Однажды в Одессе

Зима в Петрограде 1917 года выдалась на редкость паршивой. Война, Революция, голод — всё сложилось в одну общую картину человеческого горя. Страдали все, кто не смог более-менее устроиться в жизни. Вот и Готмог Валараукар страдал тоже. Страдания его были просты и понятны: нечего есть, нечего выпить и негде переночевать. Последнее до определённого момента проблемой не было, поскольку в тюрьме, где он находился до этого поганого утра, какая-никакая, а крыша над головой была, да и сухарь с водой тоже прилагался. Но всё испортили товарищи, пришедшие выручать «узников режима». Ну, и выручили себе на голову. После этого Готмог решил проблему с одеждой, выменяв у одного матросика по очень выгодному курсу «я не проламываю тебе голову, а ты делишься со мной вещами» шинель и винтовку. Затем, после выхода, совершил ещё один выгодный обмен — винтовку на сапоги и маузер, ну а в заключение вечера маузер был аккуратно обменян на финский нож и пачку папирос — Готмог всегда больше любил холодное оружие: удобно и тихо, воткнул под ребро, повернул, вытащил и дальше себе пошёл спокойненько. Но удобство удобством, а есть хотелось, да и спать в подворотне отнюдь не являлось хорошим способом провести ночь. И выходило по всему, что придётся кого-то грабить, тем более что туманный «кто-то» обрёл вполне себе реальные черты хорошо одетого господина в чёрном. Именно «господина», а не «гражданина» — Готмог это на раз определял: пальто хорошее, шарф, идёт спокойно, никуда не торопясь, да и свёрток в руках несёт. Значит, денежки водятся. Так что решение было принято однозначное — брать. Готмог двинулся за господином, стараясь держаться в тени, потом прикинул, где по пути был довольно тёмный переулок, свернул во дворы и оказался в нужном месте. Выглянул. Ага, господин так же неторопливо, будто прогуливаясь, шёл вперёд. Готмог выдохнул, вытащил финку и приготовился. Господин наконец дошёл до нужной точки, Готмог выдохнул и сделал шаг вперёд. — Товарищ, помоги на нужды Революции! — он сверкнул ножом и улыбкой-оскалом. — По-хорошему прошу! — А если нет? Что тогда? Зарежете? Ну-ну, милейший, уберите вашу зубочистку — мало ли поранитесь. — Готмог опешил. Он ожидал всего, но не такого. И эти секунды обернулись катастрофой. Каким-то невероятным образом его финка оказалась в руках потенциальной жертвы — он даже опомниться не успел. Но даже это не испугало его так, как прикосновение чего-то холодного к затылку. Он замер, стараясь даже не дышать, а в голове бился один вопрос: да на кого же я напоролся?! Готмог аккуратно, стараясь даже дышать через раз, скосил глаза, но увидел только полы шинели и сапоги. — Герр, что телать с этим? — произнесли сзади с отчётливым немецким акцентом. — Он есть шпана, ф расхот? Готмог похолодел, но, видимо, у Судьбы были на него свои планы. — Зачем же в расход, это неэкономно, Лангон. «Неэкономно?! Матерь Божия, да кто же это такие-то?!» — очень некстати вспомнились рассказы в камере: дескать, появились в Петрограде банды — людей воруют, а потом на рынке как свинину продают. Вот и всё, отбегался, урка. Но отчаяние порой придаёт сил, вот и Готмог решил дорого продать свою жизнь и рванулся было вперёд, на хлыща этого в чёрном, рванулся, да назад оттащили. Он сам не понял — как. — Герр? Фы есть ф порятке? — у-у-у, нехристь, так бы и вмазал! — В порядке, в порядке. Хм. Крайне любопытный экземпляр нам попался, как раз что-то такое я и хотел. Тут Готмогу сделалось ещё хуже: по всему видать, не на этих он наткнулся, что людей жрут, а на тех, которые содомским делом промышляют. Это он тоже в тюрьме слышал — что ловят смазливых пацанов, да содомитам сдают за большие деньги. — Фы уферены? — этим двоим на терзания Готмога было глубоко плевать. Стоят, обсуждают его, будто лошадь на ярмарке. — Он ше есть шпана, герр. — Ну да, шпана, причём сильно неумная шпана, иначе не решил бы меня ограбить. Но при этом достаточно умён, чтобы стоять смирно сейчас. Вот такой вот парадокс, Лангон. И не будем забывать о физических данных, а они у него неплохие. Готмог решил пойти ва-банк, всё равно терять было уже нечего. — Ты, гражданин, сам шпана! А я матрос революционный! Тебя за энто дело, за матроса-то, расстреляют на месте! — О-о-о, и какого же флота вы матрос, милейший? Может, корабль назовёте, где службу несли? Готмог похолодел и замялся, не зная, что сказать, но, на его счастье, на проспекте показался патруль. Всё, как положено: винтовки, повязки. И компанию они заметили сразу же, равно как и отчаянное выражение лица Готмога, а поскольку он в шинели был флотской, то подошли. — И что тут происходит, граждане? Товарищ матрос, у вас всё хорошо? «Нет! — хотел было заорать Готмог. — Помогите, они ж нелюди!» Но в спину упиралось оружие, которое держал падла с акцентом. Он же и заговорил. — Йа. Фсё есть гут. Просто ратостная фстреча — герр доктор рат фидеть сфоего пациента жифым. Не так ли, герр доктор? — Да-да, Лангон, ты совершенно прав. Признаться, я даже не ожидал, что данный товарищ ещё живой. Какая, право же, приятная неожиданность. Хлыщ в чёрном говорил, лениво растягивая слова и усмехаясь. И от этой усмешки самый младший патрульный почему-то побелел и перекрестился украдкой. Да и остальные как-то попритихли. Однако старший нашёл в себе силы спросить: — А по каким вы болезням, товарищ доктор? — По венерическим, — усмешка стала ещё шире, — а у данного объекта крайне, крайне интересный случай. Я хотел изучить его на кафедре, но товарищ сбежал через чердак. И вот я его вижу даже почти в добром здравии. Теперь надеюсь проводить товарища в лечебницу. Ещё вопросы? Патрульные попятились, старший пробормотал: «Ну эт ладно, эт дело — лечиться надо», — и они постарались как можно скорее отойти от странной компании. Готмог понял — спасения не будет. Когда патруль отошёл на достаточное расстояние, Готмог почувствовал, как дуло от спины убрали. — Ну так что, идёмте, товарищ революционный урка, — ухмылкой хлыща можно было порезаться. — Скоро ужин, а мадемуазель баронесса очень не любит, когда к нему опаздывают. Я же, в свою очередь, не люблю есть холодное и огорчать дам. Лангон, последите за нашим новым другом, а то как бы чего не вышло. А вы, товарищ, попробуете сбежать, — и Лангон прострелит вам ногу. — Найн, герр. — у-у-у, погань, заговорил! — Нет? Не прострелишь? — Не отну ногу, герр. Обе. — Вот и договорились. Вы всё слышали, товарищ революционный урка? Готмог только понуро кивнул. «Всё, отбегался, был фарт, да весь вышел», — с этими нерадостными мыслями он уныло поплёлся позади господина в чёрном. Сзади неслышно (как и получалось только, в сапогах-то!) шёл окаянный немец — Готмог спиной ощущал бесстрастный взгляд, и это тоже не добавляло ему веры в светлое будущее. И ведь как в воду глядел…