дети с мечтами

На теплом мирке гангреной прорастает ферма-приют в смешные для Старой Эммы 11. Вот-вот она должна войти в число старших детей, таких загадочных, взрослых, участвовавших в тайных сборищах не для маленьких деток как ты Эмма, подростках. И мама перестанет утешающе гладить по непослушным рыжим кудрям, это очень-очень приятно, улыбается мамочка всегда нежно и сладко, но говорить «ты так юна, моя дорогая Эмма, и это совсем не порок», даже поправляя мягко прядь за ухо — Но Конни уже пропадает где-то во время нашей игры в салки, никак не могу ее найти, а если и ловлю- где была не говорит! — Эмма дуется, ухватываясь обеями руками за возможность побыть с такой занятой Изабеллой, пока она подстригает торчащие хохолками антенки сиреневые глаза сосредоточены на нелегком церюльнечьем ремесле, улыбка кривится на губах и вот она понимающая — а так делают только взрослые! — предугадав момент, Эмма задирает голову, в зелени горит пожаром лесным праведный гнев, на что ее мама только прячет туманящие взгляд веселье на дне омута, ведь чертей у мамы нет! — наши братья и сестры всегда остаются детьми для нас… — мягкие движение останавливаются, ножницы замирают над головой и цвет Мамимыных глаз — фиолетовый, во всем своем величии мерцает, упирается в летнюю зелень их Грейс фолда, заставляя мозги вылезать за рамки малышки Эммы — значит малышка Конни не ребенок больше? — за тоненьким стеклышком любопытства — поражение Изабеллы как мамы, невинность перед овцой тигра, пустой и игривый, заставляет по новому осознавать острие так близкое к тонкой шейке и не стирать патоку с губ, елей изо рта — разреза между крошечными дырочками. — Вот так — мама в последний раз равняет, позволяя крошечным волоскам пылью рыжей кружить, но недолго им до пола. как хорошая мама, Изабелла знает, когда стоит спеть убаюкивающую колыбельную — Сегодня перед ужином пойдешь на чаепитие, Эмма? — да, да, да, да! ДА! Когда крик, потрясший весь приют утихает, Эмма широко улыбается, пряча все то взрослое и тигриное где-то в тщедушном на первый взгляд, как у каждой грациозной кошки, тельце путается пальцами в волосах, руша нехитрую укладкой водой и на мамины «милая, постарайся не давить на нее, ведь мы взрослеем десетилетиями маленькими шажочками» отвечает птичьим щебетанием» как у нашей Конни?» мама искренне смеется, пока девочка объясняет следующими в очереди детям «ааааа, что это было, Эмма?» и прячет как и воспитанница кривящиеся губы в русых и черных волосах. сидя позже на траве перед Рэем и увлеченно рассказывая как ей наконец-то перепадет, под тихую улыбку держащего за руку (имя) нетерпеливо дергаящего Нормана водить, а не трещать с Эммой. — Там будет так классно, мне Мэри говорила они еще пирожные едят! — а тебе бы только пожрать, Эмма — ну Рей, почему ты такой злюка, расскажу маме что читаешь книги для взрослых! — и каков план? думаешь сможешь убедить ее оставить книги не запертыми? — Норман озорно улыбается, а к уговором его приплетают Фила как последнее оружие. — я взрослая в отличие от вас! каааак укууушу и все, а книги мне в любом случае достанутся! — Эмма вскакивает с земли и угрожающе поднимает руки на друзей, неудобно для запугивания поодаль стоящими друг от друга! — потому что я взрослая — раздается хором ото всех кто поблизости и с ором разбегаются от взбешенной Эммы Рэй обходит дерево и садится с другой стороны, открывая книжку по середине, двигая пальцами и незаметно, и как в судороги, «гладя» корешок. Ждет ли он Эмму, пока она набегается, и придет к нему перед своей первой отправкой, не заметил ли Норман, как он на нее смотрел лишний раз, Фил пришел к ним сам и только потому что эти идиоты его позвали уговорить Нормана? Она никогда не сможет узнать какую страницу он откроет ухмылка подвижная, живая, не застывшая Рэй вздыхает, но там только аромат клубнично бананового крема, воздуха там нет. Еще и еще еще еще еще Эмма беззаботно бегает с младшими детьми перед лесом, пока Норман пообещавший не поддаваться, скрылся за елями. Вот берет на руки малышню и кружит, но время движется к ее чайной вечеринки, и она уже бежит назад к приюту, сияя улыбкой, от которой взлетают вороны, дыхание не сбивается, но вот серое преддождевое небо напоминает глаз единственный видимый из-за челки Рэя… Слишком подвижный и слишком для него живой, фальшиво, слова мамы про Конни, которой всего шесть, а шестилеткам, если перед ними открываются чаепития оно очень нравится, они такие сщасливые, радостные улыбаются, смеются, это же хорошо? Эмма пока бежит, щурится, как на сложно читаемый текст, не смыслом, такого быть не может, а расплывающиеся, как Гильда рассказывала о чтении без очков на спор улыбаются, смеются, а старшие другие, они спокойные, важные, но тоже смеются и громко говорят о вкусном чае, но Эмма, есть и другие, они обычные, разные, как калейдоскоп, а калейдоскоп, красный, желтый, черный, крашеное стекло, одн текст размывается окончательно, а она ищет дерево Рея — я тут хотела спросить… — дышит глубоко — Зачем ты полез во взрослую секцию, мама и так каждую неделю привозит книжки тебе? — Она про войну, Эмма не про секс

