Про чувства

Эрик всегда считал Чарльза не таким, как все. Эрик всегда удивлялся тому, как он может так самозабвенно верить в то хорошее, что есть в людях, и верить в самих людей, несмотря на то, какими некоторые из них являются нелюдями и эгоистами. Эрик не знал Чарльза в начале их знакомства, когда тот без раздумий прыгнул в ледяную воду, потому что чувствовал своим телепатическим разумом, что там, внизу, есть тот, кто нуждается в помощи, тот, кто умрет, если Ксавьер не вмешается. Ну, по его собственному мнению, конечно. Эрик не знал Чарльза, не знал его жизни, прошлого, тем более его чувств и мыслей, несмотря на то, что сам Ксавьер зачастую был как открытая книга. Будто бы он открыт перед всем окружающим миром так же, как и мир открыт перед ним, перед его телепатическими способностями. Но Эрик знал, что вопреки желанию оппонента телепат не станет лезть в его голову. Эрик помнил то обещание, которое дал ему Чарльз, обещая не лезть в его голову и душу без разрешения. И даже тот единственный раз, когда Леншерр позволил ему, Магнето запомнил навсегда. Ведь он совершенно не ожидал, что небесно голубые глаза телепата наполнятся блестящими кристалликами слез от ощущения тяжести всего пережитого Эриком. Для самого мужчины было нормально дать волю паре слезинок, ведь он знал, что это поможет ему контролировать свои силы и концентрировать свое внимание. Вмиг вспыхнули все те горькие воспоминания, которые наполняли Леншерра гневом, яростью, хладнокровием и жаждой мести на протяжении десятков лет; они навалились на плечи Магнето неподъемным валуном, который сразу потянул мужчину вниз, давя силой вины, выедаюшего все содержимое под ребрами «Если бы я сдвинул эту несчастную монету…». Леншерр ощутил всю эту боль и горечь вновь, как в своем детстве, но помимо этого он будто ощущал, как что-то неуловимое проскальзывало между его воспоминаниями, как это что-то мягко обволакивало его сознание, его разум и все к нему прилагаемое. И только когда он обернулся и увидел, как кристально-голубые глаза наполняются слезами, он понял, что это был Чарльз. Понял, что теперь Ксавьер знает его, знает его боль, его прошлое и его жажду отмщения и после этого спокойной смерти — чем ближе, тем лучше. Каков был шок для Эрика, когда Чарльз нашел в его сознании светлое, красивое и теплое воспоминание о матери. Чарльз благодаря ему смог помочь Магнето с его силой, но это лишь убедило телепата в том, что в каждом человеке есть что-то хорошее. Даже в Эрике. Нет… Тем более, в Эрике. Ну, это по мнению Чарльза. Эрик всегда ощущал присутствие Чарльза, и если не рядом, то в своей голове. И не только, когда во время операции на Кубе в голове Магнето почти беспрерывно звучал этот мягкий и концентрированный на их цели голос… Даже если этого успокаивающего голоса не было, Чарльз был в мыслях Эрика. Он думал о нем. И чаще, чем того хотел бы сам Леншерр. Магнето всегда было нужно знать, что он не один. Если Леншерр будет один, он будет приходить к сумасшедшим выводам, будет вновь уверен в том, что он должен уничтожить весь этот мир с этими неблагодарными и самовлюбленными людьми… Хотя он к этому приходил даже при том, что Чарльз был с ним, Чарльз его поддерживал, Чарльз его направлял и заботился о нем. Эрик все равно всегда уходил. Ведь он всегда считал и всегда будет оставаться при своем мнении насчет того, что в Эрике Леншерре не осталось ничего хорошего. В этом частично убедил его сам Ксавьер. Совершенно неосознанно. На Кубе… Когда по вине Магнето злосчастная пуля поразила Чарльза в поясницу. Да… Тогда Леншерр будто бы почувствовал эту пулю у себя в голове. Тогда перед его глазами пролетели те дни и недели, что он был рядом с Чарльзом, их слезы, их успехи и падения в поисках мутантов для выполнения их миссии. Нет… Это была миссия Ксавьера. Так решил Леншерр. Но тогда это было просто неважно. Когда Эрик сидел на коленях перед Чарльзом, держал его за голову и плечи… Он никого не подпускал и близко к телепату. В тот момент он будто потерял цепочку событий, их участников и их поступков. Он считал, что в ранении Чарльза виноват каждый, кто находился рядом. Тогда ему ничего не стоило убить каждого, кто там находился. Потому что никто не смеет трогать его Чарльза. Никто не смеет причинять ему вред. Никто не смеет вызывать в его невероятных голубых глазах выражение боли и страданий. До Леншерра долго доходил тот факт, что в этом виноват именно он сам. Очень долго. До Леншерра лишь со временем — точнее на протяжении долгого времени, будто в замедленной съёмке — доходило, что боль он видел в этих глазах лишь тогда, когда Магнето уходил, оставлял Чарльза одного в его особняке, наполненном толпой слепо верящих ему