До следующего лета, хён

Лето, что мы схоронили в сердце озерной памяти, оно будет ждать нас на следующей остановке. Джон Ричардс

Всё в этой жизни не случайно. Так говорила Мейлин. Славная четырнадцатилетняя девчушка из соседнего дома. Тэхён помнит о ней беспорядочными обрывками, что иногда вспыхивали в сознании и болезненно отпечатывались на сердце. Он старался сохранить её образ, увековечить надолго в памяти, но чем чаще Тэхён думал о ней, тем сильнее щемило в груди. Однако юноша отчётливо помнит её восхитительные, цветом вороньего крыла волосы, что блестящими волнами шёлка струились по худеньким фарфоровым плечам. А ещё они пахли ночной фиалкой. Кажется, Тэхён до сих пор отчётливо слышит этот запах. Девчонка отличалась живым, непоседливым характером, тягой к приключениям и редкостной красотой. Сверстницы завидовали первой красавице на деревне, в лицо шипя грубое: «Ведьма». А та, впрочем, и не обижалась, только вот долго смотрела грустными глазами им вслед и натягивала виноватую улыбку на бледные губы. Как судьба-затейница связала его с Мейлин, Тэхён не помнит, да и незачем. Просто в глазах её нашёл что-то чарующее, необъятное и до боли знакомое. В чёрных омутах, словно в зеркале, видел отражение своей души. А ещё глубоко-глубоко, там, где никому не видно, мерцало одиночество. Как в его глазах. Бывало, они сидели у озера и наблюдали, как ветер колышет водную гладь. Мейлин тогда доставала из кармана старенького платьица гребешок, подаренный матерью, и бережно расчёсывала свои волосы. — Знаешь, все в этой жизни не случайно. Ведь всё, что происходит с нами, происходит в нужное время и в нужном месте. И люди, и их встречи тоже не случайны. Просто есть такие души, что настроены на одну струну, понимаешь? Они же, как звёзды в бесконечной вселенной, блуждают несколькими сотнями дорог и ищут друг друга. И неважно сколько километров между ними, для них не существует расстояния. Для них вообще нет ничего невозможного. Нужно только уметь прислушиваться и доверять своему сердцу. Оно — маяк, указывающий правильный путь к своему человеку. Это необъяснимое единство называется родственными душами. Запомни это, Тэхён, когда-нибудь и ты встретишь такого человека, которого до дрожи, до последнего вздоха любить без памяти будешь, всего себя отдавая. Только осторожней, не сойди с ума от своей любви. Мейлин говорила тихо, отчаянно. А в её глазах скапливалась влага, отчего чёрные омуты зачарованно блестели. Она слабо улыбалась и смотрела на Тэхёна с такой грустью, которую мальчик в страшных снах не видывал. Он не понимал, если родственная душа — редкостное и несказанное счастье, то почему девочка выглядит так, будто вот-вот расплачется. Мейлин прикрыла веки с трепещущими ресницами, продолжила расчёсывать локоны и тихонечко начала петь: — Где т-ы, ты моя люб-о-вь и вера? Без тебя погибли все цветы. Душа жаждет сн-о-ва нашей встречи. Сердце в-е-рит, что вернёшься ты… Мейлин не дожила до осени. Она ушла вместе с последним летним днем, туда, где вечное солнце и бескрайние золотые равнины. Девчушка пошла к озеру за водой, поскользнулась на крутом глинистом берегу и упала в костлявые руки самой смерти, что зажимала в стальные тиски, ломала рёбра, не дав глотнуть спасительного воздуха. Тэхён узнал об этом лишь на следующий день от бабушки, которая места себе не находила, роняя беззвучные слёзы. Кажется, ещё тогда плакала вся деревня, плакало небо холодными бесконечными дождями. Плакали все, но не Тэхён. Каждому было горестно, больно, жалостно. А ему никак. Иногда юноше снилась её очаровательная улыбка, тонкая рука, что расчесывала чёрные, как ночь, волосы, и слышался сладкий голос, поющий тихую песнь на берегу озера.

***

Тэхён обдает горячим дыханием оледеневшие руки и устремляет взгляд в бесцветное небо. Крупные хлопья колючего снега ложатся на дрожащие ресницы, склеивая и мешая различать детали. Он бредёт лисьими шагами по сонному пространству, путаясь в ногах, что вязнут в снегу, и сильнее кутается в тонкую куртку, под которую забирался ветер, немилосердно щипаясь и сковывая тело. Шаги даются сложно, мучительно, каждый будто длиною в вечность. Наверное, он чувствовал ту же тяжесть, когда уходил. Сто шестьдесят семь шагов. Ровно столько кусков сердца он терял, волоча за собой едва дышащую душу. Именно сто шестьдесят семь раз Тэхён шептал вслед едва слышимое: «Люблю». Ровно сто шестьдесят семь раз они обрекали себя на верную погибель. Тэхён считал. Он опускается на колени у железной дороги, кладёт голые руки на заснеженные перекладины рельс и опускает на них голову, прикрывая уставшие глаза. Бледные дрожащие губы чуть слышно шепчут: «Вернись ко мне, вернись, прошу, я же всё для тебя, весь для тебя, только не бросай…». Мейлин предупреждала, что от любви можно сойти с ума, разучиться дышать, теряя счёт времени. Научиться разговаривать со звёздами, что смотрят сверху так дотошно и остервенело, что волком выть хочется. Они такие же холодные, безжизненные, как и все вокруг. Такие же, как и Тэхён. Глупый мальчишка ослушался, а теперь расплачивается за свои грехи не только сестрицей-одиночеством, но и заживо сжирающей зависимостью, что будет похлеще смертельной дозы наркотика. Зависимость от того, кто пропал в миллионах навек. К самому дорогому, самому близкому, самому нужному… — Чонгук. На ресницах тает снег, скатываясь соленым, обжигающим холодную кожу хрусталем, украшая щеку таким знакомым блеском. А губы едва слышно напевают:

Где ты, ты моя любовь и вера? Без тебя погибли все цветы. Душа жаждет снова нашей встречи, Сердце верит, что вернёшься ты…

На дворе январь, а Тэхёну кажется, что прошла уже целая вечность.

***

— Снова кошмары? Чимин обеспокоенно вглядывается в чужое лицо, подмечая нездоровую бледность и мешки под глазами. — Ага. — Слушай, так ведь нельзя. Может, тебе все же к врачу? — Пустяки. — Это не пустяки, Чонгук! Я не могу смотреть, как тебе с каждым днём становится всё хуже. Ты уже два месяца ходишь, как смерть: не ешь, не спишь, еле сводишь концы с концами на учебе. Что происходит?! Пак истерично подпрыгивает с места, звучно бьёт ладонями по столу, отчего Чонгук вздрагивает. Смотрит так яростно и раздражённо, что младшему хочется сквозь землю провалиться. — Просто акклиматизация. — Какая к чёрту акклиматизация? Ты приехал пять месяцев назад, — не унимается Пак. Чонгук лишь пожимает плечами. — Я не намерен смотреть, как мой друг убивается из-за какого-то курортного романа с деревенским мальчишкой. Забудь про него, это как секс на одну ночь — не больше. — Ты не понимаешь… — Конечно, у вас же там любовь, светлые чувства и чистые намерения. Я все это слышал, и с меня, пожалуй, хватит. На телефон Чимина приходит смс, он бегло скользит глазами по экрану и глубоко вздыхает. — Юнги ждёт на улице, мне надо идти, — он подцепляет пальцами сумку, закидывая ее на плечо, и спешно удаляется из пустой аудитории. — Подожди, — тихо говорит Чонгук, отрываясь от книги, — не обижайся, но я ничего с этим не могу поделать, Чимин-а. — Я не обижен, я беспокоюсь за тебя, понимаешь? Младший безмолвно кивает. — Не задерживайся, у меня завтра с утра сдача проекта, — напоследок бросает Чимин и скрывается за дверью. — Чёрт, — Пак шипит сквозь плотно сомкнутые зубы и прислоняется лбом к холодной стене, прикрывая глаза. Он делает пару дыхательных движений и полностью успокаивается. Пак Чимин, на самом деле, святой человек, который определённо заслуживает золотой нимб над головой и ангельские крылья. Потому что светлее и благороднее души вряд ли можно где-нибудь сыскать. Дитя солнца. Именно так прозвал его Чонгук. Потому что любовь Чимина ко всему миру безгранична. Она тлеет в его сердце нежным ласковым светом, подобно прекрасным звёздам в ночи, и разгорается, словно пламенный восход Солнца, когда находит свое выражение. И Чимин любит Чонгука. Любит всеми фибрами своей души. Любит этого глупого, неисправимого и потерянного ребёнка, что постоянно попадает в неприятности, и которого часто приходится вытаскивать, буквально выволакивать, на своей спине из гниющей ямы собственных мыслей и загонов. У него до сих пор перед глазами тот безжизненный и потерянный Чонгук, который поломанной куклой сполз старшему на грудь. Не сдерживаясь, рыдая во весь голос и стальной хваткой цепляясь за чужую футболку. Такой разбитый, обречённый, он скулил, дико выл, выплёскивая пережитое, и искал защиты в тёплых объятьях Пака — единственного близкого в чужом городе человека. Чонгук хрипел, заикался, выдавливая из глотки едва различимое: «Я без него не смогу, хён, не смогу-у». Чимин смотрел не то с ужасом, не то с жалостью, сильными руками обвивая дрожащее тело, тихим и испуганным голосом шепча: «Тише, тише. Мы справимся, мы обязательно с тобой справимся». Чимин готов прямо сейчас достать из-под земли некого Ким Тэхёна, с которым младший познакомился на каникулах в деревне, кому лично свое сердце в руки вложил, мол, делай, что хочешь, и перегрызть ему глотку. Потому что Пак отправлял Чонгука на два месяца за город, конечно, не в лучшем состоянии, но и не в истерическом припадке, который продолжался невесть знает сколько. Первые два месяца уж точно. Чон уверял, что никто ему сердце не разбивал, не бросал и не ранил, а абсолютно наоборот. И теперь убивается, что возлюбленного одного оставил, призрачными надеждами кормя бедного и одинокого мальчика из деревни, который пуще Чонгука ронял слёзы при прощании. Но Чимин не верил, винил в убийственном состоянии Чона именно Тэхёна, которого толком и не знает, лишь по описанию Чонгука объёмом в поэму. Он с таким восторгом рассказывал Чимину, какой Тэхён хороший, добрый, светлый человек. Прям ангел во плоти. Что прекраснее существа в жизни не видел, не видел очаровательней улыбки, не слышал заразительнее смеха. А потом резко замолкал и начинал плакать, вновь его вспоминая. И Чимин всей душой ненавидит Тэхёна, потому что тот напоследок подарил Чонгуку болезненные воспоминания и совместную фотографию на телефоне.

