Необходимость

      Эггзи не проходила этого в школе, не спрашивала мнения у остальных агентов, в глаза не видела специальные пособия, и от того до сих пор не знает, какие эмоции и желания должен испытывать человек спасающий мир. Она помнит только ДеньV, как заваливалась в кабину самолета, принимая из рук улыбающегося Мерлина бокал с шампанским, и, сжимая в пальцах тонкое стекло, бездумно буравила взглядом кожаную обивку кресла. Ни единой эмоции, ассоциативного сравнения, или метафорического оборота не приходило на ум, — только короткое слово "усталость" — девять букв, одно значение, синоним слова, которое приличные леди не произносят, — сиротливо и неловко примостилось на самой кромке сознания, свесив ноги вниз и качая головой; шампанское тогда имело мерзкий привкус.       Зато Эггзи точно знает, что чувство разваливающегося под ногами собственного мира отдает горьковатым от слез и тяжелого дыма привкусом виски, вязким комком остающимся на самом кончике языка; колыхается бесформенной медузой где-то глубоко-глубоко в сознании, разделяя его надвое, а то и натрое, мутным туманом застилая голову, обхватывая её тугим обручем, от которого в ушах ненавязчиво гудит сонным шмелём, а четкость зрения падает к нулю; тянет тяжелым томным одеколон, идеально гармонируя с тщательно скрываемой тенью сырости в дегустационной под номером три, и призраком гари от слегка примятой её же ладонями белоснежной рубашки; веет контрастирующим с дождливым лондонским холодом, острыми иголками проникающим под одежду, жаром мужского тела, от которого оголившиеся нервы плотным коконом застилает отголосок чего-то привычного и теплого, до дрожи в руках родного, до остановки пульса знакомого, и такого далекого-далекого, почти ненастоящего теперь...       Каждый агент ведет личный счет целей, учетный список жертв, статистику убийств, — негласному правилу следовали все, а если и нет, то память на каком-то подсознательном уровне беспрестанно напоминала о себе, отражая даже малейшую черточку в запотевших зеркалах и в ловящих фонарные блики стеклах кебов, не разрешая сомкнуть глаз, окружая темнотой ночных комнат, напоминая, утягивая в тени ночных кошмаров, оставляя наедине с воспоминаниями, — убийства никогда не исчезают бесследно.       Фейерверк же в день, который висел на бордовой стене заголовком о пропаже Элтона Джона, устроили имплантаты по приказу одной единственной кнопки; Газель умерла по счастливому обстоятельству, а Валентайн был её личной маленькой местью, — но Эггзи четко помнит собственную руку с направленным на цель пистолетом, — и пусть ей всего лишь пришлось, пусть этот Джордж Аттинг торговал людьми на аукционах, пусть Эггзи сама едва не лишилась жизни, отделавшись рваной раной на ребрах, итог был одним, — она убила человека. Не злодея полномасштабного варианта за устранение которого, рыцарю положен поцелуй принцессы; не опасного для всего мира фанатика-психопата, — всего лишь человека, с каминной полки на которого смотрела фотография маленькой светловолосой девочкой. Тот момент Эггзи запомнила так же четко, как и свой почти-выстрел в ДжейБи. Только в этот раз курок она спустила.       Мерлин тогда сухо кивнул на её отчёт, в очередной раз обратился по позывному, хотя Эггзи вновь вздрогнула, мимолетно, почти незаметно стрельнув глазами по сторонам, — ничего, привыкнет, — и, поинтересовавшись, были ли проблемы, просто ушёл, попрощавшись и направив в лазарет, — Эггзи в тот момент ему была до ноющей боги где-то в ребрах благодарна, — она знала, на что шла, она готовилась, это ожидает её постоянно, и первый раз бывает у каждого. А затем Эггзи по просьбе Мерлина вкололи дозу успокоительного и снотворного, хотя без них вполне можно было обойтись, потому что кошмары тоже бывают у каждого впервые.       