Sunny

мысли лениво мечутся в голове шото, когда он лёжа на футоне, наблюдает как голая спина бакуго скрылась за чёрной футболкой, растягиваясь на плечах. совместная тренировка, начатая более трех часов назад, медленно переросла в ожесточенный, наполненный адреналином и волнением спарринг, а следом и в сеанс полу-поцелуев, смежных с укусами и дикими взглядами широких зрачков, поглотивших радужки глаз, словно черные дыры. и в конце концов все закончилось, как обычно, тем, что бакуго собирал свои вещи по всей его комнате, оставив шото ждать, пока его тело перестанет перестанет ощущаться эфемерным и отделенным от его блуждающего разума, плавающем в водовороте ленивых мыслей. его кожа горела, — не потому что он утратил контроль над левой половиной, нет, — обласканная нежными губами, вызывающими в нем искры одним своим мягким прикосновением и заставляющие чувствовать себя реальнее, чем в любую другую минуту жизни, и пестрела яркими бутонами синяков и отметин зубов, то тут, то там. но всякие метки блекли на его теле и в памяти, по сравнению с яркостью восхищенных стонов в его бледную кожу, расветающую розовым румянцем, и восторженных шепотков на ухо, но по ощущениям будто сразу в сердце. шото одновременно чувствовал себя переполненным мягкостью и сладостью этих слов, которые шептались в его тело, словно клеймя, и при этом этого было недостаточно. ему хотелось ещё. ещё мягких поцелуев, куда-то в шею, или может ключицу, прерывая благоговейный шепот наполненный чувствами и заставляющий шото почти что плакать, от того каким мягким, каким нежным, каким любящим был чужой голос, говорящий о нем так, словно он был самой большой мирской драгоценностью. ещё тихого хриплого смеха ему в плечо, когда шото в очередной раз произносил нелепый, забавный в своей абсурдности или невинности, комментарий, выскользнувший изо рта без его ведома, случайно покинув убежище его черепа. ещё мягких рук, обвивающих его кольцом нежности и силы, когда они оставались на ночь вдвоем и чужое тепло помогало прогнать любой кошмар притаившийся в тзатененных углах. еще улыбок, тщательно охраняемых и скрываемых ото всех, мягко светящихся, искрящихся почти, в темноте зашторенных окон, или при свете луны. ещё ярких блестящих эмоциями глаз, дарящих шото каждый новый вдох, на грани обожания. ещё полуночных звонков на каникулах, чтобы поболтать ни о чем, когда не получается уснуть. ещё сообщений в свободную минуту, чтобы напомнить о себе, ненавязчиво и с заботой. ещё рассветов, встреченных на балконе, дарящих больше тепла, чем любой летний полдень. ему нужно было ещё больше этого. ещё, ещё и ещё. ему нужно было больше бакуго. больше кацуки. шото чувствовал себя слишком жадным, чтобы это считалось приемлемым, но он не мог остановиться. бакуго вызвал в нем что-то, чего он раньше не знал. о чем он даже не слышал. это не глупые бабочки в животе и вспотевшие ладони. это преданное восхищение сияющими гордостью от победы глазами, когда он снова уложил шото на маты в тренировочном зале. это восхитительная смущенная злость и напускное самодовольство, когда его благодарят за помощь в любом деле, которое заставляет шото прятать ласковую ухмылку в уголках губ. его умиротворенный вид утром на кухне, когда все общежитие спит, и все пространство предоставлено ему и рассветной тишине, по ощущениям, проживающие грудную клетку шото насквозь выстрелом тепла. он хочет, чтобы этого было больше. чтобы это было и его тоже. он хочет этого так сильно, что почти сердце кровью обливается и сжимает так, что вздохнуть не даёт. он хочет хочет хочет, но не просит. он знает что не должен. знает что просить — это слишком. но шото жадный. и он это знает. он это знает и держит внутри, словно собаку сорвавшуюся с цепи. и все же это не мешает ему мечтать, глядя на чужую спину, когда бакуго собирает свои вещи, чтобы уйти. он редко остаётся, но шото любит и это. неспешную торопливость, диссонанс между параллелными противоположностям, из которых весь бакуго и состоит. из грубости и мягкости, из боли и ласки. и шото это любит. шото его всего любит. и это даже не больно. это тянуще-приятно, это также как и сам кацуки, мягко и закрыто за семью печатями. потому шото просто