 66, вырываясь из рук. Его инстинкты и органы чувств разом обострились до предела, ища путь к спасению. Если суметь вывернуться и спрыгнуть вниз, он успеет дойти до двери, лавируя между тумбами. Звучание органов профессора было прерывистым и не очень чистым — что-то было не так с её животом, она не сможет наклониться и поймать его, если он будет достаточно быстрым, но за дверью уже слышны были шаги смешного лаборанта, он не сможет увернуться, мужчина сильный и большой…       Чужие руки ощущались горячо и больно, а металлический стол твёрдо и слишком холодно — на щеке останутся точечки от отверстий для крови. Скрученный и обездвиженный, мальчик мог лишь кричать, тщетно пытаясь вырваться. Он слышал сдвоенный стук чужих сердец, крещендо* собственного пульса и белого шума в ушах. В поясницу вонзилось жало, входя все глубже и глубже в позвоночник — крик оборвался, когда ребёнок задохнулся от боли.       Рывки прекратились. Каждое движение причиняло ещё больше боли и противное шевеление иглы внутри хребта. Он медленно повернул мокрое от слёз и соплей лицо в стол, чтобы не видеть учёных, и упёрся лбом в поверхность, без сопротивления ожидая, когда пытки прекратятся.       Отстранённо слушая приглушенные голоса, мальчик тяжело дышал. Боль всё не прекращалась, пульсируя в каждом нерве, нарастая, как вал, омывая тело мучениями. Образец 66 громко всхлипнул и что есть сил рванулся прочь от иглы…       …чтобы упасть в крепко сжимающие его руки.       — Эй, — низкий голос вибрировал в широкой груди. Ребёнок вздрогнул, пытаясь освободиться, и тут же был отпущен. Он был в кровати. Сердце колотилось так быстро, словно пыталось убежать, а его майка неприятно прилипла к телу, пропитавшись потом. Медленно подняв глаза, Образец 66 увидел мягкое свечение голубых глаз, смотревших с пониманием.       Точно целая гора свалилась с плеч ребёнка. Он бросился обратно в объятия и обмяк от истощения. Горячие — защитные, ни разу не причинившие боли — руки снова обхватили его трясущееся тело.       — Я больше не хочу уколов… — захныкал шестьдесят шестой и прикусил язык. Его могли снова наказать за жалобы.       — Здесь нет учёных, — пробормотал Клауд. Некоторое время от маленького комка зажатых конечностей и спутанных серебристых волос не исходило ни звука.       Наконец, он начал расслабляться. Голос хрипло надломился, когда мальчик недоверчиво спросил:       — Иголок не будет?..       Клауд серьезно кивнул.       — Больше не будет.       Он звучал так надёжно. Уверенность и защита, исходящие от человека, окутывали мальчика теплом, обещанием безопасности. Клауд был первым взрослым в жизни шестьдесят шестого, кто наконец-то вызывал безоговорочное доверие. И его сердце, беспокойно-торопливое, было горячим и живым.       Блондин успокаивающе поглаживал ладонью по маленькой спине, негромко повторяя, что всё в порядке. Когда мальчик расслабился, практически лежа на Клауде, держась за палец его руки, и плавал в полудрёме, Страйф аккуратно его разбудил.       — Что? — сонно пробормотал Образец 66.       — Ты весь мокрый, — на непонимающий взгляд мечник объяснил. — Тебе нужна ванна.       Мальчик проглотил возражения и неохотно встал, последовав вслед за Клаудом, протирая глаза кулачком. Идти мыться посреди ночи совсем не хотелось, и даже липкая кожа не помешала бы ему сейчас уснуть.       Не чувствуя неудобств в почти кромешной тьме, шестьдесят шестой позволил снять с себя мокрую одежду и забрался в воду. Омывающее его тепло вернуло едва отступившую сонливость, но нырнуть в воду и захлебнуться ему не дала рука, подхватившая дитя под грудь. Чужие пальцы принялись втирать в кожу головы шампунь с нейтральным запахом, и мальчик едва не замурлыкал, подставляясь под ласку. В ночном мире, окрашенном в серые цвета, над ним сверкнули голубые искры мако-радужек.       Позже, бескостно растёкшись под одеялом, Сефирот почувствовал, как прогнулся матрас под более крупным телом, и инстинктивно потянулся к Клауду, разрушая тщательно выстроенную мечником границу. Вторгаясь в личное пространство Страйфа, мальчик больше не думал о наказаниях, ударах и длинных иголках. Успокоенный, расслабленный и погружённый в ошеломляющую безопасность, ребёнок быстро уснул, не зная о нелёгких мыслях, вращающихся в белокурой голове. Молодой человек не знал, как относиться к внезапному сближению с Сефиротом, ощущая, что находится на тонкой границе, за которой лежала пугающая неизвестность.       Потерявшись в думах, Клауд не заметил, когда отключился. И кошмары больше не снились ни одному из них.