Ты больной.

Преследуемый духом нравственного воспитания, Жан был вынужден подобрать более нейтральный синоним, чтобы ясно, но вежливо обозначить свой поступок. Однако, в глубинах собственного подсознания молодой человек с самого дна поднимал липкий сгусток грязи и кидался в очерки этих воспоминаний, в сердцах называя их "ебучим свинством". А когда эта грязь перестала отлипать от рук, стекая и застывая на всём теле Жана, он понял, что должен в первую очередь выговориться, пока не начнёт гнить под слоящейся гущей. Неизвестно, сколько светлейших божеств в представлении Жана-кадета в тот вечер обернулось придурками, чтобы оставить на время каникул Жана и Армина в прожигающем насквозь уединении. Всех соседей словно отстреляли на учениях, словно унесло с морозной метелью. Словно чёртов Арлерт своими руками вынес каждого, как можно дальше (к слову, это было первым, что пришло Кирштайну в голову). Но во время подготовки к отбою за порцией вовсе не здорового сна в слишком большой для двоих комнате нависает кладбищенская тишина. И честно, даже во время последней встречи со своим лучшим другом на настоящем кладбище Жану не было так некомфортно. Здесь некому оплакать или отозвать рыжего юношу, потому что воспитатели в последний раз трубят об отбое. Через пару часов Армина пробуждает напористое шебуршание простыней, разбавленное с другим, с трудом распознаваемым звуком. С солдатской резвостью блондин возвращает себя в сознание и приподнимается на кровати, умоляя глаза скорее прозреть в кромешной темноте. '-Жан...?' - мальчик с лёгкостью замечает неопознанное движение на кровати напротив и сидящий на ней с согнутой спиной силуэт. Следом ухо улавливает лязганье чего-то похожего на крышку металлической коробочки, которую наспех пытались закрутить, и попеременное шмыганье носом. Арлерту даже на сонную голову снизоходит предположение, что Жана простреливает тоска по произошедшему горю, и юношеское сердце обливается литром крови. Ноги, ещё слегка ватные от только-только прерванного сна, отказались подчиняться, и Армин, стянув одеяло, начал осторожно подниматься. Силуэт пока не издал ни одного нового звука и, кажется, не отреагировал на движения Арлерта, поэтому мальчик "кошачьей" поступью начал приближаться. Блондин счел, что каким бы чёрствым ни был по отношению к нему Жан, в такой истощающей беде он обязан хотя бы не оставлять его в одиночестве. -Жан, - Армин притормозил "в ногах" кровати, уже безошибочно различая очертания своего соседа, но пока не решаясь оказаться ближе. Да и с чего начать? Однако, сменяющие друг друга лязганье и шмыганье не затихают, разве что раздаются реже. Частично, Армина слушают. -Ты в п...Ты что, плачешь? - вопросы накладываются один на другой, и в итоге звучат несуразно, от чего Армин мысленно стискивает челюсти. -Засни к чёрту, сделай милость, - шмыгнув носом и сделав шумный выдох, Жан потянулся к прикроватной тумбе, без зазрения совести игнорируя какой угодно вопрос Арлерта. Металл сверкнул в ночном свете в последний раз, чтобы спрятаться в глубине деревянного ящика, а Армин понял, что кроме "забитого носа" в тоне Кирштайна не слышалось ничего, что походило на моральную сломленность. Потянув носом воздух, блондин резко сморщился от чувства некого порошка в ноздрях и поспешил плотно прижать ладонь ко рту, чтобы подавить приступ кашля. Скорчившись всем телом и с трудом сдерживаясь, он несколько раз приглушённо вздёргивается от кашля и наконец замирает в осознании. Жан всё это время занюхивал табак. Отсюда и шмыганье, что сбило юношу с толку и заставило подняться в такое время на ноги. Отсюда и внезапно занывшее разочарование где-то глубоко в подкорке головного мозга, потому что Армину надоело ненамеренно выставлять себя дураком в глазах Жана. "Плана" больше нет, "план 'б'" никогда не появится на свет, потому что привязанность Армина не поддастся ни одному правилу, ровно как и логическому объяснению. Сейчас он хочет быть с этим грубияном, что бы тот ни пережил. Его, как ни странно, не обжигает крапивным соком факт любви, которой он никогда от Кирштайна не получит. -Ты первый, - мягко срывается с языка блондина, и он тут же задаётся вопросом, зачем. Пока Армин прикусывал язык в попытке сообразить, стоит ли разбавить такой ответ чем-либо ещё, у Жана перед глазами нависла провоцирующе красная вуаль, из-за которой юноша больше не хотел привязывать себя к этой чёртовой кровати, чтобы самостоятельно не уложить