Эхо в Пустоте

      Пустышка, вздрогнув, вскинул голову. Пробуждение было таким резким, что он чуть не ударился затылком о слегка влажные камни стены. Сердце екнуло в груди, пропустило удар, чтобы тут же помчаться бешеным галопом, подобно взбесившемуся рогачу. Сосуд сам не понял, что именно его потревожило — звук, отголосок эмоций, прикосновение или тут же забытая греза.       Было спокойно. Темноту небольшой комнаты — то ли тайника, то ли пустой кладовки — разгонял свет двух фонариков, оставленных прямо на полу. Тишь, глухую и пыльную, разбивал только далекий звон капающей воды: где-то протекала крыша.       Маленький брат обернулся, привлеченный резким пробуждением Пустого. В глазах его на секунду мелькнуло беспокойство, пробившееся сквозь привычную уже стену равнодушия.       «Ты в порядке?» — спросил он настороженно. — «Приснилось что-то?»       Пустыш мотнул головой, приводя мысли в порядок, и только когда остатки сна покинули сознание, а дыхание и бешеный перестук сердца выровнялись, ответил:       «Нет, просто… мне показалось, я что-то услышал».       Кроха покачал головой и вернулся к своему занятию. Перед жучком, высыпанные из разбитого железного сундука, серебрились ракушки-гео. Много. Очень много. Отполированные перламутровые кругляши покрывали пол в два-три слоя и тихо позвякивали, когда маленький жучок перебирал их, методично выковыривая самые крупные и ценные. Разумеется, хотелось забрать все, но тогда пустым пришлось бы пожертвовать частью записей или другого снаряжения. Хотя бы для того, чтобы освободить место для денег. Этого братья делать не собирались, так что младший решил взять столько, сколько сможет унести и не надорваться.       «Все тихо,» — сказал братишка, не отрываясь от своего занятия. — «Можешь еще поспать. Прошло совсем немного времени».       Полый покачал головой и осторожно, стараясь не тревожить обожженную грудь, на четвереньках перебрался поближе к сородичу.       «Уже не усну. Ты сам-то отдохнул?»       Кроха оторвался от своего занятия и поднял на крылатого пристальный и неподвижный взгляд. Ответил он не сразу.       «Мне не нужно. Я могу себя вылечить, а ты — нет,» — жучок чуть опустил лицо, посмотрев на неровную обгоревшую дыру на хитоне собрата. — «Болит?»       Сосуд покачал головой.       «Не очень,» — попытался он успокоить спутника. — «Скоро пройдет».       «Надо найти Белый Источник,» — сказал малыш, как будто не услышав слова старшего брата. — «Или придумать, как тебя быстро вылечить».       Пустыш чуть постучал кончиком когтя братишке по макушке.       «Эй,» — позвал он, вынудив собеседника наконец начать слушать. — «Я в порядке, говорю же. Это не самая страшная травма, которая может быть. Я могу ходить и сражаться. И она заживет за пару дней, даже если мы не отыщем источник. Все хорошо».       Пустой немного кривил душой, когда говорил это. Да, ожог не так уж сильно мешал, если не нужно было активно двигаться или спешить. Но при этом, стоило Сосуду сделать резкое движение, как в груди тут же разгорался пожар, а уже через несколько минут быстрой ходьбы дыхание сбивалось и воздух колючим комком вставал поперек гортани. Что уж говорить о том, чтобы вступить в бой, особенно, долгий.       «К тому же,» — Пустышка, чувствуя откровенное недоверие братишки, решил выложить решающий аргумент, — «нам не стоит задерживаться в Санктуме еще больше. Я передохнул. Этого достаточно».       Брат ничего не ответил. Медленно он ссыпал отобранные гео в сумку — вышло довольно много — после чего встал.       «Тогда идем,» — заключил он. — «Попробуем выбраться и тогда уже найдем место для отдыха. Такой вариант тебя устроит?»       «Вполне,» — обрадовался крылатый. — «Честно, меня все еще жуть берет от этого места».       «Тебя можно понять».       