простым карандашом

Между нами океаны, мы с тобой — материки

— Паспорт. — Мне в-восемнадцать. — Паспорт показывай. — Я дома забыл. Пустите, пожалуйста. — Без паспорта не могу, извини, малой. Этот разговор состоялся минут двадцать назад, и все это время Вова топтался у заведения, в которое пытался прорваться, и ковырял ногой асфальт. Дело бесполезное и непродуктивное, но как там говорилось про воду и камень? Хотя, конечно, цели сделать дырку в тротуаре у парня не было, цель была попасть в это самое заведение, у которого он топтался и которое являлось ближайшим к его дому гей-клубом. Вообще-то геем Вова не был. Или был. С намерением понять это, он сюда и притащился, но путь преградил охранник, до жути упертый мужчина лет тридцати с очень усталым взглядом. Но честно сказать, даже будь у Вовы при себе паспорт, пользы не было бы никакой: родился он на два года позже, чем нужно было, чтобы в этот день законно пройти туда. Поэтому оставалось только надеяться, что мужчина покинет свой пост хотя бы на минуту, чтобы незаметно проскочить внутрь и затеряться в толпе. Но охранник стоял, периодически с интересом поглядывая в его сторону — на сколько хватит еще? А Вовы могло хватить хоть до утра, деваться некуда все равно. Родители считают, что он у друга ночует, а друзья, у которых можно переночевать, уже спят, наверное, да и если нет, родители их вряд ли обрадуются столь позднему визиту. Так что стоять он был готов здесь или до утра, или столько, сколько придется ждать, чтобы охранник отошел. Ну или до чуда какого-нибудь, озарения с небес, которое прояснило бы все само собой и избавило от необходимости делать что-то, чтобы разобраться в себе, самостоятельно. Потому что разбираться Вова уже устал. Он перечитал кучу всего в интернете, даже тесты проходил, но результат они все выдавали совершенно разный, да и по одним только вопросам было ясно, что все это херня какая-то, не имеющая ничего общего с реальностью. Гейское порно тоже не помогало — у Вовы оно не вызывало ни восторга, ни отвращения, а то, что на него все-таки вставало, аннулировалось тем, что и на обычное порно вставало тоже. На каком-то форуме кто-то написал, что дело не в том, какого пола участники, а в самом факте секса. С утверждением Вова был скорее согласен и решил, что это все теория, а чтобы разобраться, необходима практика. Конечно, он не собирался лезть в постель к первому встречному. Но можно же было найти какого-нибудь привлекательного парня и просто поцеловаться с ним, оценить свои ощущения и, отталкиваясь от этого, определиться и поставить наконец жирную точку в вопросе своей ориентации. Нет, безусловно, все познается в сравнении, но с чем сравнивать у Вовы было. В его жизни был опыт непродолжительных отношений с одноклассницей. Она надоела ему через неделю, но бросить он решился только через две, однако до поцелуев дело все же дошло. Уже тогда в его голову закрадывались сомнения, но, не почувствовав ничего, он запереживал еще больше. Все это пугало. Когда тебе шестнадцать, тебе хочется быть особенным, но совсем не хочется быть не таким, как все. Но еще была неприятная неопределенность. Вова за свою короткую жизнь не влюблялся ни разу и теперь не мог понять, ему просто не попадалась нужная девчонка или же дело в том, что он все время смотрел не в ту сторону. Краем глаза Вова заметил движение у входа в клуб и уже напрягся, готовый проскочить хоть за секунду, как какой-нибудь ниндзя, если придется, но, посмотрев туда, понял, что охранник никуда не делся и деваться не собирался. Просто из клуба вышел парень. Он был высоким, очень худым, так что Семенюк даже подумал, что он возможно болен, волосы были идеально уложены в подобие какой-то башни, а когда он вышел на свет, стало ясно, что он еще и крайне красивый. Не то, чтобы были какие-то вспышки перед глазами и бабочки в животе, но Вова решил, что если он все же был геем, он хотел бы себе именно такого парня. Только вот башню эту дурацкую он обязательно разрушил бы при первой же возможности, так, наверное, этот парень оказался бы еще более милым. Вова заметил, что откровенно пялится на него почти что в упор (между ними было от силы два метра) только когда тот улыбнулся. Он почувствовал, как губы сами собой растягиваются в ответ, и неловко уставился вниз. Парень сунул руки в карманы и пошел прочь. И тут Вову осенило. — Извините, Вы гей? — Он нагнал незнакомца в несколько быстрых шагов и положил руку ему на плечо, чтобы не влететь ему в спину. Парень дернулся от неожиданности, обернулся, то ли вопросительно, то ли удивленно приподнимая брови и в целом смотря на Вову, как на умственно отсталого. Наверное, за все его, навскидку, двадцать лет никто не начинал знакомство с ним более идиотским образом, потому что парень не стал утруждать себя необходимостью говорить что-то и просто с ухмылкой покосился в сторону заведения из которого вышел. — А зовут Вас как? — Лёша, — ответил он, а удивление в его глазах явно сменилось любопытством. — А я Вова, — Семенюк почувствовал себя еще более тупо: разговор, и так начавшийся неудачно, заходил в тупик, а выходов не наблюдалось совсем. — Не должен ли ты, Вова, в такое время находиться дома? — Нет, не должен, я сказал, что у друга ночую. — И почему же ты не у друга? — Потому что мне нужно с Вами поговорить. — В глаза Лёши опять вернулось удивление, а еще он, кажется, чуть не рассмеялся от такого поворота. Вова с трудом удержался, чтобы не стукнуть себя по лбу, и добавил: — Можно? Видимо, от стыда за свою тупость он выглядел совсем уж жалко, потому что иначе объяснить то, что Лёша на это согласился, было просто невозможно. Правда, порадоваться этому Вова не успел: понял, что не имеет ни малейшего понятия о том, как такой разговор начать. То, что этого парня он видит в первый и, скорее всего, последний раз, ситуацию облегчало. Максимум он вспомнит его в каком-нибудь разговоре с друзьями, посмеявшись с нелепого подростка, который