блондина спать. -Сучёныш, - Жан ядовито хрипит и пугающе быстро поднимается с постели, наскоро разминая левую руку, которая тут же всей пятернёй хватается за плечо Арлерта прямо возле локтя. Точно так же рыжий хватался за него, когда поддерживал Армина после той стычки с другом-задирой. Но теперь в жесте не чувствовалось никакой заботы - чистейшей воды агрессия. В течение следующих двух минут Армин не слышит от Жана ни слова, хотя чувствует, что ему не нужно озвучивать что-либо дополнительно - и так понятно, что Армин получит по лицу. Арлерт привык наблюдать, как Кирштайн без зазрения совести измывается над однокурсниками, но со стороны. Теперь он, кажется, опробует его забавы самостоятельно. Но самозащита - тоже самообразующий фактор, поэтому кадет всеми силами старается высвободиться, не позволив однокурснику зайти дальше. Малейший призыв на помощь не успевает прозвучать, когда Жан всей массой вдавливает Армина в простыни и с чувством зажимает парню рот. Словно и не было чёртовой тьмы тренировок и физических нагрузок, блондин подаётся вперёд, за рукой Жана, как один из набитых мешков, которые он таскал по приказу воспитателей. Жан надавливает на лопатки локтём так, что заглушённый крик срывается непроизвольно, а сдёргивать тело с себя становится болезненно. Но раздражение Кирштайна принимает пугающие обороты, когда он, утыкая Армина в подушку лицом, стремительно заламывает его тонкие руки и жутко процеживает сквозь зубы угрозы. Любое пришедшее в голову действие исполняет с такой ловкостью и стремительностью, что вводит в ощущение опустошающей беспомощности. Жан клялся, что успеет вытряхнуть жизнь из мальчишки раньше, чем последний успеет подумать поднять крик, что сожгёт вместе с хворостом на складе в Академии. Отнюдь, эти фразы не раскрепощают Армина больше и не делают его тело более податливым у Жана в руках. Запястья так стискиваются в его безжалостных пальцах, а нос, прогибаясь, так утыкается в подушку, что сосредоточиться на элементарном дыхании становится невозможно. Кирштайн осыпает однокурсника затрещиной, давая понять, что его нужно слушать, и его шёпот в ушах Армина кажется самым громким звуком на планете: -Как же ты осточертел мне. Я тебе, сука, устрою знакомство поближе. Арлерт не успел хоть что-нибудь мученически прореветь в подушку, когда с его бёдер рывком сползли пижамные штаны вместе с нижним бельём, и кожа на них моментально покрылась крохотными бугорками от холода. Животный страх грянул по-новой, и уже даже не стоит упоминать об осознании, которое составило страху компанию. Армину каждой клеткой организма хотелось отбиваться, потому что даже так именуемый "грубый секс" не был понятием, которым можно было обозвать действия и настроения в этой постели. Арлерт нехотя вслушивается в не подчиняющееся ритму дыхание Жана, омерзительное чавканье его слюны за спиной и барабанную дробь сердца в собственных ушах. До сих пор не найдётся объяснение тому, как на протяжении следующих пяти-семи минут блондину удавалось не выпустить случайно дух, под давлением ладони Жана срывая горло в простыни. Кирштайн со зверской бесчувственностью погружался в мальчишку, и Арлерту в испепеляющем приливе адреналина казалось, что вот-вот он треснет на уродливые куски молодого мяса, выпуская внутренности прямиком на эту проклятую кровать. Когда Жан чувствовал, что Армин шумит слишком сильно, он вновь давал ему затрещины, так что скоро белокурая голова разошлась гудящей болью. Он по-хищнически замирал, прислушиваясь к обстановке за дверью комнаты, а когда не чувствовал явной опасности, вновь полностью переключался на пылающую вакханалию под собой. Армин был вынужден содействовать издевательствам Жана, чтобы чудовищная агония не усугублялась, даже если ни на грамм не потухнет. Ему хотелось выжить сегодня. Лишь бы не перестать дышать, хотя, казалось бы, как можно не справиться с такой простой вещью, как дыхание. Ничего удивительного, ситуация, впрочем, и так полностью вышла из под его контроля. Любое движение безутешно влекло за собой боль, а соображать уже, казалось, невозможно. Кирштайн не заботится о том, чтобы создать хоть какой-то ритм, делает всё рвано и, что не исключено, впервые. Неужели он сам не чувствует этот непереносимый дискомфорт, неужели справляется с ощущениями, просто чтобы довести дело до конца и окончательно закрепить у Армина в голове свой уровень ненависти к нему? Жан бессовестничал над мальчишкой как