***

— Чонгук, эй, Чонгук-а. Тэхён улыбается так ярко, солнечно, ослепляюще, что голова идёт кругом, ноги не стоят, подкашиваются и внутри взрываются галактики, снова перерождаются, переворачивая внутренности. Чонгук этой улыбкой дышит и не может надышаться. Задыхается, потому что перед глазами видит самое родное, дорогое и до боли знакомое. — Ну же, быстрее, Гук-а. Тэхён заливисто смеётся, от всей души, искренне, без фальши, как ребёнок. Этот смех чище, чем декабрьское морозное небо, слаще самых волшебных грез. Он не сравним с ценностью всего мира, самых чувственных поцелуев. Тэхён смеётся, а Чонгук сходит с ума. Он ловит его взгляд, что смотрит тепло, преданно, влюбленно. В глазах звёзды видит, галактики. Видит в них любовь. И сам улыбается, потому что Тэхён сейчас здесь, рядом. Так близко, что Чонгук отчётливо слышит запах сирени в его руках. — Иди ко мне, — шепчет одними губами. И Чонгук идёт, бежит к нему, как умалишённый, совершенно обессиленный, ослабленный, лишенный кислорода, потому что устал выживать и существовать без него. Чон спотыкается, почти падает и смотрит только на него, боясь потерять из виду, навсегда. А Тэхён всё улыбается, смеётся, тянет руки, приглашая в медвежьи объятия. Чонгук, околдованный и очарованный им, обнимает, обвивает талию кольцом и утыкается в плечо, смеётся, потому что вот он — Тэхён. Младший отстраняется, ловит тэхёновы руки в свои, переплетая пальцы, и ужасается, смотря в любимые глаза. У Тэхёна руки ледяные и бледные, как у мертвеца, наполненные вечностью зимы, а на пальцах виднеется иней. Чонгук сильнее сжимает его дрожащие ладони, пытается согреть и чувствует, как собственное сердце покрывается тонкой коркой льда. Тэхён продолжает улыбаться, только уже вымученной, кривоватой улыбкой. Ничего не говорит, лишь роняет беззвучные слезы. Выглядит так, будто из него вырвали душу со всем счастьем с корнями, безжалостно топча на глазах ногами. А потом слышится громкий гудок поезда — Чонгук вздрагивает, тут же обхватывает руками плечи, потому что сильный ветер обжигает холодом кожу. Снег бьёт в лицо, размывая видимость, и Чон осматривается по сторонам, пытаясь разглядеть Тэхёна, но того нигде не видно. Колеса бьют и стучат по рельсам все ближе, громче, а гудок кричит и буквально оглушает. У Чонгука замирает сердце, когда на железной дороге замечает лежащую фигуру, съеженную в позе эмбриона. Он узнает эти бледные длинные пальцы, покрытые снегом, светлые пряди волос, виднеющиеся из-под нелепой шапки. Он видит, как тело дрожит, содрогается в беззвучном плаче, как сильнее прижимаются коленки к груди, и чувствует — собственным сердцем чувствует, как чужое, едва бьющееся, кричит, хрипит, умоляет спасти. Умоляет не оставлять. Чонгук снова бежит, срывается с места, путается ногами в снегу, едва не падая, и кричит: — Тэхён! Но поезд громче, поезд ближе. Тэхён не слышит его. — Я здесь! Я с тобой, Тэхён! Смотри, смотри же! И Тэхён смотрит. Глаза в глаза, что до боли, до крика, застрявшим в глотке. Смотрит всё так же преданно, влюбленно, смотрит, как в последний раз. Чонгук бежит, плачет и рвёт голосовые связки, вкладывая в крик последние силы. Сквозь пелену в глазах он видит, как губы Тэхёна едва заметно шевелятся, и читает по ним одно только слово: «Люблю». Чонгук резко подрывается с кровати, загнанно и судорожно дыша. Пережитый страх сковывает движения, а липкие капли пота противно скользят по лбу. Он пытается восстановить дыхание: глубоко вдыхает носом и медленно выдыхает через рот. Так учил психолог, которого посещал Чонгук месяц назад, но кошмары так и не прошли. Влага скапливается в уголках глаз и превращается в солёные кристаллы, скатываясь по щекам. Тэхён обещал, что будет сниться, но Чонгук не представлял, что его деревенский мальчик будет главным героем кошмаров. Поначалу Ким приходил к нему в самых сладких и дивных снах, которым можно было только позавидовать. Там — они, деревня, теплые руки, объятия и поцелуи, солнечная улыбка с нежным взглядом и бесконечное количество «люблю». А после все причины бессонных и тревожных ночей. После — Тэхён, который, как и сегодня, посреди поля цветов смеялся, бегал и танцевал, шепча милое «Гукки», а через короткое мгновение лежал на заснеженных рельсах и умолял забрать его. И Чонгук никогда не успевал ни забрать, ни спасти. На тумбочке у кровати находится баночка со снотворным. По счёту за месяц она седьмая. Но даже так не помогает, не избавляет от мучительных снов. Чонгук берёт в руки телефон, снимает блокировку и заходит в галерею, глазами ища ту самую фотографию, которая приносит столько радости и боли одновременно, что с ума сойти можно. Находит и долго всматривается в родные очертания, едва заметно улыбаясь. Улыбаясь своему Тэхёну. Он помнит каждый изгиб его тела, каждый вздох, трепет в каждом жесте и поведении. Выучил все его слова, линии на ладонях, родинки, дурацкие шрамы. Он считает, что это самая пылкая и преданная любовь, та, которая бывает только в сказках. Но на самом деле это болезненная привязанность, что сопровождается душевной ломкой. Воспоминания о нём ставят на разбитые колени, будоражат кровь в венах, вырывая последние куски души. А фотография на телефоне, на которой Тэхён обвивает его руками, улыбается квадратной улыбкой в камеру, только добивает, заставляя вновь поддаваться слезам. На ней Чонгук тоже улыбается, светло и искренне. И он завидует тому Чонгуку из прошлого, что сейчас рядом с Тэхёном, что может вдохнуть его запах, провести мягко по щеке, коснуться губами его теплых губ. Чонгук Тэхёна не бросал, не предавал и не изменял. Он его просто оставил одного на этом озере, цветочном поле, заброшенной постройке и качелях. Наверное, Тэхену больнее даётся расставание на этой карусели из непрошеных и тяжёлых воспоминаний. Тэхену расставание сродни самоубийству. И самое страшное не эти ночные кошмары, что по пальцам не пересчитать, а мысль, что Тэхён давно лёг под поезд. А сны — чонгукова карма за то, что оставил свое солнце на верную погибель. Так проходит ещё один месяц. Тонкая кисть нежно касается бумажного полотна, оставляя чёткие и правильные мазки. В каждом аккуратном прикосновении и лёгком взмахе хранится оттенок тех чувств, которые Чонгук трепетно бережёт в своей груди. Краски ложатся мягко, почти невесомо, и под рукой расцветает новая жизнь. Он рисует его душу, где распускаются бутоны, изящно, медленно, зачарованно, поднимаясь в ледяное небо. Чонгук рисует его глаза, в которых пробуждаются мириады звёзд. Они похожи на россыпь осколков, блестящих, ярких, живых. Таких далёких и непостижимых, как и его мальчик. Дышать становится все труднее, несмотря на то, что зимняя прохлада неприятно обнимает тело. Чон смаргивает сухость в глазах и мажет кистью по другому цвету, более светлому, нежному. Его слёзы и смех превращаются в серебристый иней на изысканных цветах. Вспоминает каждый изгиб бёдер, выпирающие ключицы и медовый запах тела, но не рисует, потому что такое можно хранить только в памяти и надёжно под сердцем. Дверь неожиданно открывается и из рук выпадает кисть. — Вот ты где, боже, угораздило ведь тебя сюда занести, ты бы ещё в подвал забрался, — Чимин входит в помещение и брезгливо осматривается по сторонам. — Да тут пыли больше, чем в квартире Юнги, тебе тут вообще как, нормально? Он подходит ближе и на мгновение цепенеет, приоткрывая от удивления рот. — Это… это невероятно, Чонгук, — он смотрит чётко на картину, бегающими глазами рассматривая каждую деталь, — просто нет слов. — Спасибо, хён, — мягко улыбается Чонгук. И умалчивает, что в последний раз кисти брал, когда рисовал себя и Тэхёна. Юнги подвозит Чимина и Чонгука до дома. На прощание Пак целует Мина в губы, пока младший с закатанными глазами выбирается из машины и бросает парочке недовольное: «Пожалуйста, соситесь не при мне». Несколько раз Юнги приглашал Чимина переехать к нему, а Чонгук на этом настаивал. Но непоколебимый Пак был категорически против, объясняя, что это слишком серьезный и ответственный шаг в недолгих отношениях. Боялся таким образом разрушить взаимопонимание между ними. Мол, у Юнги в квартире вечный творческий беспорядок, а Чимин — перфекционист. Не уживутся они вместе, что поделать. Чонгук же переехал от брата в съёмную квартиру, которую они как раз делят с Чимином. Поближе к университету, буквально в десяти минутах езды на машине Юнги. Все равно всем по пути. Он дожидается у подъезда лобзающегося друга и плетется на седьмой этаж, так как лифт не работает уже неделю. — Сегодня твоя очередь готовить, — напоминает младший, а Чимин чертыхается себе под нос. — Давай закажем пиццу, как тебе идея? — он снимает ботинки с курткой и валится на ковёр прямо в комнате, шумно выдыхая: — Я чертовски устал. — Если на твои деньги, то всегда пожалуйста. — Последние гроши с меня сдерёшь, мелкий, — недовольно бурчит себе под нос и пытается подняться с пола. — Ты что-то сказал? — слышится чонгуково из кухни. — Говорю, гавайскую или пепперони? Они сидят на гостиничном диване и смотрят какой-то не очень интересный фильм — точнее, совершенно нудный и муторный, потому что Чонгук всё время зевает и вот-вот зачахнет в этом сонном