с чего-то вдруг решил прицепиться именно к нему со своими расспросами на слишком личную тему. Да и с себя, наверное, посмеявшись, потому что по каким-то неясным причинам решил согласиться на них ответить. Вова снова подумал, что должен был сейчас и правда выглядеть просто непередаваемо жалко. — Сколько тебе лет? — Шестнадцать, а Вам? — Неплохо, я боялся, что меньше. Мне двадцать два, и обращайся, пожалуйста, на «ты». Чувствую себя дедом, — Лёша снова улыбнулся, а у Вовы возникло навязчивое желание запустить пятерню в его волосы и растрепать их. — Хорошо. А я тебя не отвлекаю? — Нет, я все равно собирался домой пойти. Ты не против, кстати? Ночью меня с тобой никуда не пустят, а на улице прохладно. — Не против. Ты на педофила не похож вроде. Лёша рассмеялся, почему-то прикрывая рот рукой. Семенюк подумал, что обязательно отучил бы его от этой привычки, если бы был его парнем, потому что раз уж он такой красивый, когда улыбается, то и когда смеется тоже обязательно очень красивый. А потом подумал, что слишком часто думает, что делал бы, если бы Лёша был его парнем. К тому же парень у Лёши наверное и так есть, да и еще с десяток толпятся в очереди на его место, так что ему, нескладному шестнадцатилетнему пиздюку, обделенному не только внешностью, но и, судя по новому знакомому, ростом, места среди них явно не было. Особенно учитывая то, что со своей ориентацией он даже не определился. Да и вряд ли такой, как Лёша, посмотрит в его сторону. Ему же, наверное, нужен кто-то более серьезный и взрослый рядом, хотя бы его ровесник, но никак не ебаный школьник. Кстати, что касалось этого… — А твой парень нормально отнесется к тому, что ты водишь кого-то домой? — У меня его нет. — Как? — Недавно расстались. Не извиняйся, это было по обоюдному согласию. — Почему? — Я не выдержал его серьезности, а он моей несерьезности. Вова кивнул, а мысленно даже порадовался: Лёша был свободен, не любил серьезных парней, а его сердце не было разбито, так что, наверное, он мог быть готов к новым отношениям. Только вот сам Вова не мог ответить, готов ли он, и очень надеялся, что этот человек хотя бы просто поможет разобраться. Что делать с ответом он пока не знал, но так наверное должно было стать проще, раз уж это так долго волновало его. А уж что делать, он разберется. В конце концов, пусть внешность у него и на долю не такая, как у Лёши, с харизмой у него было все прекрасно, поэтому вниманием девушек он обделен не был, а с геями, наверное, это работает как-то так же. Пока что главное понять хотя бы, нужно ли этой харизме на них работать. Размышляя, Вова незаметно для себя и, кажется, незаметно для Лёши пялился на него, это позволяло спокойно делать то, что он отставал от него на пару шагов. Такой он все-таки был поразительно худой, но в этом даже что-то привлекательное было. Вова не хотел бы, оказавшись геем, встречаться с каким-нибудь качком, а на жирного у него и вовсе не встал бы. — Ну вот, почти пришли. Путь занял минут двадцать, и почти все это время они молчали, но Вове было неожиданно комфортно даже в тишине, в ней почему-то не было неловкости, которая как правило наступает, когда нечего сказать. Дело явно было в Лёше, в нем было что-то особенное, что делало нахождение рядом с ним уютным в любом случае. Они виделись впервые, шли по темному подъезду дома, расположение которого Семенюк мог представить лишь примерно, и все, что он знал о своем новом знакомом — имя, ориентация и семейное положение. Но Вова все равно всецело и безоговорочно доверял ему, хотя и нельзя было назвать его доверчивым, напротив, ко всему, в особенности к людям, он заочно относился с подозрением. Сейчас же он так чувствовал и был уверен в этом чувстве, поэтому шёл за Лёшей спокойно, испытывая волнение только насчет предстоящего разговора. В конце концов, это был первый раз, когда все эти свои мысли и подозрения он собирался озвучить вслух. — О чем поговорить хотел? — спросил Лёша, закрывая за ними дверь. Квартира была небольшая, однокомнатная, но очень уютная. — Твоя? — Да, от бабушки досталась. Так что? — Мне кажется, я гей, — получилось совсем буднично. Говоря это, Вова был даже больше увлечен шнурками на кроссовках, но на самом деле он просто старался отвлечься. — А я здесь причем? — Конкретно ты — вообще ни причем. Просто, — Вова стоял, сунув руки в карманы толстовки и нервно тиская пальцами ткань внутри, — я не уверен, и не очень представляю, как это понять, и… Блядь. Ну мне, наверное, типа, надо с кем-то поговорить, кто шарит в вопросе. Меня просто в клуб этот ебаный не пустили, а ты первый из него вышел. — От нервов он даже начал материться, хотя до этого собирался показать себя с лучшей стороны. Они разместились в тесной кухоньке, сев друг напротив друга за маленьким столом. Все в квартире говорило, что она совершенно не предназначена для жизни в ней более, чем одного человека, но для этого одного готова быть любимой крепостью. Вова смотрел на стол, на свои руки, колени, но только не на хозяина этой самой крепости, нервозно пытался подобрать слова. Для него это был важный и сложный разговор. Лёше же, кажется, было немного непривычно, что он был здесь не один, однако выглядел он спокойно, с легкой улыбкой он пристально разглядывал смущенного гостя, тем самым заставляя его еще больше смущаться и ерзать на неудобной табуретке. Время только близилось к часу, Лёша немного хотел спать, поэтому и ушел из клуба так рано, а разговор обещал быть долгим, но все же этот странный подросток интриговал его, в том числе и тем, куда собирается идти, когда разберется со своими внутренними конфликтами, если вообще разберется. До утра еще долго. — Как ты понял, что ты гей? — Начать Вова решил так. Этот вопрос был, по его мнению, самым правильным. — Наверное, никак. Я никогда не задумывался об этом, будто бы просто знал всегда и все. — У Лёши был приятный спокойный голос, его хотелось слушать, но на этом он замолчал, ожидая. — А