Эхо в Пустоте

      «И все же, дождь — очень уютная штука. Когда не затекает тебе за шиворот,» — думал Пустышка, устроившись под небольшим навесом позади кузни.       Навес — добротный козырек, с желобом и фигурными коваными столбиками, очевидно, был возведен для защиты запасов угля и дров от дождя. Позже хозяин поставил рядом с поленницей небольшую скамейку, где было удобно, даже уютно, ждать заказ или, возможно, дремать. Справа ее прикрывала высокая поленница, а слева — большой металлический ящик с углем, образуя маленький закуток, скрытый от посторонних глаз и защищенный от сквозняков. Было очень приятно прижаться спиной к горячей стене и слушать мерный шелест капель по козырьку, да приглушенный звон кузнечного молота.       Пустышка почти не бывал в этом районе Города Слез. Раньше это был рабочий квартал, и до сих пор многочисленные маленькие фабрики, кузни, столярные или ткацкие мастерские взирали на прохожих слепыми окнами-глазками. Они, подобно грибам-споровикам, ютились на небольших островках, подпирая друг дружку, или небольшими гроздьями висели на стенах, соединенные между собой многочисленными узкими лесенками и переходами. Здесь… особенно четко ощущалось, что город по-прежнему жив.       Не безосновательно — в этих небольших мастерских, поднятых над землей, вдали от чумных патрулей и разросшихся, размытых каналов, до сих пор жили жуки. В основном, это были отшельники, что не желали делить место с соседями и не слишком любили гостей. Возможно, тут даже жили и нормальные семьи, как семейство Милы. Обычно эти жуки не жаловали чужаков, по крайней мере, тех, кто не успел примелькаться и доказать свои добрые намерения, и не спешили показываться кому-то на глаза. Впрочем, местные жители не слишком скрывали свое присутствие.       Сосуд к своему сожалению, когда попадал в столицу, больше времени проводил в центре — у фонтана, на площади, на Вокзале Короля или в больших домах, где до сих пор можно было найти много интересных и красивых вещей, притягивавших как магнит. Посему он не мог точно сказать, сколько жуков населяло старую столицу и не имел знакомых среди отшельников. Может быть, в будущем на это будет время, но сейчас рабочий квартал был для пустоглазого таким же незнакомым местом, как и для его маленького спутника.       Тихо прошелестели по лужам маленькие лапки, и, обогнув поленницу, под навес вошел младший брат. Именно он все это время вел переговоры с кузнецом — пожилым уже усатым жуком, спокойным, почти равнодушным. В кузне, темной и душной, наполненной чуждыми и даже пугающими запахами разогретого металла и угля, было очень тесно, так что Пустышка счел за благо дождаться младшего на улице. Тем более, ему самому ничего не нужно было от мастера.       Оказавшись под навесом, маленький сосуд стряхнул с плаща дождевые капли и приблизился к пригревшемуся собрату. Крылатый сдвинулся, освобождая для спутника нагретое местечко и приглашающе похлопал по скамейке рядом.       «Тебя отправили погулять?» — поинтересовался он, заметив, что сейчас кроха безоружен.       Тот кивнул и, взобравшись на скамью рядом, медленно выдохнул, облокачиваясь спиной о нагретую стену кузни. Или Пустышу показалось, или удары молота стали чаще — работа кипела.       «Ты знаешь, что такое бледная руда?» — спросил маленький брат, не поворачивая головы в сторону Старшего.       «Наверное, какой-то особенный материал,» — пожал Полый плечами. — «Я раньше о таком не слышал».       «И не видел ничего подобного?» — равнодушно уточнил кроха.       Пустышка снова пожал плечами.              «Может быть видел, но не узнал, потому что не знаю,» — ответил он после небольшой паузы. — «Будет легче, если скажешь, как оно выглядит. И зачем тебе?»       Сосуд тихо застрекотал, демонстрируя свою заинтересованность.       «Я не знаю. Наверное, она бледная. И это руда. То есть выглядит как грязный камень,» — вполне справедливо объяснил младший. — «Кузнец сказал, что сможет сделать мой гвоздь лучше, если я принесу немного».       Некоторое время братья молчали. Маленький сосуд неподвижно сидел, прижимаясь спиной к разогретой стене кузни и, пользуясь редкой в этом месте возможностью, грелся и обсыхал. Пустышка же исподволь наблюдал за маленьким спутником. Маленьким, но уже таким сильным. Было даже немного завидно, ведь когда сам Пустой был того же возраста, он едва мог поднять взрослый гвоздь, а о том, чтобы выступить против Хорнет, да еще и победить, не смел и мечтать.       Впрочем, стоило ли жаловаться? Невольно вспомнилось, как Пустыш играл с Кларой и Мией в Грязьмуте. Как Кристалл учила их делать кукольный театр и рассказывала истории об бесстрашной жучихе О’Гейр с ее спутником — Эхо. Странное имя, если думать об этом сейчас. Звучит больше как прозвище. А еще про Негасимый Светоч на вершине Кристаллического Пика — проклятого, отравленного безумием места.       «Братик,» — позвал Полый, отвлекаясь от воспоминаний.       Младший медленно повернул голову. Жучок уже не вздрагивал, когда крылатый называл его братом, но, как тому казалось, все еще не мог к этому привыкнуть.       «Я, кажется, видел один раз что-то похожее,» — продолжил Пустышка, так и не дождавшийся ответа. — «На вершине Кристаллического Пика есть статуя. А к ее подножию кто-то принес подношение — кусок какого-то серебристого камня. Наверное, он все еще там».       Малыш кивнул и в задумчивости уставился на мокрые камни мостовой. Было о чем подумать — не так уж сложно пробраться сквозь штольни, кишащие отравленными розовым кристаллическим светом шахтерами, раз с этим справилась одна маленькая жужжащая козявка, не умеющая даже гвоздь поднять. Но как преодолеть последний рубеж из кристаллических игл, не имея крыльев, оставалось только гадать.       Некоторое время братья сидели без движения, пригревшись у горячей стены кузни. Шелест дождя, переплетенный с мерным стуком молота из кузни, убаюкивал, и Пустышу даже захотелось приобнять младшего сосуда, прижав его к теплому боку. Ведь в обнимку слушать дождь гораздо приятнее, чем просто так, пусть даже в относительном тепле.       Покосившись на спутника, он некоторое время размышлял над этим своим желанием, а потом с сожалением отказался от него. Брат рядом казался каменной стеной. Ни чувств, ни отзвуков, только редкие отголоски, которые едва можно было почуять за непроницаемой стеной… равнодушия. И крылатый робел перед этой стеной, пугался, как маленький ребенок, впервые выбравшийся из гнезда и увидевший нависшую над собой громаду Кристаллического Пика или услышавший далекий и протяжный стон ветра над Воющими Хребтами. Маленький жучок с пустыми глазами казался ему в такие моменты куда более взрослым… древним, к которому страшно даже прикасаться без дозволения.       «Ты… Братик, ты хочешь открыть Черное Яйцо?» — спросил Пустыш, так и не решившись прикоснуться к собрату.       Тот вскинул голову, будто очнувшись ото сна, и повернулся к Пустышке.       «Я… должен…»       Чувство вины, острое и внезапное, как жертвенный нож, пронзило Пустоту. Полый вздрогнул от неожиданности, совершенно сраженный этим всплеском, чувств, рожденных без каких-либо предпосылок.       «Братик?» — удивленно позвал он, но младший, будто очнувшись, уже подавил непрошенные эмоции, и крылатый вновь улавливал только безликое эхо.       «Это мое предназначение,» — коротко ответил тот.       «Но…» — неуверенно возразил окончательно потерявшийся Пустыш, — «Отец говорил не трогать Яйцо. И Хорнет тоже…»       Маленький Сосуд заинтересованно склонил голову к плечу.       «Ты говорил с Отцом? Когда? И где?» — спросил он и, в отличие от Хорнет, малыш не сомневался в искренности старшего брата.       По крайней мере, Полый не почуял и тени недоверия, а потому не побоялся ответить:       «В Грезах. Я тогда был ребенком… но чуть старше. И я сильно болел, а в ноге у меня росли кристаллы. Тогда я увидел богиню с золотым голосом, а потом пришел Отец и забрал меня от нее. Он отругал меня за то, что я полез туда, куда не надо и помог унять боль,» — Сосуд тихо застрекотал, вспоминая последнюю встречу с Отцом и его мягкий голос, обволакивающий, успокаивающий, родной, в одном звучании которого, казалось, соединился весь мир. — «Он рассказал, что со мной не так. А еще я пообещал, что не попытаюсь сам открыть Яйцо. А потом он вернется и все исправит».       «Вернется?» — Младший удивился.       Да, это, определенно, было удивление, отчетливое и не скрытое ничем. Казалось, Маленький Сосуд на какое-то время забылся, позволив чувствам проснуться. Всего на пару секунд.       «Да,» — подтвердил Пустыш. — «Он сказал, что у него есть план. А я слишком хрупкий, чтобы открыть Яйцо».       Некоторое время младший брат думал, после чего поинтересовался:       «Ты бы хотел? Открыть Яйцо?»       «Я хочу помочь брату, который там,» — честно сказал Сосуд. — «Ему очень больно. Но я не знаю, как это сделать, чтобы не стало хуже. Ведь он запирает чуму».       Малыш снова ответил не сразу.       «Я тоже,» — наконец прозвучал его голос в черноте. — «Поэтому я ищу ответы. Ты поможешь?»       «Конечно!» — Пустышка едва ли не подпрыгнул от радости, и восторженный стрекот наполнил шелестящую тишину вокруг, перекрыв даже бесконечный топот дождя. — «Можешь рассчитывать на меня!»       Или ему показалось, или маленький брат облегченно выдохнул.       «Ты знаешь, где нам искать?» — поинтересовался крылатый. — «Или, может, помнишь что-то?»       «Почти ничего,» — покачал жучок головой. — «Обрывки. Кусочки. Я чувствую, что должен сделать, но не знаю… или не помню, как именно».       Разговор прервался. Пустыш не мешал собрату, давая ему время собраться с мыслями. Очень смутно, но старший сосуд еще помнил, как сложно было поначалу остановиться и просто начать думать, задавать вопросы и строить какие-то заключения. Сам бы Пустышка, наверное, не смог, если бы не потерял в свое время ориентир и ему не пришлось бы искать дорогу самостоятельно. Младший, на взгляд крылатого, был куда более осознанным Сосудом.       «Иногда я вспоминаю что-то,» — наконец, продолжил брат. — «Когда что-то вижу или кого-то встречаю. Когда я увидел рыцаря в доспехах, я вспомнил про ключ от ворот. Когда встретил тебя — что не один такой. И свой номер — тоже. Длинный… И когда ты спросил, я вспомнил… или понял, что нужно сделать. Но еще не все. И много вопросов. Я знаю, где должны быть ответы. Нужно их только найти».       «Где?» — не удержался от вопроса Сосуд.       Сердце бешено стучало под горлом. Еще никогда с того самого путешествия к заброшенной крепости вместе с Хорнет Полый не прикасался к своему предназначению настолько отчетливо, отодвинув его куда-то на задворки сознания. Брат ведь был тем самым, кого искала паучиха — сосудом, который сумел пройти испытание. И Отец ничего не говорил о помощи другим полым. Ведь это же хорошо, если они помогут друг другу. Это… должно быть правильно.       «В Санктуме,» — ответил младший. — «Здесь, в Столице. Это место, где учили волшебников и изучали разную магию. Там должно быть что-нибудь про чуму, про нас и про то, куда пропал Отец.»       Пустыш медленно кивнул, размышляя.       «Я… не знаю мест с таким названием,» — сказал он после паузы. — «Но звучит как очень важное место, а значит оно в центре. Там есть вокзал и Башня Хранителя. И еще одно здание — закрытое. Может быть это то, что нам нужно».       Маленький Сосуд кивнул.       «Может. Может и в башне что-то есть».       Крылатый покачал головой.       «Не, там скучные комнаты с бумагами о городе. А на самый верх нет ни лестницы, ни лифта,» — сказал он грустно. — «И снаружи стена скользкая — не влезть».       Некоторое время жучок молчал, видимо, ожидая продолжения, а потом спросил:       «Ты уже пытался, да?»       Пустышка, смутившись, отвернулся, будто на его фарфоровом лике мог проступить румянец стыда.       «Огрим сказал, что сверху виден весь Город Слез. Я хотел посмотреть, но упал,» — он вздохнул. — «Камни скользкие очень».       Маленький жучок вздохнул.       «Хорошо. Я буду знать, если решу, что нам туда надо».       Пустышка зажужжал, смеясь. Серьезность младшего брата в таких делах забавляла и одновременно с этим внушала уважение.       «Давай спросим у кузнеца, где находится Санктум?» — предложил Сосуд. — «Чтобы не бегать зря».       «Он ведь нас не слышит,» — возразил было малыш, но, задумавшись на пару секунд, кивнул. — «Да… можно ведь написать».       В кузню вошли вместе. И пока маленький сосуд проверял остроту лезвия приведенного в порядок гвоздя, Пустыш подал мастеру записку с благодарностью за проделанную работу и с вопросом про таинственный Санктум.       — Хм, — кузнец — низкорослый круглый жук с нетипично длинными для такого тела лапами и массивным кривым рогом на голове несколько раз перечитал послание, ероша длинную бороду, что, завиваясь смешными колечками, закрывала весь его живот. Оставалось только гадать, как столь роскошный пуховый покров еще не пострадал от искр, летящих из горна. — Ты, получается родитель этого крохи? Нет? Родственник хотя бы? Понятно. Вы, я погляжу, не из разговорчивых.       