царстве. Чимин же, напротив, что-то яростно строчит в телефоне, при этом улыбаясь и смущённо краснея. Все эмоции — на лицо. И меньше всего Чону хотелось бы знать, на какую тему сейчас общается эта сладкая парочка. Отношения Юнги и Чимина имеют продолжительность в семь месяцев. Чонгук и раньше замечал, что эти двое неровно дышат друг к другу. Но, когда во время завтрака Пак сообщил, что отныне они с Юнги встречаются, подавился чаем под громкий хохот старшего. Очень смешно, прям обхохочешься. Фактически Чонгук в их компании является тем, кого называют привычным «третий лишний», поскольку он совсем не вписывается в эту романтическую идиллию, состоящую из крепко переплетённых пальцев рук, затяжных, неторопливых поцелуев и сопливо-милого, от которого сразу выворачивать начинает, «малыш» и «медвежонок». Поход втроем в кино — гиблое дело. Ибо кто-то пробует язык в чужом рту, а кто-то впервые — сырный попкорн, потому что Чонгук никогда раньше его не ел. Конная прогулка тоже не вариант, особенно когда Юнги и Чимин решают прокатиться на одной лошади, якобы случайно сворачивая не на ту тропинку, пока младший размышляет над тем, как лучше начать разговор со своим хвостатым и непарнокопытным спутником. Но благодаря такого рода отвлечениям Чонгук за последний месяц стал чувствовать себя лучше. Кошмары, конечно, не исчезли, Тэхён все также продолжал сниться, но он смирился, принял это как должное, иногда даже удивляясь, что в какие-то дни спал абсолютно спокойно. И от этого было как-то непривычно. Боль в груди притупилась, отошла на второй план, временами напоминая о себе тянущей резью, словно тупым ножом кто-то ковырялся в сердце, где раны вроде начали понемногу затягиваться. Душевная анорексия, пронизывающая тело холодом, тоже утихла и растворилась. Как-то забылось, переболело, ушло вместе с пролитыми слезами и осталось в прошлом. Когда раздается звонок в дверь, Чонгук вздрагивает, приходя в себя, а Чимин быстро отбрасывает телефон куда-то в сторону, резво подпрыгивая с дивана и вопя радостное: — Ура, пицца! Слышится копошение Чимина, его громкое: «Уже иду!», щелчок открывающегося дверного замка и всё. Нет никакой возни, шума, звука открывающейся сумки, шуршания пакетов и такого привычного: «Приятного аппетита». Когда гробовая тишина продолжается подозрительно долго, Чонгук настораживается, приподнимает голову и пытается понять, что, в принципе, там происходит. Он уже собирается сходить и проверить, как из коридора доносится чиминово немного обескураженное, тихое и одновременно пугающее: — Чонгук, это к тебе. У него в голове путаются мысли, собираясь в единый беспорядочный клубок. На душе отчего-то неспокойно, волнительно, и выходить совершенно не хочется. Плохое предчувствие давит на грудь, а под ложечкой неприятно сосёт от ощущения, что ничего хорошего ждать не стоит. Чонгук идёт на ватных ногах, преодолевая порог гостиной, и выходит в коридор. Видит сначала Чимина, что подпирает плечом стену со сложенными на груди руками и выглядит при этом слишком напряжённо. Пак смотрит на него бегло, безразлично всего секунду, а затем переводит неодобрительный взгляд в сторону двери, где стоит тихая и неподвижная фигура. И Чонгук замечает его. На Тэхёне серое драповое пальто, застёгнутое лишь на пару пуговиц. Вещь кажется слишком тонкой для зимы, наверняка он мёрзнет. В большом кашемировом шарфе парень выглядит невозможно хрупким, кукольным, словно прошедшее время уменьшило его в размерах. Выглядит так, словно растерял нечто важное в своей жизни. У Тэхёна волосы цвета темного шоколада с привычными вьющимися на кончиках кольцами. И Чонгук соврёт, если скажет, что с золотым оттенком ему было лучше. Тэхён всегда прекрасен. У него красивые и печальные глаза с россыпью блестящих звёзд, уходящих в бесконечность. Выцветшие, тусклые, как увядающие осенние цветы. Чонгук не видит в них былой страсти и ослепительных огоньков. Он не видит в них жизни, не узнает прежнего Тэхёна, что лишь одним взглядом влюблял в себя весь мир. У него бледные, искусанные губы, что приоткрываются и едва различимо шепчут: — Нашёл. Нежданный гость будто просыпается от столетнего сна. Плечи начинают ходить ходуном, крупно подрагивая, грудь вздымается от неровного дыхания слишком часто и судорожно, точно он задыхается. Глаза-галактики наполняются живой влагой, а чёрные ресницы трепещут крыльями раненой бабочки. Он пытается улыбнуться, но непослушные губы страшно кривятся, дрожат и, кажется, что-то безустанно шепчут. Тэхён бросается Чонгуку на шею, вжимается всем телом и роняет беззвучные слёзы. Ещё немного, и он потеряет сознание от невыразимого счастья, которое нахлынуло так внезапно, что голова закружилась и в глазах потемнело. Ким тыкается ему в шею ласковым зверем, вдыхает родной аромат и сильнее начинает плакать, стальной хваткой цепляясь за чужую футболку. Чонгук даже через ткань отчётливо ощущает, какие у Тэхёна холодные руки. — Нашёл, нашёл, я нашёл тебя. Слова рвались слогами, неразборчивыми звуками, а у Чонгука внутри рвалась душа, потому что, Господи, он снова слышит его, слышит тэхёнов голос, что всё такой же бархатный, хрипловатый, певучий. Всё такой же родной. У него перед глазами тот злополучный день, когда Ким точно так же прижимался, рыдал в голос и находился в бреду, самого себя не узнавая. Чонгук бы не хотел снова вспоминать, как Тэхёна ломало и разрывало на части, как самого душила боль с отчаянием. И как долго, мучительно они умирали в этот продрогший последний день лета. Чонгук поднимает дрожащие руки и осторожно касается Тэхёна, страшась, что юноша растворится или разлетится золотой пылью. А если это сон, то, пожалуйста, не будите, не трогайте, не убивайте. Дайте ещё немного времени. Ему так хорошо рядом с ним. Под кончиками пальцев чувствуется родное тепло, и по телу проходятся знакомые разряды тока. В груди необъяснимо жжётся, царапается, пылает, будто что-то знакомое из пепла возрождается. Тэхён ощущает то же самое, потому что «Ч.Ч.Г + К.Т.Х» выжжены у них в сердцах. Чонгук хочет закричать в голос и упасть на колени, потому что ноги подкашиваются, не держат. Тэхён не игра воображения, не иллюзия. Он настоящий, живой. Счастливо улыбается, что-то шепчет и невесомо прикасается нежными губами к шее. Он здесь, рядом, его любимый деревенский мальчик. Его личное солнце. Чонгук крепче прижимает к себе дрожащее тело и прикрывает веки, не замечая, как из глаз льются слёзы. — Не плачь, я здесь. Всё хорошо, теперь у нас всё будет хорошо, — успокаивает, гладит по шёлковым волосам и утыкается носом в тёмную макушку. Тэхён прячет голову в плече Чонгука, полностью расслабляется в крепких руках и тихонечко шепчет: — Не отпущу, мой, только мой. — Только твой. Красные нити переплетаются на мизинцах, и Тэхён чувствует, что отныне Чонгук всегда будет рядом. Чимин подпирает подбородок тыльной стороной руки и сверлит глазами дыру в Чонгуке и Тэхёне, особо акцентируя внимание на втором. Он, честно говоря, не ожидал увидеть в дверях своей квартиры того самого Ким Тэхёна — предмета воздыхания главного мученика в этом доме и источника главных проблем за последнее время. Тэхён смотрел на него круглыми испуганными глазами, а потом быстро пришел в себя, спрашивая глубоким и бархатным голосом, явно удивив таким баритоном Чимина, здесь ли проживает Чон Чонгук. Вообще, он думал, что Тэхёну нет никакого дела до младшего, лишь поигрался с чувствами, очаровал смазливой внешностью да наговорил обманчивых словечек, а теперь живёт в своей деревне припеваючи. Но нет, Тэхён приехал, не забыл его, кинулся с беззвучными слезами на Чонгука, снова и снова повторяя, что больше не отпустит. Чимин и сейчас не доверяет Тэхёну, но заметив, как преданно и влюбленно он смотрит на Чонгука и как последний нежно обнимает его, впервые улыбаясь искренне и солнечно, не может рушить судьбы двух одиночеств, что живут только благодаря друг другу и дышат одним сердцем в унисон. Когда Тэхён более менее приходит в себя и успокаивается, Чонгук просит Чимина сделать горячий чай, так как Ким продрог до нитки. Через пару минут Пак в руках с горячей чашкой лимонного чая наблюдает, как голова гостя покоится на чонгуковом плече, а переплетенные пальцы рук спрятаны под теплым махровым пледом. — Чай готов. Тэхён медленно открывает сонные глаза, приподнимает голову и выпутывает пальцы из крепкой хватки Чонгука, аккуратно беря чашку двумя руками. — Спасибо. На этом беседа заканчивается. Чимин не хочет лезть с расспросами по типу: «Кто Вы, что Вы?», ведь и так прекрасно улавливает суть происходящего. Чонгук до сих пор в неком потрясении, слишком много всего навалилось на него за последние десять минут. А Тэхён просто устал, ему ничего не нужно, Чонгук сейчас рядом, а это главное. Поэтому он не допивает любезно приготовленный Чимином чай и засыпает прямо на родном плече. Пак забирает чашку и уходит на кухню, краем глаза замечая, как заботливо Чонгук поправляет плед на сопящем Тэхёне и целует в макушку. Кажется, он уже не так сильно хочет перегрызть глотку Киму, но покусать все же стоит. Позже Чимин пишет сообщение в телефоне и улыбается, чувствуя, что отныне у них все будет хорошо.