как понять мне? — Слушай, я не психолог, но мне кажется, что если ты задумываешься об этом так всерьез, то ты все понял уже на самом деле, но не можешь принять. — Вова хотел возмутиться, он же не совсем идиот с iq десятилетки, чтобы путать понимание и принятие, но решил помолчать. Кажется, Лёша хотел сказать еще что-то и подбирал слова, он выглядел серьезно и задумчиво, в его случае это тоже выглядело красиво, но больше Семенюку было приятно от того, насколько он старался погрузиться в его проблему. — Возможно, тебе не стоит так загоняться из-за этого. Даже если сейчас ты и правда не понимаешь, когда-нибудь ты встретишь человека, парня или девушку, и тогда все станет ясно. Он снова замолчал, а Вова понял, что слишком внимательно и, наверное, как-то особенно пялится на него, потому что за секунду до того, как отвести взгляд, заметил, что парень слегка покраснел и слишком пытался сдержать улыбку. Это выглядело мило. Так что там он говорил о встрече с человеком? Семенюк нахмурил брови, сделав вид, будто пытается осмыслить сказанное, но на самом деле думал, как быть, если уже встретил, но опять не может понять. Было настолько тихо, что собственное дыхание казалось непозволительно громко, так что он иногда нарочно задерживал его, а потом начинал редко вдыхать и выдыхать маленькими порциями, пока не начинало не хватать кислорода, надеясь, что это незаметно. Эту тишину нарушил Лёша: зевнул, прикрывая рот и зажмуриваясь. Вова уставился на изящные тонкие пальцы. Тоже красивые. — Ну, а гей-порно смотреть пробовал? — Вова смутился еще больше, но кивнул, глядя на стол. — И как? — Н-нормально. Как обычное. — Ты же понимаешь, что ты не обязательно или гей, или натурал? — Может быть, не знаю. Разговор Вова представлял не так, он ждал, что все станет понятно, но теперь вот явно чувствовал, как топчется на месте, не продвигаясь вперед в познании своих предпочтений и на миллиметр. Это все злило. Лёша не злил, нет, он напротив, видимо, был просто замечательным человеком, время которого сейчас тратили впустую, не давая спокойно спать. И тогда Вова вспомнил, что в гей-клуб собирался совсем не ради разговоров по душам, и его осенило. Вот уж если и целоваться в первый раз с парнем, даже будучи, возможно, натуралом, то только с таким. Вова поднял взгляд, наткнулся на внимательные серые глаза, и снова опустил. Хорошо все-таки, что у него не было парня. Сердце в груди колотилось так, что его, наверное, можно было услышать даже с улицы, хотелось положить ладони на грудь, чтобы не дать ему вырваться наружу, потому что оно будто бы именно это и собиралось сделать. В любом случае, главное шаг, а дальше уже полет в пропасть, исход которого от тебя не зависит, неизбежен. — Слушай, — шаг, — а можно тебя поцеловать? — У Лёши на лице снова румянец, без улыбки на этот раз, удивление только. — Мне просто кажется, что так пойму. — Хорошо. — Он отодвинулся от стола, скрипнув по полу деревянной ножкой. — Иди сюда. Голос на последних словах задрожал, а Вова послушно поднялся, обошел стул и встал перед ним. Он собирался наклониться, но Лёша положил руки ему на талию и потянул на себя, усаживая на колени. Дыхание перехватило, сквозь шум в ушах Семенюк услышал что-то вроде «так будет удобнее», а в следующую секунду его уже целовали, хотя он собирался сделать это сам. Наощупь Лёша оказался еще более худым, чем на вид, и от этого внутри все переворачивалось еще больше, когда Вова проводил руками по его спине и вплотную прижимался к нему. Сознание разрывало на куски от поцелуя, ничего общего с тем унылым обменом слюнями с его бывшей, хотя и нельзя было сказать, что этот слишком отличался технически. Было что-то еще, от чего хотелось задержаться в этой минуте на вечность. Лёша прервал поцелуй, неловко прочищая горло и опуская лицо, на котором снова появился румянец, отстранил Вову чуть дальше, все еще позволяя ему оставаться на своих коленях. — Ну как? — Охуенно. — Об этом Вове кричало все от путающихся мыслей до стояка, который он очень боялся бы спалить сейчас, если бы только мог нормально думать. — Я не об этом, — Лёша смутился еще больше, по крайней мере, так казалось и в это хотелось верить. — Понял что-нибудь? — Не знаю, но… можно еще? Ответа он решил не ждать, просто поцеловал, теперь уже сам, как и хотел изначально. В груди все снова затрепетало так, будто ребра вот-вот треснут, а кожа порвется, но это все равно будет лучшим, что он испытывал в своей жизни. Хотелось верить, что Лёша тоже ощущал что-то хотя бы немного похожее в этот момент. А потом он придвинулся ближе, еще ближе, чем в первый раз, и почувствовал. Сердце забилось еще быстрее и как-то радостнее. У Лёши тоже стоял. Одной рукой Вова за затылок прижимал его к себе, а второй бесконтрольно гладил по спине. Лёшины руки крепко обнимали его, и это все было будто бы ровно так, как и должно было быть всегда. Кажется, поцелуй выходил уже слишком долгим для дополнительной проверки, но Вова не хотел заканчивать, а Лёша почему-то тоже не спешил. Его ладонь переместилась на Вовину щеку, так что рука оказалась, наверное, неудобно зажата между их телами. Когда поцелуй все же закончился, Семенюк посмотрел на парня как-то расстроенно, это была всего лишь мимолетная эмоция, но тот мягко чмокнул его в губы и неловко улыбнулся. — Тебе лучше встать. — Тяжело? Прости. — Тут же, правда, он понял, что дело не в тяжести, и для них обоих действительно было бы лучше, если бы он встал и сел на свое место. — Можно я у тебя переночую? — Спросил, не задумываясь, что спрашивает, только после понимая, что это уже верх наглости, но вопрос его действительно волновал. Не было еще и двух, понемногу накатывала усталость, а шататься по улице по меньшей мере до десяти, чтобы не возвращаться домой подозрительно рано, было не самой радужной перспективой, как бы не звучали слова о радужности в сложившемся контексте. — У меня кровать только одна, но места на ней достаточно. Так