Полый пожал плечами, завершая маленькую цепочку из кивков и отрицающих покачиваний головой. Жук окинул крылатого меланхоличным взглядом, особенно задержавшись на медной богомольей фибуле под горлом и плотной ткани плаща разведчика, после чего вернул Сосуду записку спросил:       — Это ведь твои друзья в последнее время по городу кружат? Давно замечаю, — голос его, негромкий, усталый и бархатистый, едва-едва выделялся на фоне гула огня в печи. — Тоже не горели желанием общаться. В таких же плащах.       Сосуд, помедлив, покачал головой, после чего написал:       «Я ничего об этом не знаю. Они мешают вам?»       На душе стало неспокойно.       Жуки в таких же плащах — это богомолы-разведчики? Что может понадобиться Лордам, а без их ведома никто из деревни не отправится так далеко, в Городе Слез? Или речь вовсе не о жителях деревни, а о богомолах-предателях? Вот уж с кем не хотелось бы столкнуться снова.       — Я бы не сказал, — равнодушно повел плечами кузнец. — Просто выглядят необычно. Мы привыкли, что здесь тихо, поэтому приглядываемся к новым лицам. Если встретишь их, скажи, чтобы были аккуратнее. Крыши скользкие, упасть с них на шипастую ограду будет неприятно.       Пустышка озадаченно кивнул и невольно поежился. Перед внутренним взором промелькнули не самые приятные воспоминания: огромный богомол, распластанный на крыше, и неестественно яркий ихор, медленно расплывающийся вокруг пронзенного шипами тела.       — Что о твоем вопросе, — вернул его к реальности голос мастера. — Санктум… заумное словечко. Может, ты говоришь о Святилище Душ? Большое красивое здание на площади, ты его даже если захочешь не пропустишь.       Кузнец задумчиво помял бороду и добавил:       — Это дурное место. Как и весь центр. Я бы не советовал тебе туда идти, особенно, с ребенком. Пусть даже он умеет держать в руках гвоздь.       Полый чуть растерянно склонил голову к плечу. Он не понимал, что такого страшного в центре столицы. Сколько он там ни был, как долго ни лазил, но самой большой проблемой были отравленные рыжим светом стражники. В заброшенных домах, часто, совершенно нетронутых, можно было спокойно жить, почти ни в чем не нуждаясь. Можно было, но… никто не жил, предпочитая ютиться на окраинах столицы. Почему-то Сосуд никогда не задумывался, отчего так получилось.       Кузнец то ли не понял немого вопроса своего гостя, то ли посчитал, что уже сказал достаточно, и отвернувшись, вернулся к горну. Судя по огромному количеству металлических заготовок, работы у него было более чем достаточно.       Пустотный потянулся было написать записку, но его прервал немой оклик младшего брата, уже стоявшего на пороге:       «Идем».       Пустышка, бросив на бородача еще один непонимающий взгляд, пожал плечами и последовал за сородичем. Их ждал Город Слез, холодный, заплаканный, но завораживающе красивый в своей молчаливой скорби.       Сосуды долго шли по залитым водой улицам, пересекая каналы по узорчатым мостам и изредка сокращая дорогу через переулки. Разговор не клеился. Младший брат со знакомым сосредоточенным равнодушием двигался по мокрым мостовым, не обращая внимания ни на кованные гербы и ажурные решетки, ни на разросшиеся без жучиного вмешательства сады и парки, ни на памятники или стеклянные витрины, в которых все еще можно было разглядеть красиво разложенный товар. Холодный и безразличный к окружающей красоте, он, казалось, жил только одной целью, изредка, когда это было нужно, отвлекаясь на тех, кто рядом.       Честно говоря, это немного пугало Пустыша. Ни один жук из его знакомых не растворялся в своих целях так сильно, и даже самые одержимые мечтатели, что только и делали, что говорили о своих идеях, замечали мир вокруг. Искаженный в отсветах их цели, но этот мир для них существовал. Здесь же… Полый не был уверен, что маленький брат вообще заметил бы старшего, если бы тот не согласился помочь. Может… может именно в этом и есть его, Пустышкин, дефект? Может быть те невнятные отголоски чувств в глубине существа крохи, что иногда удавалось уловить, были следствием того, что и младший братец — тоже сломанный сосуд. Но, в отличие от повзрослевшего треснувшего собрата, его еще можно было использовать… для замены? Думать об этом было неприятно и жутко.       «Замена не выход. Хорнет говорила… тогда все начнется сначала», — мысленно повторил Полый. — «Мы будем искать другой способ. Все будет хорошо».       К площади они вышли со стороны того самого Святилища, о котором говорил кузнец. Здание было похоже на приземистую по сравнению с величественным шпилем коробку, окруженную толстыми резными колоннами. Каменные стены его увивал темный остролистый плющ, а в высоких окнах мерцал призрачный грязно-голубой свет. Вокруг основного здания, как выводок бальдров вокруг матери, сгрудились низкие пристройки и флигельки, окна которых были темны и слепы, а крыши щетинились острыми декоративными шипами. Убийственная красота… стоит только неправильно поставить лапу, и… об этом думать не хотелось.       На фоне темных шипастых крыш особенно выделялся огромный стеклянный купол центрального здания, под которым, казалось, шевелилось нечто — большое, странное и жуткое. То самое, что было источником этого пугающего свечения, залившего окна.       «Здесь когда-то учили магов,» — медленно, как будто специально растягивая слова проговорил младший брат, останавливаясь перед высоким забором-решеткой. — «Я знаю… я помню… Тут учили магов. А еще здесь что-то искали».       Пустыш ответил не сразу. Долго и пристально он вглядывался в переливчатые витражи окон, чувствуя, как тысячи глаз впились в него изучающими взорами, прислушивался к стуку капель по металлическим крышам, и к отзвукам чувств, запертым за тяжелыми дверьми, украшенными шестикрылой печатью Халлоунеста. Лишь однажды треснувший сосуд подходил к этому зданию, похожему на спящее чудовище, достаточно близко, чтобы суметь прислушаться. Лишь однажды — будучи неловким палюсом, спасаясь от богомола-предателя. Лишь однажды… и тогда, загнанный, испуганный, он лишь мельком почувствовал пристальный взгляд призрачных окон, да успел заметить сумрачную фигуру за стеклом. Почему он никогда не пытался попасть внутрь? Может… что-то отпугивало маленького путника? Или… все гораздо сложнее?       «Оно живое,» — отстраненно поделился Сосуд со своим спутником. — «Оно смотрит. И дышит. И ждет».       Маленький брат повернулся к Пустышке и с минуту пристально смотрел на него снизу вверх.       «Это здание,» — наконец ответил он. — «Оно не может быть живым».       Пустыш кивнул и первым шагнул к забору. Подросший, он больше не мог проскользнуть между прутьями, как сделал это, спасаясь от богомола, но перелезть через ограду было не сложно. Пройдя вдоль стены, Сосуды достаточно быстро нашли небольшое крыльцо и дверь — один из второстепенных выходов, который ни в какое сравнение не шел с парадными воротами, ведущими на главную площадь, красивыми, резными. Ни на что особо не рассчитывая, Полый дернул за ручку, и.… дверь, не издав ни единого звука, отворилась, будто приглашая незваных гостей внутрь.       Младший брат, взобравшись на крыльцо, первым проник в коридор, и крылатому только и оставалось, что последовать за ним. Сумрачный поначалу коридор с ровными стенами, покрытыми очень светлой, серо-голубой краской, похожей на зернистый меловой раствор, очень скоро наполнился тусклым светом. В низком потолке через равные промежутки были вмурованы полукруглые плафоны, внутри которых бились одинокие светомушки, едва-едва способные разогнать темноту.       Сзади донесся легкий стук закрывшейся за пустотными двери. Сквозняк? Пустышка оглянулся, но не увидел ничего подозрительного и поспешил догнать собрата.       Коридор очень скоро привел братьев к двери. Небольшая, округлая, из тяжелого и редкого для Халлоунеста материала — древесины. Обычно ее заменяли выделанными ножками грибов, металлом, камнем, панцирями крупных жуков, но местные обитатели, видимо, не привыкли считать гео и запросто позволили себе подобную роскошь. Тяжелая фигурная ручка из поблескивающего голубоватого металла, казалось, чуть жгла ладонь, когда Сосуд отворял дверь, но, издав легкий щелчок, поддалась без особых усилий.       Дверь вела в еще один коридор, в отличие от первого, широкий, светлый и поражающий своей роскошью. Пол под ногами был покрыт множеством отполированных до зеркального блеска черных перламутровых плиток, в которых пляшущими бликами отражались огоньки многочисленных светомушиных фонариков, красиво развешенных по стенам. Сами стены были покрыты расписанными серебряным орнаментом бархатными обоями — глубокого темно-синего цвета. Такая красота более подходила для какой-нибудь гостиной лорда, а не для коридора учебного заведения. Ведь… здесь же учили?       Примерно через равные промежутки встречались такие же тяжелые двери. С этой стороны они были покрыты резьбой и казались гармоничным продолжением стен, а то и вовсе предметом декора, чтобы коридор не казался совершенно пустым. Пустышка на всякий случай подергал ручку одной из таких дверец, но та оказалась заперта, так что подтвердить или опровергнуть эту мысль не получилось. Ручка неприятно жгла пальцы холодом, и у Сосуда не осталось никакого желания повторять эксперимент.       Маленький брат, казалось, вовсе не обратил внимания на странности этого места. С легким цокотом коготков по отполированному полу он спешил вперед, как будто прекрасно знал дорогу. Пустыш… в этом сомневался, но не удивился бы подобному.       Коридор не имел развилок или ответвлений, но отчего-то Полому было страшно отпускать спутника далеко, будто в любой момент может случится что-то ужасное или непредвиденное. Плавно загибаясь, он уводил куда-то вглубь здания, совершенно одинаковые двери мелькали по бокам, и очень скоро путникам начало казаться, что они просто идут по кругу. Пустышка нервно озирался, ощущение чужого взгляда в спину становилось все более и более отчетливым и раздражающим. При этом пустотный никак не мог понять, откуда за ними наблюдают, кто это и какие у него намерения. И эта неопределенность пугала. Собрат меж тем тоже начал проявлять беспокойство. Малыш не чувствовал постороннего взора, либо просто не придавал ему значения, но видимая бесконечность коридора начала нервировать даже его. Малыш замедлил шаг и начал насторожено озираться по сторонам, выискивая хоть какие-то свидетельства того, что они не стоят на месте.       В напряженном молчании сосуды шли еще несколько минут, и когда впереди показалась массивная арка, оба испытали заметное облегчение.       «Я уже начал думать, что мы ходим по кругу,» — тихо застрекотав, поделился своими мыслями Пустой.       Малыш коротко оглянулся на спутника и, помедлив, кивнул.       Арка, к которой братья постепенно приближались, выглядела зловеще. Темно-серые с синевой, отполированные до маслянистого блеска жгуты, плавно огибали портал, как тонкие щупальца хищной медузы из Туманного Каньона. Архитектор как будто специально решил сдержать свой творческий порыв и не добавил сюда ни вездесущих печатей, ни филигранных узоров. Единственным украшением прохода был оплывший лик жука, взирающий на каждого проходящего — широкий, с тонким жабьим ртом и маленькими глазами щелками. Под этим взглядом, надменным и пристальным становилось очень неуютно. Примерно также Пустышка чувствовал себя, если случайно попадался на глаза Старшей Сестре Битвы. Примерно, потому что гордая богомолка никогда не считала его чем-то стоящим, и точно не стала бы сверлить взглядом больше пары секунд.       «Может это оно на нас смотрело,» — предположил он, чуть замедляя шаг.       «О чем ты?» — оглянулся младший брат, уже готовый переступить порог.       «На нас кто-то смотрит,» — пояснил Пустыш. — «Ты разве не чувствуешь?»       Тот покачал головой и остановился в паре шагов от портала. За аркой раскинулся зал, в котором, мерцая и переливаясь, парили сотни и сотни призрачных огоньков, похожих на пушинки одуванчика. Они неспешно скользили вдоль стен или медленно спускались откуда-то из-под потолка, постепенно истаивая по пути. До слуха доносился мерный шелест дождя, до сих пор заглушенный толстыми стенами.       «Ты можешь сказать, откуда за нами наблюдают?» — спросил маленький сосуд, оглядываясь по сторонам.       «Нет,» — Полый покачал головой. — «Я не могу даже понять, как он относится к нам. Но взгляд чувствую».       Некоторое время собрат не отвечал.       «Так бывает,» — наконец нарушил он тишину. — «Постарайся не обращать на это внимания. Ты слишком много думаешь».       