Кому: Юнги. «Суженный-ряженный приехал к мелкому, не задерживайся долго. Целую».

Когда Тэхён просыпается, то на улице уже темно и горят фонари. Он по-прежнему чувствует слабость в теле, несмотря на долгий сон, и даже под махровым пледом почему-то холодно. Со стороны кухни виднеется приглушенный свет и отчетливо слышны тихие голоса. Тэхён поднимается с мягкого и большого дивана, отмечая, что собственная кровать на фоне его уже кажется жёсткой, неудобной и маленькой. Плетется на источник звука и света, сужая глаза от непривычной яркости. У него дома единственным светом было солнце, так как бабушка экономила электричество. — Проснулся? На него уставилось аж целых три пары глаз, и Тэхён, непривыкший видеть такое количество народа в доме, сначала пугается, поджимает губы и теребит пальцами края кофты. А потом видит Чонгука, что, собственно, и задал ему вопрос, который был успешно проигнорирован. У Тэхёна снова влага начинает скапливаться в уголках глаз и неприятный ком образуется в горле, Чонгук смотрит на него нежно, тепло улыбается одними уголками губ. И Ким чувствует, как на атомы распадается и рассыпается на сотни маленьких крупиц. — Ты, наверное, хочешь есть. Давай ты поешь, а после расскажешь о том, как тебе удалось найти Чонгука? — осторожно интересуется Чимин и обаятельно улыбается. — Хорошо, — хрипло произносит он, а Юнги давится чаем, потому что голос ну никак не соответствует этой смазливой мордашке. После ужина они перемещаются в гостиную. Юнги надевает наушники и утыкается в телефон, делая вид, что ему абсолютно не интересно слушать рассказ Тэхёна. Хотя, в принципе, так оно и есть. Чимин на это лишь закатывает глаза и говорит не обращать внимания, а сам садится напротив Тэхёна и Чонгука и закидывает ногу на ногу, тем самым давая понять, что он полностью сконцентрирован и готов слушать. — Прости, — тихо начинает Тэхён, — на следующий день, после того, как ты сказал мне, что уезжаешь домой, я взял твой телефон, пока ты спал. Я нашёл в контактах номер Хосока и подумал, что это единственный человек, которого я знаю и с кем смогу связаться. — Почему ты не спросил мой номер телефона? Я думал, что у вас такой вещью не пользуются, — честно не понимает Чонгук. Тэхён на это лишь горько улыбается. — Поначалу я так и планировал сделать, но потом осознал, что если снова услышу твой голос, то точно сойду с ума. Но даже без его голоса Тэхён терял рассудок. Он слёзно молил всех известных богов принести ему снов с Чонгуком, где последний пел бы песни, шептал какие-нибудь милые глупости или рассказывал забавные истории. Пусть кричит, смеётся, вопит — неважно. Лишь бы говорил, лишь бы не молчал. Голос Чонгука — путеводная звезда в тёмном небе, единственный маяк в личном океане боли и мучений. Он одна из причин, ради которой Тэхён сейчас находится здесь. — Спустя пять месяцев твоего отъезда я впервые осмелился позвонить Хосоку и спросил у него твой адрес. Ты, оказывается, переехал и давно не жил с братом, он обещал уточнить место проживания и перезвонить. Через два дня я узнал адрес и уже собирал вещи. Бабушка понимала меня и мои чувства, поэтому дала мне немного из своих сбережений. До центра города я добрался на автобусе, а потом взял такси, сказав водителю нужный адрес. Тэхён перестает говорить и опускает глаза на свои руки, сцепленные в замок. Он начинает часто-часто хлопать ресницами, дышать глубже и постоянно облизывать губы от волнения. — Я не могу без тебя, Чонгук, — тихо, почти шёпотом, боясь, что дрогнет голос. Тэхён обещал себе не плакать, — там всё напоминает о тебе, о нас, нашем лете. Там слишком много тебя. В каждом цвете, запахе, в закате и звёздах. Много мыслей с твоим именем, даже сны не помогают. Тэхёну тоже снились сны. В них было всё как-будто из пыли, неразборчиво, мутно, но редко и не страшно. Не было там никого, кроме него и смертельных зыбучих песков. Если во снах Чонгук терял Тэхёна, то он же терял только себя. Он резко поднимает голову и оглядывается, будто что-то ища глазами, а когда находит, то подбегает к своей сумке и что-то достает из нее. Даже Юнги отвлекается, вынимает один наушник и внимательно наблюдает за происходящим. Тэхён подходит к Чонгуку и протягивает ему слегка потрепанную вещь, в которой младший узнает свой альбом. — Прости, я открывал его всего лишь раз, он приносил слишком болезненные воспоминания, мне очень жаль. Тэхён выглядит как провинившийся ребёнок и еле сдерживается, чтобы не расплакаться. Отчаянно кусает губы, шмыгает носом, царапая ладони ногтями в попытке взять себя в руки, и смотрит блестящими от влаги глазами куда угодно, но не на Чонгука. — Если я тебе мешаю, если не нужен, то уйду сам. Только не прогоняй, не отталкивай меня, пожалуйста, не бросай снова, — голос предательски дрожит, а первые слёзы срываются с трепещущих ресниц, он судорожно сглатывает вязкую слюну и лихорадочно прикрывает заблестевшие глаза. — Я же всё для тебя, Чонгук, я же… — Эй, эй, ты что такое говоришь? — Чонгук перебивает его, не в силах больше слушать этот бред, хватает за холодные, бледные, как зима, руки и притягивает ближе. — Посмотри на меня, — осторожно просит, — посмотри на меня, Тэхён, — почти умоляет. Тэхён всё же поднимает заплаканные глаза и смотрит побитым щенком. Чонгук ему улыбается мягко, ободряюще, чтобы успокоить. С ним нельзя строго и грубо, с ним только нежно, ласково и бережно, как с самой главной драгоценностью в мире. Он знает, что у его мальчика ранимая и тонкая натура, которую влечет ко всему красивому и изящному, но также тянет к частым слезам и эмоциональным срывам. Чонгук прикладывает тэхёнову руку к своему сердцу и накрывает собственной ладонью. — Чувствуешь его? — Да, — еле выдавливает Тэхён. — И оно чувствует тебя, вот-вот выскочит. А ещё сильно жжётся и трепещет, когда я смотрю на тебя или касаюсь, словно в груди метаются огненные бабочки. Я не чувствовал подобное с последней нашей встречи, и от этого чертовски было плохо, такое ощущение, будто душу выворачивали наизнанку. Ты обещал сниться. Но это были не те сны, которые я хотел видеть. Ты умирал, а я каждый раз сходил с ума. И твоим именем я бредил, оно как клеймо, выжженное на сердце. Я пытался забыть о тебе на какое-то время, потому что не мог так дальше жить. Ты являлся в отражениях витрин, в любом силуэте под светом фонарей, во взгляде случайного прохожего, даже в моих рисунках. Тебя было слишком много, но при этом не было вообще. Звучит странно, но… Я нуждался в тебе, Тэхён, и до сих пор нуждаюсь. Моя муза и вдохновение, помнишь? Тэхён шумно всхлипывает и часто-часто кивает. — Не плачь, — Чонгук аккуратно смахивает с чужой щеки слёзы, — мне больше нравится, когда ты улыбаешься. И впредь не говори подобной ерунды, я тебя никуда не отпущу, ты и сам это прекрасно знаешь. Чонгук снова улыбается и нежно поглаживает большим пальцем тэхёнову руку, что так и теплится в его ладонях, и Ким до конца убеждается, что он нужен, дорог и любим. — И давно мелкий подался в романтики? — усмехается Юнги, а Чимин шипит в его сторону. — Тэхён, тебе есть где жить? — интересуется Пак. — Я не уверен, я впервые в городе, не знаю местности и многие вещи для меня в новинку. Деньги были только на проезд, я совсем не подумал об этом, простите. — Нет, все замечательно. Ты можешь жить у нас, ты же не против, Чимин-а? — Чонгук смотрит загоревшимися глазами на своего хёна, а Пак лишь разводит руки в стороны. — Хорошо. Чонгук накрывает ладонями плечи Тэхёна и смотрит в кофейные глаза. — Эй, теперь ты не один, слышишь? У нас всё будет хорошо, хён. И счастливо улыбается, потому что его потерянное солнце наконец нашло свой дом. Тэхёну дико. Он стоит посреди многолюдной улицы и едва держится в сознании. Грохот колес и бешеный рёв мелькающих перед глазами машин сводят с ума, заставляя крупно вздрагивать и судорожно оглядываться по сторонам. Запах жженых шин и бензина резко ударяет в нос, отчего кружится голова и тошнит. Светофоры, цветные афиши и яркие витрины ослепляют. Вокруг слишком много людей. Много голосов и глаз, от которых не спрятаться. Они смотрят, дышат в самое ухо, задевают плечами, смеются, а Тэхёну страшно, до оцепенения, до дрожи. Эта серость в чужих лицах пугает, этот город душит, сжимая в стальные тиски. Он хочет упасть на колени и закрыть руками уши, чтобы не слышать, не видеть и не чувствовать. Тэхёну все это чуждо, он как звереныш, выбравшийся в цивилизацию, маленький, потерянный и до смерти напуганный. — Всё хорошо? — Чонгук аккуратно касается тыльной стороной руки холодной и бледной щеки Тэхёна, с беспокойством заглядывая в растерянные глаза. — Плохо себя чувствуешь? — Здесь слишком шумно, — Тэхён брезгливо морщится, — в деревне шумел только лес перед бурей. У вас всегда так шумно? — Это город, Тэ, здесь никогда не бывает тишины и спокойствия, — усмехается Чонгук. — И спрятаться негде? — В каком смысле? — он хмурит брови, искренне не понимая, что имеет в виду Ким. — Ну знаешь, когда я ругался с бабушкой, то убегал в лес, там тихо, спокойно и никто не додумывался искать меня в нём, я любил это место, а у вас в городе есть лес? — Есть парк, там обычно отдыхают люди и… — Сходим туда? — перебивает его Тэхён и с мольбой смотрит в глаза. — В другой раз, скоро пойдем домой, я купил тебе кремовых пирожных, как ты и просил. А сейчас просто держись рядом, хорошо? Чонгук берёт Тэхёна за руку и уводит подальше от пугающего места, не обращая внимания на осуждающие в их сторону взгляды. Чонгук смотрит с счастливой улыбкой, как Тэхён с нескрываемым удовольствием поедает кремовые пирожные, будто он ничего вкуснее раньше не пробовал. Ким даже отказался от ароматного цейлонского чая, привезённого Юнги из Англии, не страшась чонгукова: «У тебя, случайно, ничего не слипнется?». У него искрятся глаза, как бенгальские огни в рождественскую ночь, сияет улыбка, что ярче самой ослепительной звезды. Так чарующе, обворожительно. Разлука исцарапала его душу, оставляя уродливые шрамы на память, но не смогла стереть чувства. У него в душе отныне живет весна, где в самых потаенных закромах, на месте неровных рубцов прорастают цветы, которых не найти даже в эдемовских садах. Они обязательно переживут эту зиму, потому что рядом Чонгук, он — луч солнца, согревающий нежные лепестки, причина звёзд в глазах, широкой улыбки и безумных ночных мыслей. Он его жизнь. — У тебя крем на губах. Чонгук смеётся, указывая на собственный рот, но тут же замолкает, когда видит, как язык Тэхёна проходится сначала по верхней губе, смахивая крем, а потом по нижней. И это выглядит так соблазнительно, что Чонгук забывает как дышать. Привычка Тэхёна облизывать губы никуда не исчезла, как и чонова слабость к этому, казалось бы, невинному жесту. Чертовски сложно устоять. — Давай помогу, — Чонгук наклоняется ближе, подушечкой пальца нежно касаясь губ, очерчивая контур. Слегка надавливает, отчего тэхёнов рот приоткрывается. Это сумасшествие. Чонгук одной рукой зарывается в шелковые волосы, а другой хватается за чужое запястье, притягивая настолько близко, что губы соприкасаются друг с другом. Частота двух застывших сердец приравнивается к горизонтальной восьмёрке, а под кожей пробуждаются бабочки. У Тэхёна потрескавшиеся и сухие губы, но для Чонгука они нежные, мягкие, как самый дорогой бархат, и сладкие, как пьянящий мёд. Он скучал по ним, скучал по этим трепетным прикосновениям, по влажному теплу, схожему разве что с ветром из южных стран, по мелкой дрожи чужого тела. Чонгука тоже знобит. Они оба на краю шаткого края трезвости. Лишь бы не упасть, лишь бы не тронуться умом. Это лекарство и яд, спасение и гибель. Это то, что называют любовью. По венам растекается нечто обжигающее, вязкое, но это не