что, если тебя это не смущает, оставайся. — Только говоря это, Лёша наконец взглянул на него. — Не смущает. — Так что, со вторым разом понятнее стало? — Не знаю, — опять ответил Вова искренне. Зато одно он знал точно: — Но мне понравилось. Лёша по-доброму засмеялся, снова прикрывая рот. — Мне тоже. Они почти синхронно зевнули, и это послужило поводом перебраться в спальню. Свет на кухне они выключили, поэтому единственным его источником служило окно, правда пользы от этого было мало. Вова снова поймал себя на том, что пялится, ожидая, когда Лёша снимет с себя одежду. Он делал это медленно, явно нервничая, особенно долго он мялся перед тем, как снять самую первую вещь — кофту. Делал вид, что ищет что-то и прибирается, но выглядело это как желание потянуть время, а когда все же снял, на пару секунд в ожидании уставился на Вову, будто он должен был что-то сказать, но Вова только смутился, отвернулся и сам принялся раздеваться. Он быстро скинул носки и джинсы, футболку решил оставить, равно как и хозяин квартиры. Кровать была удобная, но сон теперь почему-то не шел. Семенюк решил, что можно было бы поговорить, потому что Лёша через пять минут бестолкового лежания тоже все еще не спал, и попросил рассказать о себе. Как бы ни было банально, это был неплохой способ зацепиться за что-нибудь и построить нормальный диалог. Все даже получилось, Вова подумал, что они могли бы говорить, на самом деле, еще очень долго, если бы уставший Лёша не уснул внезапно посреди разговора. Сначала его голос стал тише и невнятнее, а затем и вовсе затих. В этом было что-то очень трогательное, и Вова, улыбнувшись, тоже попытался заснуть. Лёша проснулся первым, чувствуя тепло другого тела, от которого уже успел отвыкнуть. Как это бывает, когда только-только проснулся, он не помнил, что было вчера вечером, поэтому даже немного испугался. Вова мирно посапывал рядом, его лицо было очаровательно безмятежным, рот слегка приоткрыт, а футболка слишком задралась ночью и теперь провоцировала коснуться пальцами светлой кожи, под которой виднелась поверхность ребер. Сделать это, впрочем, не позволяли руки мальчишки, которыми он буквально сгреб Лёшу в свои объятия. Это было уютно, хоть и немного неудобно: парню не очень нравилось, когда под его шеей находилось что-то помимо подушки. Еще было немного обидно, что из-за слишком крепкой хватки он не мог обнять его в ответ. Видимо, Вова спал очень чутко, потому что стоило только пошевелиться, как он распахнул глаза и удивленно уставился на него, но, вспомнив, шустро убрал руки и, краснея, извинился. Часы показывали половину одиннадцатого, а значит, уже можно было возвращаться домой, но Лёша предложил позавтракать или хотя бы попить чай или кофе, и Семенюк согласился, радуясь возможности побыть здесь еще чуть-чуть. Заспанный Лёша, жарящий яичницу и заваривающий кофе, выглядел еще милее, чем вчера. Не хватало только одного. Его волосы все еще отчего-то были слишком аккуратно уложены. Вове это категорически не нравилось, и он решил, что имеет право на еще одну маленькую наглость, совсем маленькую, потому что, вероятно, после его ухода, парень и так делал бы новую укладку. И, когда Лёша сел напротив, поставив перед ними две тарелки с яичницей и чашки с кофе, вытянул руку вперед, к его голове, касаясь кончиками пальцев волос, и спросил: — Можно? Лёша кивнул, не совсем понимая, о чем именно он спрашивает, а Вовина пятерня тут же проникла в тщательно уложенную вчера и укрепленную гелем башню из волос, до основания разрушая ее. Ладонь еще на секунду задержалась в волосах, а потом, легонько погладив на прощание, вернулась в исходное положение на колено хозяина. Вова смотрел на свою работу довольно и восторженно. Лёша выглядел теперь, с этим беспорядком на голове и парой упавших на лоб прядей вместо идеальной укладки, совершенно по-домашнему, а это утро стало еще более уютным и добрым, так что Вова невольно заулыбался, смутился и, сделав вид, что ему срочно необходимо отпить кофе, спрятался за чашкой. Лёша тоже улыбался, а щеки его снова порозовели. — Дурачок. — Сам дурачок. Тебе так больше идет, кстати. Яичница и кофе бесконечными, к сожалению, не были, а так бессовестно пользоваться гостеприимством Вова больше не мог. Да и, наверняка, у Лёши были какие-то планы, о которых он не говорил, чтобы не показалось, будто он хочет поскорее избавиться от гостя. Семенюк влезал в свои кроссовки специально слишком долго, на что-то надеясь. Ему не хотелось больше напрашиваться, но он надеялся, что парень и сам не против, и просто давал ему время сказать. Но сказал Лёша только тогда, когда Семенюк уже собрался прощаться и благодарить за помощь в понимании себя, за ночлег и за завтрак, а еще, может быть, немного за то, какой он замечательный, но за это только мысленно и немного грустно. — Приходи еще, если захочешь. Или может встретимся где-нибудь, погуляем. — Хорошо, конечно. — Говоря это, Вова все-таки смог скрыть тот бесконечный поток радости, который рвался наружу изнутри. — Спасибо за все, ты классный. — Ты тоже. Они добавили друг друга в друзья, а Лёша, перед тем, как закрыть дверь за уходящим Вовой, попросил написать, когда он доберется до дома. Он пообещал обязательно сделать это, думая, что вот так вот в его жизни начиналось внезапно что-то прекрасное. И пусть он все еще не мог сказать с уверенностью, гей он или нет. В конце концов, он оставался все еще тем же Вовой Семенюком, которым был всегда, так что какая разница. А Лёша… Лёша просто был очень хорошим человеком, который безумно притягивал к себе, и было очень здорово, что он не был против того, чтобы к нему притянулся этот самый Вова Семенюк, который шагал сейчас прочь от его дома, зная, что обязательно вернется туда снова. Алексей Губанов, значит, думал он, развалившись на своей кровати, когда с довольной улыбкой писал ему, что уже дома. Хотелось написать что-то еще, а внутри клокотала распирающая радость, так что даже