Кроха поднял свой фонарик, обошел Пустыша и первым вышел в узкий каменный коридор, уводящий в сырой мрак.       Накануне братья, только что покинувшие яму с трупами, несколько часов кряду плутали по бесконечному и, на первый взгляд, бессистемному лабиринту из узких переходов да тесных комнат. В одной из них, что выглядела чуть более сухой и чистой, путники натолкнулись на сундук с гео. В кладовке было сухо, и, бросив на спутника быстрый взгляд, маленький брат предложил остановиться на отдых. Точнее даже, поставил товарища перед фактом. Полый спорить не стал. Было у него предположение, что столь внезапная усталость малыша связана с самим крылатым. Как Пустыш ни старался, он не мог долго держать привычный темп, а обострившаяся хромота и хриплое захлебывающееся дыхание придавала ему вид откровенно жалкий, когда братишка все еще выглядел бодро.       Некоторое время шли в тишине. Коридоры, темные и однообразные навевали тоску. Здесь не было ни роскошных интерьеров, ни волшебных дверей, ни странной апаратуры, которой могли похвастать комнаты центрального крыла. Унылые переходы выводили в пустые темные залы, где пахло плесенью и мокрой пылью. Тесные мелкие комнаты, точнее камеры, жались друг к другу, как пчелиные соты с решетчатыми дверцами, и были, в большинстве своем, заполнены водой. Ни души вокруг, ни шороха, ни звука. Только где-то вдали шелестел дождь.       «Мне кажется,» — первым нарушил молчание старший из Сосудов, — «мы уже проходили по этому коридору».       Жучок обернулся, и внимательно посмотрел на спутника. Пустой затруднялся точно сказать, сколько времени прошло с тех пор, как они покинули свое убежище и снова начали плутать по извилистым темным переходам, но… его было достаточно, чтобы насторожиться. Эти… комнаты, залы, камеры… совершенно одинаковые, безликие и холодные, не должны быть настолько огромными. Даже во внутренних комнатах Святилища, где маги что-то сотворили с объемами, пространство было конечно, один фрагмент перетекал в другой, образуя единую стройную систему. Здесь же у Пустышки давно начало рябить в глазах, а к горлу подкатила тошнота, будто Сосуд уже который час пытается бежать в огромном мельничном колесе. Ты идешь, а пол проворачивается под лапами — отвратительное ощущение.       «Думаешь?» — братец огляделся по сторонам, и, не заметив ничего особенного, добавил: — «Здесь все выглядит одинаково».       «Да…» — крылатый нервно застрекотал. — «И все это слишком большое».       Некоторое время оба сосуда думали.       «Ты помнишь дорогу в ту комнату с трупами?» — наконец спросил Пустой. — «Мы могли бы попробовать выбраться через нее».       Маленький собрат покачал головой.       «Не уверен, что найду ее сейчас,» — от крохи пахнуло глухим беспокойством. Казалось, вопрос старшего брата навел его на какие-то мысли. — «Далеко ушли… ты… ты помнишь, как мы шли от нее к комнате с сундуком?»       Пустыш оторопело замер. Он не понял, почему именно малыш вдруг заинтересовался не обратной дорогой, а, наоборот.       «Смутно. Мне было нехорошо,» — признался он после минутного раздумья.       Братишка кивнул.       «Ты помнишь, как был расположен пол? Как мы шли — вверх, вниз, прямо?»       Крылатый склонил голову к плечу, окончательно запутавшись.       «Коридор вел вверх,» — отозвался он наконец. — «Я быстро выдохся. Но лестниц не было. А зачем ты спрашиваешь?»       Маленький сосуд отвернулся от брата и обвел серые стены тяжелым взглядом.       «Когда мы вышли из комнаты, все коридоры вели прямо. Ни один не шел вниз».       Полый вздохнул, насупился, пытаясь вспомнить расположение совершенно одинаковых переходов и, главное, их направление. Безрезультатно. В голове клубилась серая муть, а бесконечные извивы стен сливались в единый клубок, в котором невозможно было найти ни конца, ни начала.       