Демоны не умеют любить?

В тот момент я ненавидел Идамарию всей своей душой, если она у меня, конечно, есть. Я понимал, что она не виновата – виновато существо, внутри нее. Но я все равно желал растерзать ее на маленькие кусочки, убить, раздробить ей все кости и порвать внутренности. Желая этого больше всего, я кричал на нее, чтоб она остановилась. Она отключилась, стоило мне припечатать ее к камню. И тогда я повернулся к Шугарлу, ахнув тихо. От правого плеча до левого бедра пролегла глубокая, кровоточащая рана. Желание растерзать Идамарию усилилось, когда демон без сил, захлебываясь в собственной крови, упал мне на руки. Шугарл дрожал, не шевелясь. Из его рта текла тонкая струйка крови. - Шугарл! Шугарл, держись! – не знаю, сколько боли и мольбы было в моем голосе, но не думаю, что он услышал. Я упал на колени, прижав его к себе, поддерживая голову одной рукой. Мужчина не шевелился, шумно дыша, содрогаясь от боли. Я уверен, что сейчас он чувствует ее очень ясно, точно человек. Невозможные золотые глаза вспыхивали и угасали, пульсировали, внемля боли. Я не знал, что чувствует он. Не знал, что чувствую я сам. Но почему же тогда мне так больно осознавать, что его пламя его жизни сейчас такое слабое и крошечное, колеблющееся, словно свечка на ветру. Да и сам он дрожит, содрогается, словно осенний, пожелтевший лист, готовый вот-вот сорваться с ветки и упасть на землю. Шугарл не видит ничего – я знаю. Не видит, не слышит, ослепленный и оглушенный болью он просто не в состоянии даже пальцем шевельнуть. Изо рта течет кровь, глаза полузакрыты, ресницы дрожат. Но я знаю, что он не заплачет – демоны не умеют плакать. Так я думал, пока не почувствовал слезу на собственной щеке. Хех, я всегда был не таким, как все. Почему же я плачу? Неужели он настолько дорог мне? Когда соленая капля падает ему на щеку, демон дергается, как от удара, содрогаясь, и глухо стонет, обжегшись. - Ш… Шугарл! – мой голос дрожит. Он открывает глаза шире, услышав меня. Поднимает руку и касается окровавленными пальцами моей щеки. Стирает слезу, снова обжигаясь, и шепчет что-то одними губами. Я наклоняюсь ниже. Еще ниже, почти к его губам, чтобы расслышать. И тогда он зарывается пальцами в мои волосы, слабо сжав, и притягивает ближе, шепча в самые губы тихое «прости». И я целую, поддавшись порыву, ощущая, как хватка его пальцев слабеет, как они сползают ниже, и я, пользуясь, прижимаю их к своей щеке. Вижу, как тускнеют некогда ярко горевшие глаза демона. Слышу, как дыхание становится совсем тихим. И чувствую, как сердце под ладонью замедляет свой ритм. Он старается хоть как-то отвечать, слабея с каждой секундой. А я ничего не могу сделать. Обидно. Больно. Тело в моих руках холодеет. Желание растерзать девушку усиливается, но я подавляю его. Шугарл еще цепляется за жизнь. Ощущаю привкус крови во рту. Его крови. Слезы. Первый и последний поцелуй заканчивается, как только его сердце делает последний удар. Глаза окончательно тускнеют, становясь серыми, тело холодеет. Медленно встаю. Идамария открывает глаза, уже когда я заканчиваю могилу. Я ничего ей не говорю. Но и не улыбаюсь, как обычно. Я знаю, что это не ты убила его, Идамария, но я все еще хочу растерзать тебя, убить, сделать так же больно, как существо внутри тебя сделало ему. Демоны не умеют любить? Значит, я исключение из правил.