Ты больной.

Жан помнил тот день, когда привычный образ службы перемешался с ежедневными конфликтами, как правило, происходившими молчаливо, но углублявшими выбоину в отношениях со всеми, кто был в них втянут. И с того момента, казалось, покой не обретёт никто. Кирштайн не просто думал, а знал, что если бы Марко закончил свою службу бок о бок с ним, этого бы ни за что не приключилось. И даже если бы Армин начал обучение в этой Академии, скорее всего, его бы не поместили в одну комнату с Жаном, не принудили бы это нелепое знакомство с ним когда-либо произойти, и, быть может, Армин бы никогда не решился на перешедшие в одержимость наблюдения за однокурсником, обходившиеся ему в итоге нервотрёпкой. Жану было о чём жалеть и от чего избавиться, возможно, время от времени он повторял, что хуже точно не станет, пока Арлерт ходил с зажатым ртом. Было бы правильно, если бы блондин не узнал никаких подробностей о жизни Кирштайна, в том числе о его отношениях с покинувшим Академию Марко. Каждый месяц в Академию прибывала давно узнаваемая кадетами почтовая машина, щедро отгружавшая - а бонусом забиравшая с собой порученную ребятами - разного веса, формата и наполнения почту. Исходя из того, что только-только развивавшаяся в Академии телефонная связь состояла из двух телефонных аппаратов на всё учреждение, кадеты видели в общении через телеграммы самый доступный и полезный способ обмена информацией с близкими. Никто сознательно не выяснял, каким было содержание бесчисленных писем, отправляемых молодым людям от их родителей, но всегда можно было сделать догадки: одни безустанно интересовались состоянием досуга своих мальчиков, другие присылали деньги или мелочи, необходимые для пользования. Разгорячённо писали и о том, как не могут дождаться возвращения домой хотя бы на каникулярный отпуск, которому к тому моменту уже скоро пора было наступить. Через неделю и несколько дней у кадетов была возможность в предпраздничной обстановке обменять в свою собственность одёргивающие, как хлыст, обращения от командиров на ласковые нарекания от родных сердцу людей. В тот день, когда кадеты боялись остаться без почты из-за неполадок с погодой, Жан, к собственному удивлению и любопытству, получил на руки два конверта: из своего дома, очевидно, от матери, и из дома семьи Бодтов. Неужели Марко наконец обрёл силы, чтобы связаться с Жаном? О, это предположение наполняло юношу чистейшим облегчением, стоило только разбежаться на почве таких ожиданий. Давно скучавший по общению с кем-либо, кроме своих однокурсников - особенно в ходе последних скверных событий - Кирштайн, не промедляя, направился в библиотеку, чтобы успеть одним из первых занять письменный стол с хорошим освещением и внимательно вчитаться в послания от матери, иногда выбивающе из колеи промазанные нежностями. И, конечно, уделить внимание своему лучшему другу, залёгшему с обострившимся заболеванием в постель и надолго "замолчавшему". Возможно, потенциал миротворческого лидера побудит Марко вернуться в Академию и довершить службу совместно с притеплившимися в сердце однокурсниками, некоторые из которых запечатлили его в своей юношеской памяти, даже не познакомившись лично. Или Жану, по крайней мере, удастся навестить Марко во время каникулярного отпуска, а он имел отчётливое представление о том, каким гостеприимством воспылал бы дом веснуштачотого юноши, и как потом мальчики бы грелись этим пламенем в канун предстоящих холодов, мечтая о продвижении в учёбе и, возможно, "всеобщем порабощении" своим даром гениев. Жан хранил в Марко его живую, совсем не примитивную или полую мечтательность, которой он своевременно заразился и полюбил моменты заманчивого - при этом безмерно дружелюбного - авантюризма в Марко. Бодту не потребовалось становиться "разбойным элементом" Академии региона Роза, чтобы разбираться в тонкостях душевных переплетений Кирштайна лучше воспитателей - если не лучше родной матери. Он был в разы изворотливее, умел не только сгибать "крючки" в виде задевающих замечаний от хулиганов в колечки, но и обладал действенной внушительностью. Волею случая Марко столкнулся с Жаном на поприще совместной работы, и однокурсники выявили множество общих стремлений, которые в итоге