закричать хотелось, было странное ощущение, что Лёша теперь его. Думать, в каком именно смысле его, Вова не стал, чтобы не тревожить утихшие под натиском новых впечатлений мысли о собственной ориентации. Лёша был старше и опытнее в этом плане и, наверное, он и правда был прав в том, что это не то, из-за чего стоит загоняться. Парень ответил буквально через минуту. Это было лаконичное «хорошо, я рад» с дурацкой скобочкой в конце, из-за которой Вова снова вспомнил его улыбку. Что ответить, Вова не придумал, поэтому отложил телефон в сторону и направил взгляд в потолок, прокручивая в голове прошедший вечер. Новый день, по-особенному начавшись, становился таким же обычным, как все предыдущие до этой встречи, за исключением разве что неопределенного, но приятного ощущения, возникшего внутри. Написать снова Семенюк решился на следующий день, в воскресенье. Было уже три часа дня, а занять себя было категорически нечем, так что даже возникла мысль попытаться сделать домашку, но была быстро отброшена. Все это было абсолютно бесполезной тратой времени, стоит закончить школу, и все это лишится всякого смысла, так зачем тогда делать что-то сейчас. О бессмысленности можно было бы размышлять бесконечно долго, но и в этом смысл отсутствовал, поэтому Вова сделал то, в чем, по его мнению, он был. Написал Лёше. Ничего такого, просто поздоровался и спросил, в силе ли его предложение встретиться, но руки задрожали от волнения и нетерпения. Ответа в этот раз ждать пришлось почти что десять минут, за которые он чуть было не сошел с ума, постоянно проверяя сообщения, хотя в случае ответа он получил бы уведомление. «Привет. Часов в семь, если хочешь, приходи», — в конце сообщения скобочкой снова была обозначена улыбка. Семь часов! Это еще четыре часа ждать! Но ждать стоило. Вова попытался успокоиться, не понимая, с чего вдруг так разнервничался. Наверное, это все было потому, что его окружение давно не пополнялось новыми лицами, а если вдруг он и знакомился с кем-то, то это были знакомства с людьми, которых он знал и так, но ранее не общался лично. К тому же, эти знакомства не несли за собой ничего, кроме необходимости при встрече пожимать руку еще одному человеку, а в этом ничего сложного не было. Тут же намечалось что-то вроде дружбы, может быть даже близкой, и конечно же, это было волнительно. Так Семенюк пытался оправдать свои эмоции, пока эти четыре часа медленно текли, превращаясь в три, два… Когда остался час, Вова решил, что можно уже собираться и выходить: до дома Лёши добираться было минут двадцать быстрым шагом. На улице было свежо, Вова слегка замерз, пройдя половину пути, и пожалел, что не надел под куртку толстовку, и потеплее было бы, и капюшон можно было бы накинуть вместо шапки, но он все равно уже был ближе к дому Губанова, чем к своему, поэтому оставалось только ускорить шаг и сжать в кулаки засунутые в карманы руки. Когда дом и нужный подъезд были уже метрах в десяти, он сбросил скорость, снова начиная нервничать, как девочка перед свиданием, и, вместе с тем, злиться от того, насколько это глупо. Это раздражение и помогло ему решительно открыть подъездную дверь, подняться на второй этаж и позвонить в нужную квартиру. На этом моменте решительность улетучилась за ненадобностью, и дверь через пару секунд Лёша открыл уже знакомому смущающемуся, но нагловатому школьнику. — Привет. — Привет. Вова по привычке протянул руку, но, когда ее слегка сжала в ответ изящная ладонь, поддался секундному порыву и приобнял его. Одет Лёша был в ту же футболку и кофту, что и вчера, но от него пахло шампунем, гелем для душа и каким-то очень приятным парфюмом — не сильно, ровно на столько, на сколько надо, чтобы находящийся достаточно близко человек почувствовал, но не задохнулся от слишком резкого запаха. Так любили делать некоторые одноклассники Вовы, думая, что девочкам нравится, но на самом деле находиться с ними рядом слишком долго было просто невозможно — начинала кружиться голова, и вовсе не от симпатии к ним. Шампунем и гелем для душа тоже пахло неспроста: волосы у Лёши были еще не до конца сухие, но уже идеально уложенные, и это немного расстраивало. Вова подумал, что и сегодня можно было бы попытаться растрепать их, все равно уже поздно куда-то идти. Разве что в тот гей-клуб, выпроводив Семенюка через пару часиков. От этой мысли в груди неприятно кольнуло. — Куда-то собираешься после моего ухода? — Вова попытался спросить максимально незаинтересованным тоном, и у него даже получилось, только в глазах мелькнула обида, но ее заметить было нельзя: он отвернулся, снимая куртку. — Нет, а хочешь опять на ночь остаться? — Лёша улыбался этой своей очаровательной улыбкой и ждал его, прислонившись плечом к стене. — Не, мне завтра в школу. Че вылизался тогда? — Он чуть не добавил «как пидор», но успел вовремя сообразить и заткнуться. — А, это… Мне так привычнее просто. — Значит, я могу снова?.. Вова не стал договаривать, просто шагнул к нему, оказываясь совсем близко и поднял руку к голове, давая все же пару секунд на то, чтобы позволить или запретить. Лёша ничего не сказал, просто смотрел прямо в глаза каким-то странным сводящим с ума взглядом, едва заметно приоткрыв рот, и, кажется, затаил дыхание, только кадык плавно дернулся вверх и вниз, привлекая внимание к красивой шее, когда он сглотнул. Молчание, как известно, знак согласия, и Семенюк снова взъерошил его волосы. Но руку убрать что-то помешало, и он завис на несколько секунд, улыбаясь и осторожно перебирая пальцами мягкие влажные пряди. Лёша пошевелился, как кот, подставляясь под руку, но Вова отдернул ее, только после понимая, что мог продолжать гладить. — Ты так каждый раз делать будешь? — А ты против? — Нет, делай. — Тебе правда очень идет. — Спасибо, — кажется, Лёша смутился снова, но Вова не успел разглядеть, потому что именно в этот момент он развернулся, чтобы идти на кухню. — Будешь чай? Чай был вкусным, что не удивительно. Лёша, как