кровь. Слишком терпко, пряно и мучительно настолько, что до стона и крика доводит. Хочется больше, глубже, интимнее. Так, чтобы летели искры из глаз и судороги охватывали тело, как в самых откровенных фильмах и запретных книгах. Но у них лучше, слаще, чувственней. У них все по-настоящему. Пальцы переплетаются, а пульс учащается и тонко дрожит. Луч света, пробивающийся через щель задернутых штор, обнажает наготу с венозным узором на атласных шелках. Дальше — прерывистые вздохи и мелодично-высокий голос, ритмичные движения и плавные изгибы бёдер, покрытые мурашками. Дрожащие ресницы с солёным хрусталем на самых кончиках, сладость блаженства и трепетные поцелуи с цветами-метками. А также бесконечно влюблённое: — Только мой. — Всегда твой. На памяти Чонгука нет более приятного утреннего пробуждения, чем это. В последнее время он практически не видел сна и просыпался с головной болью, что колоколом била по вискам. Сейчас же ленивая сладостная нега овладела всем его существом, а в памяти носились бесформенные воспоминания вчерашнего дня. И Чонгук улыбается, почти смеётся, потому что ночью Тэхён прижимался к нему всем телом, шумно сопел в самое ухо и, кажется, даже благодарственно мурлыкал ласковым зверем, что не прогнал, приютил и всего себя отдал в такой нужный момент. «Спасибо», — тихо прохрипел он тогда, утыкаясь в изгиб чонгуковой шеи. На кухне слышится копошение и чувствуется запах чего-то вкусного. Обычно Чимин вставал раньше и готовил завтрак, но он ещё вчера предупредил, что останется до обеда у Юнги, поэтому, кроме него и Тэхена, в квартире никого нет. Чонгук со слипшимися глазами бредет на кухню, попутно накидывая халат. Аромат приближенно напоминает яичницу с беконом, которую раньше для него готовила мама. Это запах детства и дома, где его любят и ждут. Где он нужен. — Доброе утро, — Чонгук облокачивается на дверной косяк и сонно зевает, стараясь сфокусировать взгляд. — Доброе, будешь кушать? Тэхён отрывается от плиты и приветливо улыбается. Чонгук же давится воздухом. Из одежды на Тэхёне лишь чонгукова безразмерная рубашка, что не застегнута на первые две пуговицы, обнажая острые медовые ключицы. Прозрачная ткань едва прикрывает округлые ягодицы, и любое неловкое движение может полностью оголить плавные изгибы тела. Стройные гибкие ноги, будто выточенные умелой рукой скульптора, есть само совершенство. Такое тело бывает разве что у балерин, которые годами добиваются далёкого идеала. Изящные пальцы, спрятанные под длинными рукавами, оттягивают вниз края рубашки, стараясь скрыть непозволительную взгляду наготу, а губы дёргаются в смущённой улыбке. — Где ты взял её? — Чонгук с трудом возвращается в реальность, отлипая от двери и подходит ближе. — У тебя в шкафу, я прочитал в интернете, что обычно так делают парочки: носят одежду друг друга. Прости, наверное, не стоило мне брать твои вещи, да? — Тэхён виновато кусает губу и продолжает теребить подол ткани. — Все нормально, просто не привык видеть тебя в таком виде, но мне нравится, — он ободряюще проводит большим пальцем по щеке, вызывая у Тэхёна солнечную улыбку. — Она пахнет тобой, — тихо шепчет, указывая на рубашку, — мне нравится, как ты пахнешь. — Можешь забрать её себе, только, пожалуйста, не показывайся в таком виде Чимину и Юнги, они неправильно поймут тебя, — Тэхён согласно кивает. — Будем завтракать? — Секунду. Тэхён подхватывает тарелку, осторожно перекладывая со сковороды приготовленную с любовью яичницу. Снимает с огня турку с ароматным кофе и переливает в приготовленные кружки. Он энергично подлетает с подносом к севшему за стол Чонгуку и с теплой улыбкой желает приятного аппетита. — Ты не будешь? — удивляется Чонгук, видя перед собой лишь одну тарелку. Тэхён отрицательно мотает головой. — Иди сюда, — хлопает по своим ногам, позволяя заползти на колени, а Ким не может отказать себе в таком счастье. Когда Тэхён усаживается на Чонгука, последний подцепляет вилкой кусочек еды и подносит к чужим губам. — Ешь. Тэхён брезгливо морщится, точно капризная дива, но всё же открывает рот и принимает любезно предложенную яичницу, точнее — насильно скормленную. Улыбается, потому что да, действительно, вкусно. И снова раскрывает довольно растянувшиеся губы, прикрывая глаза. Чонгук усмехается, продолжая кормить Тэхёна с рук, словно маленького ребёнка. Впрочем, так оно и есть. — В следующие выходные Чимин и Юнги собираются кататься на собачьих упряжках, предлагали присоединиться, ты согласен? — Конечно, — радостно восклицает с набитыми щеками Тэхён. Этим утром Чонгук остаётся без завтрака. — Ты уверен, что мы взяли с собой взрослых, вполне адекватных и разумных людей, а не глупых дошкольников, за которыми нужно постоянно следить? Чимин смотрит на Юнги, что негодующе и пристально следит за младшими, а потом переводит взгляд на Чонгука и Тэхёна. Последний вцепился в массивную шею одной из собак и не отпускает вот уже пять минут. Чешет за ушками, зарывается пальцами в тёплую густую шерсть и целует во влажный нос. Собака благодарственно облизывает шершавым языком щеку, вызывая у Тэхёна заливистый смех и радостно вопиющее: «Гук-а, он такой милый!». Но Чонгуку сейчас явно не до него, он с восторженными криками, по типу: «Хён, спаси, оно меня сожрёт!», пытается убежать от двадцатикилограммовой тушки, что с высунутым набок языком брызжет слюнной во все стороны, догоняет его и роняет в снег. Чон смеётся, отбивается руками, но непоседливое животное всё-таки умудряется целиком облизать его лицо. Пак брезгливо морщится и фыркает, мысленно сочувствуя младшему. — Не уверен, — отвечает Чимин, а Юнги не в силах сдержать горестного вздоха. — Ну, готовы повеселиться? — к ним подходит молодой мужчина — знакомый Юнги, что приходится хозяином чудесного домика с не менее чудесными ездовыми хаски. Именно он и предложил молодой паре провести выходные в компании четвероногих друзей. — Думаешь, что этим детям можно доверить целые сани с ездовыми собаками? Да они не то чтобы себя покалечат, да еще и бедную животину погубят. Мину не нравится все это, к таким вещам Чонгука и Тэхёна допускать нельзя. Заедут в степь какую-нибудь, потеряют собак, а что еще хуже — сами потеряются. Хаски — разумные животные, найдут дорогу домой без затруднений. А они — нет. Вот и придётся вместо веселого времяпровождения в единственные выходные искать по уши влюбленных голубков, у которых вместо мозгов цветочки да сердечки. — Не бойся ты так, ими может управлять даже ребёнок. Да и собаки не глупые, следуют чётко по выстроенному маршруту. Также я провел часовой инструктаж, так что основную суть-то уловили, — успокаивает мужчина. — Они и не слушали, — сквозь зубы бормочет Юнги, вспоминая, как в тот момент Тэхён играл с волосами Чонгука, а тот улыбался влюблённым идиотом. — Так, всё, хватит игр! — кричит двум веселящимся парням хозяин. — Пора по саням. Тэхён наконец оставляет затисканную собаку в покое, в последний раз целуя в острую мордочку. И бежит к Чонгуку, что уже стоял на месте, внимательно и на полном серьёзе слушая указания инструктора. — Крепко держись за спинку саней, не отпускай даже при остановке. Если не захочешь ехать по маршруту, можешь повернуть, задавая направление собакам с помощью команд: «Vasen» — налево и «Oikea» — направо. В случае остановки — «Seis!», чтобы снова тронуться — «Mennään». Если нужно быстро остановиться, на нарте зажимаешь ногой металлическую скобу. И последнее, если сани перевернутся, что, в принципе, маловероятно, но возможно, не паникуй и постарайся удержать упряжку, чтобы не навредить Тэхёну, все понял? — Чонгук кивает. — Тогда хорошего путешествия! — Если тебе вздумается изменить маршрут, я лично надеру тебе задницу, — шипит предупреждающе Юнги и гнёт пальцы веером. — Так и сделаю, хён, — ехидно улыбается Чонгук и встаёт на сани, где уже разместился довольный Тэхён. Мин чертыхается себе под нос. — Всё будет хорошо, — успокаивающе шепчет в самое ухо Чимин, — поехали. Хотелось бы в это верить. — Готов? — спрашивает Чонгук, Тэхён радостно хлопает в ладоши и часто-часто кивает: — Тогда Mennään! Собаки, услышав заветную команду, срываются с места и несутся вперёд под восхищенные и счастливые возгласы Тэхёна. У Юнги и Чимина иной маршрут, поэтому придется лишь надеяться, что мелкие не наделают делов. У Чонгука дыхание перехватило, а сердце бешено колотилось о рёбра от волнения и восторга. Кажется, что само время задыхается вместе с ним, замедляя стрелки огромных вселенских часов. Глаза слезятся от обжигающего кожу ветра, он смахивает влагу одним взмахом ресниц и крепче сжимает пальцы на спинке саней. Полозья рассекают снег и на лицо летит снежная пыль. Все вокруг искрится, слепит, мелькает. Это волшебное и захватывающее дух ощущение вызывает легкое головокружение и мелкую дрожь в руках. Чонгук настолько счастлив, что хочет кричать и смеяться, но сдерживается, потому что достаточно нечленораздельных писков Тэхёна, который настолько потрясен, что вот-вот вывалится из саней. — Чонгук, смотри, там озеро! Поехали туда, — Ким указывает пальцем в сторону и с мольбой смотрит на Чонгука, что коротко кивает и кричит: — Vasen! Он наклоняет сани налево, приподнимая правые полозья, помогая собакам повернуть. Маршрут меняется. Озеро как на ладони, поэтому они добираются за пол минуты. Когда сани останавливаются, Тэхён выскакивает и подбегает к самому краю. — Здесь так красиво! Посмотри, Гук-а! — он поглубже вдыхает морозный воздух и улыбается. — Вспоминается наше озеро в деревне, — Чонгук подходит ближе и обнимает Тэхёна за талию, опуская голову на плечо. — Оно чудесно, я скучаю по нему. — Мы съездим туда летом, хорошо? Тэхён кивает, накрывает холодными ладонями чужие крепкие руки и умиротворенно прикрывает глаза. В руках Чонгука хрупкая прирученная душа, что жмётся к родному теплу ласково и безнадежно преданно. Талая нежность объятий греет счастье двух влюбленных сердец, растекаясь под кожей сладким безумием самого крепко вина. Переплетённые пальцы, как сплетение самых трепетных, невысказанных чувств, что глубоко в груди срывая связки, кричат и хрипят, насколько безбожно они влюблены. Но только там… А на деле… Под томным бархатом заката стоят два молчаливых тела, что клянутся самой вечности всегда быть рядом. — Почему так долго? — их встречает гневный Юнги, что скрипит зубами и нервно хрустит пальцами. — Чимин, пусть твой парень не контролирует меня, я уже давно не ребёнок и в мамочке не нуждаюсь, — Чонгук раздражённо закатывает глаза и пропускает Тэхёна в дом, где давно ждёт горячий чай, — а вообще, это не твое дело, хён, — обращается уже к Юнги, — я же не возмущаюсь, что вы с Чимином постоянно кидаете меня на общих прогулках и сосётесь на каждом углу. Как говорится, око за око, — он вальяжно выкидывает правую руку в сторону, мол, ничего личного, и захлапывает за собой дверь. — Да я его… — Юн, серьёзно, он уже не нуждается в опеке, сам хозяин своих действий, тем более теперь у него есть Тэхён, нечего переживать, — Чимин берет его за руку, а после обдает горячим дыханием ухо. — Хочешь помогу тебе расслабиться? И ухмыляется. — Может, останетесь на ночь? — спрашивает хозяин дома, наблюдая, как Тэхён и Чонгук прощаются с четвероногими друзьями. — Прости, но не в этот раз, Миндже. Лучше заезжай к нам как-нибудь, — Юнги изымает из сумки ключи от машины и направляется в её сторону, Чимин идёт следом. — Эй, мелкие, заканчивайте там лизаться, домой едем! — Ну тогда счастливого пути, — мужчина мягко улыбается и машет Тэхёну, что через лобовое стекло отвечает любезной взаимностью. По дороге домой Чонгук нежно перебирает тёмные пряди Тэхёна, мирно уснувшего на его плече, и улыбается. Деревенский мальчик счастлив, а это главное.