***

Эмма когда доходит легкой походкой, пышит радостью от свалившегося на нее счастья, переживания все попрятались в глубокие норы, их смело прохладным ветром и спокойным Рэем, ведь если бы она была права, серая радужка бегала по белку со зрачком внутри, правда ведь?! И только расплывчатый текст про калейдоскоп весит перед глазами пеленой. Её ждут у самых ворот безлюдных — все дети заняты играми в лесу. Тут Анна стоит с живенькой улыбочкой, старшие девочки приветливо ей машут руками, когда Эмма еще сбавляет скорость, не налететь бы на Мэри с подружками Адой и Жанной! Ищет Эмма Конни, пока здоровается эндорфиновым «прииивет» и Конни находится! Стоит за Агной и улыбается широко, счастливо, глаза горят детским восторгом, Эмма здоровается с ней еще раз, дурашливым «приветики», улыбка Конни становится еще шире, искажая милые детские черты, уродуя их. Эмма не пятится. Глаза широко раскрываются от шока и рука тянется ко рту… Сумела перехватить! Правда дрожат мелко пальцы. — Что-то не так, Эмма? — Агна обеспокоенно улыбается, заглядывает ореховыми глазами в душу. Она нависает, хотя выше на жалкие пару сантиметров, или Эмма вжала голову в шею, ее потряхивает лихорадочно? — Нет, все хорошо, рука онемела, я эээ таскала малышню? — Тебе не стоит их поднимать, и тем более кружить, ты же девочка, Эмма, а если поранишься?! — срываясь на громкий шепот, утыкается пальцем ей в плечо усто, грозно сверкая глаазами войдя в мод заботливой_старшей_сестрички. — Да все со мной хорошо! Обещаю не больше трех детей по рукам… — Жанна была лишней! И малышка Сара, — пышные кудри скачут по ее плечам от негодования, но Агна быстро сдается и заменяет, напоследок оттягивая щеку Эмме, как любит делать Гильда. Вместо того, чтобы возвращаться к болтовне с Мэри, Агна хватает за руку Конни и скрывается с ней за углом их приюта. — Здравствуйте, мои милые девочки! Готовы к сегодняшнему чаепитию? — сладкий голос мамы, стоящей за спиной, держа за руку стеснявшуюся Анну. Эмма резко оборачивается, чтобы встретится всё с теми же мягкими, как карамель, глазами Изабеллы, и полными любопытства, как и её, Анны. Эмма слышит, как Мари говорит об Агне, но когда прислушивается — та замолкает и остается один мамин голос, хорошо слышный и близкий! — Вы все наверняка знаете ваших сестер Эмму и Анну! С сегодняшнего дня они в нашем клубе, поприветствуйте их и относитесь соответственно, — ладонь мягко ложится на плечо, и Эмма изо всех сил старается улыбаться своим старшим сестрам, Мари, прячущей руку за белой юбкой, черным безразличным глазам Симоны, застывшей со свертком в руках Розу, отсуствующих Конни и её погодок, фиолетовое месиво глаз Изабеллы на переферии. Мама же не смотрит на неё? Мама хорошая, ей нет причин осуждать Эмму, ведь Эмма тоже хорошая! и Агна и Мари и…! У Розы в руках остатки пироженного, а пальцы Симоны все в розовой глазури. Когда Изабелла их отпускает и ведёт старших девочек, Эмма набирается смелости и смотрит в широко открытые глаза восьмилетней Анны, ей хочется говорить, что все хорошо, пока слова не иссякнут и пока её горло не вспорет от собственного голоса, какая их Мама замечательная и теплый, уютный дом, нонононо. — Не волнуйся, я тебя в обиду не дам! — шепча горячо в ухо. — О чем ты говоришь, все — надлом и взгляд Эммы, зелень, в которой ломается что-то наивное и детское на пополам, а затем в дребезги. — И всех остальных? — и Конни, для которой ты всегда была занята, даже что бы ловить её в лесу, для Агны, которая никогда не могла не догнать тебя, не отбыграть в шахматы, но улыбалась тебе снисходительно и давала вам троим взрослые книжки, не тихая Самона, для которой ничего и сделать-то не смогла, как заставить читать сказки вслух детям младше пяти и валяться убаюканной на траве, Роуз…  — И всех остальных, — у Эммы страшные глаза — зрачок в них крошечный и не здорово пульсирует, её губы искажает в гримасу, слезы комом в горле стоят, руку ко рту подносит будто не она — Изабелла, и от этого прошибает холодом до лихорадки, беззвучный крик — маленькая черная дыра под несуществующим кадыком. — Что-то случилось, моя дорогая Эмма? — на маме по детски весит Анна, с коротким «нет!», но внимание не обращает на неё. Вот сейчас над ней нависают, не скрывая этого. Её любимая мамочка сейчас как аромат ландышей-первоцветов, сладкий-сладкий, как мак на Алисином поле. — Нет, — Эмма по-детски открыто улыбается. Изабелла продолжает, лепесток за лепестком отрывать от Эммы пока