Только Эрик знает о том, что любит Чарльз...
Чарльз любит играть с ним в шахматы. Каждая партия этих двоих наполнена спокойствием, сосредоточенностью; обдумывается каждый шах, каждый ход, просчитываются все возможные варианты, строятся планы по достижению успеха и поражению «противника»... В принципе, ничего необычного, не так ли? Но у этих двоих игра особенная. Для каждого. Они играют, продумывают ходы и в то же время копают глубже в собственные мысли и чувства. Это выражается в обоюдных мимолетных беглых взглядах: Эрик кидает задумчивый, хмурый взгляд на сосредоточенного Чарльза, который этого не замечает, а тот, в свою очередь, так же вдумчиво смотрит на Леншерра, пока тот увлечен то ли своими мыслями, то ли игрой... Сколько партий они уже сыграли? Чарльз не мог ответить на этот вопрос, Эрик вообще не считал. Они просто играли, несмотря на то, что играли уже множество раз – то от скуки, то для разрядки атмосферы, то для успокоения, как тогда в самолете с Логаном, то просто так... Проигрыши и выигрыши Леншерр совершенно не считал, ему было как-то все равно, а вот Ксавьер уверен, что Эрик выигрывал чаще. Для Чарльза это было в диковинку, ведь среди прошлых своих соигроков он всегда был победителем. И бог его знает, почему – то ли он пользовался телепатией для того, чтобы знать ходы и стратегии соперников, то ли он сам по себе был таким умным и опережающим всех на десятки шагов... Но из-за того, что Леншерр обыгрывал его чаще, чем проигрывал, телепат никогда не терял интереса к их партиям. Он всегда играл с явным энтузиазмом, выраженным интересом в небесно-голубых глазах, с очаровательной увлеченной серьезностью начинал и отвечал на ходы игрока... И Чарльз очень любил играть белыми фигурами – то ли для него это символично, то ли именно этот набор фигур приносил ему выигрыши и удачи. Когда Ксаевьер все же одерживал победу, он радовался этому, как ребенок, с неприкрытой радостью во взгляде и лице, но довольно сдержанными жестами рук и всего тела, вытягиваясь в кресле, прогибая затекшую спину, с неким огоньком воодушевления заглядывая в неизменные холодно-серые глаза собеседника, лишь изредка видя в них эмоции. Чарльз очень любит говорить Эрику открыто все свои мысли. Да, буквально с первой их встречи, Ксавьер всегда был уверен в том, что Эрик добрый и хороший. Чарльз видел все то, что он пережил, все те его страдания, всю злость и жажду мести, которой металлокинетик жил и дышал. Чарльз знает, насколько Леншерр был обвит шипастыми ветвями ненависти и злобы, видел, как глаза его горели жаждой мести и, посредством достижения этой цели, успокоения. Ксавьер был уверен в том, что знает и видит больше, чем то, что бросается в глаза. Все же он нашел где-то глубоко в его сознании то теплое, хрупкое, нежное воспоминание о матери... Наверное, его слова все же имеют толику правды? Эрик не хочет этого признать до сих пор, но Ксавьер даже молчаливо, своим выразительным, доверчивым и проницательным взглядом, доказывал Леншерру то, что тот на самом деле хороший, что тот способен поступать хорошо и благородно. Наверное, если бы это было не так, Ксавьер бы не пользовался его помощью во всех их передрягах и спасаниях человечества, не так ли? Но Чарльз очень любил своеобразно, мягко и аккуратно, неосознанно давить на мужчину своей доверчивостью, наивностью, оптимистичным взглядом на мир и на самого Леншерра. Чарльз очень любит смотреть на Эрика. Этот взгляд светлых голубых глаз Эрик никогда не перепутает ни с чьим другим. Конечно, это взгляд телепата, но ведь Леншерр знает, что он ни за что не полезет в чужую голову без позволения. Этот взгляд даже без телепатии будто прожигал насквозь, видел все то, что скрыто где-то глубоко, под десятью стальными замками и цепями, за психологическим