***

— Через неделю у Тэхёна день рождения, — Чонгук лениво размешивает остывший кофе и подпирает левую щеку рукой. — Придумал, что будешь дарить? — интересуется Чимин, медленно жуя тост с джемом. — Честно, нет. Всю ночь думал, ума не приложу, чего он хочет, — он глубоко вздыхает, отпивает напиток и морщится: — Отвратительный кофе. — Тогда спроси у него. — Нет, хён, это должен быть сюрприз. — Прости, ничем не могу помочь. А хотя он же часто остаётся дома один, пока мы на учебе. Придумай с этим что-нибудь. — Доброе утро, — на кухню выходит сонный Тэхён. Чимин изумлённо округляет глаза и закашливается от хлебных крошек, попавших в не то горло. Чонгук же хочет провалиться под землю от стыда, он до боли прикусывает язык и до побеления сжимает руки в кулаки. — Что-то не так? — Я же просил тебя не надевать эту рубашку при Чимине, — шипит сквозь сомкнутые зубы, подрывается с места и уводит Тэхёна в комнату под тихую неразборчивую ругань. Чимин подавляет в себе смешок. — Не закрывай квартиру, хочу сходить в магазин и купить те пирожные, — просит Тэхён, поправляя воротник пиджака на Чонгуке. — Дальше магазина не уходи, хорошо? — Ким кивает. — Юнги уже подъехал, нужно идти, — предупреждает Чимин, поправляя серьгу в ухе. — До встречи, — Чонгук мягко целует Тэхёна в щёку, притягивая за талию. Тэхён прячет покрасневший от холода нос под плотную ткань шарфа и считает секунды на светофоре в ожидании зелёного света. В руках пакет с коробкой кремовых пирожных, а на губах счастливая улыбка. Чонгук вернётся только через пару часов, а в пустой квартире такая скука смертная, хоть на люстре вешайся от одиночества. В деревне было как-то легче, спокойнее. В небольшой и знакомой с самого рождения местности даже слепой найдёт дорогу домой. Все жители — хорошие приятели, с каждым можно посоветоваться да посплетничать. Улицы пустые, безлюдные — гуляй не хочу, а на каждом шагу какая-нибудь растительность, очищающая воздух. Город же для Тэхёна нечто запредельное, далёкое, совершенно пугающее. Небо слишком низко, кажется, оно вот-вот упадет и сдавит грудь, в которой и так осталось слишком мало воздуха. Здесь не видно плетения ярких звёзд, алого рассвета, нет радости в пушистых хлопьях снега. Единственное счастье в бесконечной суете и серых лицах — Чонгук. Тэхён пропускает нужный поворот, не желая возвращаться домой рано, и сворачивает в незнакомый квартал. С Чонгуком они редко выходили на улицу, младший большое количество времени проводит за учебой, а дойти до магазина на соседней улице через дорогу нельзя назвать полноценной прогулкой. И Тэхёну, несмотря на откровенную неприязнь, всё интересно, любопытно, как маленькому несмышлённому ребёнку. Совершенно глупому и непослушному.

***

— Я дома! — Чонгук плетется в гостиную и мешком картошки валится на диван, прикрывая уставшие глаза. — Тэхён? Тэхён не отзывается, да и его присутствием в доме не пахнет, ушёл недавно? Пальто не висит в гардеробе, и дверь была закрыта на ключ. Обычно, когда Чонгук возвращался, в квартире играла какая-нибудь мелодия, а на кухне шумела плита. Тэхён заботился о нём, готовил обед и встречал на пороге в одном фартуке (для образа), чтобы самообладание Чонгука проверить. Только вот у него выдержка не железная, а провоцирующий Тэхён только разгоняет кровь в венах. Специально ведь напрашивается, вымаливает одними изящными пальцами, так правильно скользящими по чужим бедрам. И получает с довольной, вымученной улыбкой на искусанных губах и сладкой негой во всём теле. Сил, чтобы подняться и хотя бы переодеться, совершенно нет. Если Тэхён ушел в магазин, значит, в скором времени придёт, волноваться нечего. Чимин остался на дополнительных, вернётся ближе к вечеру. Вскоре Чонгук засыпает и далеко не на пару часов.

***

Тэхёну страшно. Он и сам не понимает, как заблудился. Просто шёл и разглядывал блестящие витрины, яркие вывески и торговые ларьки с приятным сладковатым запахом, загляделся на уличных танцоров и печальную скрипку в морщинистых руках неприметного мужчины. Петлял по лабиринтам узких улочек, улыбался детям и долго игрался с дворовой кошкой, которая ходила за ним по пятам. Не уследил за временем и пришёл в себя, когда солнце закатало свои лучи, а на смену зажглись фонари. Запутался, сбился с ног, пока искал хоть какую-нибудь знакомую вывеску или улицу, что помогли бы найти дорогу домой. Обращался к людям, аккуратно, с дрожью в руках касаясь чужого плеча. Одни косо смотрели и грубо отмахивались, словно от дворняги беспризорной, другие разводили руки и смотрели не то с жалостью, не то с безразличием. Вокруг столько людей, что Тэхён сливается, теряется в этой серой равнодушной массе. Маленький, потерянный, напуганный деревенский мальчишка. И хочется кричать, рыдать и молить, чтобы все вокруг застыли, исчезли, чтобы больше не видеть необъяснимо похожих лиц, что немыми тенями все равно продолжают бег, теряясь в вечернем тумане. И он не знает, как оказывается в старом заброшенном парке, куда не попадает свет от слепящих фонарей и где не слышно людского гогота. Снег, как пепел, покрывает тихо землю, путаясь в волосах. Тэхён дрожит, всхлипывает, обнимает себя ледяными руками, а в голове, как мантра, звучит любимое и родное имя с просьбой спасти, забрать и вернуть домой.