не увидит ту закрывающую от нее сердцевину. — Ничего, мама. — неа. — Я очень-очень тебя люблю. улыбка улыбка улыбка улыбка — Просто я представила, что все очень-очень плохо и сама растроилась, глупо, правда? Мне так понравилась, но там у главной героини совсем нет дома, представляешь, и я подумала, как будет грустно, если у меня тоже не будет дома, тебя, Нормана и Рэя, Гильды, Дона, — огненный закат озарился прекрасной песней о дружной семье приюта-фермы Грейсфилд, с любимой мамой. Красный, оранжевый и лиловый — их брызгами как кровью истекает небо, утопая в искренности дорогой Эммы. Они, наконец, идут с Анной, семеня впереди Изабеллы, пока та отпирает белую, неприметную дверь, на теле их приюта, ключом, пока остальные тихо ждут. Заходят они впереди мамы, ее руки нежно держат, крепко, как и тогда, сжимают. Внутри, за белой дверью оказалось ни-че-го. Самая заурядная классная комната: с одним большим круглым столом и прожектором, на тарелке лежат пирожные с нежно-розовым кремом. Девочки усаживаются на стулья, Эмма садится с Анной, коротко сжимая её руку под столом, мозг её бьется о кости, не дам в обиду, спасти их всех, не дам в обиду. Изабелла стоит у прожектора, как всегда нежно улыбаясь своим детям, включая его. Там нет ничего, что могла ожидать Эмма — одни стишки про служение, завернутые в обертку, а вот бабушке, а вот другу, а вот королю, но самое главное — вокруг короля на картинках много слуг, но держит его мантию один, с короной на голове и одетый в те же цвета, пока остальные в серых повязках. Эмма во всем этом видит стальной блеск иерархии, остро сверкающий под детским папье маше с рисунками. Розовый розовый розовый, разных оттенков, но чаще «поросячий» на каждом рисунке. Если нарисованы сами дети — остаются либо нетронутыми красками, карандашом с нажимом, либо зачирканы как в истерике со страшной обводкой рта и подправленной нижний частью взрослой рукой. Взгляд Мамы падает на Эмму и ей предоставляется слова: что тут происходит, милая? ты хочешь в свой старый дом, Эмма? Дорогая моя, ты же не хочешь служить, так? на нее смотрят все присутствующие, маленькие девочки держат в руках пирожные, от некоторых осталась одна приклеенная к тесту тонкая бумажная формочка, изнутри капает нежный банановый крем. Старшие старательно держат у губ маски, мечтая чтобы пальцы не дрожали, на белом картоне прорисованы черные осуждающие глаза. Анна смотрит широко открытыми льдинками из глазниц. Эмма смотрит по сторонам, и не может найти ни выхода, ни поддержки мамы, только не нужна ей эта поддержка и запертые окна, «тебя не дам в обиду» «и остальных» Конни тянется к еще одному пирожному, потухшая синева, выключенный голубой фонарь, если такие, конечно, есть. Как так можно, Эмма А я была твоей сестрой Твоя мама тобой недовольна Не убежишь Изабелла стоит, возвышаясь над особенно жутком детском рисунке о подчинении, рукой загораживая свет, но девочка туда и не смотрит, все внимание её на Изабелле. Разочаровать эту женщину для Эммы кровавое пятно на ее беспечной жизни, огромная бордовая клякса, смердящая мертвечина, и из-за чего? Глупых предположениях, это так по-детски, Эмма, напридумывала себе всякого, еще и Анну втянула, она же такая впечетлительная, как ты могла, Эмма, будешь ей потом краснея объяснять, что напридумавала все с какой-то ерунды. Самона очень стеснительна, Роуз любит сладости и таскает их с клубной комнаты, Мари так часто говорит об осторожности и детской глуупости, неосмотрительности, что прячет из-за стыда (как глупо!) порез, дети любят тайные чайпития, пироженные и, что их рисунки мама собирает и взаправду вставляет в презентацию, У Рэя хорошее настроение. — Все в порядке, мама, не думаю, что помогать друзьям и служить хорошему королю плохо, такому как Норман, например, он бы все для нас сделал и помогать ему это хорошо! — Да, милая моя, ты права, служить ради общего блага! — кривится их мама так сладко, у Эммы пересыхает в горле, но улыбается в ответ. Второй мультик смотрит с большим интересом, обещая после извиниться перед Анной, в нем смешные картинки говорят о любви и чем занимаются мужчина и женщина наедине, Эмма краснеет, хихикает и закрывает себе и беднной Анне глаза, остальные дети сидят от нее слишком далеко, и вот мультик подошел к концу: мальчик с девочкой стоят счастливые, и мальчик дарет девочки цветочек, Эмма собирается к Норману и Рэю, извиниться перед Анной, руку от прикосновения к её глазам жжет от собственной гллупости, Эмма встает со стула, когда две презентации висят законченными в меню, задвигает его за стол и все короли и мальчики в детских рисунках изменяются на демонов из самых страшных ее кошмарах. Их растят как рабов. Эмма закрывает рот руками, чувствуя, как рвота щекочет язычок. Сестры тянутся к пирожным, у Роуз с губ сочится