внутренним барьером и просто пеленой ярких отрицательных эмоций и чувств. Этот взгляд всегда вынуждал смотреть в ответ, не отводить и не прятать глаза, стойко выдерживать силу этой проницательности и анализирования чужих эмоций и мыслей, которые доступны на лице и в глазах даже без способностей к телепатии. Взгляд, который иногда заставляет задуматься над собой, своими принципами, поступками, ролью во всей этой ситуации, над преследуемыми целями в конце концов. Но все же это мало на что влияло, конечно... Эрику часто безумно хотелось тонуть в океане этих голубых бездонных глаз, изучая весь этот космос, всю маленькую вселенную, скрытую меж жилками радужки и темными зрачками. Но он отводил взгляд. Ведь это слишком рискованно: если увлечься, казалось бы, – потом от этого плена не освободиться... Эрику иногда было очень интересно, чего же Чарльз нашел в нем такого занимательного, что привлекает его взгляд так надолго, глубоко, вдумчиво. Но ответа, он, наверное, не получит никогда. Ксавьер любит характер Эрика. И его самого. Казалось бы, что можно любить в ледянящем, цельнометаллическом взгляде серых пустых, на первый взгляд, глаз? В безэмоциональном лице с грубыми чертами и мужественными очертаниями скул, подбородка, сугубо мужской челюсти? В конце концов, что может нравиться в грубом отношении не то, что к другим, даже к себе самому? Как когда Леншерр пытался, прыгнув в ледяную воду, удержать и уничтожить подводную лодку с Шоу, рискуя умереть на дне океана, так и не достигнув своей желанной цели... Но Ксавьер находил особенную, очаровывающую грацию в полных жестокости и уверенности движениях широких ладоней и длинных пальцев, покоряющих металл и повелевающих им. В хладнокровном взгляде, на дне которого плещется боль от детской глубокой травмы. В пожизненно идеальной осанке, непонятно откуда выработанной, которая сохранялась даже в моменты нестерпимой боли и тяжести... В крепких мышцах рук, прижимающих иногда Чарльза к стене; в холодном, но постепенно теплеющем, загорающемся эмоциями и чувствами взгляде, упертом в его ни капли не испуганные голубые глаза; в загадочном, озадаченном и забавном движении одной брови в ответ на едва заметную, но никак не поигнорированную легкую дрожь в острых плечах телепата... Одним словом, Ксавьер явно таял, как масло в тепле, от грубых, слегка даже неуклюжих касаний и движений металлокинетика, его холодных, но вспыхивающих, как лесной пожар, взглядов, нетерпеливых жестов и выражений. Чарльз буквально чувствовал, как благодаря ему лед в сердце Леншерра постепенно растапливался, холодными каплями мигая в теплеющем взгляде серых глаз, рассыпаясь осколками в его постепенно расслабляющихся напряженных мышцах тела и лица... Чарльз и сам таял от горячих, пропитанных вопросами, новыми эмоциями и неозвученными чувствами поцелуев в губы, требовательных касаний губ к его шее и телу, от крепких и слегка неуклюжих объятий, от ощущения напряженных мышц и легких вздрагивающих движений в ответ на естественную волну возбуждения, накатывающего обоих с головой. Чарльзу достаточно для полного удовлетворения всего пару десятков долгих минут, наполненных грубыми ласками, требовательными объятиями, рваными толчками, жадными поцелуями в шею и плечи, конечно, в губы, и парой разных поз для того, чтобы найти наиболее подходящий угол проникновения, который вмиг выбьет из телепата громкие стоны удовольствия и рассыпет звездочки в его помутневших глазах. Ксавьер буквально растает, расплывется от последующих уже более мягких и нежных поцелуев в щеку, долгого, но чувственного поцелуя в губы и теплых, бережных объятий, которые не выпустят его до самого утра...Только Эрик знает, как сделать Чарльза счастливым. Только Эрик знает, как его правильно любить.