оказалось, в этом вопросе был придирчив и избирателен, к тому же видов чая у него было несколько. Вова сказал, что ему все равно какой, но попросил его заварить тот же, что и себе. У него самого дома в лучшем случае выбирать можно было из черного и зеленого, да и ни о какой подобной тщательности в выборе марки при покупке речи тоже не шло. Разговор за чаем начинался неловко, но все же точки соприкосновения находились, поэтому постепенно поддерживать его становилось все легче. Вове казалось порой, что если они и не знакомы очень-очень давно, то хотя бы наверняка созданы друг для друга, жаль было только, что Лёша на шесть лет старше, и страшно, что ему с подростком неинтересно. Вова боялся, что просто слишком навязывается, но когда Лёша искренне смеялся над какими-то его глупыми шутками, он понимал, что все хорошо. Рот во время смеха, а иногда и когда просто улыбался, Губанов неизменно прикрывал рукой, вызывая желание убрать ее. Вова пока не решался, но подумал, что это должно стать таким же пунктиком, как волосы. Казалось, что прошло не больше часа, но часы говорили, что на самом деле прошло уже больше трех. Разговор, сугубо дружеский, как с легким и необъяснимым сожалением отметил Вова, пришлось завершить, не хотелось задерживаться слишком сильно и заставлять маму переживать, а уж она-то обязательно будет, даже если позвонит и убедится, что все хорошо. Он засобирался и был уже одет и готов уходить, когда Лёша сказал, что на улице уже слишком темно и ему спокойнее будет, если он сам проводит его. Семенюк разрывался между «че я, девчонка что ли» и «да ты беззащитнее меня выглядишь», но в итоге заулыбался от того, насколько было приятно, что именно этот человек о нем так переживает, и согласился без лишних слов, надеясь, что эту слишком счастливую улыбку он все же не заметил. Лёша собрался быстро, только волосы долго пытался поправить, но из-за нанесенного на них после душа геля и дальнейшего вовиного вмешательства они теперь зафиксировались в состоянии очаровательного беспорядка, поэтому он вздохнул и натянул капюшон. Семенюк был доволен. До дома Вовы дошли до обидного быстро, хотя шли вроде бы совсем не торопясь, видимо это была та самая магия времени, когда в моменты, которые хочется задержать, оно слишком торопится. Фонарь у подъезда перегорел, как обычно, поэтому было темно и можно было не беспокоиться, что родители заметят, что он не один. Конечно, можно было сказать, что это друг, но врать Семенюк не умел, особенно им, а друзей такого телосложения у него не было, да и до дома они его не провожали, потому что как-то это… по-пидорски. Еще по-пидорски хотелось Лёшу задержать, чтобы поговорить с ним еще немного, а он и сам был не против задержаться, стоял вот напротив, сантиметрах в двадцати, заканчивая рассказ о том, как соседи как-то вызвали полицию из-за того, что он слишком громко пугался, играя в хоррор. Вова засмеялся, а когда прекратил, Лёша внезапно наклонился к его лицу и коснулся губами кончика его носа. Вова забыл, как дышать, сердце снова заколотилось ужасно быстро, а Лёша, отстранившись, выглядел совершенно невозмутимым и только абсолютно счастливо улыбался. Потом, правда, увидев, как Вова смущается, сделал крайне серьезный и строгий вид и заявил: — Я просто проверял, холодный он или нет. — Я так и подумал, — Вова хотел сказать с сарказмом, но смущение победило. — Ты замерз, так что беги домой, ладно? — Ладно. Пока, — нехотя кивнул он. Парень распахнул объятия, и Вова шагнул в них с радостью, чувствуя, как едва заметно дрожит от холода его худое тело. Возникло желание взять его на руки и утащить к себе, но объяснить такое родителям было бы крайне сложно, а он пока и себе толком объяснить не смог, поэтому Лёшу пришлось отпустить, попросив на прощание написать, когда будет дома. Родители уже собирались спать, но ждали его, поэтому Вова, быстро пожелав спокойной ночи и сказав, что тоже устал, ушел к себе. Отец, правда, предложил омлет, оставшийся после их с матерью ужина, но он отказался. Спать не хотелось, поэтому он лежал и убивал время, листая мемы. Несколько раз он заходил на страницу Губанова, но того не было в сети уже несколько часов. Вова переживал, что он забудет ему написать, но с их расставания не прошло еще и пятнадцати минут, поэтому он явно все еще не дошел. Успокаивая себя этим, он продолжал листать мемы. Уведомление о новом сообщении всплыло чуть меньше, чем через полчаса. «Я дома, живой и здоровый, и уже лег» В качестве доказательства прилагалось селфи. Помимо лица на нем было видно обнаженные плечи Лёши, и Вова был практически уверен, что Лёша кидал его не с этой целью, но у него почти встал, поэтому, отвечая, он очень сильно старался не смотреть на фото. Сейчас, не видя его вживую, он чувствовал себя более смелым, поэтому не удержался и отправил тупой мем с шишкой, в котором правды сейчас было больше, чем Вова хотел бы раскрыть, и коротким «фотка заебись». А дальше разговор завязался как-то сам, и момент, когда прошло слишком много времени был снова упущен. Увидев, что уже больше трех, Семенюк почувствовал себя виноватым: Лёше завтра нужно было на работу. Тот факт, что его самого ждала школа, его волновал не особо, учителя уже привыкли к тому, что он постоянно опаздывает, да и с его сном на уроках бороться устали. К тому же, если Вова Семенюк решал отоспаться на уроке, то в классе наконец-то наступала тишина, а это ли было не прекрасно? Они встречались почти каждый день, за исключением редких случаев, когда Лёша был слишком загружен по работе. Для родителей Вовы ничего странного не происходило, он и раньше большую часть свободного времени проводил с друзьями, странно было как раз таки для друзей, с которыми вне школы он стал видеться в лучшем случае раз в неделю. Они даже предполагали, что Вова нашел девушку и обижались на сокрытие этого факта, но Семенюк отмахивался и говорил, что все дело в одной игре, которую он сейчас