розовая слюна, Самона осторожно дышит, сгорбившись, вцепившись в стол, Конни тянется к третьему пирожному, глаза искрятся от счастья, их плотно завалкло пленкой. пока роятся тысячей ос вопросы, «где мальчики?», «как выбирают детей для чаепитий?», «Рэй знает?» «и почему взрослые так поступают с детьми?!» Эмму спрашивают заискивающе, хочет ли она стать мамой. мама выращивает продукт, Эмма как я. Милая Эмма, однажды ты сможешь стать фермером на мясной плантации, как с детства мечтала твоя мама. Ты вырастешь, Эмма, что это, если не величайший дар? — нет, мама. Дальше начался Ад. глаза Изабеллы очернены материнской злостью к непослушному дитя, Эмма, суетливо отговаривающая детей от пирожных, Конни, пожайлуста, нет, мягко давя на челюсти, ожидая пока ребенок откроет рот и выплюнет яд, орет «Нет, Анна», когда той Агна протягивают яблочко соблазна. Анна, бледная от ужаса поворачивается к ней, крем попадает на бледную кожу и разум погидает её, глаза темнеют на миг, являя миру абсолютное счастье и широкую улыбку, все в ней орет в уши «поздно, Эмма, поздно» и мама вторит, — поздно, моя Эмма, поздно, глупышка. — Я хотела для вас с Норманом лучшей судьбы, хорошей, правильной судьбы — лорд Банион из охотничьих угодий золотого пруда согласился с вами познакомится лично, представляешь, какая это честь Эмма? мы говорили об демонической иерархии только что, один из пяти семьей регентов согласился посмотреть мой скот для удовольствия и посвятить вас в таинство охоты, но… Изабелла подходит к ней вплотную, нежно обхватывает за уши и шепчет-шепчет-шепчет ядовито, капая эфемерной слюной из демонической пасти — ты все разрушила, детка — гладит мочки ушей и, Эмма готова поклясться, чувствует, как её аккуратные ногти ковыряются под кожей. — подождите меня здесь, девочки, пока мы с Эммой и малышками сходим в класс ублажения наших господ, поднимайся, — теплоту мамину заменили сженным до черноты сахаром. — Роуз выворачивает на стол, отчаянный взгляд Эммы на чинно запивающею чаем Анну, тонет в лужице клубнично-бананового крема. Эмма встает, Эмма задвигает стул, Эмма идет, с выжженным через зелень ГрейсФилда нутро и думает, думает, думает, как демоны разрывают детей, как Рэй кусает себя до чернеющих синяков, будет ли что-то бедной Розе и Агне и Самоне и Норману, Норман, котом, который, будущее которого она разрушила, быть дичью или быть съеденным по кусочкам живьем растянув на года… Пока они идут по коридорам вглубь, в окне видит как в последний раз едкую траву, с приторным цветочным ароматом, где в далеке Норман ловит последнего ребенка, где Рэй все так же сидит под деревом, в кошмарах слыша мягкий стук каблуков об паркет, их деревянного ГрэйсФилда, Эмма решила тогда, после разговора с Рэем — они сбегут. Они сбегут все вместе, всей семьей Комната больше, без окон, и Эмму начинает мутить сильнее, куда уж там — за прожектором сидит огромный, тучный, с длинными руками очерченными кожей суставами-суставами-суставами, с многосуставными пальцами и когтями, в белой маске и уродливыми двумя глазами и такие же возвышаются над ними, охраняющими единственный выход, и братья и сестры Эммы, тихие детишки любящие сидеть в библиотеке, королевы класса предпочитающие сплетни и своих пордружек, взрослые пацаны, пытающиеся курить самопальные сигареты, которым мама запретила приближаться к её ангелочкам и, не дай бог, развратить их, все те незаметные на общих обедах, затменные ее лучшими друзьями, но такими родными, все они… — поприветствуйте Эмму, дети, теперь она с вами! — торжество мамы сгорает на кислороде с выдыхаемым ей углекислом газом. Занятия проходят мерзко. Эмме так мерзко! Смотреть как детей заставляют сервировать столы с человечиной, подливать в хрустальные бокалы кровь, как лучшее на свете вино, как заставляют зубрить все приторно-учтивые фразы, как и этот лоск падает тяжелым бордовом занавесом и открывает что-то темное, извивающиеся на их столах, такое мерзкое, реалистично живое, к которому нужно прикоснуться устами, мои дорогие дети. Изабелла этого не делает, и Эмма не радуется от этого — как примерная дочь, не впадает в отупляющую ярость. Ей так по-детски тоскливо, ей хочется лишь сгрести всех-всех детей и с ними сбежать, ей хочется теплых объятий и почистить зубы, ей хочется уткнуться в шею Нормана, притянуть к себе Рэя и никогда их больше не отпускать. Демон за компьютером не обращает на них внимание, глазища охранников жутко крутятся в вялом интересе. Уже позже, на траве, когда Эмму всю выворачивает, она будет думать, почему не сопротивлялась, почему не укусила, почему не встала, почему не боролась, и тут же посылает эти мысли куда подальше, — это навредит детям, Эмма и мысли утекают к отправной точке, — какой дурехой она была, загадочные взрослые, тайные клубы, добрая