Пустыш озадаченно склонил голову на бок. Он привык делать ошибки — все же без этого сложно было чему-то научиться, но впервые кто-то посчитал, что думать — недостаток. Обычно наставники, наоборот, ругали палюсов за то, что они думают слишком мало, не о том или не тем местом. Может и сейчас дело в каком-то нюансе, просто собрат не нашел слов, чтобы правильно выразить свою мысль. Или просто не захотел.       Уточнять Полый не стал, испугался показаться навязчивым или глупым, и следом за спутником переступил порог зала.       Тот оказался гораздо больше, чем Сосуду казалось сначала. Вдоль стен, покрытых все теми же роскошными обоями с серебристым рисунком, напоминающим геральдический флаг, выстроились высокие канделябры. Свечи в них заменяли круглые фонари со светомухами. Этого света едва-едва хватало, чтобы охватить пространство по краям зала, а его центр тонул в прозрачном сумраке, и только голубоватые огни-пушинки скользили с недосягаемого потолка к полу и наполняли сумрак мерцающим и неверным свечением.       Их свет отражался в стеклах окон — огромных, от пола, до самого потолка. Темно-синие выпуклые стекла казались темными воротами в ночь, и сквозь них можно было разглядеть только смутные силуэты города, да капли дождя, осевшие на глянцевой поверхности. На полу, вдоль стен или просто так возвышались груды темных каменных табличек, исписанных мелким убористым почерком. Их было так много, что беспорядочные кучи записей на треть закрывали стены и почти засыпали узкие стеллажи, полки которых также были забиты теми же круглыми табличками.       Пустышка замедлил шаг и, подобрав одну из рукописей, попытался разобрать записи, но не преуспел. Буквицы знакомого языка, перемешанные с непонятными символами, схемами и рисунками, напрочь отказывались складываться во что-то хотя бы отдаленно понятное. Как будто ребенок решил поиграть в школу и наобум расписал табличку всеми буквицами, что знал, добавив придуманные самостоятельно.       Сосуд поднял глаза на спутника и… столкнулся с таким же непонимающим взглядом. Маленький брат держал в руках сразу две таблички, и, судя по всему, они были ненамного понятнее той, что попала в руки к Пустышке.       «Ты тоже не понимаешь, что это?» — робко поинтересовался крылатый, надеясь, что спутник знает какой-нибудь секрет или ключ к шифру, который позволит прочитать эту абракадабру.       Ведь… так-то он собирался искать информацию здесь. А какой смысл в таинственных письменах, если их нельзя прочесть? Может быть они уже держат в руках что-то важное, просто не понимают, что это. Хотя… кто будет хранить что-то важное в таком… беспорядке?       Жучок помотал головой и, чуть более резко чем следовало бы отбросил бесполезные записи обратно в кучу. Затем он с той же уверенной целеустремленностью поспешил к витиеватой витой лестнице, что, постепенно расширяющимися витками уводила на следующий этаж. Каждый виток ее с широкими ступенями и поблескивающими в свете мерцающих огней перильцами, чем-то напоминал балкон в зрительном зале театра, описанного когда-то Кристалл. На них тоже высились кучки табличек и были установлены полочки, заполненные какими-то стеклянными предметами, неразличимыми с такого расстояния.       Сосуды добрались до середины зала, когда мерную шелестящую тишину нарушил резкий щелчок. Обернувшись на звук, Полый увидел тонкие прутья решетки, которыми ощерилась металлическая арка зала. Путь назад был отрезан, а спустя мгновение, Пустыш почувствовал Их — всего за мгновение до того, как воздух наполнился неразборчивым призрачным шепотом, ядовитым, змеиным, страшным, а пространство пошло рябью, выплюнув двух жуков. Крупные, круглые, большеголовые с неестественно маленькими по сравнению с разросшимся телом ножками и широкими жабьими лицами с надменно искривленной линией рта, они парили высоко над полом, как какой-то морок или фантом. Окруженные непонятным ореолом, в котором как будто пропадал свет, неестественно четкие, они казались нарисованными черными чернилами на старой выцветшей бумаге, как будто вышли из страшного сна или одной из тех сказок, после которых сложно засыпать по ночам. Воздух вокруг тут же зазвенел от наполнившей его магии, и Пустышка, подчинившись инстинктам, схватил братишку за шиворот и отбросил в сторону. Маленький, с кулак размером, обжигающий шар энергии пролетел в каком-то пальце от руки Полого, чтобы с ядовитым шипением разбиться о камни чуть поодаль.       Сосуд даже не пытался говорить — чувствовал, что эти невесомые жуки не будут даже пробовать понять немого гостя. Они пришли… убивать? И, словно в подтверждение этих мыслей, вокруг незнакомцев начало кружить не менее десятка искрящихся едким ржавым светом шариков. Пустому пришлось резко метнуться в сторону, уклоняясь от очередной атаки. Жуки же, кружа под потолком на недосягаемом для Пустыша расстоянии, начали методично расстреливать его волшебными сферами, по одной или по две отделяя их от волшебного хоровода.       Крылатый ломанным зигзагом бросился обратно к двери, пытаясь таким образом отвлечь противников от маленького сосуда, затерявшегося где-то среди сваленных в кучу писчих табличек. Отследить, куда полетит очередной снаряд было безумно сложно. Шарики света не летели по прямой, как обычные камни, а, промахнувшись, делали дугу и вновь пытались настичь цель.       Сосуд, пытаясь убежать сразу от нескольких таких снарядов, достиг стены и, стремительно взбежав по ней как не раз делал в Палестре или тоннелях, прыгнул навстречу колдунам. Очередной шар света просвистел совсем рядом с головой, второй опалил ткань плаща на спине. Пустыш коротко взмахнул крыльями, резко бросая себя вперед. Каким-то чудом проскочив в зазор между кружащими вокруг одного из противников сферами он ударил, целясь глефааром в унылое лицо колдуна. Но… всего за мгновение до того, как клинок встретился бы с жучиным панцирем, маг исчез, с алхимическим шипением растворившись в пространстве. Не ожидавшего подобного молодого воина крутануло силой инерции, и, потеряв ориентацию, он неловко упал на пол.       Удар об узорчатую плитку отозвался в теле тупой болью — не страшной, но от того не менее неприятной. И она ни в какое сравнение не шла с обжигающей судорогой, разошедшейся по панцирю, когда три волшебных снаряда, один за другим попали не успевшему подняться жуку в спину. Колдуны, кружа на недосягаемой высоте, методично бросали в Сосуд обжигающие сферы, пользуясь его беспомощностью. Пустыш же тщетно боролся с собственным телом, непослушным, одеревеневшим, бьющимся в конвульсиях после каждого такого попадания, между которыми не было ни секунды передышки, ни мгновения, чтобы пересилить боль и хотя бы откатиться в сторону.       Маги не спешили убивать Пустого. С какой-то холодной жестокостью они посылали один снаряд — не смертельный, но очень болезненный — за другим, постепенно увеличивая их количество. Два снаряда за раз. Три. Четыре. Его будто испытывали. Ждали, после которого удара упрямый Полый перестанет бороться и, выпустив рукоять глефаара из судорожно сжатых пальцев, затихнет позволив боли затмить разум, а мучителям — делать с собой все, что вздумается.       За этим всем никто не заметил, как на верхнем витке лестницы мелькнул маленький серый силуэт. Кроха-сосуд, о котором забыли и напавшие на путников колдуны, и старший брат, незамеченным успел подняться по ступеням и теперь навис над развернувшейся у его ног картиной. Маги кружили вокруг крылатого, совершенно не замечая вооруженного гвоздем кроху, и он, дождавшись, когда один из противников окажется практически под лестницей, прыгнул.       Длинный прыжок, короткий взмах полами пушистого, похожего на крылья мохнатой бабочки, плаща, бросивший жучка вперед — и стремительное падение на широкий загривок потерявшего бдительность колдуна. Заточенное лезвие гвоздя с хрустом вонзилось в хитин чародея на стыке головы и тела и глубоко вошло в податливую плоть. Глаза колдуна на мгновение расширились от боли и удивления… и тут же потухли, как погасли и крутящиеся вокруг массивного тела сферы волшебства. Жук начал падать, а маленький жучок, успевший выдернуть свое оружие, оттолкнулся от омертвевшего тела и прыгнул навстречу второму врагу. Тот, отвлекшись от своего занятия, успел в последний момент заметить летящую ему навстречу черноглазую смерть и тут же исчез с потусторонним шипением, появившись высоко под потолком.       Старший с трудом перевел дух, приподнимаясь на локтях. Перед глазами плавали разноцветные круги, а тело непослушное и одеревеневшее, ломило от боли. Ему пришлось постараться, чтобы собраться с мыслями и оглядеться, соображая, что происходит. А посмотреть было на что: маленький сосуд, подобно серому мячику-попрыгунчику скакал по залу, уклоняясь от волшебных снарядов, которые, то и дело проносились в считанных сантиметрах от тела жучка. Тот же, отталкиваясь от стен или ступеней лестницы, то и дело подпрыгивал в воздух, пытаясь достать гвоздем кружащего под потолком колдуна. Силы прыжка не хватало, и брат, каким-то чудом уклоняясь от светящихся шаров, лишь впустую вспарывал воздух гвоздем.       Маг то и дело телепортировался, уклоняясь от неожиданно точных и выверенных атак крохи. Возникая в самых неожиданных местах, он методично обстреливал надоедливую тень, мелкую и неожиданно опасную. Изредка, когда жучок, казалось, вот-вот доберется до своего противника, маг исчезал с ядовитым шипениям воздуха, чтобы, появившись в противоположном конце зала, продолжить преследование Пустого.       Долго так продолжаться не могло. Младший брат постепенно начинал уставать, а его противник не слишком утруждал себя лишними движениями и не позволял малявке подойти слишком близко.       Пустышка, подобравшись, сел. Ноги дрожали, отказываясь держать вес тела, и, попытавшись встать, крылатый тут же завалился на груду каменных табличек, что, зашуршав боками, рассыпались в разные стороны. Зло зажужжав от собственного бессилия, Сосуд схватил подвернувшийся под руку камень, испещренный бессмысленными для него знаками и, приподнявшись, метнул в колдуна, слишком увлеченного сражением с маленькой козявкой.       Камень, закрутившись, взлетел под потолок и с гулким стуком врезался волшебнику в бок, на мгновение сбив того с ритма. Несколько энергетических сфер, которые тот уже собирался метнуть в жучка, лопнули, как мыльные пузыри, а он сам, покачнувшись, отвлекся на вроде бы уже поверженного Пустыша. Тот, не отрывая взгляда от большеротого жука, уже нащупывал следующий снаряд, готовый как продолжить обстрел, так и уклоняться. Но…       Звук — резкий, влажный, неестественный, как будто две металлические пластины с силой ударились друг о друга, резанул слух, наполнив воздух странной раздражающей вибрацией. Перед глазами мелькнул белый сполох — крупный, с две жучиные головы. На огромной скорости он пересек зал и, столкнувшись с колдуном, растекся по нему белым духовным пламенем. С неразборчивым возгласом маг завалился на бок, стремительно теряя высоту. Он был еще жив, но, пытаясь сбить волшебный огонь, не успел выровнять полет и с оглушительным стуком врезался в стену, после чего уже безвольной куклой свалился на груду табличек.       Маленький брат, будто не замечая высоты, спрыгнул со второго витка лестницы и с звонким цокотом маленьких лапок побежал к еще живому противнику. Гвоздь его все еще слабо мерцал, источая едва различимые нити белого волшебного света. Оказавшись рядом с жуком, кроха коротко взмахнул своим оружием, уверенным движением вспарывая панцирь поверженного мага. Желтовато-коричневый ихор брызнул во все стороны, пятная пол и серый плащ ребенка. Пустышка резко выдохнул, чувствуя, как глубокая острая боль расходится по телу, а бьющееся в агонии сознание тонет, стремительно погружаясь в холодный мрак. К этому… невозможно было привыкнуть.       Легкое прикосновение к лицу вывело Сосуд из болезненной прострации. Вскинув голову, он увидел брата. Кроха стоял совсем рядом, сжимая в одной руке испачканный в ихоре гвоздь, а вторую держа перед собой, как будто обжегся, прикоснувшись к старшему собрату.       «А… кузнец правда хорошо заточил твой гвоздь…» — сказал Пустышка, медленно восстанавливая ритм дыхания.       «Тебе надо полечиться?» — спросил кроха, не обратив внимания на замечание Полого.       Тот покачал головой.       «Я не умею,» — пояснил он. — «И… они не ранили меня. Просто делали больно».       «Зачем?» — это не было удивление. Простая констатация факта, желание узнать причину чужих действий и, возможно, понять мыслительный процесс собеседника.       «Не знаю,» — покачал головой крылатый. — «Но, если бы хотели — убили бы».       Малыш кивнул, на первое время принимая такое объяснение, но расспросов не прекратил.       «Ты за грудь держишься. Больно?»       Пустыш удивленно опустил взгляд, только сейчас поймав себя на том, что судорожно прижимает ладонь к груди, будто пытается зажать рану — страшную, болезненную, смертельную. Рану, которую нанесли совсем другому жуку.       «Нет… он уже умер,» — Полый опустил ладонь, показывая, что ткань хитона и панцирь под ней целые. — «Мне нужна пара минут, чтобы отдышаться. И… спасибо, братик».       