проходил, слишком уж затянуло. Никакой игры, разумеется, не было. Вернее, была, но Вова в нее не играл, Вова только слышал о ней от Лёши, и, судя по его восторженным отзывам, игра была действительно стоящей. Губанов даже предложил поиграть как-нибудь вместе, потому что давно хотел перепройти, а Вова с радостью согласился, но эта затея была отложена до лучших времен, а пока максимумом было порубиться вместе в мортал комбат. В общем, девушки не было, игры тоже, но причина не видеться с друзьями была и, по мнению Семенюка, довольно весомая при всей своей худобе. Все эти встречи были дружескими, за исключением некоторых моментов, которые сам Вова мог назвать в своей голове пидорскими, но без всякого негатива, да и отказываться от них он был совершенно не готов. Пидорским было то, что Вова каждый раз, приходя к Лёше, едва ли не вместо приветствия запускал руку в его мягкие уложенные волосы и взъерошивал их, задерживаясь в конце, чтобы просто погладить его по голове, как котенка. Пидорским было то, что он постоянно теперь убирал его руку от лица, когда Лёша смеялся или слишком широко, на его взгляд, улыбался. Пидорским было то, что Лёша иногда на эмоциях слишком положительных, чтобы сдержать связанные с ними порывы, быстро и невесомо чмокал его в разные части лица, но никогда не в губы. Пидорским было то, что они, порой совершенно неуместно, делали друг другу комплименты, при этом смущаясь, хотя можно было привыкнуть. Пидорским было то, что на прощание они неизменно крепко и слишком долго для просто друзей обнимались. И, наконец, самым пидорским во всем этом было то, что Вове все это очень нравилось, но только будто бы чего-то немного не хватало. Чего именно так не хватало, до Вовы дошло совершенно внезапно и стало настоящим откровением. Тогда они с Лёшей сидели рядом, почти что касаясь (иногда касаясь, если совсем честно) друг друга плечами, и совсем не по-пидорски смотрели какой-то фильм про геев с кошмарным одноголосным дубляжом. Фильм предложил Лёша, но сразу предупредил о его тематике, что помехой для просмотра не стало. Так вот, Вова очень символично осознал это на сцене, когда парень, считавший себя натуралом, метался, не решаясь сделать то, что хотел. И именно тогда, когда он все же сорвался к своему возлюбленному, Вова резко, пока хватало духу, пересел к Лёше на колени, тут же наклоняясь к его лицу. Целовались они едва ли не синхронно с героями фильма, разве что не раздевались, ну и дальнейшего продолжения не было, хотя бы потому, что Вову это пока еще все же в большей степени пугало, чем воодушевляло, не зависимо от того, как сильно у него стояло от этого поцелуя. — Я смотрю, ты определился? — Дышал Лёша быстро, взволнованно. — Нет, — и это было чистой правдой. Если бы Вова определился, они бы сейчас… Вова мельком обернулся на происходящее на экране. Да, именно это. — Но пусть будет так, если ты не против. — И Вова улегся ему на грудь осторожно и неуверенно, совсем как маленький беззащитный котенок, и обнял его, не слишком крепко, давая возможность оттолкнуть, если все же против, но чувствуя, что слезы потекут сразу же, если это произойдет. — Пусть будет. Парень отозвался совсем тихо, едва слышно, но Вова чувствовал за этим бурю его эмоций и слышал теперь, лежа на его груди, как колотится в ней сердце, наверное, с той же скоростью, что и его собственное. Лёша прижал его к себе сильнее, его ладони теперь плавно блуждали по спине, с трепетом оглаживали лопатки и позвоночник, и Вова чувствовал, что готов уснуть прямо на нем от этих нежных касаний и понемногу успокаивающегося стука сердца, чувствуя себя очень счастливым и находящимся на своем месте. Что происходило в фильме было уже не важно и не интересно, но монотонная речь на фоне тоже убаюкивала. Вова и правда почти заснул, только придумав еще кое-что очень необходимое сейчас, поднял голову и спросил: — Можно мне у тебя остаться? — Конечно. Конечно можно, Вов. Он улыбнулся совсем уже бессовестно счастливо, дотянулся до телефона и написал матери, что останется ночевать у друга. Наверное, она решила, что они напились, и теперь он не хотел возвращаться домой, чтобы избежать разговора на эту тему, как это уже не раз бывало. Его такой вариант более чем устраивал, особенно учитывая то, что в ответ мама написала короткое «ок». Возможно, завтра они с отцом попытаются поговорить с ним об опасностях подросткового алкоголизма, но он уж как-нибудь отмажется или, в крайнем случае, молча выслушает и скажет, что все понял. Сейчас это было вообще не важно, потому что Лёша, теперь уж совсем точно по-пидорски, чмокнул его в затылок, а сам он наконец-то перестал загоняться из-за этого всего, потому что какая разница, если сейчас ему хорошо? Разве не за этим нужно жить свою единственную жизнь, которая никогда больше не повторится? Все стало так, как, казалось, и должно было быть с самой первой встречи, но почему-то вместо этого они все это время пытались играть в дружбу. На самом деле, Вова не мог дать точного определения тому, что было между ними сейчас. Они все так же проводили время вместе, только теперь еще больше обнимались, целовались и иногда Вова оставался у Лёши на ночь, просто потому что ему нравилось засыпать и просыпаться рядом с ним, но дальше не заходило никогда. Вову все устраивало и так, и он не хотел, а дрочка на воспоминания о поцелуях не считалась, это было совсем другое. На самом деле, где-то в глубине он догадывался, что его это просто пугает. Пока еще он мог позволять себе это чувство неопределенности в плане собственной ориентации, так он считал, но в случае секса все было бы очевидно. Вова все еще боялся назвать себя геем даже в своей голове. Но Лёша не только не настаивал, он не намекал и не делал ничего, чтобы продвинуться дальше, и Семенюк был очень благодарен ему за это, хотя вряд ли смог бы отказать, если бы он попытался. Они ни в чем друг другу не признавались и не давали клятв, хоть Вове иногда и хотелось