мама, скучающий Рэй, приветливый Норман… Нужно ему рассказать, нужно признаться, что разрушила его шанс на жизнь, нужно придумать план побега, нужно. — Эмма? Ты бледная, — Норман подкрадывается сзади, но напряженная до предела Эмма не реагирует. — Норман, — все слова разом пропадают. мальчик упирается руками ей в плечи, заглядывает в глаза своими льдистыми и проницательными, уставшими быть на шаг позади, быть в просто сиротском доме Грейсфилд, когда его друзья страдают, его мозг не выдерживает рамок, грозясь сломать их, себя и переварить. — Расскажи мне о приюте, — так просто и без обидняков, такого Нормана, с извечной прохладной улыбкой, которая таит, стоит им с Рэем чуть-чуть постараться и раззадорить, Эмма и любит. — все в порядке, в порядке, в порядке, с ним все хорошо, Норман и с мамой, — Рыдания подкрадываются незаметно, из подтишка и бьют поддых. Утыкается ладонями в землю и траву, плачет горько и на птожный ноте нечеловеческие воет, стирает грязной рукой влагу и снова. Норман цепенеет, Норман кидается к ней, обнимает, прижимая к себе, Норман шепчет ей и готов разорвать мир на маленькие кусочки, раскромсать, только было бы у несчастного мира лицо. Лишь бы она не плакала больше так надрывно и совсем не от счастья, совсем не от неудачной детской влюбленности в Кевина, которая вылечилась горячим шоколадом и парой партий в шахматы, не те от которых становится легче, выплакавшись, не те. — пошли за ворота Норман, пошли, а? Норман совсем не уверен. Норман просчитал наперед. ворота, за которые нельзя заходить. Рэй, кривившиеся от чаепитий и упоминаний о внешнем мире. Дети, возвращающиеся из клуба совсем другими, венецианские маски вставленные в рот, безграничное счастье. Сломленная Эмма, пропадающая Конни со своими подружками. Страшная тайна над самой кромкой воды, только приглядись к этим дьявольским кругом от камней. Но желание Эммы не выполнить, Норман не в силах — нет и ни за что. — Пойдем, — Норман протягивает ей свою ладонь, открытую и пустую, и Эмма благодарно хватается за нее, вцепляясь, сжимая изо всех сил. Они бегут быстрее, чем в догонялки и Норман почти что не отстает поначалу, смело перепрыгивают через мелкие ворота, стремясь вперед, пока подсыхают мокрые щеки. Стена, опоясывающая ферму, предстает перед ними во всей красе. Норман смотрит на нее, хотел бы он не верить собственным глазам, но слишком умен для этого. Вот она, страшная тайна и немой диалог. «обещаю, мы сбежим с нашей семьёй» Эмма молчит. Эмма часто бывает у стены, прислоняется, трогает руками, взбирается на дерево, но переступить ту тонкую грань, что вырисовывает мама, и забраться на нее не может, мамины уроки, какими бы бесполезными они не были, болезненны и выбивают Эмму во что-то новое, уродливо покареженное, как бы невыносимо и печально не было Эмме это признавать. Идут с Норманом уверенные к Рею за ответами, которые она не может дать — если узнает мама, конечно, возьмет вину на себя, но не может она выдавить ни словечка! Мальчик находится неохотно, крутящим скакалку с Гильдой, пока Дон с ребятней через нее прыгают. Увидев их с Норманом, ухмыляется пусто и приглашает идти за ним, книга о войне остается лежать под деревом. — Ну? — Мы знаем, Рэй, как и ты, — улыбка Нормана особенно стеклянная, как ничтожна Рэя. — Нет, она знает, и, — поворачивается к Эмме. — Не говори этому придурку, Эмма, нечего нарушать обещание маме, если не хочешь сосать демонический член еще раз. Норман должен вспылить и наброситься на Рэя, позволять себе материться одно, но говорить такое об Эмме непозволительно даже ему, но улыбается широко, вокруг зрачков под солнцем сгорают ледняки, Нормана тошнит от провокаций пытающегося жертвовать собой Рэя, от невозможности защитить Эмму, давая только бессмысленные обещания, от никак не собирающегося до конца пазла. — Скажи-ка нам, Рей, когда мы все умрем? — Вы родились не на той ферме, — вырывается, потому что так хотелось, наконец, сказать — Рэй трет кожу скрытую белой рубашкой смотря мимо них. Сам себя раскручивает на один ответ, позволяющий Норману и Эмме самим догадаться до остального.  — Это плантация, — смотрит Эмме в глаза жалкую долю секунды. — номер три охотничьих угодий золотистого пруда, Грейсфилд. Нормана разрывает аккурат над быстро бьющимся сердцем, через что пришлось пройти Эмме — она тут, Норман, она жива, их старшие братья и сестры мертвы, но она жива. Здесь. С тобой. Эмма тупо смотрит на Рея переставая как только чувствует, что Норман может заподозрить обман. Врать Норману, до чего докатилась, но сказать не может она никак, костенеет, стоит только подумать. Из утверждения они с Норманом быстро дорабатывают картинку своего мирка. — Мы должны сбежать все вместе, придумаем такой план, — говорит Эмма. — Мама хорошо играет в догонялки у нее шпион среди детей или камеры, спрячем веревки и проверим детей, — встречное от Нормана. — Мы должны сбежать втроем, дуреха, — я убийца и сожгу ферму вместе с любимой мамой и товаром, а вы убежите вдвоем — Рэй они спорят до хрипоты, так ни к чему не придя. В тот же день мама просит Эмму помочь убрать клубную комнату. — Первое правило, Эмма, не говори ни с кем о чаепитиях, — Эмма нехорошо замирает. — А плохих девочек наказывают за непослушание, — Изабелла ласково ерошит торчащую прядку. — Заканчивай уборку и мы начнем. Эмму бросает от маминых слов в холодный пот, дерево швабры грозится треснуть. Рука Изабеллы спускается на девичью шею, и Эмма чувствует мимолетный укол иглы, тело цепенеет, обмякает, теряя контроль, и девочке-кукле мама советует подойти к демону за компьютером — она подходит, по своей воле поворачивая разве что белком в глазницах. Пятно на теле под приютской униформой, обещание восстановить хирургически. — Попробуй теперь поговорить с товаром № о плантациях или лезть на стену — и жить Норман будет в геенне огненной, — фиолетовый предвещает ей мучительную пытку, мама проводит пальцем по сухим векам удволетворенно. — Сезон охоты начинается, Эмма, — ухмылка расчерчивает Изабеллу. Про Рея не говорит ни слова. Эмме жаль Рея. Эмме жаль всех их, весь их Нетинебудет Бетон гладкий и прохладный, на нем не одного выступа, по ту сторону верхушки таких же вековых елей, за ним ни звука, но летит от туда стая птиц из-за стены, девочка не одна. Эмма задирает голову, сердце бешено колотится, один ворон ранен так, что может лететь, но отбивается от стаи, все медленнее рассекает воздух, кровь капает на землю, красный расцветает рана, и падает мертвым на территорию фермы. Эмма в последний раз прислоняется ухом к стене и со всех ног бежит за ним. Ворон находится быстро, Эмма следила за падением и отлично ориентируется на местности. Черный, глянцевый блеск перьев, раскрытые широко бусинки глаз, которые словно следят за ней из последних сил, в ране неизвестный Эмме цветок краснее крови сладко, дурманеще пахнет, ощущение, что за ней следят только усиливается, щекочет нервы, будоражит кровь, заставляет гениальный мозг метаться, бьется загнанным зверем зайчье сердце, чужие руки проникают под ребра, как мамины ногти в мочки ушей, рефлекторно тянется к сердцу, к горлу, к оставленной мамой отверстию, обнаруживая свой на тонком горле поводок — чип слежения. Нужно сказать Норману и Рэю, Методом проб, ошибок и наказаний, все сложнее скрывать от Нормана, они выяснили, что чем ближе к стене, тем больше помех от перчиков и сложнее определить точное место ребенка. Эмма не спит от кошмаров, бродя по лесу с Норманом и Рэем, когда план переходит в фазу сообщения детям, Норману приходит предложение кинуть их, не нужный баласт и маминых шпионов от Рэя, Эмма долго, украдкой смотрит на Симону, тихо шепчет ей на ухо после становящихся все жестче занятий, после которых быстро залечивает мама, и никаких следов не остаётся, как Эмма не искала, и секс с демонами не более, чем её мрачная фантазия, думает она в душе, стеснительность вызванная совсем не переходным возрастом, «взрослые девочки ее понимает» — демонический язык облизывает шею с меткой товара премиум качества Эммы. Симона не идет на контакт неделями, отсаживается от Эммы, смотреть через прорезь в бездне, говорит одно безразличное. — Все хорошо, Эмма, не понимаю к чему ты ведешь. Роуз улыбается так сломанно и жалко, что щипет глаза, благодарит за заботу, неделями уходя играть с ними в салки всякий раз, как Эмма заводит разговор, и бегает до ломоты в ногах и боли в печенки, до густой белой слюны, в которой чудятся нежнорозовые кристалики. Агна читает ей нотации чаще Изабеллы из детства, демонстративно уходит учиться, выносит предупреждения их клубу по игре в догонялки, как она его называет, за шум и манит за собой Мари, её кудри кружит ветер, лаймовый обволакивает недетская печаль. Анна смотрит на нее долго, и первой соглашается сбежать. — Я и свои косички пожертвую, только скажи, Эмма, и, пожалуйста, спаси малышей. В не клуба чаепитий сложнее, думай, Эмма, думай! Совершает ошибки, не доверяя «младшим», разгадывает до конца схему мамы как и в шахматах Эмма, но своими жизнями, Дон ударяет Нормана за их ложь, хотя должна получить она, ведь Эмма им не доверилась, Эмма. Гильда на чайпитие в ужасе смотрит на демонов в картинках, за её согласия на пост Мамы Эмма готова петь ей деферамбы вечность. Но нежная улыбка разбита навсегда правдой. Гильда знает, что с ней будет, если мама узнает, что они обсуждают с Эммой — низведут до самой низкой ступени товара, не горничной, безвольной куклой, животного на поводке, но продолжает приходить, успокаивает Дона, вклиниваясь между ним и Реем, руки держит в ее руках, но сил отчитывать Эмму за ее маску вечно