Жучок ничего не сказал на благодарность старшего, но озадаченно склонил голову к плечу:       «Кто умер?» — спросил он.       «Тот жук,» — Полый кивнул на только что добитого младшим братом противника. — «Это случилось не сразу, поэтому ему сначала было больно. Уже прошло, не беспокойся».       Некоторое время маленький сосуд задумчиво молчал.       «Не понимаю,» — сказал он наконец. — «Как его смерть могла причинить боль тебе? Или он что-то сделал?»       «Нет, вовсе нет,» — Пустышка застрекотал и сильно замотал головой. — «Просто я… как бы чувствую все, что чувствуют окружающие меня жуки. Боль, страх, радость… и все остальное. Это называется — эмпатия. Так я могу понять намерение другого жука, даже почувствовать, если кто-то прячется рядом. И всегда чувствую, как кто-то умирает. Это… неприятно,» — Сосуд хотел сказать «страшно», но в последний момент осекся и выбрал другое слово. Не хотелось выглядеть перед маленьким братом еще большим слабаком, он и так не лучшим образом показал себя в схватке.       «И… ты не можешь перестать это делать?» — было сложно понять, что чувствует собрат. Эмоции его, подавляемые, глухие казались неопределенными и какими-то сумбурными. Смятение — вот лучшее слово, которое крылатый смог бы подобрать. — «Это ведь… неправильно. И сильно мешает».       Пустыш покачал головой.       «Нет, это как… дышать. Или ощущать холод. Я просто привык,» — он негромко застрекотал, взбивая воздух крыльями. — «И оно часто выручало меня. Например, когда кто-то прятался, а я не видел».       Младший брат вздохнул.       «Сейчас не помогло… но, наверное они и не прятались?»       «Ага,» — Сосуд кивнул. — «Они наблюдали откуда-то. Помнишь, я говорил, что кто-то смотрит».       Братишка кивнул.       «Я думал, ты просто испугался».       Полый беззвучно рассмеялся.       «Тут и правда жутко. Но в канализации страшнее. Тут хотя бы видеть можно и нет воды».       «А что страшного в воде?» — заметно озадачился кроха.       «Она глубокая,» — с готовностью пояснил Пустой, чем вызвал еще большее замешательство собеседника.       «Ла-адно,» — протянул младший брат под беззвучное хихиканье старшего. — «Тогда… скажи, когда сможешь идти дальше. И…если опять почувствуешь, что на нас смотрят — тоже».       Сосуду потребовалось еще несколько минут, чтобы окончательно прийти в себя. Энергетические шары не оставили после себя заметных следов, а легкая боль в спине, куда приходилась большая часть атак, не казалась такой уж проблемой. По крайней мере, пока что.       Жуки оставили тела незнакомцев остывать среди разбросанных по полу табличек, а сами поспешили наверх. Решетка, перегородившая обратный путь, так и не поднялась после смерти незнакомцев, и выбор у братьев был невелик.       Несмотря на незавидное положение, сосуды не чувствовали себя в западне. Младший вряд ли даже думал об этом, увлеченный своей целью, а Пустышка был уверен, что пока рядом будет хотя бы одно окно, сбежать они сумеют. Немного настораживало необычное «гостеприимство» местных жуков. Раньше, если Сосуд заходил куда-то, где ему были не рады, жуки как-то… говорили об этом, а не сразу бросались в атаку. Это было странно, но в то же время заставляло Пустыша чувствовать себя не очень хорошо, как будто он совершает что-то очень плохое. Как минимум, они с братом ворвались в чужой дом. Разве они имеют право так легко распоряжаться чужими жизнями?       «Надо будет попытаться договориться, когда встретим кого-нибудь еще,» — поделился он своими соображениями с братцем.       Тот, остановившись перед безнадежно запертой дверью на следующий этаж и, оглянувшись, с отчетливо ощущаемым недовольством ответил:       «Они чуть не поджарили тебя магией. О чем ты будешь с ними разговаривать?»       «Ну,» — смутился крылатый. — «Мы ведь влезли в их дом без приглашения».       Малыш вздохнул.       «Дверь была открыта. И они могли сказать нам уйти, а не пытаться убить».       Пустыш зябко повел плечами, чувство неправильности происходящего все равно не желало отпускать.       «Все равно… это как-то… невежливо».       «Теперь у тебя все равно не получится быть вежливым,» — покачал головой кроха. — «Мы убили тех жуков. Поэтому можем идти дальше».       Он с силой рубанул по неподатливой двери, пытаясь выбить ее, но лезвие гвоздя с лязгом отскочило от окованной металлическим узором поверхности, не причинив никакого вреда. Маленький сосуд шумно выдохнул и, отойдя на пару шагов, выставил гвоздь вперед клинком.       Пустышка хотел было предложить поискать ключ у павших жуков, но не успел. По рукам крохи пробежали белые язычки пламени как при фокусе души, а уже в следующий момент с его рук и гвоздя сорвался уже знакомый белый всполох. С каким-то лязгающим звуком, будто мокрой металлической пластиной ударили по сковородке, огромная белая капля врезалась в дверь и расплескалась по ней раскаленными волшебными брызгами, потом вторая, третья. Дверь… как стояла неподвижно, так и осталась стоять, и даже царапины не появилось на прочной иссиня-черной отполированной древесине.       «Эм…» — Пустышка неуверенно привлек внимание запыхавшегося брата. — «Может, поищем ключ?»       «И где ты его будешь искать?» — ребенок старательно давил в себе раздражение, но оно мелкими язычками пламени прорывалось сквозь обычную пелену равнодушия.       «У тех летучих жуков,» — отозвался Сосуд. — «Они ведь собирались как-то открыть эту дверь потом. А если не найдем, то вылезем через окно и взберемся по стене».       Малыш вздохнул и безмолвно пошел обратно в зал. Похоже столь простое решение проблемы не приходило жучку в голову, и… теперь он заметно смутился по этому поводу.       Лезть в окно не пришлось. У обоих магов при себе оказались круглые амулеты с маленьким выпуклым камушком в центре, похожем на круглую каплю цветного стекла — синего и красного. Внутри стеклянной сферки испуганным мотыльком металась искра белого света, от которой, как казалось Пустышу, исходил едва различимый эмоциональный фон — неясно, какой конкретно, но то, что он есть ощущалось достаточно отчетливо. Стоило сосудам поднести к ней ладонь, как от медальонов начинал исходить очень тонкий, почти незаметный звук, похожий то ли на писк комара, то ли на звон в ушах.       Когда жучки, подобрав трофеи, подошли к запертой двери, чтобы поискать замочную скважину, створка распахнулась сама собой. Повлияли ли на нее амулеты, или что-то иное, понятно не было, но братья посчитали, что связь все-таки имеется и, не сговариваясь, надели странные украшения на шеи.       После огромного зала коридоры казались маленькими и темными. Темноту едва-едва разгоняли круглые фонари со светомухами, что подобно свечам в самых красивых домах города, были установлены в многолапые филигранные подсвечники. Впрочем, многие стеклянные пузыри пустовали, а света оставшихся едва хватало, чтобы видеть дорогу.       Коридоры здесь были запутанными и на первый взгляд лишенными какой-либо системы. Завернув за угол, можно было оказаться в комнате, библиотечном зале или небольшой лаборатории, пусть до того момента ничто не знаменовало, что коридор внезапно закончится. Множество дверей без опознавательных знаков были заперты на первый взгляд, но отворялись перед путешественниками, стоило кому-то из них коснуться фигурных ручек, все также неприятно жгущих хитин. За ними чаще всего были спальни. Небольшие, обставленные почти одинаково, но с неизменной роскошью, которая уже не производила впечатления.       Идеально чистые, как будто их каждый день намывает штат прислуги, вместе с этим спальни выглядели заброшенными. Накрытые бархатными покрывалами постели без единой складочки, ковры, на которых и при желании нельзя было найти ни пылинки, книжные шкафы, забитые толстыми фолиантами с матерчатыми, украшенными золотым шитьем обложками — от этого великолепия постепенно начинало рябить в глазах. И везде можно было увидеть личные вещи жуков: сумка с вещами, брошенная у порога, оставленная на кровати книга с полностью смазавшимися от времени буквицами на раскрытой странице, чашка с темным давно засохшим кругом от высохшей жидкости на донышке. Много их было — свидетельств когда-то бурной жизни, не меньше, чем любом другом месте столицы, но только здесь при виде забытых вещей у Пустышки начинали бегать мурашки по спине. Слишком уж не вязались такие детали с идеальным порядком и чистотой в апартаментах.       Не все двери были столь сговорчивыми и соглашались пропускать жуков дальше. И тогда братьям приходилось искать обходные пути — через потайные коридоры, черные лестницы и переходы для слуг. Были моменты, когда пустым приходилось возвращаться и искать открытую дорогу в другом месте: спускаться вниз, подниматься на один или два этажа выше, попадая в совершенно заброшенные комнаты и коридоры, воздух в которых был холоден и неподвижен, а в стеклянных шарах не осталось ни единой живой светомухи. Окна были далеко не везде, и Пустышка постепенно сам начал путаться. Снаружи Санктум, пусть и был крупным зданием, не мог вместить такое количество перепутанных переходов, комнат, залов, лестниц… И чем дальше продвигались жучки, тем отчетливее становилось ощущение, что это место сильно больше, чем кажется снаружи.       Немного успокаивало, что пристальный взгляд, сверливший Пустышу спину с первых минут здесь, куда-то пропал. Лишь изредка Сосуд улавливал слежку — едва различимую, безынтересную, как будто кто-то равнодушно скользил по путникам взглядом и тут же возвращался к своим делам. Иногда Полый замечал и местных обитателей. Широколицые жуки в одинаковых узорчатых мантиях глубокого синего цвета периодически возникали из ниоткуда и, сделав свои дела, также быстро пропадали, растворяясь в воздухе. Перед их появлением крылатый начинал слышать все нарастающие перекрывающие друг друга искаженные шепотки, неразборчивые и пугающие. Тогда у путников было несколько секунд, чтобы скрыться за углом или спрятаться в укромном месте. Спасало, что эти жуки как будто специально избегали маленьких комнат и узких коридоров. С надменным спокойствием они пролетали над полом, поднимаясь к самым высоким полкам, где брали нужные им книги, камни, статуэтки или сферы, а потом исчезали с ядовитым шипением воздуха вокруг.       Пустотным до сих пор удавалось оставаться незамеченными. Возможно, дело было в амулетах. Они, хоть и неприятно холодили хитин даже сквозь плотную ткань, как будто сроднили путников с этим местом, сделали их… частью окружения, на которую никто не обратит внимания без острой на то необходимости. Сосуд гнал от себя эти мысли — странные и совершенно не обоснованные с точки зрения логики.       Когда-то давно, еще когда палюсов только-только начали изредка выводить в Подземье, наставники говорили об «ошибках выжившего». Это может быть что угодно. Кого-то в критический момент выручил мшистик, воспылавший к жуку внезапной привязанностью, кого-то пощадил дикий зверь, сытый и ленивый на момент встречи, кого-то обошел стороной противник «благодаря счастливой ракушке». Наставник весьма обидно высмеял каждое подобное утверждение, назвав веривших в них живыми мертвецами. Потому что, как бы тебе не казалось, что мир к тебе благоволит благодаря какой-нибудь мелочи, как бы не хотелось верить в маленькое чудо, в удачу, в провидение — значение имеют только твои навыки и расчетливый подход. Все остальное — не более чем ошибка восприятия. Впрочем… это место тоже казалось крылатому той самой ошибкой восприятия — огромной, как целый мир. И чем дальше пустые продвигались, тем сильнее было это ощущение. И тем сложнее Сосуду было сохранять трезвую голову и не поддаваться… еще не панике, но уже близкому к ней чувству.       Когда братьям начало казаться, что они делают уже не первый круг по этажам, очередной коридор вывел их в просторную проходную комнату, почти зал. Стен здесь почти не было видно за книжными полками, а вдоль стеллажей даже были возведены небольшие длинные балкончики. На них кое-где стояли удобные кресла и даже целые мягкие уголки с чайными столиками. Было легко представить, как местные жуки собирались в таких уютных местечках, чтобы, не отрываясь от познания мира, испить чаю и обсудить насущные дела.       Внизу, помимо уже привычных шкафов, выстроился целый комплекс из переплетшихся меж собой стеклянных трубочек и переливчатых стеклянных пузырей. Подобное, только куда более скромных размеров, Пустыш видел в Алхимическом крыле богомольей деревни, когда Асклепий брал его в помощники. Переплетения стеклянных трубок, колб, пузырьков и прозрачных сосудов самых разных форм и размеров тянулись к потолку, подобно башенкам волшебного замка, а внутри, за тонкими стенками заклятого стекла, переливаясь и бликуя, тек волшебный свет — тот самый, что Сосуд видел каждый раз, когда пытался воззвать в спящей в его темном нутре силе души. Вот только Пустышка и представить не мог, что белая магия души может существовать где-то еще… в таком, плотном и осязаемом виде. И, тем более, сложно было поверить, что кусочки душ можно вот так кипятить, перегонять и выпаривать, как какое-нибудь хитрое богомолье зелье.       