сплотили их в неразделимый механизм. Да, Жан действительно соскучился. Любопытство размягчало его через весь путь в библиотеку и, казалось, что кадет не доберётся до нужной точки, обернувшись куклой из сахарной ваты у самой двери. В памяти Кирштайна не утеплилось место для воспоминания об проникновении в укромное, тихое помещение, о недолговременном споре с безымянным кадетом за место перед лампой и о шуршащей, рвущейся бумаге конверта. Кажется, когда аккуратно сложенный лист с посланием от семьи Бодтов оказался у него между пальцев, дух всего ожидаемого Жаном - всё, что вселяло в него человечность несколько минут назад - выпорхнул наружу, подобно гонимому сквозняком дыму. Непривычное приветствие, написанное незнакомым почерком и слова, с которыми дорожайший Марко никогда бы не обратился к своему давнему другу. Жан заведомо понял, что письмо написано чужой рукой, и это предчувствие вселило в него целую груду сомнений. Он ведь знал, как трепетно Марко берёг переписку с ним от своих родителей и как смущался, когда они узнавали какие-либо подробности. Кирштайн действительно получил приглашение в гости к Бодтам на ближайшее время, более того, до наступления каникул. Но фраза "Марко бы очень хотел, чтобы ты был здесь, Жан" обдала кадета таким холодным импульсом, что полностью обездвижила, и по ощущениям кровь в каждой вене замерла в оторопении. В строках письма представился непосредственно отец Марко, мистер Бодт. Человеком он был прямолинейным, поэтому без долгих отступлений ввёл юношу в курс сложившихся обстоятельств. Марко продолжительно вёл борьбу за своё здоровье, с естественной человеку наивностью обещал скорее вернуться в строй с новыми силами, но встретил осложнения, с которыми справиться не смог, и познакомился со смертью. Теперь с краткостью, обострившейся в речи Бодта старшего от бессилия и безусловного ошеломления смертью собственного сына, он от лица всей семьи и Марко лично звал Жана разделить тягость непоправимого ущерба. В последний раз повстречаться с его прикрытыми глазами, чтобы потом ото дня ко дню раниться ими в воспоминаниях. Аккуратно развёрнутый лист с письмом начал тяжелеть в пальцах Жана, тело одеревенело, как стоящий под ним стул, и совсем скоро ни один импульс, подступавший к мозгу, когда он бегал глазами по имени Марко на листе или тяжко сглатывал, не ощущался юношей, не возвращал его к жизни. Слух Кирштайна не мог уловить тиканье шагающей стрелки часов прямо над ним, не замечал, как окружение библиотеки меркло и заходящих внутрь кадетов становилось меньше. А когда даже спокойствие в помещении стало играться с нервами, Жан перенёс весь внутренний и внешний вес на натренированные ноги и устремился подальше от этого скверного, потемневшего места. Казармы и общая с мальчиками комната, собственная кровать - всё, не успев попасться на глаза, истлело на мельчайшие песчинки, разлетелось по воздуху, которым стало неприятно дышать. Потому что даже запахи, привязанные к казарме уже долгое время обучения Жана в Академии, не давали отвлечься, хотя бы заснуть. А когда умиротворённо занятый книгой Армин встретил его карие глаза своим изучающим, любопытным взглядом, Кирштайна обдало таким омерзительным чувством, что хотелось проломить в стене над своей кроватью демонстративно зияющую дыру. Арлерт мял простыни на кровати, которую Жан успел присвоить своему лучшему другу уже давно, Арлерт едва улыбался Жану с этой кровати перед сном, как когда-то это делал Марко. Признавать жутко не хотелось, но с каждой секундой погружения Кирштайна в эти аналогии между Армином и Марко они становились всё весомее и ощутимее. И теперь уже русый юноша был в неудержимом бешенстве, которое сжималось между его пальцами и ладонями в нервных кулаках. Через несколько лет его платный психолог обязательно с убеждением заявит, что вменяемость Жана осталась нетронутой, а пока казалось, что она в любой момент может треснуть и рассыпаться по полу. Армин не был виноват в том, что вторгся на территорию, которая в одночасье обратилась в разруху и мрак, не понимал, какое начало зарождается в Жане и как сложно от него будет убежать целым. ______________________________ -Кирштайн? - воспитатель Аккерман грубо отодвинулся от рабочего стола