Часть 1. Свет мой, зеркальце
27 августа 2019 г. в 22:00
Кроули, подбоченившись, самозабвенно разглядывал себя в зеркале.
Лицо в отражении морщило нос, играло бровями, показывало язык и в целом гримасничало совершенно для себя нехарактерно, – как будто было, ха-ха, одержимо демоном, – а Кроули всё крутился, вертелся, одергивал блузку цвета очень-очень молочного какао, кофейную жилетку поверх и шелестел нежной жасминовой юбкой в шотландскую клетку, имеющей, к его адски-ангельскому восторгу, удобнейшие широченные карманы, в которые можно было уронить руки чуть ли не по локоть – при, безусловно, достаточной длине последних.
Азирафаэль, смотревшая на него из зеркала, вся была воздушного пастельного цвета за исключением ног, обутых в черные бархатные балетки, чем навевала мысли о маршмеллоу, поджаренном с одной стороны, или о французских десертах: вроде крема-брюле, суфле или меренгах – они же «безе», что значит «поцелуй».
Обмен телами пренеприятно сместил центр тяжести, сказавшись на походке, нахулиганил с ростом и вдохнул щекотку благодати в легкие, от которой Кроули давным-давно отвык, но в целом оказался неоспоримо блистательной затеей.
Первым делом Кроули – большой поклонник правильно расставленных приоритетов – зажмурился и тихонько, воровато облизнулся, выяснив, что гигиеническая помада на губах Азирафаэль имела вкус кокосового молока, и число мучительно неразрешимых вопросов в бесоватой рыжей голове уменьшилось на один. Впрочем, вопросы эти имели небезызвестное свойство гидровых голов, порождая два на месте одного, и в данном случае замены были: «были ли у Азирафаэль какие-то еще?» и «такая ли же помада на вкус для змеиного языка?». Первый вопрос Кроули повертел в голове, под определенным углом счел безобидным и отложил к остальным, ожидающим разбирательства при возможности, а вот второй был заведомо безответный (для демона считай – провокационный), а посему попадал в категорию запрещенных и был безжалостно отправлен в печь.
Далее под разнос попала шея и щеки, аккуратно обнятые ладонями и оглаженные со всех сторон, как предмет, который давно тянуло потрогать; после – сливочно-белые, собранные гребешком на затылке волосы, на ощупь оказавшиеся мягкие, как сахарная вата – потому что, ну как тут устоишь? Кроули прочесывал их пятерней, наматывал кудряшки на пальцы.
И только потом добрался до зеркала.
Зеркалу он подмигивал, складывал губы уточкой, прикусывал в улыбке кончик языка, в общем, делал всё, чего не делала Азирафаэль со своей мимикой, вертел головой и ненасытно любовался, не боясь быть пойманным с поличным. Пересчитал все родинки в поле зрения, долго разглядывал кисти и запястья, видневшиеся из-под рукавов. Пару раз чуть приподнял длинную юбку, пытаясь изобразить лунную дорожку маленькими узкими ступнями, но провалился с треском, сетуя на неудобный наряд. Впрочем, переодеваться или хотя бы стаскивать обувь Кроули не спешил, убежденный, что искушение надо проводить лишь в присутствии и с согласия искушаемого. Оказание услуги заочно, без регистрации и смс, он не признавал, и это, наверное, было единственной его консервативной чертой характера – в остальном Кроули шагал в ногу со временем.
Тем более что искушаемая, по его оценкам, была заведомо против.
Когда он, наконец, успокоился и встал ровно, то машинально отступил от зеркала на пару шагов – отражение стало слишком похоже на Азирафаэль, чтобы наглеть и стоять так близко.
И тогда его занятый упадочными мыслями ум озарила идея.
Идея тянула на троечку по личной шкале вредительства Кроули, что эквивалентно одному бибопу из шести, – если к этой шкале была бы приделана стрелка, то сейчас она бы замерла в безобидно-зеленой зоне «шалостей», на уровне обращения оружия для пэйнтбола в настоящее и изобретения «Твистера».
Не то чтобы много, но и не то чтобы мало – за всю его долгую карьеру до десятки дотянула только неудачная доставка Антихриста, ну и, может быть, искушение Евы, если оценивать размах последствий.
Кроули повернулся к зеркалу спиной и развернул крылья, кокетливо поведя плечами.
Кроули перестал улыбаться.
Он хорошо помнил, как искоса, украдкой разглядывал эти крылья на стене Эдемского сада – оценивая размах и цвет, вспоминая свои до падения. Любуясь и немного завидуя. Он помнил, что видел их даже раньше, змеей, усматривая херувима с пылающим мечом где-то у Восточных Врат, в лучах совсем еще юного восходящего солнца. Крылья были ослепительно-белыми, чистыми, как только что выпавший снег или жемчуг акойя, но в те времена еще не существовало ни того, ни другого, и Кроули не с чем было сравнивать. Впоследствии, он сравнивал снег с этими крыльями, пушистыми, чуть растрепанными, но никак не наоборот.
Теперь же...
Нет, крылья по-прежнему оставались светлыми, – а у лопаток и вдоль задней кромки, вплоть до пряжки и алулы, и вовсе сохранили первозданный цвет слоновой кости, тот молочный цвет фарфора, к какому боязно притрагиваться, настолько он хрупок, – но к кончикам маховых перьев приобретали такой серебристый, дымчато-белый оттенок, как будто их обмакнуло в дождь. Они потускнели и посерели – как будто бы припылились, и пыль эту никак не выходило стряхнуть ленивым движением плеч; она налипла и въелась в пух.
Это не было похоже на то, как темнели его крылья – как облако распарывает молния, как прижигают к коже шипящее раскаленное железо; жирное, угольно-черное пятно расплывалось по ним горячей смолой, выкручивало и ломало перья у самого очина, так, что кровь струилась у него по спине, темнея всё больше с каждой каплей. Нет, конечно, нет – Азирафаэль не пала и падать не собиралась (он не знает, что делал бы в противном случае). Не пала, но как будто бы... испачкалась.
Кроули тянется было за плечо онемевшими от страха и мучительно-острой, кипучей нежности пальцами, хочет зарыться ими в мягкий белый пух, пригладить кроющие перья, – и осекается, замерев в такой сломанной неоконченной позе, в каких могли бы замирать жертвы Медузы Горгоны.
Какое у него было право?
Глаза Азирафаэль в отражении были чистые-чистые, как холодная родниковая вода, красивые, не ровня липкой жженой сере со змеиной щелкой-зрачком, и смотрят на него отрезвляюще, с укором. В них, таких светлых, само ангельское естество, прозрачный небесный эфир, обнаженный, выглядывающий из-под смертной оболочки, и если глаза – зеркало души, то у Азирафаэль она легче перышка. Глаза ее озаряют и манят ввысь, преисполняя истинно человеческой, вдохновленной верой; его же совращают и отравляют, вглубь тянут, ко дну, как привязанный к шее утопленника булыжник.
Кроули чувствует, будто в груди у него адская лава застывает базальтовым камнем – весом в пару-тройку тонн. Он падал из-за него и продолжает падать – вот уже шесть тысяч лет кряду.
Он тихо складывает крылья за спиной и отходит от зеркала.