Однако местным, судя по всему, это не казалось ни необычным, ни кощунственным. Пока в стеклянном дворце происходила странная реакция, рядом ожидали своего часа огромные, по пояс, а то и по грудь Пустому, фигурные колбы, похожие на чуть расплывчатые капли. Красивые кованные крышечки с хитрым замком, переливались отполированными гранями, ловя отблески текущей по трубкам души. А внутри, скованный заклятым стеклом, клубился волшебный бледный свет.       Несколько кресел с высокими, обитыми лоснящимся бархатом спинками и гнутыми, резными ножками, поблескивающими от лака, полукругом выстроилось вокруг алхимического «замка». Одно из них было опрокинуто и теперь лежало на боку, похожее на мертвое тело какого-то чудища, уже одеревеневшее от времени. В другом же, уронив на грудь широкоротую голову с пустыми глазницами, восседал жук… точнее, иссохшая, побелевшая от времени оболочка. Роскошные одеяния колдуна, украшенные малопонятным орнаментом, смотреть на который было почему-то неприятно, казались совершенно новыми, что совсем не вязалось с посеревшим от времени, местами растрескавшимся мертвым хитином незнакомца. На коленях мертвеца лежала книга, и безжизненная ладонь его все еще придерживала страницы, будто тот опасался потерять нужную строку.       Младший брат замедлил шаг, тревожно оглядываясь по сторонам. Комната эта слишком отличалась от того, что пустотные привыкли видеть — слишком большая, слишком светлая, слишком открытая. Легко было предугадать — именно здесь пустоглазых путников будут ждать неприятности, которых до сего момента получалось благополучно избегать.       Пустышка, подошел было к мертвецу, заинтересованный лежавшей у того на коленях книгой, но резко остановился, привлеченный легким шорохом на одном из верхних ярусов-балкончиков, а, более того, отчетливым всплеском приглушенного раздражения пополам с чем-то еще — не обидой, а как будто, расстройством.       — Явились, — донесся до путников приглушенный мужской голос. — И чего это вас, умники, червы по закоулкам носили? Жучиным же языком сказано было, берете сосуд и несете Мастеру. Поиграться приспичило?       Над перилами третьего яруса появилась вытянутая, но при этом массивная фигура жука в пластинчатых серых доспехах, чуть серебрящихся в отсветах светомушиных ламп. Шлем полностью закрывал верхнюю часть лица незнакомца, сливаясь с маской. Стеклянные выпуклые глазницы слабо мерцали призрачной голубизной, как у притаившейся в камышах глубоководной рыбы, готовой сожрать зазевавшегося пловца.       Он замер, воззрившись на сосудов, и упреки, коих, определенно, было немало, застыли на языке. Пустышка не знал, кого незнакомец ожидал увидеть и почему, но по мгновенной вспышке удивления, что резко сменилась деловой решимостью и гневом, понял — говорить с ними опять никто не будет.       «Берегись!» — успел предупредить старший, и уже в следующий момент за спиной лязгнула, опускаясь, металлическая створка, а ворчливый воин со знакомым шипением исчез, чтобы тут же появиться у нарушителей над головой.       Братья метнулись в разные стороны, уклоняясь от тяжелого, но удивительно подвижного для своих размеров жука. И вовремя. Гвоздь — длинный, тонкий, похожий больше на гибкий металлический бич — с гудением рассек воздух совсем рядом с грудью Пустыша. Воин сразу же пошел в атаку, без раздумий избрав старшего брата основной мишенью. Полый, будучи готовым к такому, чуть отступил, парируя глефааром стремительные, как мысль, удары. Один удар, второй, третий. Пустой не пытался перейти в контратаку, экономя силы. И хорошо было, что на безэмоциональном белом лике Сосуда при всем желании не могла проступить ехидная улыбка.       Резкий и не по-детски сильный удар в спину оказался для незнакомца совершенно неожиданностью. Заточенный кузнецом гвоздь маленького сосуда оставил глубокий росчерк на хитине, второй раз за сегодня окрасившись чужим ихором. Доспехи спасли незнакомцу жизнь, и рана оказалась куда менее глубокой, чем могла бы, но этого было достаточно, чтобы сбить воина с ритма. И вот тогда крылатый сосуд атаковал сам, резким разворотом глефаара нанося сразу два удара в грудь и голову. Первое лезвие с хищным шелестом скользнуло по выставленному в парировании гвоздю незнакомца, а второе с гудением рассекло воздух там, где противник был всего мгновенье назад. Младший брат, чья вторая атака также не увенчалась успехом, резко повернулся, ориентируясь на шипение раздираемого пространства. Вовремя — воин, возникший на противоположной стороне зала, один за другим послал в полых сразу три лучащихся золотом шара.       Братья, не сговариваясь, бросились в разные стороны, вынуждая самонаводящиеся снаряды разделиться. Два световых шарика погнались за малым сосудом, один — достался Пустышке. Пустоглазый, зная поведение этого заклинания, ловко поднырнул под шарик, и, когда тот зашел на второй круг, успел скользнуть за опрокинутое кресло. Огнистый взрыв, с которым шар разбился о неожиданную преграду, совершенно не походил на уже знакомый электрический хлопок заклятий, которыми пользовались летучие жуки. Оно было опаснее. Спинка кресла раскололась, а обивка расползлась уродливыми черными хлопьями, источая удушливый чад.       Засиживаться Полый не стал. Нужно было помочь брату, который, спасаясь сразу от двух на сей раз действительно смертоносных шаров, взобрался на второй ярус комнаты. Кончики его рожек теперь то и дело мелькали над перилами.       Разглядеть что-то еще крылатый не успел. Воин решил разобраться с сосудами по одному и, стоило Пустышу показаться на открытом месте, как ему пришлось тут же парировать стремительный и сильный удар, чуть было не вырвавший глефаар из ладоней. Жук осторожничал, не ввязываясь в долгий спарринг. Стремительный, тяжелый и мощный, он подобно тарану наскакивал на легкий Сосуд, нанося один страшный удар гвоздем, и тут же исчезал, чтобы возникнуть в нескольких прыжках от противника, а то и вовсе у него над головой.       Полый больше не пытался парировать — разница в росте и весе меж ними была слишком значимой. Кружа по залу, он уклонялся от вражеских ударов и ждал удобного момента для контратаки. Пока что крылатому удавалось лишь слегка задеть своего противника, когда тот в очередной раз проносился рядом. Тот едва ли даже заметил те царапины — доспехи надежно защищали от подобных ударов.       Схватка казалась Сосуду безумно долгой, он начинал уставать от практически бесконечной пляски и неопределенности. Угадать, с какой стороны придется очередной удар, было безумно сложно, и, теперь это стало очевидно, исход боя зависел от того, кто устанет или ошибется первым — богомолий выкормыш или странный колдующий убийца.       Ошибся Пустышка.       Уклонившись от очередной атаки, он упустил момент, когда воин, исчез, возникнув в слепой зоне Сосуда. Лишь в последний момент пустотный почуял несущуюся на него махину и, понимая, что не успеет отскочить, выставил глефаар, парируя.       Удар был такой силы, что онемели руки, и Пустой лишь чудом не выронил оружие. Его же самого оторвало от земли и, как соломенную куклу-бережуху, отбросило назад и вверх. Перед глазами мелькнуло равнодушное лицо иссохшего жука в кресле, отсветы наполненных магией колб, и тут же мир разлетелся разноцветными брызгами — колкими, острыми, обжигающими.       Осколки стекла глубоко вонзались в незащищенный хитин, изрезали плащ, а разноцветный свет, заливал глазницы маски, с обжигающим шипением растекался по плечам, всасываясь в жадную до волшебства чернильную плоть. Воздушный алхимический замок осыпался, разлетевшись множеством фигурных осколков, а Пустыш, почти ослепший от залившего глаза света, оглохший и дезориентированный, скатился с каменного стола, служившего замку фундаментом, и распластался на полу. Осколки с хрустом крошились под телом, впиваясь в хитин, а пустота, сочащаяся из многочисленных порезов, оставляла исходящие едким дымом кляксы.       Лежать было нельзя, и Сосуд спешил подняться, уже чувствуя, как с шипением рвется пространство, выплевывая уже занесшего гвоздь противника. Оттолкнувшись лапами, Полый кувыркнулся в сторону, вслепую пытаясь уйти от удара. Кончик вражеского гвоздя с гудением вспорол воздух, взрезав плотную ткань плаща, и длинный исходящий черным дымом порез рассек хитин от плеча до бедра. Полый вслепую отмахнулся клинком, но даже близко не задел противника.       Внезапно, как рогатый монстр из шутовской коробки-пугалки, меж широко расставленных ног воина проскочил младший сосуд. Он успел избавиться от вражьего заклятья, но второе, все еще гналось за крохой. Не посчитав жука-воина достойным препятствием, огнистый шар на полном ходу врезался в спину своему же создателю.       Боль, своя и чужая, белыми пятнами застили разум, наполняя и без того переполненный резерв чужих эмоций… и чужой духовной силы. Это была последняя капля. Податливый и аморфный шар духовного света вскипел, разрастаясь, и, как вода в оставленной без присмотра кастрюльке, хлынул из глазниц, из ран, из пересекающей маску трещины, как бывало, когда сдерживать копившуюся внутри силу уже не получалось. Но в этот раз Полый совсем не хотел терять контроль. Через боль, через нарастающее давление под маской он сосредоточился на хлеставшем через край свете, пытаясь… впервые за долгое время пытаясь сфокусировать душу. Направить. Взять под контроль. И белое пламя потекло по рукам, молниями побежало по моментально нагревшемуся глефаару, брызнуло с клинка в разные стороны, раскалывая все еще уцелевшие фрагменты колб и реторт. Пустышка же, все еще слепой наполовину, ударил — туда, где мгновение назад разгорелся сгусток огнистой боли, обжигающей, сводящей мышцы предательской судорогой. Ударил с неожиданной для самого себя злостью и… почти не почувствовал сопротивления.       Молнии коротко взвыли, рассекая непривычно горький воздух. Сосуд ощутил жуткий смрад паленого мяса и разогретого металла, а уже через секунду ноги подогнулись, и он упал, чувствуя, как волшебство разрушительным потоком хлещет во все стороны. Это было… не так, как все предыдущие разы в Палестре или даже там, в Сером Корне. Это было во много раз хуже. Бледный свет кипел и пузырился под панцирем, в поисках выхода жег шипящую беснующуюся Пустоту под маской, клокотал в гортани, тек по плечам, и все это продолжалось долго — безумно долго, возможно пару вечностей или даже чуть дольше. И когда сияющая пена вскипевшего волшебства начала опадать, а зрение — проясняться, Пустышка с удивлением осознал, что все еще находится в том же самом зале, а не на руинах Халлоунеста.       От роскошной алхимической конструкции осталась только груда битого стекла, что мелкими блестками усеивала пол, посверкивая в отблесках светомушиных ламп. Кресла, расколотые в щепу, разлетелись в разные стороны, по полу змеились ветвистые темные следы, куда менее глубокие чем те, что оставались на песке арены после каждого приступа, но такие же отчетливые. Тело противника, слабо дымясь, лежало совсем рядом, покореженное вышедшим из-под контроля волшебством. Уже сложно было понять, что конкретно добило его: попавшее ли в спину заклятье, удар ли Пустыша или вскипевший бледный свет.       Из-за каменного алхимического стола, почти не пострадавшего от вспышки, высунулась рогатая головка собрата. Встретившись с Полым взглядом и убедившись, что тот осознает себя, братец покинул свое убежище и подошел вплотную.       «Что это было?» — требовательно спросил он. — «И почему так сильно?»       Пустой выдохнул и попробовал подняться. Вышло не очень. Многочисленные порезы мерзко саднили, отзываясь неприятным зудом на каждое движение, а рассеченный вражеским гвоздем бок горел, будто его прижгли раскаленной кочергой.       «Что это было?» — повторил свой вопрос маленький сосуд.       «Свет… вырвался,» — ответил Пустой. — «Когда его слишком много, я не могу сдерживать магию, и она выплескивается сама». — Он вздохнул и виновато добавил: — «Сейчас… его резко стало очень много. Извини. Я не хотел пугать».       «Я не испугался,» — раздраженно отозвался сородич. — «Я… не ожидал. Думал, ты умеешь только лечить».       Пустыш устало застрекотал было, но, вздрогнув от боли, прижал крылышки к спине.       «А я только лечить и умею,» — повинился он перед братишкой. — «И то… только других. А если пытаюсь что-то еще, то вот…»       «И каждый раз?» — поинтересовался жучок.       Сосуд кивнул.       Маленький спутник ничего не добавил, только взял старшего за уголок плаща и потянул к лестнице. Пора было уходить. И быстро. Наверняка поднятый сосудами шум не остался незамеченным.       