и задумчиво перевёл взгляд на полку, где покоились дела о кадетах. - Командир Смит говорил, что ему пришлось досрочно уехать из Академии по личным обстоятельствам, но слишком глубоко он вопрос не раскрывал. А тебе, - он посмотрел в глаза стоящего перед ним студента. - до этого какое дело, Арлерт? -Мне бы хотелось узнать, к какому числу он вернётся обратно, сэр, - подал голос Армин, сложив руки вдоль бёдер. -Присядь, - блондин не получил прямого разъяснения, но неукоснительно опустился в кресло напротив деревянного стола. Затем, мистер Аккерман скрестил руки на груди, дожидаясь, пока мальчик выполнит приказ и вновь подал голос: -Армин, ты был в этом кабинете почти неделю назад - через сутки после того, как Кирштайн покинул Академию - и спрашивал то же самое. Чем он тебе так обязан, раз ты контролируешь его личную жизнь? Он на тебя напал? Должно быть, Армину и в самом деле хотелось знать больше, чем мог бы попросить кто-либо другой. Насчёт этого явления у воспитателей уже давно сформировалась куча подозрений, и они не стеснялись лишний раз делать Армину замечания. Но сам мальчик вдруг с насмешкой заявлял, что, в любом случае, такому крепкому кадету, как Жан, он не сможет нанести явного вреда, и тем самым практически сводил возмущения руководителей к нулю. Воспитателю Аккерману - это он и сам подтвердит, если спросите - на полномочия Арлерта существенно фиолетово; свои вопросы он задаёт, скорее, от нетерпения к назойливости кадета. А Армин, в свою очередь, ни каплей правды с ним не намерен поделиться. -Никак нет, - слегка наигранно хихикнул блондин и помотал рукой, как бы отмахиваясь от догадки воспитателя. - Не воспринимайте это, как личные претензии, сэр. Мы с кадетом Кирштайном неплохо сдружились, и я всего-навсего хотел убедиться, что он скоро будет здесь, - вдруг, после паузы в пару секунд, его голос зазвучал тише и деликатнее. - Едва ли его товарищи в этом заинтересованы. -Не сомневаюсь - ты их превзошёл, - с иронией произнёс Леви Аккерман, скучающе стуча подушечками пальцев по предплечью, на котором лежала рука. - Ну а если прекратить молоть языком - Кирштайн уже завтра вечером приедет сюда. Хочешь оказать ему тёплый приём - флаг в руки. -Есть, сэр, - Армин незаметно подпрыгнул в кресле, одновременно смущённый и согретый полученной информацией. - Разрешите идти? -Разреш..Погоди, Арлерт, - воспитатель Аккерман почти отдал приказ, но в последний момент одёрнул мальчика, словно что-то вспомнил. Белокурая макушка дёрнулась обратно, в сторону воспитателя. Мальчик вновь навострил уши, и Аккерман продолжил: -Не переусердствуй с этим. Кирштайна не на праздничное застолье увезли. -Вам известно, что произошло? -Личные обстоятельства, кадет, я же сказал, - брюнет поднялся со стула, уже не смотря в глаза Армину, и проследовал к окну, затем приоткрыв форточку. - Можешь узнать побольше, спросив у него самого. Сам ведь говоришь, что вы сдружились. -Да, но он уезжал из Академии сам на себя непохожий. Если это что-то серьёзное, к нему будет тяжело подступиться, - тихо рассуждал Армин, хотя уже совсем не надеялся получить подсказку со стороны. -Это уже не мои проблемы, Арлерт, - воспитатель Аккерман опёрся поясницей на подоконник и монотонно качнул головой. - Я на твой вопрос ответил, разрешаю идти. -Есть, сэр. Благодарю, - Армин напоследок вдохнул поступившего в кабинет холодного воздуха и поспешил ретироваться хотя бы в коридор. За дверью помещения кожа Арлерта почувствовала тепло непроветренного помещения, которое и смягчило его напряжённое состояние. Вместо послевкусия неловкого разговора с воспитателем, блондин впустил в мысли предвкушение встречи с однокурсником. Он хотел этого даже больше, чем когда усаживался в кресло рядом с сэром Аккерманом: вероятно, под его беспристрастным взглядом все желания прореживались, навязывались не так ярко, как наедине с самим собой. Армин звучно выдохнул словно бы всем телом, приопуская плечи и куда-то направляясь по Академии. На следующий день, около шести часов вечера, двери Академии открыли руки бывалого молодого кадета, и его крепкие ноги отточенными шагами проследовали в юношеские казармы. Он не жалел, что встречается со знакомыми лестничными пролётами и стоит на пороге своей