наивного ребенка больше не находит. К стене они ходят чаще втроем, но Эмме мало, она хочет еще и еще, смотреть на птиц, ждать трупа, и инстинкты кричащие, что там за стеной кто-то есть, не безвольная дичь, не запертые отчаньем дети на ферме, не мама, которой готова если не простить изуверство над детьми, то снова её объятий, почему все не может быть как раньше, с любимой мамой, а потом они сбегут. Ведь мамочка просто хотела жить, ей как и Эмме показали фильм и пообещали жизнь без страданий всего лишь нужно. всего лишь нужно… Может, она свободный взрослый, Эмма и ложится по демонов исключительно ради благ — сказал бы ей Рэй. Она могла тихо умереть безболезненно на мясной ферме, могла сбежать, Изабелла достаточно умна, не забывай, Эмма. За стеной злой демон, кричат они хором, не бегай за трупами, не прислоняйся к стене, не мечтай, Эмма. В ночь перед отправкой Конни все идет наперекосяк, только удалось переманить большинство девочек из клуба, Рэй только начал проникаться идеей спасти их всех, не бежать втроем, шпионить на их стороне, Норман увидел врага и выкладывается на полную, продумывая свой план Нормана для всех, Симона видит что-то кроме непроглядной тьмы, Агна сомневается в решении стать мамой, у Конни под одурманенной дымкой узнавание, и сегодня они должны были рассказать всем остальным, как мама срывает все отправкой Конни, чьи глаза так и не покинул дурман. Об вечерней отправки им не говорят, и они, наивные, обсуждают в сотый раз план побега, когда запыхавшиеся Агна говорит, что Конни и всех шестилеток забрали и, если они хотят увидеть их в последний раз, нужно бежать. Они и видят. Край черной юбки Конни и шляпу на светлых волосах, не ее потерянный в розовом детстве взгляд. Эмма срывается, и Норману с Реем ее не догнать. Поймать-то запросто, но бег стихия Эммы — она с места в карьер, пол не успевает скрипнуть, Изабелла усмехается в материнской гордостьи за своих любимых, доведенной ей до отчаенья деток. Запугивать, подавлять волю, кормить их любимыми пирожными — эти трое ломают все что так старательно чинит Изабелла — её дорогих старших девочек, вышколенных, сидящих в узких ошейниках, но шестернки их половинки мира перемалывают в пыль всех. И глядя как мальчики потерянные в своих гениальных умах, запертые в клетке своих же планов на побег ломаются, крича что себя не выдают, когда её настоящий сын бежит за Эммой, оставляя Нормана с недетским совсем да и не человеческим вовсе, подовляющем всякую тварь дрожащую, ради Эммы он не может сбежать сейчас: в чем Изабелла не признается, у Изобеллы на губах сладость и доброта, не в глазах правда — там одна детская смерть. Улыбчивый, солнечный мальчик предвещает мамочке погибель. В лесу Эмма остается одна, в дальнем конце, где еще не видно стены, надеясь что Рей и норман сочтут Ему_у_стены достаточно для нее наивным поступком, откинув разумный вариант про лес. Окружающие вечнозеленые деревья давят со всех сторон хлеще обнесенной приют стены, кружат хороводом над головой. В одиночестве ей хочется лишь одного — того, кто за ней приглядывает. Он юркий, у него когти, оставляющие глубокие трёхпалые раны, и в одной лапе он сжимает цветок неизвестного Эмме растения. Вот он прыгает по ветвям, когда они втроем обсуждают план, вот эмитирует беличий писк, спускается на землю, заметая лапками следы, и у него есть пятая рука — хвост, что бы удобно было бегать с цветком. перед Эммой книжка про животных с красивой картинкой жирафа на котором она обязательно прокатится и двадцать две страници назад там — иди ко мне, обезьянка! — протягивает свою руку к ветвям — я знаю что ты тут и ты розовая, да? прости что назвала тебя фламинго, но Норман так смеялся… — Эмма поворачивает голову набок, улыбается приветливо и ждет. за ней едва заметное движение. отличное время поиграть в догонялки и пускай из глаз текут не переставая слезы, это не как не отражается на ее радостном шепоте, заменяющий возбужденный игрой возглас. овраг, холмик, чаща, поляна, редеющие дубы — Эмма мчится вперед! Позже рискует собой взбирается высоко на ветки и прыгает как настоящий ниндзя, и в конце концов, вся в царапинах и с вывернутой ногой, дрожащими руками хватает лиловый хвост обезьянка орет так, что у Эммы закладывает уши. Только это все ложь — Эмма совсем не радостный ребенок в побеге за зверушкой, от рыданий задыхается, с Конниконниконни на устах, воет на одной ноте, тихо и отчаенно, так что-бы агонию её никто и не услышал, потому что так нельзя! Все они на нее надеется! загадочные девочки, отстраненные мальчики, радостные, так рано ушедшие дети. Норман. Рэй. И так охота верить что Изабелла. Господи, Эмма просто хочет как раньше, верните ей сахарный мир, верните ей маму, пусть она растит их как кукол для господ-демонов, пусть она выбрала жизнь, всего