смотрит и мечтает, держа, душа, жадного зверя на цепях, перемотанных за его шеей трижды, чтобы не сорвался. «скажи что любишь меня?» кацуки медленно собирает вещи, которые не глядя сорвал с себя ранее, расслабленно опустив плечи и, в тоже время решительно отгоняя от себя мысли, чтобы остаться. отгоняет всеми своими силами, ведь они мечутся в голове словно птицы в клетке и все настойчиво издают умоляющие трели передумать, остаться, обнять тёплого мягкого тодороки, — его мягкого шото, — и забыть обо всем, что толкьо может тревожить. но кацуки так не может. кацуки так не может, потому что он боится. боится привыкнуть к тому, как с шото ему хорошо. боится привыкнуть, к тому что гладит его дурацкие мягкие волосы каждый вечер и что глупая голова, будет вечерами лежать на его коленях, пока они смотрят второсортный фильм, переговариваясь о пустяках. боится привыкнуть, к тому что мягкий изгиб розовых губ продолжит привлекать его глаза каждую секунду каждого дня. боится что эти глаза, такие счастливые, такие красивые, такие невероятные, все светятся и светятся когда он говорит что останется на ночь, или даже когда просто что-то говорит. боится, что навсегда запомнит мягкий голос и тихий смех, прячущийся в изящном бледном кулачке. боится что не уснет без того, что его тепло и холод, ночами отгоняют болезненные удушающие и горячие кошмары, заставляющие кацуки сниматься в дрожащий комок и хрипло дышать, вокруг чужого бока, словно напуганный котёнок. боится, что его сердце снова и снова будет простреливать эта отчаянная нежность, когда он увидит его, уснувшего за столом, прямо на тетрадях с заданиями, которые отложил ради тренировки с ним. боится, что образ счастливого тодороки, всегда бродящий в его мыслях, сотрется и исчезнет, по его вине. кацуки боится привыкнуть ко всему этому и также сильно он боится все это потерять. так боится, что едва мог подпустить шото к себе на сантиметр, ещё с месяца три назад. но он так сильно хотел, хотел любить глупого, невинного тодороки, что позволил себе расслабиться. позволил себе нырнуть в него с головой, не умея плавать, и позволил себе наполнить им легкие до отказа. позволил себе целовать его мягкие, почти плюшевые губы. позволил шептать все свои о нем мысли и чувства в милиметрах от чужой кожи, чтобы впечатать маленькие истины о его красоте прямо в тело, поближе к сердцу, чтобы он понял, чтобы тоже увидел. позволил себе заботиться о нем, молча обнимая часами, после кошмара. позволил себе ласкать его, касаясь кончиками пальцев, в неверии от его искренней красоты. позволил себе наслаждаться им, глотая каждый вдох, каждый смешок, кажду. улыбку и морщинку. позволил себе быть с ним. позволил себе то, чего нельзя. потому что кацуки трус. он боится так сильно, что ему в кошмарах снится что он может этого идиота потерять. что однажды бирюзово-голубой глаз заплывет кровью, а тусклый серый совсем потухнет, до мертвенного матового цвета. боится так сильно, что каждый раз видя его далёкий силуэт в столовой, он думает что обязательно оттолкнет его, сделает ему больно и он уйдет. уйдет и это все будет его, кацуки вина. он будет виноват и он никогда себя не простит. но каждый раз, на любую пакость и проказу, шото лишь улыбался ласково и тепло, что кацуки становилось больно от того как сильно он его любит, а себя ненавидит. кулаки сжимаются на тёмной спортивной толстовке, которую он надел на тренировку сегодня днем, и которую сорвал так резко, что едва не сломал молнию на ней, желая быстрее почувствовать тепло и мягкость тодороки, манящих его, словно мотылька на свет. почувствовать уязвимость, полное безоговорочное доверие, которые тот ему буквально в руки лично вложил и ни секунды лишней не раздумывая. как будто он подарил ему свое сердце, с теплой улыбкой и даже не попросил позаботиться о нем. просто отдал, взамет не прося ничего. ни об ответном жесте, ни о чем. просто отдал, словно с кацуки ему лучше, безопаснее будет. а кацуки трус, потому он сердце это лелеет, в лодочке тёплых рук, защищает от всего чего только может, любит, целует, но своего в ответ не протягивает. потому что кацуки боится. «скажи что любишь меня?» «нет, потому что тогда это станет слишком реальным.»