комнаты в канун праздничных каникул. Руководители Академии предоставляли ему возможность не возмещать время учёбы, которое он забрал во время поездки к семье Бодтов, и на каникулах отправиться домой, чтобы оправиться от горя. Но он повёл себя непреклонно, прямиком из дома своего товарища взял курс на военное учреждение, ни перед кем не объяснившись, но выписав небольшое письмо для ожидавшей дома матери. Домой он возвращаться и не думал: ему там не найдётся укромного места, чтобы быстрее заглушить состояние шока внутри - мама прохода не даст. А распорядок дня Академии, разношенный Жаном, как домашняя футболка, не даст окончательно омертветь и забыться. К крупному разочарованию Кирштайна, все до единого из его немногочисленных академических товарищей уехали из учреждения на период каникул, хотя, по правде, имели на это полное право. Впрочем, капризничать по этому поводу Жан не имел никакой мотивации: принимать друга с такой безутешной травмой они бы не смогли, а значит и приукрасить ситуацию тоже. В затуманенной голове юноши навязчиво промелькнула горькая мысль о белокуром соседе, и уже на пороге своей комнаты Жан пропустил сквозь зубы неприятельское издыхание, стоило этой мысли просочиться в голову. У Армина не было ни одной причины оставаться в этом омерзительном месте после всего, что ему пришлось перенести, так ведь?... -...Э? Жан? - воздух встрял на месте и время прекратило ход. Нет, не так. С точностью наоборот. Мальчишка в самой прелестной манере усажен на односпальной кровати, которая, чёрт подери, всё ещё принадлежит ему, а рот приоткрыт в том же соплячьем - как отметил Жан - удивлении. Мысли набрасывались одна на другую, и всё лишь для того, чтобы просто найти более-менее достойный ответ Армину. А словарный запас подогревался исключительно холодным костром из резкостей и брезгливости по отношению к однокурснику. Поэтому Жан одаривает с натяжкой секунду длящимся взглядом мальчика и, пересиливая весь смерд в голове, проходит, поворачивается широкой спиной, начиная раскладывать багаж на собственной кровати. За спиной раздаётся звук с лёгкостью пропущенного сквозь ноздри воздуха, и Арлерт без позволения себе второй попытки замолкает. Замечательно. Если эта тишина будет стойкой до отбоя, Жан лично расцелует руки Творителю. _________________________ -Вы не исключаете того, что Армин нарочно остался в Академии? - мистер Пиксис, кажется, уже пытался заняться и психоанализом Армина, чтобы как-то связать рассказы Жана с истиной. - Зачем ему это могло понадобиться? -В тот день я был без малейшей идеи, что было в голове у этого мальчишки, - Кирштайн качнул головой, отстранённо смотря на пол, - Как и в любой другой день с момента нашего знакомства. Мы никогда не разговаривали о его семье, личной жизни. Вообще не разговаривали. Слушать бы я и не стал, на самом деле. Самая противная близость, которой только можно было добиться, пределы одной казармы, в которой их оставят вдвоём, порывы привязанности, отдающиеся в затылке жаром - всё до мелочей, и всё это, возможно, было нужно блондину. Жану не хотелось думать, как далеко зашли фантазии мистера Пиксиса, но сам он давно уже в них захлебнулся. -Значит, не знаете, мог ли он отказаться от встречи с родителями на каникулах, - шарик ручки отрывисто скрежетал по бумаге параллельно тому, как доктор констатировал вслух, - А вы хотели избегать Армина? -Думал, что смогу уговорить, чтобы меня переселили в другую комнату, но в этот период кадеты активно уезжали. Воспитатели боялись путаницы с местами, поэтому все оставались в прежних комнатах. И я с Арлертом тоже. -Армин ещё как-то пытался вас провоцировать? Может, хотел узнать больше о ситуации с Марко или хотел пойти на диалог на отречённую тему? - ну вот, Жан Кирштайн, выкидывай якорь. В рыжеватые пряди беззвучно погрузилась тощая пятерня и на пару секунд застряла там, пытаясь утянуть за собой плывущий мозг. Жан искуснейше сделал вид, будто его не выворачивает изнутри от подступившей к горлу брезгливости. Вобрав в себя все токсины, Кирштайн честными глазами посмотрел на мистера Пиксиса и приготовился "выплюнуть". -Да, в тот же вечер. Через некоторое время после отбоя. -Вы продолжили его игнорировать? -...Я надругался над ним.