***

 — Чонгук, проснись, слышишь меня, Чонгук? — он сонно разлепляет глаза и сквозь мутный туман смотрит на Чимина, что трясет его за плечо и выглядит при этом слишком обеспокоенно. — Что-то случилось? — Не знаешь, где Тэхён? — спрашивает Чимин. Чонгук тут же подскакивает с места, оглядывается по сторонам и задыхается, когда видит, что комната погрузилась во мрак, а за окном давно маячит вечер. Тэхён ушёл ещё днём, и прошло, как минимум, четыре часа, когда до магазина дойти можно всего лишь за пять минут. — Он не возвращался? — Нет. Одно короткое слово, как выстрел в висок и удар под дых. Страх, словно змея, обвивает лёгкие, душит до побеления, а сердце в горле колотится горьким комом, трепещется испуганным зверем. Чонгук до боли впивается ногтями в ладони и губу до крови прикусывает, ругает себя, невидимым кнутом бьет, потому что не уследил, не спохватился вовремя. Знает же, как чужд и дик Тэхёну город, как он едва сдерживает дрожь при каждом сигнале машин и шумном двигателе, как ночами не может уснуть, потому что соседи слишком шумные. Но в те мучительные мгновенья рядом был Чонгук, что за руку брал, успокаивающе улыбался, крепко обнимал и пел тихую песню, помогая заснуть. Сейчас же Тэхён один, в эпицентре большого города, где на каждом шагу пугающие многоэтажки, похожие разве что на серые стены тюрьмы да пыльные подворотни с пьяницами и наркоманами. — Чёрт, — он бежит в коридор и накидывает спешно куртку, в сотый раз себя проклиная, что не купил Тэхёну телефон, — звони Юнги, пусть берёт машину, смотрите в дворах и на тротуарах. Чонгук вылетает из квартиры, бежит по лестнице, перепрыгивая ступеньки, не обращает внимания на красный свет светофора и отборную ругань водителей, распахивает двери магазинчика, где продаются любимые пирожные Тэхёна, пугает продавщицу внешним видом и быстро протараторенным: «Заходил ли сегодня за кремовыми пирожными парень с темными волосами, в сером драповом пальто, бежевом шарфе и с родинкой на носу?». Женщина сначала хмурится, вспоминает, пока Чонгук нервно постукивает пальцами по прилавку, а после судорожно кивает, сообщая, что приходил примерно пять часов назад. Чон чертыхается, за это время с Тэхёном могло произойти всё что угодно. От похищения до попадания под колеса автомобиля. Он же наивный, глупый, на любую улыбку и протянутую руку поведётся. Улицы вьются, сплетаются нитями в бесконечные размытые дороги, фонари, проросшие сквозь задушенный машинами асфальт, слепят, мешая разглядеть в прохожих знакомые черты лица. Легкие горят, а дыхание сбилось, холод сковывает сдавленное подступившими слезами горло, и некогда застегнуть куртку. С продрогших губ тихим шепотом несутся пустые молитвы, просят найтись, не прятаться, показаться. Ноги не слушаются, подкашиваются, а в глазах уже двоится, мерцает. Чонгук падает в пустом узком переулке, роняя голову на холодную стену и прикрывая уставшие глаза. Тяжело дышит, пытается перевести дыхание и зарывается дрожащими пальцами в волосы. Бессмысленно мотаться, ища знакомый блеск в чужих глазах. Нужно хорошо подумать, успокоиться и привести мысли в порядок. Куда бы пошёл или спрятался Тэхён от шума, людей и света? Есть ли в городе, что купается в блеске зеркальных витрин, тихое и спокойное место? Чонгук думает, пытается копать глубже, трет виски и жуёт губы. «Знаешь, когда я ругался с бабушкой, то убегал в лес, там тихо, спокойно и никто не додумается искать тебя в нём, я любил это место, а у вас в городе есть лес?» И Чонгук срывается на бег. Он находит его в старом заброшенном парке. Тэхён сидит на лавочке, съёжившись и обнимая ноги, плотно прижатые к груди. Голова опущена вниз, а сам он трясётся, дрожит, то ли от холода, то ли от страха. — Тэ… — выдыхает его имя вместе с горячим паром и практически валится с ног от усталости и резкого облегчения. Он бежит к нему, спотыкается, задыхается и улыбается, словно сумасшедший. Обнимает крепко, трепетно, нежно, как в последний раз. — Боже, солнце, ты в порядке, с тобой всё в порядке, — судорожно шепчет и сильнее прижимает к себе хрупкое продрогшее тело. Тэхён оживает, приподнимает заплаканные глаза и сильнее начинает рыдать, цепляясь дрожащими синими пальцами за чужую одежду. Роняет голову на грудь Чонгука, вдыхая родной аромат. — Всё хорошо, я здесь, с тобой, — успокаивающе гладит по спине и пытается усмирить собственное бешеное сердце, которое слишком много претерпело за этот день. — Не плачь, посмотри на меня, слышишь? — Чонгук сам готов заплакать, потому что никогда не испытывал такой страх за человека. — Не уходи больше, я чуть с ума не сошёл. У Тэхёна на ресницах искрится серебро, а в глазах сплетение созвездий, светящихся сквозь солёный хрусталь печали. На веках мимолётная слабость, что дышит сонливостью. У него поцелованные морозом щёки с узором застывших слёз и обветренные губы с привкусом моря. Чонгук вплетает нежность в чужие пряди волос и заботливо целует Тэхёна в лоб. — Гук, пошли домой, — тихонечко шепчет Тэхён, хватаясь за мизинец Чонгука, последний кивает и помогает подняться. В парке звенящей струной рвётся голос сандаловых веток. В печальном мотиве, как в предсмертном шёпоте, повязаны венами два сердца, и тянутся следы вечностью в свете бледного диска луны. И они нужнее друг другу, чем миллиарды звёзд расширяющейся вселенной на тесной вогнутой сфере. — Тэ… Тэхён-а. Чонгук утренним лучом трепетно скользит поцелуем по плечу и заправляет чужие непокорные пряди за ухо. Тэхён недовольно мычит, хмурится, как ребёнок, и отмахивается от назойливых, приставучих рук. Чонгук смеётся, продолжая выцеловывать, вылизывать его ключицы, и нежно обнимает за тонкую талию, очерчивая рёбра, ему бы стоило лучше питаться. — С днём рождения, солнце, — мягким голосом шепчет в ухо и утыкается носом в шею. Тэхён с хрипотцой посмеивается, потому что щекотно, но глаз не открывает, хочет позволить себе все тонкости этого пробуждения. Сегодня ему можно капризничать и привередничать. Сегодня всё внимание только его персоне. Сегодня его день. Чонгук прикусывает его мочку, не отпускает и Ким протестующе шипит, куксится, почти рычит. Когда укус ослабляется, Тэхён вслепую ищет чужие наглые губы. Сначала чувственно проходится языком, собирая сладость, а потом до боли кусает и ухмыляется возмущенному в ответ стону. — А нечего меня кусать, — оправдывается он, поднимаясь с кровати и вальяжно виляя бедрами, — я в душ. — И тебе доброе утро, — Чонгук чешет затылок, думая, где он облажался. А Тэхён за дверью тихонечко хихикает, во всяком случае, ему сегодня всё положено. Чонгук обматывает полотенце вокруг бёдер и выходит на кухню. Тэхён сидит за столом и держит в руках чашку на уровне губ. Смотрит пустым взглядом сквозь любимые пирожные и, кажется, не дышит. — Что-то не так? — Чон аккуратно касается чужого плеча, отчего Тэхён вздрагивает, испуганно смотрит и тут же приходит в себя, томно выдыхая. — Всё в порядке, просто в мой день рождения бабушка всегда много улыбалась, наверное, ей грустно без меня. Надеюсь, она не болеет. Думаешь, я хорошо поступил, что оставил ее одну? — он отставляет нетронутую чашку чая и заламывает пальцы до хруста, нервно жуя губы. — Не переживай, она счастлива, если счастлив ты. Ну же, улыбнись, — Чонгук треплет его за щёку. — Даже не думай грустить сегодня, я не позволю. — Понял, понял, пусти, — смеётся Тэхён. — Скоро придёт Чимин, оденься. — Ему не привыкать. Тэхён возмущённо округляет глаза. — О чём ты подумал, у него, между прочим, есть Юнги. И к тому же, — Чонгук наклоняется к чужому уху и шепчет: — ты слаще стонешь. Ким тушуется, мгновенно заливается краской и давится воздухом. Настолько смущен и сбит с толку, что забывает спросить, откуда Чонгук знает, как стонет Чимин. — Мой медвежонок, — Чимин вешается на шею и крепко обнимает, — с днём рождения! Тэхён тепло улыбается, обвивает руками его талию и искренне благодарит. Отношения Чимина и Тэхёна перешли за короткий срок на новый уровень. Они и не думали, что станут настолько близки друг к другу. Просто после случая с пропажей Тэхёна он отныне один на улицу не выходил. И как-то раз Юнги с Чонгуком уехали по своим делам, а они остались вдвоём, разделяя одну участь и смертную скуку. Чимин ещё тогда предложил ему от балды пройтись по магазинам, а у Кима тут же засверкали искры в глазах и настроение поднялось выше крыши. Проболтались там три часа, прокололи Тэхёну уши и долго выбирали фирменные серьги. Чимин, как главный знаток всех тонкостей мужской красоты, сводил его еще и в парикмахерскую, где подравняли удлинённые кончики и выкрасили в более насыщенный темный шоколад выцветшие пряди. Накупил для него и себя любимого рубашки с глубоким вырезом. В общем, преобразил деревенского невзрачного мальчика, превратил в принцессу из тыквы. И на пороге квартиры перед Юнги и Чонгуком предстала городская дива в компании довольно улыбающегося Чимина. «Спелись, подружки. Чонгук, его уже не спасти». Юнги тогда сочувственно похлопал по плечу с нескрываемым и немым шоком на лице младшего и пригласил на общий ужин. Иногда Чонгук ревновал, потому что слишком много времени Тэхён проводил в компании Чимина: вместе гуляли, ходили по магазинам, плакали над фильмом, размазывая по всему дивану сопли, да сплетничали о своём, как говорится, «женском». Но именно благодаря Паку Тэхён быстро приспособился к городу и новой жизни. В Чимине же не осталось и капли неприязни к этому солнечному ребенку. Тэхён слишком добр и наивен для этого мира, обещал скормить Чонгука рыбам в реке Хан, если вдруг обидит его Тэтэ, хотя буквально несколько месяцев назад клялся подобное сделать с Кимом. — Держи, — Чимин протягивает ему подарочный пакет. Тэхён не заставляет себя долго ждать, разворачивает подарок и с писком снова бросается в объятья. — Если Чонгук не в состоянии наконец купить тебе телефон, то это сделаю я, — смотрит с язвительной ухмылкой на негодующего Чонгука, — последняя модель, кстати. — Люблю тебя, Чимин-а. — Эй, вообще-то я здесь, — напоминает о себе недовольный Чонгук. — А где от тебя подарок? — Тэхён продолжает висеть обезьянкой на Чимине и обиженно дует губы. — Не так быстро, нужно подождать до вечера. Ким кивает и тянет квадратную улыбку. — Собирайтесь, дети, — с усмешкой обращается к ним Чимин, — мы едем развлекаться! Тэхён радостно кричит и смеётся, убегая в комнату, а Чонгук недовольно мямлит, что уже не ребёнок. — Да! — вопит Тэхён, вскидывая руки вверх, когда видит светящуюся табличку с надписью «strike». Это первая его победа за последний час, и от радости он готов покусать Чимина. — Чонгук, ты это видел? Чон в это время сидит за ближайшим столиком, тянет напиток из трубочки и улыбается, смотря на своего счастливого мальчика. — Какой же он всё-таки ребёнок, — усмехается рядом сидящий Юнги, — хоть и старше тебя. Чонгук понимающе мычит. — Ты разговаривал с родителями? — Мин становится серьёзным, прикладывает руку под подбородок и лисьими глазами ждёт ответа. — По поводу чего, хён? — По поводу отношений с Тэхёном, или они до сих пор надеятся на любящую невестку и прекрасных внуков? Чонгук вздыхает, прикусывает губу и отводит взгляд. Для него это больная тема. Когда он месяц назад признался Хосоку, что его интересуют парни, а точнее — исключительно Тэхён, старший брат не ругал, не отвернулся, но и нужной поддержки Чонгук не получил. Объяснил, что он уже взрослый мальчик и сам вершит свою судьбу. Перед родителями защищать не будет, даже если они от собственного сына отрекутся. Больше всего Чонгук боялся осуждающего взгляда отца и матери, разочарования на их горьких губах и до дрожи доводящих слов: «Позор семьи». Поэтому он не спешит шокировать своим признанием родителей, откладывая уже который раз на потом. — Нет, пока нет, я постараюсь решить эту проблему в течение месяца, — качает головой Чонгук. — Только не тяни. Да и с Чимином вы всё равно вечно жить не будете, сам понимаешь, что одними поцелуями уже не отделаешься и… — Хён, кто бы говорил, вы с Чимином встречаетесь дольше, чем мы с Тэхёном, не пора ли вам тоже уединиться и свить семейное гнёздышко? — тянет один уголок губ вверх, двусмысленно сверкая глазами. — Не переживай, он хоть та ещё капризная дива, но вечно от меня бегать не сможет, — и смотрит на смеющегося Пака, думая, что стоит найти свободную минуту для серьёзного разговора. Пол дня они гуляют по городу. Тэхёну покупают большую сладкую вату, и он с глупой улыбкой до ушей сидит на заднем кресле машины, лицом прилипнув к лобовому стеклу. Рядом сидит напряжённый и кусающий щёку Чимин, вальяжно закинув ногу на ногу и сложив руки на груди. За рулём не менее раздражённый Юнги, что нервно постукивает указательным пальцем по рулю и всеми силами сдерживается, чтобы не закурить в машине. Что между ними произошло за такой короткий срок, Чонгук и сам до конца не понимает. Просто в кафе Чимин попросил Юнги выйти с ним, а вернулись через несколько минут хмурые и беспокойные. Пак больше из вежливости, чем из искренности, попросил прощения за отсутствие и заказал капучино, растягивая его на всё время. И он знает, как сильно Юнги терпеть не может привкус кофе, что подойди к нему не сможет хотя бы на метр, поэтому специально облизывал губы и медленно глотал. — Нам с Юнги нужно съездить в одно место, подождёшь дома с Чимином? — Чонгук разрывает напряжённую атмосферу и поворачивает голову к Тэхёну. — Почему мы не можем поехать с вами? — Это сюрприз, — улыбается Чонгук. — Без проблем, мы и без них хорошо проведём время, — Чимин выскакивает из машины, когда та останавливается у нужного подъезда, смачно хлопнув дверью. Юнги с силой вцепляется пальцами в руль и тихо ругается, но в сторону Пака ничего не говорит. Когда Тэхён тоже покидает салон и Чимин уводит его под ручку, Чонгук выдыхает и, наконец, может спросить. — Что произошло? — Ты же знаешь, что, где бы мы ни были, Чимину всегда мало. Ну и в этот раз вышли — он, довольный, начал клянчить поцелуй, ну я и сказал, что не пора ли переехать ко мне, — Мин откидывает голову назад и тянется в бардачок за сигаретой. — И он из-за этого обиделся? — Нет, — усмехается, — я спросил, долго ли он будет бегать ко мне только ради секса, а он влепил нехилую пощёчину и убежал. — Ну, я бы тоже за такое врезал, — пожимает плечами Чонгук. — Не начинай, сам знаю, что виноват, — Юнги открывает окно и выкидывает недокуренную сигарету. — Куда едем?

