Sunny

кацуки не нравилась его новая школа. большая, с кучей разных залов и кабинетов, полных сверкающих дороговизной вещей; блестящими паркетными полами и высокими, тянущимися высоко, почти к небу, потолками. с неудобной формой, — белыми рубашками на пуговицах, и брюках, когда холодно, и белых футболках с шортами, когда жарко, — которую он обязательно должен был носить. ему не нравилось это. он это ненавидел. рубашки душили воротничками, в пиджаках было слишком жарко, а шорты были неудобными, для того чтобы носить их летом. так еще и были эти шорты неприятного грязного синего цвета. кошмар, а не одежда. слишком вычурная, неудобная и пропитанная противным высокомерием. претенциозная. кацуки недавно узнал это слово, пусть и специально искал его в словаре, потому что он был достаточно взрослым, чтобы хорошо говорить, в отличии от остальных его ровесников-тупиц, которые не заботились о том, чтобы учить что-то. как его новые одноклассники. они шумные. и глупые. и неприятно смотрят на него, как будто он какой-то зверёк на выставке, или редкий экспонат музея. и, кл всему прочему, совсем не любят учиться, а просто подлизываются к учителям и хвастаются какие у них богатые родители, зная что мамы и папы просто заплатят за их хорошие оценки. они даже книжек не читают! и это раздражает кацуки до чёртиков. хотя бы потому что, это значит что его окружают глупые сопляки, которые не могут написать правильно даже несколько кандзи, на уроке каллиграфии. не нравится кацуки и огромный дом, в который они переехали из своей старой и удобной квартиры. слишком большой и слишком пустой. дом, в котором нет ни его удобной кровати, ни полки у окна с которой удобно было брать книги, когда встаешь на кровать. ни знакомого вида на парк, в котором он отдыхал с кири, ками и дурацким деку после школы. теперь его окна выходят на заднюю часть забора школьного двора напротив, и глупое, глупое яркое мандариновое дерево, которое разрослось так сильно, что обвило собой часть забора, как какой-то куст или плющ. и его комната практически пуста, потому что кацуки ещё не распаковал свои вещи из коробок, а родители слишком заняты, чтобы упрекнуть его за это. ему также не нравилось, что его мама и папа, настаивали, что он быстро полюбит это место и что ему еще понравится, что это не надолго. что он оценит. что он примет. стоит только привыкнуть и ему обязательно понравится! кацуки не нравилось. ни школа, ни душное лето, ни его новый дом, ни глупые яркие мандарины в окне. кацуки хотел обратно в крохотную квартиру с окнами на парк и к своим придуркам, которые наверняка уже набили себе сотню шишек, потому что его, кацуки, с ними не было, чтобы остановить от очередной глупости. он хотел носить старый костюм из своей старой школы, который был мягким и удобным. он хотел в свой старый класс, с неудобной партой, скрипящими стульями и знакомыми коридорами. он хотел, чтобы мама и папа, как обычно, приходили с работы и готовили ужин, разговаривая между собой и ним, давая ему поправлять рецепты и пробовать вкусности, как было раньше. но теперь кацуки застрял один, в большом пустом доме, пока родители на работе и едва ли успевают даже увидеть его, не говоря уже о том, чтобы поговорить с ним, в месте в котором у него нет друзей, месте которого он не знает и в котором его не любят. потому что кацуки хулиган, который махает кулпками на мальчиков, недовольно хмурится на глупых девочек, которые бегают перед ним, и при этом ботаник, который учится на отлично, читает книги и просто умный. ну и пусть. ну и наплевать. глупые, глупые взрослые. глупая, глупая школа. глупые, глупые мандарины. кацуки нахмурился, сжав в руке сухую ветку и недовольно фыркнул, когда пятеро мальчишек, классом старше, убежали, едва ли не со слезами на глазах, стоило ему всего лишь немного пригрозить, что он ударит их, если еще раз увидит, что те, хотя бы приближаются к маленькой черной кошке, сидящей у дурацкого мандаринового плюща. что за слабаки, даже ничего сказать не смогли в ответ. тупицы. недовольно цокнув, кацуки закатывает глаза и переводит взгляд на кота у его ног, сидящего в напряжённой позе и смотрят смотрящего на него пронзительными голубыми глазами. он не отводит взгляд, а животное продолжает смотреть. их гляделки не прерывается даже тогда, когда кацуки медленно садится на корточки и протягивает руку к кошке, намереваясь погладить её. но получает за это когтями по руке, оставившими несколько царапин и негромкое, наверняка недовольное, мяуканье. -больно, дурацкое ты животное, — раздраженно фыркает кацуки, обергивая ладонь и прижимая её к своей груди. он оскорбленно смотрит на кошку, словно на врага, и хмурит брови. -её зовут юки, — слышится тихий голос, откуда-то сзади и кацуки оборачивается. за его спиной стоит мальчик, примерно его возраста, одетый в знакому кацуки форму школы, — белая футболка и дурацкие синие шорты, — сжимая в руке пачку кошачьего корма. у него странные половиначтые волосы, словно слои в клубничном парфе, которое любит кацуки, — особенно когда папа готовит его с нуля в жаркий день и даёт ему пробовать клубнику, чтобы выбрать лучшую для его десерта, — и глаза разного цвета. а еще у него большой шрам на