детей и взрослых… Эрик лишь спустя долгое десятилетие осознал, как жесток был с Чарльзом. Ведь Ксавьер никогда не отвергал его. Он всегда верил в Магнето, верил, что в нем есть много хорошего, что Леншерр способен на хорошие поступки и что Эрик заслуживает жить счастливо и не терзаться чувством вины и постоянной боли. Ксавьер никогда не обвинял его в том, что он больше не мог ходить. Ксавьер никогда не обвинял его даже в том, что он вредил его близким… Чарльз лишь однажды злился. Когда был юн, когда потерял в один момент очень важную ему сестру и лучшего друга — который был, на самом деле, важнее, чем сестра. И лишь поэтому Чарльз тогда на него очень злился, и то, скорее всего, лишь потому, что градус алкоголя в его крови не понижался месяцами, притупляя его способность контролировать эмоции и правильно выражать чувства. И Эрик понимает, что тогда Ксавьер злился потому, что именно Магнето бросил его. Потому, что оставил телепата одного с его потерями, добавив ему еще одну куда более неподъемную. Леншерр лишь сейчас понял, насколько был глуп и слеп. Сейчас, когда его ангел-хранитель мирно посапывал на его плече, перекинув тонкую руку через его грудь, будто согревая его сердце и ребра с легкими. Сейчас, когда он чувствовал, как длинные ресницы едва подрагивали сквозь сон их очаровательного обладателя, щекоча кожу шеи мужчины. Сейчас, когда в его голове вспыхивают воспоминания об их совместных вечерах и ночах, о нежных прикосновениях, взаимных томных взглядах, объятиях и одном наслаждении на двоих. Сейчас, когда Эрик вспоминает о том, как весь его мир вчерашним вечером сузился сначала до этого особняка, потом до его спальни, а лишь потом до одного человека, искренне испытывающего и открыто выражающего удовольствие в его руках… — Доброе утро, Эрик, — о, боже, этот бархатный сонный голос даже показался Эрику слуховой галлюцинацией, если бы к этому еще не добавился еще спросонок расфокусированный взгляд небесных глаз. Пока до Леншерра, ушедшего в глубоко в свои мысли и воспоминания, доходило, что это была не галлюцинация — ни слуховая, ни зрительная, — и его Чарльз действительно проснулся рядом с ним — в его кровати, в его объятиях, в его следах после их бурной ночи, — сам Ксавьер успел обворожительно ему улыбнуться и прильнуть искусанными губами к его слегка заросшей за ночь мелкой щетиной щеке. Лишь после этого глаза цвета стали немного прояснились, слух уловил столь природнившийся за все время голос недалеко от своего уха: –…немного перестарались вчера, — слегка загнанный и запутанный с самого утра мозг Магнето так и не смог уловить суть сказанного, ведь сконцентрировался на ласковом голосе слишком поздно и пропустил большую часть всего сказанного. — Что? — в неком недоумении спросил Леншерр, губы которого неосознанно растягиваются в улыбку от подаренного с утра поцелуя, который явно сделал этот день более, чем удачным. — Соня, — с радующим слух мужчины тихим очаровательным смехом произнес Ксавьер, удобно устроившийся на теплой грудной клетке Леншерра, оперевшись аккуратно на ее предплечьями и даже локтями, стараясь не давить и не затруднять дыхание. Наверное, скажи Эрик это ему в лицо, Чарльз бы смутился и стал доказывать обратное, но Леншерр действительно спросонок — да и вполне осознанно тоже, — воспринял Ксавьера за какого-то сказочного принца: спросонок румяные и, на удивление, зачастую гладкие щеки; длинные темные ресницы, из-под которых светятся счастьем голубые кристаллы; уютно и по-домашнему растрёпанные темно-каштановые волосы; бледная тонкая шея, усыпанная следами жаркой ночи; чуток поджатые кверху острые плечи, тоже немного румяные, а на одном из них виднелся блеклый след зубов Магнето; острые прекрасные ключицы, обтянувшиеся бледной нежной кожей из-за поджатых плечей; нащупанные теплыми ладонями Эрика выступившие лопатки на гибко выгнутой спине… О, боже, Леншерр, ты снова выпал из реальности! — Я говорю, что, судя по твоей прострации с утра пораньше и моей невероятно болящей пояснице, мы вчера немного перестарались, — слава всем Богам во всех религиозных верованиях, Леншерр услышал фразу полностью и, хоть и медленно, но понял ее. А сказано это было все с той же обворожительной улыбкой и очаровательным смехом, ласкающим слух мужчины. — Да, — лишь смог ответить Эрик после секундной паузы на обдумывание сказанного. Снова слух улавливает звонкий смех Ксавьера, а на губы прилетает нежный поцелуй, шею обхватывают мягкими касаниями тонкие руки, заключая в столь родные горячие объятия. И лишь сейчас Эрик понимает, что действительно в нем есть хорошее, раз уж Бог послал ему такого принца, игнорируя все его злосчастные метания в попытках уничтожить этот мир.