лишь! Только не говорите что все объятия, вся доброта, все молитвы перед едой, партии в шахматы, лаковые улыбки, мудрые советы, все те разы что Эмма пробиралась к ней в комнате и засыпала уткнувшись в мамено плечо, бвыло ложью лучшего фермера со скотобойни удовольствия Эмма черт побери хочет семью. выпускает из рук теплый, с короткой шерсткой хвост — прости меня пожайлуста, я не хотела сделать больно, не знаю что на меня нашло, обезьянка. — не требует больше погладить зверьяка, лишь смотрет на ходячиие ходуном ладони влажными глазами. Садится на траву, упирается на крону дерева. Горло болит от невырвавшихся криков. — ты такая пушистая, шелковая, и царапины от тебя не ноют, не то что от — замалкает, матая головой — скоро придет Рей, он не терпит маму и провожать детей, поседелки в кругу семьи тоже, Норман справится! — уверенности прежней капельки стекают с зеленых листьев. обезьянка сидит на ветке и с любопытством рассматривает Эмму. Девочка обнимает колени, тоненькими ручками что бы плакать в тишине пока обезьяна убегает, оставляя её одну, но с мазохистки не позволяя себе этого, ни прислонится наконец к любимой стене за которой ждет ее любимый взрослый хозяин обезьянки, хороший и приглядывающий за ней и лжи в дяденьки хоть немножечко меньше чем у мамочки. Да, точно, так и есть — приглядывает за ней Еще какой-то день назад Эмма изо всех сил запрещала себе мечтать о нем, представлять, как Изабеллен светлый образ искажается, платье становится сюотуком, легкая улыбка и отеческий, покровительственный взгляд и шахматная доска в маменом чемадане, что бы с ней, с ними играть часами напрлет, и бегает он быстро, способен догнать любого! Слезы ветер высушил, орехи в зеленой траве манят и становятся кормом для нового друга — собирает в горстку и протягивает ему лакомство хрипловато от недавнего плача подзывая нежно. Обезьянка смотрит на Эмму одним глазом как у демонов «они одного вида» как нецензирурй информацию, как не фильтруй, как не заварачивай в нужную маме и демоном обертку, они выпутаются из этой паутины. обезьянка спрыгивает с облюбавнной ветки и резко напрыгивает на инстективно отшатнувшиюся Эмму, присасывается к сарапене на руке, щекочет зубами края раны, проходится язычком по мясу и мознув носом на последок удерает в чащу карманного леса. Должно леденеть, но Эмме тепло и пульсация в ране становится мягче, разве что она разошлась и как бы не пришлось ее зашивать, мамочка не одобряет Эмма улыбается, они уже начали войну, пять минут с иголкой в коже ничего не изменят. — Вот ты где — Рей окидывает ее пустым взглядом темно серого глаза и вспоминается Эмме такое же — Вот ты где — Рэй находи выпотрошенную Эмму у стены в мечтах о человеке_где_то_там, с заботливо убранными с тонкой кожи синиками и гематомами. Эмма поворачивается с выбитым на изнанке радужке отчаянием, от выправаженье Нормана, Нормана, который беспокоится, Норману которому она не может смотреть в глаза, Нормана с его по настоящему доброй улыбкой и чистым разумом, который подчиняется, уходит с малышней, но тоска засела в его слабом сердце и болезненно ноет, выходя наружу, мешаясь грязью с небесной синевой, чьи обятия жгут хлеще заженных спичек, и чью рубашку Эмма мажет собой это один из редких моментов, когда Рей сам инициирует физический контакт, обычно он вырывается из рук Эммы, одергивает свои от рук Нормана, прячестся за учебой на лучший скот от мамы-Изабеллы Он Рей берет ее за плечи, аккуратно сжимая и не говорит не слова, позволяет стене между собой и миром, собой и девочкой-лесным пожаром истощится я понимаю я здесь, с тобой я тоже давай я покажу и показывает — засучивает рукава до локтей открывая шрамы настолько бледные, что не поймешь чем их оставило и что. Эмма тогда протянула свою правую руку для крепкого рукопожатия и спороли одно единственное «как ты справляешься?» — что есть у меня, чего нет у тебя, Эмма — дурацкая челка на поллица, ты умнее меня и умеешь рационализировать ущерб — вот оно — и позабавленно добавил — говорит девка-антенна. за свою рану на ладони Эмма отвечает что кормила местных белок. ложь Рей знает как Эма, но не спрашивает Об остальных она не говорит, Рей и не спрашивает. Мальчик пытается казаться несломленным, показать насколько же ему похрен на Изабеллу, на отправку маленьких девочек, на Конни и зайчонка, на баласт с которым они не сбегут и Нормана, обещающиещего Эмме невозможное и понимающего план который они исполнят — Рей, но не выходит, каждая цель, обработанный мамой шрам и скрыть их всех не получится хоть перебентуйся, они расчерчивают белки уродуют лицо ранят столь ценные мозги. — какой у тебя план? Эмма тепло ему улыбается, с невинностью ребенка произнося — мы сбежим через три месяца во время салок и мне нужно уговорить Рея дать мне камеру, поможешь, Норман?