Открыть металлическую створку сразу не получилось. Не помогли ни трофейные амулеты магов, ни почти такой же, найденный на теле жука в доспехах. Сосуды оказались заперты в разоренном зале, как светомушки в банке. Две очень деятельные и непослушные светомушки, потому что пустотные не собирались ждать, когда кто-нибудь придет, чтобы забрать незваных гостей к некоему мастеру, о котором упоминал погибший.       Они не обсуждали произошедшее. И без лишних слов было понятно, что парочку здесь ждали, и столь «гостеприимная» встреча была не случайным недопониманием, а тонким расчетом. И то, что до сих пор у магов не получилось осуществить задуманное — скорее случайность. Жучкам повезло, их недооценили с самого начала, но теперь рассчитывать на такую милость не приходится. После трех смертей за парочку теней возьмутся всерьез.       «Ты знаешь, что нам нужно найти?» — спросил Пустышка, аккуратно выдавливая один из фрагментов витража, благо, третий ярус-балкон практически вплотную подходил к верхней части высокого арочного окна, так что сбегать было даже удобно.       «Что-нибудь вроде библиотеки…» — без особой уверенности ответил кроха, следивший за комнатой и обеими дверьми. — «Или нет… скорее, что-нибудь похожее на место, где проводят исследования».       «Лабораторию?» — подсказал нужное слово Пустой, убирая осколки в сторону.       «Да,» — согласился брат. — «Там должны быть результаты исследований. И должны храниться все записи про то, что тут делали. В библиотеках такое не держат — только учебники».       «Почему?» — удивился крылатый.       «Потому что новые знания попадают в учебники не сразу,» — с удивительной простотой ответил малыш. — «А некоторые вообще не попадают».       «Да я не об этом,» — Пустыш подсадил младшего брата к получившейся лазейке, чтобы тому было удобнее выбраться. — «Почему только учебники-то? Я видел библиотеки, где были только истории и сказки».       Жучок, ловко уцепившись за стену богомольими клешнями, начал карабкаться наверх, моментально скрывшись с глаз. Пустой поспешил пролезть следом. Это оказалось не так просто, как хотелось бы. Образовавшаяся лазейка была узкой, так что даже худосочному Пустышке пришлось протискиваться, беспощадно царапая изрезанные осколками бока. Стена с той стороны, мокрая от дождя, скользила под пальцами как будто смазанная маслом, и приходилось глубоко впиваться когтями в неподатливый камень, чтобы не сорваться вниз.       Уже выбравшись на свежий воздух, Полый подумал мимоходом, что они с братом вполне могут просто сбежать — прямо сейчас. Достаточно спуститься по стене и перебраться через кованную ограду, стилизованную под переплетшийся плющ. Что может быть проще?       Однако эти малодушные думы так и остались невысказанными, а Пустышка, глубоко вгоняя когти в стыки каменных блоков, начал подъем наверх, к витражной арке окна третьего этажа. Маленький брат как раз выбил одну из секций, не особо заботясь о том, чтобы не шуметь или сделать все аккуратно.       Когда молодой воин достиг цели, кроха уже заканчивал выбирать осколки из рамы, и забраться в окно оказалось заметно легче, чем выбраться.       «В нашей библиотеке были только учебники,» — поделился кроха-сосуд, когда Старший брат, спрыгнул на пол с невысокого подоконника. — «Но может я просто не помню».       Третий этаж разительно отличался от второго. Коридоры здесь стали просторнее, светлее и короче. Темно-синий бархат обоев сменился серебряным шелком, испещренным сложным орнаментом из завитков и символов, от которых рябило в глазах. Пол стал гладким, холодным и скользким, а под потолками мерцали крупные белые лампы, наполненные светящимся туманом. Комнаты, все как одна были похожи на приемный покой Асклепия, только не такие уютные.       Высокие стеклянные шкафы ломились от многочисленных колб, баночек, реторт и маленьких стеклянных блюдец с плоскими крышками. Взгляд невольно цеплялся за смутно знакомые приспособления с иглами — точь-в-точь те, что использовала Наставница, когда выхаживала палюса давным-давно. Широкие столы были завалены бумагами, испещренными совершенно непонятными Сосуду буквицами и табличками, кое-где встречались и алхимические столы, наподобие того большого, в библиотечной комнате. К ним Полый опасался даже подходить, помня недавний срыв.       Комнаты эти настораживали своей пустотой, холодностью, резким и неприятным запахом какой-то алхимической дряни, что буквально висел в воздухе. Совсем не по себе Пустышке стало, когда он пристальнее разглядел кушетки для пациентов. Длинные, узкие, застеленные грубым беленым полотном, они стояли почти во всех таких кабинетах, пристроившись рядом с алхмическими столами и стеклянными шкафами. Почти такая же, только сделанная не из синеватой стали, а из высушенного грибного ствола, была и у богомолов — незаменимая вещь, когда нужно положить тяжелораненого пациента для осмотра. Но насколько плох должен быть пациент, чтобы лекарям могли потребоваться металлические зажимы для рук, ног и шеи? Ответа крылатый не нашел, да на это и не было времени.       Маленький брат стремительно двигался вперед, едва заглядывая в пустынные комнаты-кабинеты. Он не копался в записях, лишь бегло осмотрел таблицы в двух первых комнатах, и теперь не обращал на них никакого внимания, все дальше и дальше углубляясь в холодное нутро Святилища Душ. Он ничего не говорил и не объяснял, но по невнятным отголоскам чувств, исходящим от маленького жучка, Полый понял — они на правильном пути. Осталось только найти нужную комнату. Знать бы только, как она выглядит…       Задуматься об этом у сосудов не оставалось времени. Стоило им углубиться в переходы и отойти от спасительного окна на достаточное расстояние, как Санктум наполнился жизнью. И жизнь эта не была мирной. Жуки, подобные тем, что напали на братьев в зале с каменными записями, один за другим появлялись в конце коридоров или под потолком в комнатах. Не касаясь лапами земли, они зависали на пару секунд в воздухе, ровно для того, чтобы выстрелить в незваных гостей очередным волшебным снарядом и, прежде чем те успевали что-то сделать, с шипением исчезали.       Жучки метались по этажу, стараясь не попасть под удары волшебных снарядов, и с каждой подобной встречей уклоняться становилось все сложнее и сложнее. Даже маленький брат начал постепенно уставать от бесконечных прыжков и кульбитов. Пустышка, израненный осколками, чувствовал все нарастающую боль в каждом порезе и, особенно, в рассеченном боку, который сковывал движения лучше любых пут. Колдуны же специально выбирали длинные неширокие коридоры, в которых почти невозможно было развернуться, и пустотные становились прекрасной мишенью для заклинаний.       Маленький брат зло огрызался вспышками духовного света, которые, подобно разогнавшимся по желобу шарам, проносились по коридорам, снося все, что встречалось на пути. Но очень быстро кроха полностью исчерпал свой резерв, и сосудам оставалось только бежать и прятаться.       «Нужно уходить,» — Пустышке было очень неприятно говорить об этом, но чем дольше они находились в Санктуме, тем сложнее давался каждый следующий шаг. Местные, очевидно, были гораздо сильнее парочки пустоглазых жучков.       Братья укрылись в небольшом коридорчике, прижавшись к стене между двух массивных шкафов, так что их не получилось бы достать заклинанием издали. — «Просто отступим ненадолго, придумаем, как прятаться от этих ребят и вернемся».       Братишка не ответил. Он пристально сверлил стену пустым, ничего не выражающим взглядом. Даже без дара эмпатии легко было понять — кроха совершенно не хочет уходить из Санктума ни с чем. Не потому, что полые так и не нашли ничего полезного — потому, что в местные обитатели тоже сделают выводы. И в следующий раз далеко не факт, что братья смогут зайти так далеко, что они придумают что-нибудь действенное против магов, что… да мало ли что еще.       «Ты сильно ранен,» — вместо ответа сказал братец. — «Тебе правда лучше будет отдохнуть в безопасном месте».       Пустыш возмущенно застрекотал, глубоко обиженный такой фразой. Кто бы мог подумать, что невинное замечание так сильно заденет Треснувший Сосуд, ведь еще недавно он спокойно проглатывал куда менее вежливые заявления. Сейчас же крылатый расстроился, разозлился и… испугался. Испугался, что за формальной заботой кроется куда более страшные слова: «Ты бесполезен».       «Я не оставлю тебя одного!» — заявил он, присев рядом с братом на одно колено. — «Они разорвут тебя в клочья!»       «Только меня,» — отозвался кроха, чуть повернув голову к спутнику.       «Неприемлемо!» — крылатый зло застрекотал, а одно из расхожих словечек Старшей Сестры Битвы будто само собой всплыло в мыслях. — «Если идем, то вместе. И если на нас нападут, то ты пойдешь дальше и найдешь то, что нужно. А я отвлеку этих на себя, раз иначе помочь не могу».       «Тебя разорвут в клочья,» — или Пустышке показалось, или в словах братишки звучала ирония. Он явно передразнивал слова старшего собрата.       «Ха,» — Полый тихо зажужжал и воздел палец к потолку, подражая читающему мораль Старейшине Зену. — «Мир от этого ничуть не обеднеет. Я ведь дефектный. А ты сможешь выполнить свою миссию».       «Я — тоже,» — брат отвернулся. — «Твой риск не оправдан».       «Оправдан,» — покачал Сосуд плечами. — «Потому что ты — мой брат. И еще потому, что ты сильнее меня. И точно сможешь сделать больше. Так что, если уходим, то вместе. Если идем дальше, то я иду с тобой».       Малыш ничего не сказал. Он первым вышел из их зыбкого убежища и быстро, пока не появился очередной колдун, поспешил видневшейся впереди лестничной клетке. Пустыш счел за лучшее не отставать.       Их встретили у лестницы, что широкой спиралью уходила куда-то наверх, к слабо мерцающей клети подъемника. Сразу четверо колдунов, кружась, как разъяренные аспиды, поджидали жертв. За спиной лязгнула, опускаясь, резная решетка, отрезавшая пустотным путь к отступлению. Те, привыкшие уже к таким фокусам, даже не повернули головы.       Младший Сосуд схватился было за гвоздь, но не успел даже выхватить его из ножен — не позволил Пустыш. Придав себе ускорения крыльями, он ринулся вперед и, подхватив брата поперек тела, сломя голову помчался вверх по лестнице, длинными прыжками преодолевая по несколько ступеней разом. За спиной, точно там, где секунду назад стоял маленький собрат, об пол разбилось сразу три волшебных шара. Колдуны закружили вокруг в страшном, пугающем хороводе, и их широкие жабоподобные лица-маски с выпученными стеклянными глазами напоминали перекошенные лица мертвецов из Родового Кургана — убежища смеющейся улитки-шамана.       Волшебные снаряды с гудением рассекали воздух, то и дело взрываясь едкими брызгами, когда на пути их возникали перила или ступени. Полый же, миновав десяток ступеней, резко метнулся в сторону и, оттолкнувшись лапами от ограды, ухватился ладонью за бортик следующего витка лестницы. Подобно акробату из бродячего цирка, пустотный, подтянувшись, резко бросил тело вверх и, перевалившись через перильца, оказался на ступенях. О кованную решетку разбилось еще два волшебных шара, обдав братьев огненными брызгами, а третий с гудением пронесся над головой и, рассекая раскаленный воздух, начал разворачиваться для второй попытки.       Ждать ее Сосуд не стал. Не замечая боли, он кувыркнулся на пару ступеней назад, удачно разминувшись сразу с несколькими снарядами, опалившими серебристо-синий камень немного выше по лестнице. Братишка, закрытый от опасности телом старшего собрата, недовольно лягнул лапами воздух, но вырываться не стал, позволив Пустышу нести себя.       Вверх. Вверх. Вверх. Пустой на одном дыхании, пользуясь чутьем больше, чем зрением, миновал оставшийся виток лестницы. Уже в паре ступеней от лифта, запертого, чего стоило ожидать, он упал плашмя, чтобы пропустить несущиеся по пятам заклинания мимо себя.       По нелепейшей случайности именно в этот момент одни из магов решил преградить сосудам дорогу. Возникнув у дверей в лифт, он невольно подставился под заклинания товарищей и… к сожалению, ничуть не пострадал. Два из трех волшебных шаров миновали волшебника, даже не опалив его узорчатой мантии, а третий был ловко пойман в воздетую ладонь. Красивый жест. Пустышка был впечатлен.       «Открой лифт,» — оставив маленького собрата лежать на ступеньках, Сосуд снова прыгнул, прямо на лицо волшебнику.       