иногда услышать нечто большее, но пока ему хватало того, что Лёша иногда, после поцелуев, смотря на него совершенно непередаваемо восторженно и обхватив ладонями его лицо, говорит, какой он замечательный. А Лёше, кажется, хватало того, что Вова довольно часто и совершенно искренне называл его солнышком, по крайней мере и здесь он ничего большего не требовал. Так и зачем было усложнять эти прекрасные недоотношения, нагромождая какие-то ярлыки и лишние слова? Вовина неопределенность сыграла злую шутку позже, хотя тогда, спустя месяц после третьего по факту и первого по честности в проявлении чувств поцелуя с Лёшей, он уже начал понемногу и иногда произносить в своих мыслях фразу «я гей», хотя и крайне робко и исключительно в связке с «возможно». И тем не менее это определенно был значительный прогресс. К тому же Вова все чаще вспоминал слова Лёши про человека, после встречи с которым все станет понятно, сказанные в день их встречи, понимая, что он, видимо, и есть этот человек в его случае, и задумывался о том, чтобы сказать те самые три слова, не говорить которые теперь уже было даже смешно. Но смелости на это у него не хватало, а после того, что произошло, ее не хватало уже ни на что. Сегодня Лёша снова был слишком загружен на работе, к тому же вчера они переписывались почти до четырех часов, так что он был еще и очень уставшим. Вова был в компании двух ближайших друзей, и все было как обычно. Но потом разговор вылился совсем не в то русло, а он даже не заметил этот момент, только больно резануло где-то в груди сказанное лучшим другом: — Да пидорасов вообще убивать надо. — Или хотя бы изолировать от нормальных людей, — добавил второй. И Вова сдавленным голосом сказал, потому что промолчать было бы подозрительно: — Согласен, пацаны. Семенюк ушел меньше, чем через пятнадцать минут. Он пытался успокоиться, но внутри было так обидно, больно и страшно, что он больше не мог, соврал, что отец попросил вернуться пораньше, чтобы помочь ему в чем-то, и ушел, едва сдерживаясь, чтобы не побежать. И эти люди были его лучшими друзьями с самого раннего детства. Чего тогда он должен был ожидать от других? Когда он был у дома Лёши, отчаяние достигло своего пика, а слезы вот-вот готовы были политься из глаз. Когда Лёша, сонный, в трусах и футболкой наизнанку, явно надетой только что, открыл дверь, у него уже полностью иссякли силы сдерживаться, он просто упал в его объятия и разрыдался. Лёша помог ему раздеться, а потом Вова долго плакал, прижавшись к нему и цепляясь пальцами за футболку. Он никогда не ненавидел себя так сильно и никогда не чувствовал себя настолько одиноким. Губанов с ума сходил от тревоги, из сбивчивых объяснений, перебиваемых всхлипами, он понял, что состояние мальчишки как-то связано с тем, что Вова «пидор» и его друзьями, которые про Вову все же, видимо, к счастью, ничего не знали. Он пытался успокоить его, но понимал, что в глазах подростка эта проблема сейчас выглядит куда масштабнее, чем гомофобные друзья, которых можно было бы просто послать, поэтому слова не подбирались, он только шепотом лепетал, беспорядочно гладя его и целуя в висок: — Тише, тише. Я с тобой. А потом всхлипы прекратились, дыхание стало ровнее, Вова заснул. Лёша заснуть теперь не мог, он был слишком встревожен, поэтому просто продолжал обнимать его и гладить по спине, надеясь, что так во сне он чувствует себя защищенным. «Ничего, — думал он, — я обязательно подберу слова, чтобы помочь ему успокоиться». Лёша думал, что сейчас главное дать ему понять, что он не один, что все обязательно будет хорошо, даже если на пути есть какие-то трудности, что ничего не бывает просто, но быть геем — это не конец света. Он был уверен в том, что сможет помочь, в конце концов, он должен был сделать это потому что… Должен. Ответственность за все это в любом случае была и на его плечах, потому что все было бы проще, не появись он в жизни Вовы. Он проснулся через час — спокойный и молчаливый. Слез с Лёши и сел рядом, думая о чем-то с серьезным и безумно печальным взглядом, от этой печали Губанову самому стало больно. Молчание длилось мучительно долго, поэтому он решил нарушить его первым. Он положил руку Вове на плечо, привлекая его внимание, и заговорил медленно, подбирая слова, чтобы донести все, что он хотел сказать, правильно. В конце речи Вова все еще молчал, и только в глазах печали стало еще больше. Лёша понял, что он все уже решил, чувствуя, как распускается в груди ноющая боль, и сказал последнее, что теперь могло иметь хоть какой-то вес: — Я люблю тебя. По щеке Вовы потекла слеза, которую он очень быстро стер тыльной стороной ладони, а затем он на несколько секунд коснулся губ Лёши своими. Не поцеловал, нет, просто прижался болезненно и отчаянно, и резко отстранился, поднимаясь с кровати. — И я тебя, Лёш. Но я не готов. Не сейчас. Не могу, понимаешь? Лёша понимал, но сил ответить не находил. Когда он вышел в прихожую, следом за Вовой, тот был уже в куртке и кроссовках, и сидел на корточках, завязывая шнурки. Лёша смотрел на него, абсолютно потерянный и не понимающий, что происходит, почему происходит, если он тоже любил его и даже осмелился сказать. Он надеялся, что ему просто нужно время, неделя, месяц, может быть. Но он ведь обязательно вернется, да? Лёша хотел спросить, но в горле стоял ком, а Вова смотрел, нахмурив свои темные густые брови, пытаясь скрыть тоску во взгляде, и казалось, что всем своим видом говорил: «нет». — Пожалуйста, не уходи. — Губанов чувствовал, что ноги вот-вот подкосятся и он упадет прямо в бездну, будет лететь долго-долго, до самого ее дна, покрытого острыми камнями. Мысли путались. — Так будет лучше. Чувствуя, как вскипает ненависть к этой фразе, он понял, что уже ни на что не повлияет. Вова прикрыл глаза, чтобы не дать слезам выкатиться из них, и развернулся к двери. — Я буду ждать. Дверь захлопнулась, оставив Лёшу наедине с первым в их коротких отношениях обещанием.