***

— Что-то не так? — интересуется Тэхён, наблюдая, как Чимин моет посуду. — С чего ты взял? — фыркает он. — Ты уже пять минут моешь одну тарелку, и для этого у нас есть посудомойка. — Прости, — Пак выключает воду и вытирает руки. — С Юнги небольшие проблемы. Тэхён вопросительно изгибает бровь и ждёт разъяснений. — Он в очередной раз настаивал, чтобы я переехал к нему, — подцепляет пальцами виноград и недовольно закатывает глаза. — И в чём проблема, переезжай, разве ты не хочешь? — Хочу, но пока не готов. — А потом будет поздно. Входная дверь открывается, и Тэхён бежит в коридор. У Чонгука в руках подарочная коробка с большим красным бантом на крышке. Подарок шевелится, поскуливает, и младший едва может удержать его в руках. — Тише, тише, — нежно шепчет Чонгук и смеётся, — ты испортишь сюрприз. — Боже, — Тэхён, затаив дыхание, подходит впритык и поднимает крышку, — неужели это… Пальцы слабеют, и картонка летит на пол, Ким тянется руками и аккуратно подхватывает пушистый комок с блестящими глазами-пуговками. Щенок умещается в ладонях, дрожит немного и поджимает короткие лапки. Тэхён держит его бережно, нежно, как хрустальную вазу, отчетливо ощущает трепет маленького сердечка и расплывается в мягкой улыбке. Маленький медвежонок чувствует тепло человеческих рук и роняет острую мордочку, прикрывая черные глазки. — Он чудесен, — тихо говорит Тэхён, — спасибо, — и целует Чонгука в уголок губ. — Пойдём, я покажу тебе кое-что, — Чон осторожно кладёт руку на его плечо. — Что-то ещё? — удивляется Ким и смотрит на щенка в своих руках. — А как же… — Оставь его дома, с ним ничего не случится, — и смотрит на Чимина с Юнги, — вы идёте с нами. Они приходят в тот самый парк, где неделю назад нашёлся Тэхён. Чонгук просит подождать пару минут и что-то быстро пишет в телефоне. Ким весь в предвкушении, улыбку широкую тянет, в ладоши хлопает, как ребёнок, и дёргает младшего за рукав, пища: «Долго? Долго ещё?». Когда происходит первый взрыв, Тэхён не на шутку пугается, крупно вздрагивает, закрывает руками уши и жмурит до цветных пятен глаза. — Не бойся, — успокаивающе шепчет Чонгук, отрывая чужие руки от головы, — посмотри на небо. И Тэхён смотрит, зачарованно, с восторгом, не моргая. Видит, как золотые нити тянутся в тёмную вуаль неба и распускаются огненными цветами, распадаясь на мириады ярких звёзд. Воздух дрожит и сотрясается от шумных вспышек, а цветной дождь туманным ореолом прогоняет тьму. — Нравится? — спрашивает Чонгук, обвивая чужую талию. Тэхён судорожно кивает. — Это фейерверк. Тэхён думал, что ночью нет ничего ярче и ослепительней звёзд. А сейчас на его глазах взрываются фонтаны из тысячи горящих перьев феникса, которые рассыпаются и растворяются блестящей пыльцой. Рождаются из-за горизонта новые краски в проталинках январского вечера и горит снег серебряными острыми искрами. Вскоре взрывы стихают и тлеют звёзды, словно умирающие светлячки в холодной могиле. Тонет, тускнет свет миллионов хвостатых огней, и небо задыхается в дыме погибших цветов. В тёмных зрачках Тэхёна отблеском тают последние созвездия, и он грустно улыбается, смаргивая с мокрых ресниц колючие хлопья. — Знаешь, — тихо говорит Чонгук, — я никогда не видел столь ярких звёзд до того момента, пока ты мне не показал их. В тот момент я был безумно счастлив. Ты подарил мне прекрасное лето и вернул ко мне вдохновение, поэтому прими этот салют как благодарность за всё, что ты сделал для меня. Я люблю тебя, Тэ, — он разворачивает его к себе лицом и смотрит в глаза: — Пожалуйста, раздели со мной эту жизнь, останься со мной. Мы же душами связаны, помнишь? — и мягко улыбается уголками губ. — Еще раз с днём рождения, солнце. Горячие слёзы тонкими ручейками обжигают кожу, Тэхён всхлипывает несколько раз, прикрывает дрожащие веки и вжимается в Чонгука, роняя голову на грудь. Тихонечко скулит, плачет сквозь ресницы и шепчет что-то неразборчивое. — И чего ты плачешь? — Чонгук смеётся и нежно поглаживает спину, — всё же хорошо, мы же не прощаемся. А Тэхён и сам не знает, отчего плачет: может, вспомнил холодный конец августа и качели на старом дереве; а может быть, от счастья, что в такой значимый для него день Чонгук рядом, что он не один, что его больше не бросят. Юнги, наверное, тоже бы расплакался, если был бы чуточку сентиментальнее и не чёрствым сухарем, как его называет Чимин. Пока младшие заняты собой, он тихо подходит к Паку и обвивает руками его со спины. — Всё еще обижаешься? Чимин сначала долго молчит, дует губы, но всё же отвечает. — Возможно. — Слушай, я погорячился, прости. Но я действительно устал упрашивать тебя. Что мне ещё нужно сделать, чтобы ты, наконец, переехал ко мне? — Поцелуй меня. — Что? — кажется, ему послышалось. — Говорю, поцелуй меня, — Чимин разворачивается к нему лицом. Всё-таки не послышалось. Юнги тут же тянется к губам, переплетая языки. Чимин тихонечко стонет в поцелуй и окольцовывает чужую шею. Через несколько минут они прощаются с Чонгуком и Тэхёном и едут к Мину на квартиру. На кухне холодным светом приглушенно горит забытый светильник, на столе недоеденные кусочки клубничного торта и остывший чай. Перед дверью комнаты валяется наспех сброшенный халат, а на кресле спит маленький Ёнтан, уткнувшись мордочкой в пушистые лапки. Входная дверь заперта на ключ, и занавешены плотно шторы. Даже звёзды не должны видеть, как тихо ложится на медовые изгибы тела морозная ночь. Длинные изящные пальцы ноготками рвут атласные простыни, а с искусанных губ последними струнами тишины срываются томные пылающие стоны. Слишком душно, липко, сладко, и дрожит бархат кожи от прикосновений умелых рук. У Тэхёна снова слёзы на ресницах, что срываются чистым хрусталем на подушку. Чонгук трепетно сцеловывает соленную влагу и успокаивающе гладит по бёдрам. — Тише, тише, — шепчет он, аккуратно толкаясь глубже. Каждая ночь — как в первый раз. Нельзя привыкнуть. Поэтому Чонгук с ним осторожно, нежно, трепетно, чтобы не причинить сильной боли своему мальчику. Нельзя грубо, Тэхён так не любит, поэтому сразу болезненно стонать начинает и умоляет прекратить. Чон всё это знает, проходили. И ошибок повторять не хочется. У Тэхёна разъезжаются от слабости дрожащие коленки, Чонгук придерживает его за талию надёжно, крепко. Ким выгибается, запрокидывает голову и протяжно стонет, когда младший попадает по заветной точке. Низ живота тянет, а внутри все жжётся и набухает. На тумбочке у кровати бокал красного терпкого вина, от которого у Тэхёна кружится голова. Он подгибает пальцы на ногах, губы кусает и дышит загнанно, будто задыхается. Перед глазами яркие вспышки и огни, как те самые фейерверки. Чонгук переворачивает его на бок и сам прижимается к спине, одной рукой обнимая талию, а второй раздвигая ноги. Тэхён поскуливает, ищет чужие губы и мычит, когда Чон снова толкается в него. Пальцы крепко переплетаются, а толчки нарастают, становятся всё быстрее. Ким уже не сдерживается, стонет в голос, не боясь, что услышат соседи, извивается весь, хнычет, как ребёнок, дрожит натянутой струной и воздух рыбой глотает. Под жилкой на шее пульсирует кровь, и Чонгук мягко прикусывает, а затем зализывает, покрывает лёгкими поцелуями, как самый ласковый и нежный волк. Тэхён исполосывает его плечи и кусает губы до крови, стараясь хоть как-то удержаться в этой реальности. Он уже на грани, поэтому громко выкрикивает имя Чонгука, прося глубже, сильнее и быстрее. Тела двигаются в унисон, в такт, а пульс учащается и бьёт по вискам. Оргазм овладевает внезапно, пронзает плоть, и Тэхён быстрее виляет бёдрами, глубже насаживается, потому что уже близко. Кричит, себя не узнавая, а потом резко обмякает в горячих, плавящих кожу руках. Дышит судорожно и трясётся, словно в лихорадке. Чонгук последний раз грубо толкается, стонет и валится следом. — Чонгук, — вяло тянет Тэхён, утыкаясь в чужую потную шею. — М? — Хочу в деревню. — Хорошо, — шепчет он, находя губы и проталкивая язык. Тэхён тихо мычит и прикрывает глаза. Им так хорошо вместе.

***

— Мне страшно, Чонгук, — у Тэхёна глаза испуганные, блестящие, кажется, что вот-вот заплачет. Он крепко сжимает пальцами ткань чужой рубашки и смотрит с немой мольбой. — Я с тобой, всё будет хорошо, — тихо успокаивает Чонгук и прислоняется к его лбу своим. Ким шумно выдыхает, прикрывает глаза и тихонечко кивает. Вообще, Тэхён ничего не имеет против лошадей. Для их деревни они не в диковинку. Вот только Ким до ужаса боится их и никогда не подходил близко, даже не касался, а если видел рядом пробегающую лошадку, то дрожал от страха и чуть ли в обморок не падал. Летом Чонгук, как и обещал, отвёз его в деревню. Бабушка до слёз была счастлива, всего зацеловала и заобнимала. Младший тоже не остался в сторонке, госпожа Ким снова причитала, что тот худющий, как сама смерть, и накормила до отвала своей фирменной картошечкой с грибочками. А после обеда со словами: «Боже, кого я вам сейчас покажу» — повела в небольшой загон. Там стоял молоденький вороной жеребец. Чонгук аж запищал от радости и побежал гладить сие чудо, а у Тэхёна ноги задрожали, стеклянные глаза распахнулись и дыхание спёрло. Ни пошевелиться, ни слова произнести от страха не мог. Ну и к полному счастью младший захотел прокатиться на нём, даже надлежащая амуниция для этого имелась. Тэхён тогда ничего не сказал, просто последовал за радостным Чонгуком на пустое поле. И сейчас, будучи сидящем на коне, крепко обвивает чужую талию, глаза до цветных пятен жмурит и боится отпустить младшего. Ведь не удержится от дрожи в коленях, упадёт под копыта и точно умрёт. Тэхёну, по крайней мере, так кажется. Но с Чонгуком не так страшно, пока он чувствует родное тепло и трепет его дыхания, пока слышит ласковый успокаивающий шепот и видит любимые глаза, то всё хорошо. Всё хорошо. — Ты готов? — спрашивает Чонгук, Тэхён кивает. Чонгук резко дёргает поводья на себя, и жеребец срывается на бег. Тэхён сильнее вжимается в младшего, голову прячет в изгиб шеи и сжимается весь, потому что страшно. — Ты должен это видеть, — кричит Чонгук. — Ну же, подними голову. И Тэхён поднимает, оглядывается осторожно и округляет рот до абсолютного нуля. Конь скачет быстро, но это не мешает увидеть далекий горизонт, что разделяет обугленное закатом небо от освещенных золотым светом бескрайних полей. Где-то вдали виднеется тихое озеро, старое дерево с одиноко качающимися на ветру качелями и цветочный луг. Над головой оранжевые облака-звери, а из космоса машут звёздные люди и лунные кролики. Тэхён до сих пор в них верит. — Я люблю тебя, — тихо шепчет, нежно прижимаясь к теплой спине и прикрывая глаза. Он впервые произносит эти слова для него. И Чонгук слышит, счастливо улыбается, быстрее подгоняя коня. Судьба ли это? Невидимая ли нить связала двух одиночеств? Или само небо благословило нашедших друг друга родственных душ? Чонгук не знает. Но когда смотрит в бесконечно влюбленные глаза Тэхёна и видит широкую улыбку на счастливом лице — точно уверен, что у них всё будет хорошо. Они сдержали свои обещания: Чонгук вернулся, а Тэхён остался с ним. И «до следующего лета» больше не будет. Будет навсегда.