Доставать глефаар, закрепленный за спиной, меж крыльев, не было времени, и Полый пустил в ход когти - единственное оружие, которым наделила его природа и непредсказуемая воля Отца. Излучающий обжигающий жар шарик волшебства скользнул совсем рядом, ошпарив рассеченный бок раскаленной болью. В следующий миг, Пустой всем своим весом врезался в широкую жабью рожу волшебника и, прежде чем тот успел исчезнуть, впился ему в глаза. Когти с мерзким звоном раскололи выпуклые линзы и глубоко вошли в глазницы костянистой маски, заменявшей противнику лицо. Чужая боль взорвалась в голове, а в следующий миг мир рассыпался золотистым всполохом, чтобы тут же собраться — выше, под самым потолком. Жук, воя от боли, завертелся волчком, пытаясь сбросить с себя когтистую тварь, но Полый лишь сильнее сжал пальцы, с нарастающим неистовством раздирая лицо врага. В голове звенело от резкого перемещения, стремительного и противоестественного, подсознание терзала чужая боль, а уши заложило от вопля. Мимо, искрясь, как праздничный фейерверк, пронесся очередной снаряд. Потом был второй, третий и четвертый — и все пришлись в широкий корпус несчастного волшебника, который, мечась, мешал товарищам прицелиться.       Уже падая, Пустышка, оттолкнул все еще теплое, но уже безжизненное тело, освобождаясь, но, полностью потерявший ориентацию в пространстве, сгруппироваться не успел. Упал он неудачно — на спину, больно приложившись крыльями и поясницей о холодный камень лестничной площадки. Онемелая боль волной прошла по телу, мешая немедленно подняться, а в глазах на пару секунд потемнело, отчего фигуры колдунов, с шипением возникших под потолком, казалось, соткались из плотного черного марева. Пустой уже видел, как в их ладонях зреют ослепляющие капли едкого волшебного света, когда маленькие ручки вцепились тому в плечи и с совершенно недетской силой потянули куда-то вверх… точнее, в сторону. Пустышу только и оставалось что немного помочь, оттолкнувшись от пола лапами.       Звонко лязгнула створка лифтовой клети, отгородив Сосуд от магов, тренькнул за спиной тяжелый кованный рычаг, и подъемник, оглашая пространство мелодичным стрекотом, поехал вверх, за считанные секунды скрывшись в гулком сумраке шахты. Обстреливать кабинку волшебники по какой-то причине не стали.       Полый, медленно выдохнув, приподнялся на локтях и оглянулся на собрата. Тот, взъерошенный и слегка помятый, стоял с гвоздем наизготовку, прислушиваясь к мерному стрекоту подъемного механизма.       «Спасибо,» — вздохнул Пустышка, украдкой вытирая перепачканные в ихоре липкие пальцы о край плаща. Боль, почти незаметная в горячке боя, теперь растекалась по телу, и каждая царапина, каждый порез отзывались нестерпимым жжением на каждое движение Сосуда.       «Тебе тоже,» — отозвался младший брат, даже не повернув головы. — «И больше так не рискуй».       Крылатому оставалось только беззвучно рассмеяться. Несмотря на болезненные ссадины и порезы по всему телу, ожоги от проклятых жгучих шаров и стекающую по хитину Пустоту, что уже пропитала хитон насквозь, настроение Полого стало просто превосходным.       Лифт мелодично стрекотал, унося жуков наверх, к неизвестному третьему… или уже четвертому этажу. Пустыш сбился со счета и не удивился бы, окажись в Санктуме все двадцать этажей, когда снаружи было от силы три, если считать все пристройки и башенки. Впрочем, долго гадать у братьев не было времени. Лифт, тихо звякнув, остановился, и пустотные поспешили покинуть узкую резную клеть, что могла стать смертельной ловушкой.       Они оказались в просторном длинном… то ли зале, то ли большом коридоре. Помещение было залито белым светом, что серебристыми бликами стекал по стенам и синим витражам высоких арочных окон, занимавших почти всю противоположную лифту стену. Множество бледных огоньков кружило под потолком, опадая на пол, как весенний пух перелет-травы. У стен можно было заметить серебрящиеся в волшебном мареве шкафы со стеклянными дверцами и витрины, наполненные странными предметами. Они казались Полому живыми, как будто обычного жука погрузили в глубокий сон. Стены украшали серебряные щиты, изображавшие разные магические символы — именно такие, как описывала Кристалл в своих сказках — угловатые, непонятные, немного пугающие, но создающие нужную таинственную атмосферу. Сама комната изгибалась полукругом, подобно комарисковой личинке чудовищных размеров, обвиваясь вокруг другого, более просторного помещения. Сразу вспоминался стеклянный купол, возвышавшийся над зданием. Пустышка помнил, что на последнем этаже, сразу под крышей, шел такой же ряд огромных окон, в одном из которых совсем еще зеленый палюс когда-то видел темный силуэт парящего жука-гиганта.       Полый вновь подхватил младшего брата на руки и со всех ног побежал вдоль мерцающей череды окон, что моментально слились в неразборчивую полосу из белых и серебряных бликов. Сзади, за спиной, над головой, по бокам, с шипением расступался воздух, наполняя голову переливчатым едким шепотом множества шипящих голосов. Пустышка удобнее перехватил Братца, чтобы тот не слишком сильно мешал бежать и припустил со всех ног, отчетливо понимая, что сейчас они оба как никогда близки к смерти. Воздух гудел от множества заклинаний — странных, непонятных, пугающих, и у Сосуда не было времени, чтобы посмотреть, какой очередной снаряд направили им в спину, кто это был, и сколько на самом деле противников в комнате. Казалось, что их тысячи, и каждую новую секунду из бьющегося в агонии воздуха возникают все новые и новые враги. Их раздутые, обтянутые узорчатым шелком тела то и дело мелькали на периферии зрения, и Пустой уже не пытался считать недругов.       Подчиняясь своему чутью, он то ускорялся, то резко сбрасывал скорость, прыгал, когда, казалось, под ногами не было ничего страшного, падал на колени или кувыркался через голову, бросался в разные стороны, как беснующийся чумной кузнечик и… до сих пор каким-то чудом оставался на ногах. Брат что-то пытался подсказывать первое время, но вскоре перестал, доверившись старшему спутнику. Пустыш чувствовал его напряжение, недовольство, на удивление отчетливое на фоне обычного равнодушия крохи, но пока не понимал, с чем оно связано. На раздумья попросту не было времени.       Впереди показалась еще одна лестница. Изгибаясь кокетливым завитком, она вела к полуоткрытой двери в еще один коридор. Путь к спасению? Или ловушка?       Прыгая сразу через несколько ступеней, Полый плечом врезался в податливо распахнувшуюся створку и тут же был атакован странной тварью. Бесформенный, мягкий комок сиреневой плоти со вздувшимися жилами, проступающими сквозь полупрозрачную шкуру, с невнятным квакающим бульканьем соткался прямо под лапами и тут же оплел их множеством гибких, мягких, но в то же время сильных отростков-щупалец. Пустышка, не ожидавший ничего подобного, упал, больно ударившись носом о каменные плиты пола. Маленький брат, выпущенный из объятий, кувырком отлетел в сторону, тут же вскочив на лапы.       Крылатый попытался извернуться и вцепиться в неожиданного противника когтями, но тот, как будто не заметил агрессии Сосуда. Новые и новые отростки вырастали из аморфного хрипящего тела, обвивая тонкие запястья, плечи, бедра, и очень скоро пустотный оказался почти полностью обездвижен. Он отчаянно зажужжал, пытаясь вырваться из жадной, как зыбучие пески, хватки бесформенного куска плоти, попытался выкрутиться, как учили в Палестре, но… бесконечно отрастающие тиски монстра, беззлобного, бездумного, и почти безэмоционального, оказались надежнее железной хватки Наставника Автолика.       С грохотом захлопнулась дверь отсекая часть аморфного тулова урчащего чудовища, даже тогда не выпустившего свою жертву. То кроха-сосуд всем своим весом врезался в створку, отсекая их от негостеприимного зала и лестницы. И тут же, не тратя времени на размышления, вонзил свой гвоздь в самый центр пульсирующего комка, что только с натяжкой можно было назвать живым.       Пустышка тихо выдохнул от испуга. Ему показалось, что лезвие братского гвоздя на какой-то волос разминулось с животом самого Сосуда. Может… правда показалось?       Противник, издав хриплый булькающий крик опал, расплывшись как жидкая квашня по столу. Хватка ослабла, и Пустыш, дернувшись еще раз, с чавканьем вырвался из потерявших форму тисков. На хитине и ткани плаща остался быстро распадающийся жирный слой рыхлой плоти, от которой не было времени избавляться.       «Бежим!» — приказал младший брат, в этот раз возглавляя отступление.       И крылатый не собирался отставать.       По сравнению с предыдущими этажами, больше похожими на зеркальный лабиринт из сказки, здесь было очень простое расположение коридоров и комнат и… почти негде спрятаться. Пустые, свернув несколько раз на развилках, очень быстро оказались в тупике. Единственным выходом была небольшая дверь, оказавшаяся, по счастью, не запертой. И братья, скользнув в сумрак неизвестной комнаты, поспешили отгородиться от коридора резной створкой, лишь тогда позволив себе перевести дух.       Комната — скорее просторный кабинет — была погружена в полумрак, и слабого света, что пробивался через овальные окна, забранные узорчатой решеткой, едва-едва хватало, чтобы различить силуэты мебели. Вдоль стен поблескивающими громадами возвышались уже не раз виденные братьями шкафы, и непонятно было, что за артефакты на этот раз хранятся на отгороженных стеклянных полках. Неподалеку от двери стоял стол — широкий, темный, с кучей ящиков и даже небольшой полочкой, украшенной неразборчивой в полутьме резьбой. Такие же или очень похожие Пустышка видел лишь в рабочих кабинетах очень богатых жуков, когда бродил по заброшенным особнякам — идеальное место, чтобы писать, рисовать, изучать скучные и непонятные циферки, а также хранить все необходимое в многочисленных ящичках, явных и скрытых от глаз. Глубокое бархатное кресло с резными ручками было чуть выдвинуто, и ярким черным обелиском выделалось на фоне блеклого пятна, которым казалось смотрящее на город окно. Под лапами слегка пружинил мягкий ковер, а в воздухе витал слабый, но еще ощутимый запах кофейного напитка — редкого и от того безумного дорогого в Халлоунесте. Старейшина Зен, как помнил Пустыш, мог позволить себе выпить чашечку этой маслянисто-черной жидкости на какой-нибудь праздник или угостить ей гостя — какого-нибудь очень дорогого его старческому сердцу. Похоже, в отличие от виденных ранее комнатушек, здесь все еще бывали и продолжали работать.       Скользя по сумрачным силуэтам, взгляд невольно притягивался к странному постаменту у дальней стены. Несколько низких ступеней, украшенных резьбой, вели к круглой каменной площадке, на которой возвышалась… штука — назвать этот предмет как-то еще Сосуд не мог — не хватало слов. Она была похожа на большое, размером с крупного жука, стеклянное слабо светящееся яйцо умы или пузырь, облаченное в металлический панцирь, оставляющий открытым только небольшое окошко на уровне глаз. Защитный панцирь этого яйца, перемигиваясь маленькими огоньками-капельками, на треть утопал в полу, и от него в стену и потолок уходили длинные полые трубки. Видневшаяся из-под метала стеклянная поверхность слабо светилась, привлекая внимание.       Младший брат, также заметивший эту странную штуку, отошел от двери и поспешил к ней, проигнорировав и стол, и шкафы. Пустышка решил не отставать, тем более, светящееся неведомое яйцо, очень похожее на какую-то диковинную машину, вызывало к себе совершенно детский интерес. Он даже затмил ноющую боль во всем теле и беспокойство насчет погони. В конце концов, раз их до сих пор не нашли, все сравнительно хорошо. Ведь так?       Кроха меж тем подошел к устройству вплотную и, подумав немного, коснулся ладонью светящегося стекла. Окошко, реагируя на прикосновение, загорелось ярче, наливаясь слепящей белизной, и на ее фоне, буквица за буквицей, строчка за строчкой проступила странная надпись:       Запись Абба:       Наш разум до сих пор ограничен.       Как нам порвать сдерживающие путы?       Возможно ли достичь совершенного фокуса?       Сосуды переглянулись. Послание выглядело вырванным из контекста и каким-то… незаконченным, будто жук собирался добавить что-то еще, но не успел. Однако, здесь речь шла о фокусе и душе, а значит…       «Это оно?» — спросил крылатый. — «Это то самое, что ты искал?»       Младший брат неуверенно качнул головой.       «Похоже,» — отозвался он. — «Выглядит как дневник ученого. Надо посмотреть, что еще тут есть».       Жучок снова коснулся стекла и тут же под надписью возникла призрачная табличка с буквицами и символами, расставленными так, будто кому-то надо было иметь при себе подсказку. Такие же, только на листах писарь-травы, висели на стене грязьмутской школы. Маленький сосуд потыкал в табличку пальцем и, к удивлению братьев, те буквицы, которых он коснулся, появились сразу под таинственной надписью под стеклом.       «А-а,» — задумчиво протянул Пустышка. — «Это, наверное, чтобы пальцы в чернилах не пачкать нужно. Или когда писать лень».       «Звучит неубедительно,» — мотнул головой собрат и, оглядев светящееся стекло, наугад ткнул пальцем в разные части выпуклого окна.       Кажется, это чем-то рассердило светящееся яйцо. И правильно, кому понравится, что в тебя тыкают пальцами? Текст послания исчез, а вместо него над табличкой с буквицами появилась крупная надпись:       Посвященный Абба:       Подтвердите личность.       Сосуды с недоумением переглянулись. Это было… неожиданно.       «Я не понимаю, что оно хочет,» — младший брат перевел взгляд на Пустыша.       «Я тоже,» — развел тот руками. — «Но тут что-то про личность. Может оно просит тебя представиться?»       «Зачем?»       Вопрос был хороший. Если быть совсем откровенным, Сосуд не был уверен, что правильно угадал требование чудного артефакта. В глазах братишки очень хотелось быть полезным и умным — настоящим старшим братом, который может подсказать в сложный момент, но… что делать, когда ты сам что-то видишь впервые?       «Не знаю,» — Полый недоуменно застрекотал. — «Может быть, потому что это вежливо?»       Некоторое время они оба смотрели друг на друга, осознавая абсолютный идиотизм ситуации. Какое-то светящееся яйцо с буковками требует назвать свое имя, и два пустотных жучка, что смотрят на это чудо, как бальдры на новые ворота. Похоже на начало глупого анекдота.       «Ладно,» — вздохнул малыш. — «Я введу свой номер, если ты думаешь, что это поможет».       Младший брат начал тыкать пальчиком в нужные цифры на светящейся табличке. Одна, вторая, третья… пятая… десятая… двенадцатая… Крылатый сбился, потеряв последовательность, а через несколько секунд новые буквицы перестали появляться — строка закончилась.       «Э… не влазит?» — поинтересовался Пустой у младшего брата.       Тот кивнул.       «Может… этого хватит?» — вновь спросил старший собрат, с сомнением разглядывая выпуклое стекло.       Кроха равнодушно пожал плечами и снова постучал пальцем по стеклянной скорлупе, вызывая очередную смену надписи.       Посвященный Абба       Доступ запрещен!       Больше никаких строчек для буквиц не было, и даже табличка с алфавитом куда-то пропала. Видимо артефакт все-таки хотел услышать полное имя и теперь обиделся. А может Пустыш ошибся. Этого стоило ожидать.       «Нужно найти то же самое, но на бумаге,» — как ни в чем не бывало сказал маленький спутник, направляясь к двери. — «Идем».       Пустышка, поспешил было за братишкой, но в самый последний момент остановился и предостерегающе застрекотал. За дверью царила подозрительная тишина — удивительное дело после столь настойчивой атаки. Сколько нужно времени, чтобы осмотреть этаж, если ты хорошо знаешь все комнаты? Минута? Десять? И сколько времени два маленьких нарушителя торчали в закрытой комнате со странной яйцеподобной штукой?       Полый прислушался, прижав ладонь к двери, и, как ему показалось, уловил едва различимый отголосок чьего-то присутствия. Сложно было понять, сколько там этих «кого-то», но почему-то Сосуду казалось, что противников хватит аккурат для того, чтобы не дать им сбежать. Он оглянулся на братишку — маленького, взъерошенного и упорного, как многоножка-гарпида. Сильный. Очень сильный. Во много раз сильнее Пустышки, даже имя которого как будто напоминало о месте Треснувшего Сосуда в этом жестоком мире. Сможет ли он пробиться? Сдюжит? Даже если постоянно будет отвлекаться на старшего спутника, собравшего все тумаки и шишки на пути?       «Ты чуешь кого-то?» — спросил кроха, наблюдавший за поведением старшего брата.       Тот кивнул и, присев перед братишкой на одно колено, снял с его шеи трофейный амулет мага. Они уже давно не открывали дверей, а значит носить чужие волшебные вещи может быть опасно.       «Тот жук в доспехах принял нас за кого-то, помнишь?» — поделился крылатый своими соображениями. — «Мне кажется, он подумал, что мы — те жуки, которые напали на нас первыми. И другие тоже так думали, а потому не нападали, пока не увидели своими глазами. А теперь они все знают и могут нас найти».       «Выкинем и пойдем дальше,» — пожал плечами кроха, но Пустыш жестом прервал его.       «Ты пойдешь,» — сказал Треснувший Сосуд. Взгляд его упал на небольшую, как раз для ребенка, зарешеченную дыру под потолком. Кажется, она называлась вентиляцией. В нее также уходило несколько трубок, что тянулись от яйца к потолку. — «Пролезешь туда. Наверняка шкаф с важными бумагами находится именно там или где-то рядом. А я сейчас отвлеку их».       Кроха коротко мотнул головой, отказываясь.       «Тебя убьют».       «Я убегу,» — возразил пустотный. — «Ты же видел, пока я бегаю, в меня не могут попасть. Зато они забудут о тебе».       Это были самонадеянные слова и оптимистичное решение. Очень оптимистичное и… лживое. Пустышка прекрасно понимал, что не сможет бегать слишком долго. Если он не выберется из Святилища в ближайшее время, то очень скоро полученные раны дадут о себе знать. Местные летучие жуки загонят Полого в угол и расстреляют своей мерзкой и нечестной магией. Очень скоро. Очень быстро. И все же, Пустыш продолжал уговаривать малыша оставить мешающего спутника там, где он может принести хоть какую-то пользу. Так будет правильно.       «Я спущусь на этаж ниже,» — продолжил объяснять Сосуд, на ходу придумывая план, который, как ему казалось, даже мог сработать. — «К окну, через которое мы влезли. Выберусь на улицу и уйду. Если они за мной погонятся, то в Городе Слез я легко оторвусь даже от этих прыгунов. А ты, пока они бегают за мной, найдешь нужные бумаги, соберешь их, и вылезешь через другое окно. Давай встретимся у памятника Полому Рыцарю. Это совсем не далеко, и ты легко найдешь его».       Некоторое время жучок сверлил крылатого неподвижным пустым взором. Под белым фарфором маски едва различимо клубилось… что-то… что-то вроде протеста. Яростного. Отчаянного. Но давно задушенного.       «Хорошо,» — наконец сказал кроха. — «Я буду ждать у памятника Полому Рыцарю. А ты не будешь с ними сражаться».       «Договорились,» — удовлетворенно зажужжал Пустой.       Не дожидаясь, пока случится что-то еще, он подбежал к стене и, взобравшись на нее, не без труда вынул фигурную решетку вентиляционного отверстия. Труба была такой тесной, что маленькому сосуду должно было пробираться ползком, как какой-нибудь опарыш или тремочервь. Радовало, что впереди виднелось светлое пятнышко такого же окошка, значит выход есть. Главное, чтобы братику ничто не помешало по пути… и не напало сзади.       «Удачи,» — пожелал Сосуд, подсаживая кроху к отверстию.       Тот по своему обыкновению промолчал и, отчаянно работая лапами, скрылся в темноте. Гвоздь и сумку братишка толкал перед собой, чтобы не зацепиться и не застрять, а посему продвигался медленно. Дождавшись, когда шорохи в трубе стихнут, Полый поставил решетку на место, и поспешил к двери.       В коридоре постепенно зрело нетерпеливое недовольство, сейчас особенно отчетливое. Казалось, притаившиеся жуки, опасаются какой-то пакости от Сосуда… или… Он бросил взгляд на странное яйцо в доспехах. Может они боятся повредить эту штуку? В конце концов, зачем-то нужно было одевать стеклянный пузырь в броню. Впрочем, если оно взрывается при малейшем прикосновении, как яйцо умы, то предосторожность более чем оправдана.       Тянуть дальше Пустышка не стал, опасаясь, что жуки первыми ворвутся в комнату, и тогда уже убежать будет гораздо сложнее. Готовясь к забегу, он достал из сумки два маленьких, на один глоток, флакона, наполненных лазурно-голубой жидкостью. Живокровь — волшебная жидкость, дарующая шанс обреченным и уже однажды позволившая Сосуду продержаться дольше, чем он мог физически.       До сих пор Полому везло. За все время пути он не получил ни единой достаточно серьезной раны. Даже порез на боку, пусть и напоминал о себе периодическими вспышками боли, давно перестал сочиться Пустотой, а ушибленная спина почти не мешала двигаться. Обычные ссадины и неглубокие порезы о стекло Пустыш по вбитой богомолами привычке вовсе не считал за травмы. Пара десятков царапин — смех один.       Но вместе с усталостью нарастала и боль. Не нужно было быть великим стратегом, чтобы понять — новой стычки пустоглазый может просто не пережить. Откажут ли крылья, подведет ли подогнувшаяся от усталости лапа, подведут ли сведенные болью мышцы или просто панцирь треснет, не выдержав очередного столкновения с чарами — исход один. И, если он все-таки надеется выполнить данное братишке обещание, нужно хотя бы немного себе помочь.       Голубой свет потек по маске, и показавшиеся из трещины и глазниц черные пустотные язычки жадно слизывали наполненные живительной силой капли. В глубине черных глаз пустотного на каких-то пару секунд вспыхнул слабый голубой огонек, а тело наполнила приятная упругая сила, оттеснившая боль и усталость куда-то на задворки сознания.       Перехватив поудобнее глефаар, Пустой распахнул дверь и тут же прыгнул, отталкиваясь лапами от порога.       Мимо пронесся гудящий волшебный шар и с хлопком разбился о ковер. Впереди маячил один из колдунов, перегородив собой почти весь коридор, а второй с шипением возник за спиной, стоило пустотному сделать несколько шагов. Тот тут же ринулся к стене и, рывком взобравшись к потолку, прыгнул — вперед и вбок, к противоположной стене, потом еще раз. И еще. Воздух вскипел от множества кружащих волшебных шаров и молний, выпущенных магами. Пустой же двигался вперед прыжками, как бешеная саранча, пляшущая на сковороде, цеплялся когтями за стены и выступы, проносился над полом или почти взмывал к потолку, стараясь, чтобы его движения невозможно было просчитать. И в этой круговерти кульбитов очень скоро потерялось осознание пола, потолка и стен — был только один бесконечно длинный тоннель, в конце которого парил враг, а путь усеивали обжигающие снаряды.       Когда до противника оставались считанные метры, а крылатый воин уже вскинул оружие для одного точного удара, маг с ядовитым шипением исчез. Пустышка на полной скорости вылетел из коридора на небольшой пятачок на развилке. И тут же множество вспышек — резких, ярких, болезненных — ударило по глазам, а в тело вонзилось множество жгучих игл. Страшно было представить, сколько заклинаний одновременно было выпущено по одному несчастному жуку, и сколько их в итоге попало в цель.       Пустой упал, кубарем прокатившись по полу. Ковровая дорожка пошла волнами, собираясь под весом подбитого сосуда и немного смягчив неминуемый удар о… стену. Это было похоже на стену.       Ослепленный и оглушенный, Пустыш сумел приподняться и сделать отчаянный слепой кувырок в сторону, чтобы не стать мишенью для очередного залпа. Боли он не чувствовал, как почти не ощущал собственного тела. Глаза заливала чернильная тьма, сквозь которую с трудом проступал окружающий мир, а звуки тонули в настойчивом переливе струн, почти забытого страшного признака скорой смерти.       Под ладонь попалась ступенька, и крылатый, едва соображая, что делает, бросился вверх. Вслепую, почти ползком. Потому что остановиться сейчас было равносильно окончательному поражению. Почему-то… почему-то в него больше не стреляли.       Лестница, крутая, с металлическими кованными ступеньками, закончилась неожиданно, и Сосуд тут же упал на пол, влажный, деревянный. Воздух здесь пах пылью и тленом, а сквозь чернильную пелену пустоты едва различимый, проступал длинный коридор, обрамленный свисающими с потолка драными полотнами. Встать не получилось, и Пустой пополз, пусть уже понимал, насколько бесполезными и жалкими выглядят эти попытки выжить. Понимал, но все равно не останавливался.       Зашипел воздух, выпуская нескольких колдунов из невидимого волшебного ничто, которое с трудом можно было представить. Пустышка остановился.       «Я буду ждать у памятника Полому Рыцарю» — вспомнились слова братишки, и Треснувший Сосуд понадеялся, что кроха не будет стоять под дождем слишком долго. Ведь… добраться до памятника уже вряд ли получится.       Противники медлили, и Полый, не желая умирать вот так, распластанным на полу, как раздавленный червь, попытался встать. Медленно, борясь с немеющим телом, опираясь на глефаар, как на костыль, крылатый поднялся на лапы и вскинул лицо к потолку. Силуэты магов терялись в темноте, с подбородка капало что-то, обжигающими струйками стекало по шее, чтобы затеряться под воротом измочаленного хитона.       Тишину нарушал только ядовитый шелест неразборчивых голосов, жужжащих в ушах. Смертельный удар все не шел, молчание затягивалось.       — Взять его, — наконец прервал тишину резкий, ломанный, будто многократно повторенный эхом голос.       И тут же мягкие, но сильные щупальца обвились вокруг ног, потянулись выше, к торсу, к шее, к голове. Сосуд дернулся взмахнул лезвием глефаара, отбиваясь, и, потеряв последнюю опору, завалился на спину. Встать уже не получилось. Что-то крупное, теплое, бесформенное навалилось на грудь, обвивая торс и руки мягкой пульсирующей массой, булькая и хрипя, сдавило шею и голову в душных тисках, обернуло собой, укутало, втянув в непроницаемый кокон из дрожащей плоти. Плоть медленно сжалась, выдавив из легких Пустого последние остатки воздуха, а сделать новый вдох… он уже не сумел. Еще несколько секунд Пустышка бился, как малек в ладошках жестокого жучка, но скоро затих, провалившись в душную тьму забвенья.       Медленный перелив струн заполнил сознание.