На совести же координатора списки убитых целей смешивались со счетом потерянных агентов: Ли Анвин умирает на его глазах по нелепой ошибке и невнимательности; Гарри Харт сломанной изнутри эмоциональным взрывом куклой с отрубленными ниточками падает на пол; от Рокси не остается ничего, полное ничто в которое можно добавить остальных рыцарей Кингсмен погибших в эту ночь, и ещё останется место для Артура...       — Что бы ты там не говорила, Эггзи, а всё это действительно моя вина, — Мерлин горестно вздыхает, делая ещё глоток, и откидываясь на спинку скрипнувшего под весом усталого тела стула. Он почти не пьян, — глаза такие же острые и пронизывающие, обнажающие голые факты, словно снимающие шкуру с живого существа, выворачивающие наизнанку всю суть мира; не в правилах Мерлина приукрашать правду и это его самоистязание не показушное раскаяние, а лишь констатация жуткой действительности. Он болезненно непривычен без координаторской, десятков мониторов, всевидящих глаз в виде камер видеонаблюдения и четким планом действия, но все так же окружает плотным, почти мистическим коконом уверенности и покоя.       — Нет, М-мерлин, чушь собачья, вот что это, — Эггзи смотрит мутно, сонно склоняя голову к стакану, щурится, словно пытается в нем разглядеть что-то мелкое, может даже потерянное кем-то, может даже ею же, — и не найдя снова поднимает взгляд. На неё, в отличие от Мерлина, виски подействовал.       — А если я скажу тебе, что осмотр кэбов входит в мои обязанности? Или что я должен был заметить посторонних в нашей базе данных? А так же не переставать следить за всеми, кто когда-либо связывал себя с Кингсмен? — Мерлин горько усмехается, закрывая глаза, на секунду пряча свой проницательный хищный взгляд, и позволяя жаркому алкогольному дурману расплыться по телу.       — Тогда и мне необходимо было проверить салон, сразу узнать больше информации, быстрее препо-предопо-предоставить все данные... — Эггзи неуверенно елозит на стуле, а затем тянется к координатору и привычным уже жестом оплетает руками его плечи, утыкаясь лицом в накрахмаленный воротник, судорожно вдыхая горечь дыма и виски. Затихает, доверчиво прижавшись, наблюдая сквозь крепко сомкнутые веки за их сгорающим Камелотом. — Хватит вам, Мерлин, это не ваша вина.       — Работа именно координатора, и никак не полевого агента, заключается в анализе ситуации, способах её разрешения и учете всех нюансов... — Тоска тяжелым саваном накрывает просторную комнату, в которой, несмотря на яркое солнце, по углам шуршит клубком змей что-то серое, тяжелое, своим кислым привкусом на кончике языка напоминающее сожаление. — Никудышный из меня вышел волшебник.       — Глупости, — Эггзи шмыгает носом, вздрагивая от глухого мужского вздоха. — Вы самый лучший, самый умный, самый надежный, самый-самый... — Эггзи легонько скользит губами по его шее, куда дотягивается, не особо задумываясь над собственными действиями, ощущая пальцами жар крепкого дела, чувствуя горячее дыхание и раскатистое размеренное сердцебиение. Затем чуть осмелев, тянется выше, очерчивая линию скул, коснувшись оправы очков, подключая руки, — одной упираясь для равновесия в спинку стула, а другой легонько скользнув по чужому подбородку, задевая кожу не скрытую тканью рубашки, — судорожно оставляя короткие, мимолетные поцелуи, задев носом мочку уха, потянувшись к щеке, к уголку губ, снова возвращаясь на шею. Её трясет от собственной смелости, тяжелой глубинной тоски и от отчаянного желания хоть как-то помочь, разливающегося по телу горячим водопадом, сжимающего грудную клетку крепкими руками, от которого воздуха не остается даже на один вдох. Неправильно-неправильно-неправильно, — ускоренным сердцебиением стучит одна единственная мысль.       Координатор с хрипло-горьким коротким смешком ловит ладонью её запястье, скользящее по ряду пуговиц на его груди, не делая попыток освободиться от крепкого, почти отчаянного захвата, но твердо придерживая за плечи, не позволяя продолжать провокационные действия.       — Черт, девочка, тебе, пожалуй, действительно уже хватит.       Но янтарная жидкость, в её стакане долитая щедрой рукой говорит об обратном.