будто бесконечность, и Арлерт уже не чувствовал, как подступали слёзы, но от таких размышлений хотелось впасть в приступ слезоточивой истерики с новой силой. Поэтому вместо него разрыдались доброта и доверие Армина, чувствуя, как с каждым толчком внутри от них ничего не остаётся. И сам блондин ощущал это опустошение, всё ещё не желая верить, что сейчас со скрученными руками выслушивает поток оскорблений от человека, которым искренне хотел быть любим. Был навязчив, мельтешился под ногами и в глазах, но никогда бы намеренно не сделал ему больно. А Жан был обозлённым на весь свет, не считая нужным объясняться, почему так сорвался на Армине, который пытался встать на место Марко, хотя даже не знал о нём. Мысли Армина по-прежнему не пришли в состояние порядка, но среди них он отчётливо прослеживал мысль о том, что, наверное, больше не хочет оказываться в пространстве Жана, ровно как и что-то узнавать про его травмы. Впервые за всю жизнь он был так сильно растоптан и перепуган, что начал терять очертания прежнего себя. Он, впрочем-то, если и должен был усвоить какой-то урок от Жана, то на данный момент сможет ответить лучше, чем на теории по экстренной мобилизации. И, закончив ответ, завопит от несправедливости, потому что это был самый отвратительный урок в его жизни. Жан удобным для самого себя образом надавливает на ноющую поясницу Армина его же пойманными руками, заставляя физически невозможно прогибаться, и вкладывает всю душу в движения до самого основания, движения законченные и монотонно болезненные. За каждым из них следует слышный только стенам этой комнаты стон совсем не мужественной тональности, в котором нет ни капли присущей сексу романтики - безусловная горечь. Кирштайн не упивается маниакально тем, как надломал и продолжает создавать надломы в мальчике, однако он уже знает, что больше никогда не получит в свой адрес очередную нелепую шутку про него и Арлерта от товарищей. Знает, что травмировал парня, но не знает, что травмировал на всю жизнь. Однако, Жан не уделяет и дольки внимания побочным эффектам, просто успокаивается тем, что поставил "прилипалу на место". Когда до полумёртвого вида изнемождённый Армин расслабляет руки из положения кулаков, Жан чуть меньше надавливает на его затылок, и, растрёпанная макушка начинает дёргаться немного заметнее. Кирштайн только сейчас задумывается, как паренёк всё это время дышал, и в этой задумчивости странно скалится. Паховая область начала пульсировать, Жану, к слову, самому уже не терпелось поскорее покончить со скулящим мальчишкой, и по ощущениям тело уже во всю готовилось к разрядке. Он нарастил темп, завершающими толчками ударил по обезжизненному Армину изнутри и встрял, наполняя его результатами своей старательной работы, пока пот тяжёлыми каплями сбрасывался на спину и лопатки и без того вспотевшего мальчика, а пальцы Кирштайна бурили тёмно-фиолетовые впадины на его бёдрах. Армин уже перестал ярко реагировать на поступавшую к каждому участку тела разной формы боль, хотя так к ней и не привык, и не удивился, если бы в эту минуту вдохнул смердящий запах подушки в последний раз. Может, оно и к лучшему, сдалось ему в тот момент. Утробно прорычав, Жан уже оказался вне личного пространства Арлерта и пренебрежительно отряхнул потные ладони, как будто пот был единственным, что его отторгало. Жан был в отвратительном состоянии - как снаружи, так и внутри, - и скрытая едкость на языке ещё раз разожгла уши трясущегося блондина. -Получил по заслугам, Арлерт. Я от тебя мокрого места не оставлю, если пойдёшь жаловаться или ещё раз попробуешь вылизать очко. Момент - и Кирштайна уже не было на собственной кровати. Свернувшийся плотным клубком на испорченных простынях Армин уже даже не хотел знать, куда уходит Жан, даже если он пошёл за чем-нибудь тяжёлым, что сможет одним ударом забрызгать эти проклятые простыни его мозгами. Мальчишку вывернуло наизнанку, стянув дюжиной плотных узлов, чтобы на месте снисходительной улыбки проступила мертвенная бледнота с безжизненными глазами. Всё, что в них отражалось, как думал сам обладатель этих тусклых минералов - прожигающее душу клеймо "отвратительного сопляка" и позорный плевок в лицо от болезненно полюбившегося человека. Кадеты пытаются дышать в пропитанной отвратительным запахом комнате, закрывают глаза.. ..и через четыре года Жан Кирштайн просыпается с рецептом от своего доктора между пальцев и самой большой ошибкой в своей жизни.