лице, много повязок на руках и очень, прямо очень, тихий голос. -она чёрная, — говорит кацуки, вставая и отряхивая колени от песка. он смотрит на клубничного мальчика слегка настороженно и при этом, с любопытством. он раньше не видел его в классах или в коридорах, но эта школа была такой чертовски огромной, что он легко мог пропустить эти яркие волосы, стараясь не потеряться и не быть затоптанным. -я знаю, — отвечает ему мальчик-клубника, пожав плечами и подходит ближе, садясь на корточки перед кошкой и протягивая ей пачку с кормом, заведомо открытую. предательница шустро подбегает к мальчику и мурлычет, позволив ему погладить себя, пока она трапезничает, хотя это кацуки спас её от участи быть замученной детьми. вот вам и благодарность, вот вам и верность, которая стоит одной пачки кошачьего корма. мальчик-клубника неторопливо гладит ее шерсть, чуть наклонив голову и снова подает голос. — а как тебя зовут? -какое тебе дело? — фыркает кацуки, складывая руки на груди. -мне интересно. я не видел тебя тут раньше, — снова пожимая плечами, отвечает мальчик, продолжая с удовольствием гладить кошку и почесывать ей голову. — можешь не говорить, если не хочешь. -кацуки, — бормочет он с ноткой недовольства, отворачивая голову в сторону дурацких мандарин, висящих на ветках, обплетающих забор школы. — бакуго кацуки. -приятно познакомиться, кацуки, — мальчик поднимает на него глаза и серьёзно кивает, как будто они только что решили проблему мирового масштаба. глупый. -а тебя как зовут, половинка? — бормочет кацуки, присаживаясь рядом с ним на корточки и наблюдая за счастливой кошкой, получившей угощение и внимание. -половинка? — мальчик-клубника удивленно хлопает разноцветными глазами, поворачивась к нему, и наклоняет голову, почти так же, как эта глупая чёрная предательница-кошка. -да, ты… похож на парфе, слои и все такое, — пожимает плечами кацуки, указывая на одну часть волос мальчика, а затем на другую, якобы в доказательство. — как сливки и клубника, наполовину. оттого и половинка. -я не знаю что такое парфе… — немного застенчиво отвечает клубничный мальчик, возвращая свое внимание к мурлычащей кошке, которая начала тереться об его ладонь сама, в поптыке получить больше прикосновений и поглаживаний. — а моё имя шото. -парфе это десерт, дурак, — кацуки закатывает глаза и тоже опускает голову, глядя на довольно создание перед ними, не желая пререкаться с новым знакомыми и дальше. все равно он глупый, даже не знает названия простейшего десерта. -я запомню, — мальчик… шото кивает и чешет кошку под подбородком, когда замечает пристальный взгляд кацуки, на неё. — хочешь погладить? -нет, предательница уже поцарапала меня, — пробормотал кацуки, вставая и потягиваясь. он кивает мальчику и указывает на свою руку, демонстрируя несколько небольших царапин на ладони. -о, — коротко говорит шото, снова по дурацки наклонив голову. его брови, — ух ты, они тоже разноцветные, — хмурятся, словно он глубоко задумался. затем он осторожно встаёт на ноги, пытаясь видимо не напугать кошку у своих ног, берет руку кацуки в свою и осторожно целует маленькие красные линии от когтей, а затем, как ни в чем ни бывало поднимает голову и спрашивает, медленно моргнув: — так лучше? -что… — кацуки ошеломленно моргает, глядя в ожидающие серый и голубой глаза, удивлённый случившимся. затем он резко выхватывает из чужих пальцев свою ладошку и повышает голос. — ты… зачем ты это сделал?! -моя мама делала так для меня, когда мне было плохо, перед тем как ушла. это заставляло меня, чувствовать себя лучше, — пожимает плечами шото, глядя на него, теперь уже, с неуверенностью и робостью. он обхватывает рукой перебинтованнй локоть и его голос становится ещё тише. — это не помогло? -заткнись, это… — кацуки огрызается, хмуря брови и слегка кривит губы, глядя в сторону. ему не нравится то, каким расстроенным выглядит этот идиот, так что он вздыхает и легонько щёлкает шото по лбу пальцами, чтобы привлечь его полное внимание. — помогло, клубничный мальчик, но не упоминай, черт возьми, об этом. это странно. -клубничный мальчик? — прижав пальцы ко лбу и потирая больное место, спрашивает шото, недоуменно хлопая глазами. — почему? -ну не мандариновый же, — закатывает глаза кацуки, скрывая с ветки фрукт и поднося к красной половине волос мальчика. — видишь? по цвету не подходит. потому и клубничный. -а, я понял, — шото кивает в ответ, задумчиво глядя на ветви дерева, покрытые зелёными листьями и оранжевым мандаринками. — это логично. -ну, ещё бы, черт возьми, — фыркает кацуки, надрывая кожицу на фрукте и чистя его от кожуры. как только он заканчивает с этим, то разделяет мякоть пополам и предлагает шото половинку, уже вложив пару долек в рот и раскусив их зубами. на языке тут же образуется сладость с легкой кислинкой, и растекается липкий фруктовый сок — вот. -спасибо, — отвечает мальчик, удивленно глядя на протянутый мандарин и медленно берет его, держа обеими ладонями. когда шото, наконец, отламывает одну дольку, повторяя за ним, и кладя её в рот, его глаза расширяются и почти блестят, пока он жует. — вкусно. спасибо, кацуки. -не за что, клубничка, — отвечает он, улыбаясь, и лето, вдруг, уже не кажется таким противным.