Сосуд сел на пол и привалился спиной к стене.       «Надо было отмечать дорогу,» — поделился он со спутником. — «У меня есть мел для этого… был. Если не намок и не раскрошился».       «Не знаю, помогло бы,» — братишка уселся напротив, поджав лапки под себя. — «Если коридоры меняются…»       «Ты уверен, что ничего не спутал? Что, например, коридор не выпрямился перед самой комнатой?» — предположил Пустыш.       «Я уверен,» — ответил кроха. — «Процентов на семьдесят пять».       Крылатый задумчиво качнул головой и с немым вопросом глянул на собеседника.       «Семь с половиной из десяти,» — после небольшой заминки перевел он.       Пустотный кивнул.       «Думаешь, еще одна ловушка?» — спросил он устало. — «Волшебная».       «Кто знает,» — пожал плечами малыш. — «Это крыло, похоже, было тюрьмой. Или чем-то подобным. Она большая, и для охраны нужно много жуков, а Санктум…» — он задумался, — «я не думаю, что там хватит жителей, чтобы выполнять такую работу. Но вот чтобы заколдовать коридоры — достаточно».       «Чтобы никто не сбежал?» — уточнил Пустышка.       «Да,» — коротко кивнул жучок. — «И не только».       Поймав любопытный взгляд, кроха продолжил:       «Заметил двери в камерах? На них ни ручек, ни замков. Возможно, они запирались волшебством. При этом тут содержалось очень много пленных, ты и сам видел их тела. Если такое количество жуков разом навалится, то даже магам будет сложно с ними справиться. А ведь надо еще и делать все тихо. Сейчас, конечно, жукам безразлично, что тут творится, но, когда город еще был городом, а не руинами, это могло вызвать вопросы».       Пустой кивнул, принимая правоту брата.       «Думаешь, им не давали убежать, сделав так, чтобы коридоры сами их не выпускали?» — спросил крылатый.       «Например,» — кивнул собеседник. — «Возвращали к камере или заставляли плутать. А ключом был какой-нибудь амулет вроде тех, что двери отпирали,» — жучок немного подумал и добавил: — «И на убой было бы удобно вести. Можно открыть камеры на расстоянии, а коридорам приказать вывести всех в тот зал».       Пустыш нервно повел плечами. Воображение тут же нарисовало ужасающую картину: с щелчком открываются двери камер, жуки, радуясь возможности выбраться, спешат наружу и бегут… бегут навстречу смерти. Сзади же их подгоняют… подгоняют волшебными вспышками колдуны или те аморфные существа, что напали на Сосуда ранее.       «Страшно,» — поделился он со спутником. — «Такое правда можно сделать волшебством?»       «Это только предположение,» — пожал жучок плечами. Его эта история, похоже, не слишком впечатляла. — «И да, магией можно сделать все, что угодно. Если знаешь, как. Обычно весь вопрос в этом и в том, откуда брать силы».       «Он собрал так много света,» — грустно посетовал Пустой. — «Как думаешь, сколько всего Фолион мог бы сотворить со всей этой Душой?»       «Многое,» — многозначительно ответил маленький собрат. — «Нам повезло, что, сражаясь с нами, он либо не мог, либо не успел ей воспользоваться,» — кроха резко встал и обвел взглядом серые стены. — «Давай лучше думать, как выбраться. Можем начать ставить метки. Если коридор закольцован, мы вскоре их увидим снова».       «И что тогда?» — спросил Пустышка, радуясь, что разговор свернул с откровенно пугающей темы.       Похоже, братику тоже не нравилось говорить о чужих смертях и целом складе белого света. Либо жучок просто не видел в этом большого смысла, а посему охотно переключился на план побега.       «Если повезет, нас все-таки вытолкнет в зал с трупами, и можно будет попробовать выбраться через дыру в потолке,» — предположил малыш. — «А если нет…»       Братья задумались.       «Можно было бы сломать пол,» — вздохнул Пустышка. — «Жаль, нечем.»       Кроха задумался.       «А ведь может сработать,» — сказал он, хватая спутника за плащ. — «Идем. Нам нужна развилка или большое помещение».       «Зачем?» — огорошено спросил Сосуд, поспешно поднимаясь на ноги.       «Там у пола опор меньше,» — загадочно отозвался братишка, увлекая старшего сосуда за собой.       Маленькому сосуду нельзя было отказать в логике, но Пустой, как ни старался, не мог понять, что он собрался делать. Не будет же брат действительно ломать пол?       Вскоре пустые вышли в небольшой зал. Крылатый мог поклясться, что уже точно видел еще один совершенно такой же, если не тот же самый: тесный, серый, с чуть более высоким, чем в коридорах, потолком и тремя низкими арками, ведущими в разные стороны. Пол здесь был грязный, и сквозь многолетний слой слежавшейся пыли и плесени проступали смутные очертания каких-то символов — то ли волшебные письмена, то ли просто игра воображения.       «Стой тут».       Братишка оставил Пустыша у стены, а сам вышел в центр комнаты. Некоторое время он стоял неподвижно, прислушиваясь к чему-то внутри себя. Минута, и мелкие искры вскипевшего белого света побежали по панцирю крохи, прошли по телу к вскинутой будто для броска ладони. Не дожидаясь, когда энергия достигнет пика, жучок прыгнул — высоко и резко — крутанулся в воздухе, заворачивая волшебную силу тугой спиралью и… Сосуд так и не понял, что произошло. Маленького собрата резко дернуло вниз, словно кто-то огромный и незримый потянул его за невидимый трос. В следующую секунду ребенок с грохотом приземлился на пыльный пол, а освобожденный свет брызнул в разные стороны, кроша камень как песочное печенье.       От нестерпимого грохота заложило уши. Плиты пола шли трещинами, и в них тут же проникал заряженный волшебный поток, разрывающий кладку изнутри. Крылатый качнулся и за секунду до того, как опора ушла из-под лап, впился когтями в стену. Пол, распадаясь на фрагменты, рухнул куда-то в темноту, серую от пыли. Некоторое время ничего невозможно было услышать кроме звона в ушах да рокота редких камушков, продолжавших осыпаться с неровных краев рваного пролома. Скоро все стихло.       Полый уцепился за стену второй рукой и, вытянув шею, вгляделся в пыльную тьму, разверзшуюся под лапами. Густое облако пыли постепенно оседало, и сквозь мрак получилось различить слабый отблеск светомушиного фонарика. Огонек стоял неподвижно, и, снедаемый тревогой, Сосуд начал спускаться. Повиснув на оставшемся на месте пола огрызке, он попытался нашарить лапами стену помещения внизу и… не преуспел. Комната, или даже зал, оказался гораздо просторнее той, что наверху.       Пустыш глянул в темноту под лапами.       «Пожалуйста, пусть там не будет ничего острого…» — взмолился он мысленно, прежде чем разжать пальцы. — «И воды пусть тоже не будет».       Падение было стремительным и коротким. Пол больно ударил в лапы, мелкие камни с шелестом поехали под ступнями, и Пустой только чудом не завалился на спину, прямо на обломки.       «Братик!»       Думать о собственных царапинах было некогда. Сосуд поднял фонарь повыше и завертел головой в поисках маленького собрата. Он сразу заметил мутный отблеск светильника крохи, а приблизившись на пару шагов, ощутил и его присутствие… ощутил его боль.       «Братик!» — вновь позвал крылатый и, спотыкаясь о камни и торчащие из них металлические штыри, поспешил на свет.       В этот момент Полый совершенно не думал, что сам может пораниться, пробираясь через завалы. Что ему до царапин и ушибов, когда маленький сосуд, совсем не беспомощный, но далеко не взрослый, попал в беду и сейчас сам страдает от боли?       Долго искать не пришлось. Братишка, скорчившись, сидел прямо под дырой в потолке. Фонарик лежал рядом, и в неровном трепещущем свете заключенной в стекле светомушки его фигурка казалась особенно маленькой и одинокой. По плечам малыша то и дело пробегали мелкие белые искры неудавшегося фокуса, а в воздухе кружили похожие на воздушные пушинки шарики Пустоты. Жучок даже не поднял головы на подошедшего, полностью сосредоточившись на попытке сфокусироваться.       «Дай посмотрю,» — попросил Пустышка, опускаясь рядом с малышом на колени.       Тот чуть дернул головой — то ли кивнул, то ли просто вздрогнул. Пустой, боясь навредить, взял братишку за плечи, надеясь, что тот поймет и хотя бы немного развернется и позволит себя осмотреть.       Жучок повиновался. Не сразу, ему потребовалось несколько секунд, чтобы справиться с болью и, собрав волю в кулак, чуть откинуться на руку Пустышки.       «У меня свет кончился,» — прошелестели в Пустоте слова жучка.       Полый кивнул и осторожно отвел в стороны края паутинного плаща. В глаза сразу бросилась длинная, разветвленная трещина, идущая от колена до середины бедра жучка. Каждое движение ногой причиняло маленькому сосуду сильнейшую боль, сквозь расколотую оболочку просачивались мелкие черные капли. Набухая и наливаясь чернотой, они отрывались от хитина и медленно скользили вверх, постепенно растворяясь в воздухе.       «Ноги?» — спросил Пустыш, сочувственно глядя на собрата.       Малыш кивнул.       «Нужно выпрямить их. И собрать панцирь, если он раздроблен,» — объяснил старший, стараясь казаться спокойным. Держать себя в руках, когда у тебя на руках лежит расколовший лапы жучок было безумно сложно. Боль брата пульсировала в сознании, перекрывая все прочие чувства, и Пустому только и оставалось, что делать вид, словно все находится под контролем. — «Справишься?»       «Если ты меня приподнимешь — да,» — сдавленно отозвался спутник.       Полый кивнул и, проведя руку под спиной братишки, чуть поднял его над полом, позволяя подогнутым лапкам распрямиться. Вздох облегчения был… слишком явным и совершенно неподходящим для ситуации.       «Что, все еще не отвалились?» — с нервным ехидством поинтересовался собрат, чуть скосив взгляд вниз.       «Нет,» — усмехнулся пустотный. — «Пока еще держатся. Я сейчас положу тебя на спину. Потерпи чуть-чуть».       Ответа не последовало, и Пустой бережно опустил братишку на камни. Тому было очень больно, но, как и раньше, маленький Сосуд ничем не выдал своих чувств. Старший, стараясь не сильно тревожить раны, осмотрел и ощупал лапы своего спутника. Им повезло. Даже рухнув вместе с потолком, братишка не раздробил оболочку в щепу. Хитин пошел длинными ветвистыми трещинами, но ни один кусочек не отвалился.       «Повезло,» — подумал Пустыш, укладывая ладони на колени братишки. — «Дважды».       Свет в который раз за сегодня вскипел в глубине ненасытного черного нутра Пустого и белой пеной выплеснулся на оболочку раненого собрата. Язычки священного пламени заплясали на черном хитине, втягиваясь в трещины и раны и с каждым новым всполохом прорехи становились все меньше, а чужая боль отступала, оставляя за собой глухую пустоту и… чувство облегчения.       «Ты отдаешь больше, чем стоит. Знаешь об этом?» — спросил братец, осторожно шевеля сначала одной лапкой, потом другой.       «Может быть,» — ответил Сосуд. — «Я не умею иначе. Как двигаются?»       «Скованно,» — коротко отозвался кроха. — «Онемели. Надо разрабатывать».       Он попытался было встать, но лапки тут же подогнулись, как у ватной куклы, и жучок наверняка упал бы лицом в обломки, если бы брат вовремя не подставил руку.       «В безопасном месте,» — не терпящим возражений тоном сказал Пустышка. — «А пока я тебя понесу».       «Как скажешь,» — ровно ответил малыш, безропотно позволив усадить себя на плечи.       Крылатый пару раз присел, убеждаясь, что и ему, и маленькому пассажиру достаточно удобно, и, прихрамывая, поспешил прочь из обрушившегося зала. До сих пор на шум, поднятый сосудами, никто не явился, но рисковать все же не хотелось. Сейчас они не самые лучшие бойцы, и парочка постоянно исчезающих колдунов без труда одолеют нарушителей.       «Тебе надо научиться контролировать свою магию,» — спустя время нарушил молчание брат.       Узкие и сырые коридорчики с множеством тесных камерок остались на верхнем уровне. Им на смену пришли более широкие, но все такие же пыльные и заброшенные галереи. Высокие стеклянные шкафы здесь настолько заросли пылью, что невозможно было разглядеть, какие артефакты скрываются за мутными стеклами. Впрочем, после всего, что Пустой успел увидеть в Святилище, такового желания не возникало. Комнаты стали встречаться гораздо реже, и в них, темных и заброшенных, возвышались нечеткие силуэты мебели: шкафов, столов, кушеток и Бездна ведает чего еще. Задерживаться здесь только для того, чтобы потешить свое любопытство, не хотелось.       «У меня сломан фокус,» — ответил Пустыш, задерживаясь на очередной развилке. — «Отец говорил, что я вообще не могу колдовать».       «Но ты это делаешь,» — возразил кроха, положив свою головку старшему на плечо. — «Немного странно и иначе, но делаешь. Тебе просто надо разобраться, как это работает».       Полый задумался.       «Я просто выплескиваю лишний свет,» — фраза звучала не слишком убедительно даже для него самого. — «А дальше все само случается».       «Ничего в этом мире не случается «само»!» — угрюмо бросил жучок. — «Ты выплескиваешь белый свет и лечишь им — потому что фокусируешься нужным образом. И рушишь все вокруг, когда злишься или пугаешься. Тебе надо подумать и потренироваться, тогда сможешь использовать свои особенности так, чтобы они приносили пользу».       «Ты говоришь так, будто это просто,» — недовольно загудел Сосуд.       «Ты даже не пробовал, откуда тебе знать?» — маленький наездник слегка похлопал брата между рогов. — «Тебе просто один раз сказали, и ты уже готов сдаться?»       «Это сказал Отец,» — попытался было оправдаться крылатый. — «Он точно знает…»       «Даже Отец не знает всего,» — резко оборвал его собрат. — «Он сказал, что ты не можешь колдовать. Но ты колдовал. И ты не меньше минуты сдерживал напор очень сильного мага — гвоздем! Я так не умею».       Пустышка вздохнул.       «Это всего лишь волшебный гвоздь».       «Который бесполезен в руках того, кто не может им пользоваться,» — закончил мысль маленький сосуд.       «Раньше он так себя не вел,» — старший продолжал спорить, но вдруг поймал себя на мысли, что делает это без особого желания.       Какая-то часть существа отчаянно хотела поверить младшему брату, хотела доказать, что он вовсе не так жалок и слаб, как все привыкли думать. Что достоин чего-то большего, чем роль безмолвной тени на побегушках и невольного шута. Что он не какой-то там… пустышка… И в то же время что-то мешало полностью согласиться со спутником. Что-то, что упорно повторяло давно знакомые истины: ты слабый, ты хрупкий, ты маленький. Несчастный крохотный жучок, который отчаянно боится испугать, обидеть, разочаровать и… остаться в одиночестве. И этот страх… нет, он как будто даже не мешал. Но сейчас мерзкий голосок звучал наиболее отчетливо.       Братишка, меж тем, пожал плечами и продолжил разговор:       «Возможно, это из-за улитки, которую мы поглотили,» — предположил он. — «У меня после этого заклинания стали сильнее. Может и у тебя также».       Сосуд вопросительно зажужжал, чуть запрокинув голову.       «Мстительный дух,» — пояснил кроха. — «Меня ему научила другая улитка. Ты уже видел его — белый шар силы».       Старший кивнул, показывая, что помнит.       «А когда мы сражались с магом, оно стало черным. И, кажется, более сильным».       «Думаешь, из-за той мертвой улитки?» — переспросил Пустыш.       «Больше ничего странного не происходило».       «Разумно,» — Сосуд немного задумался.       Экспериментировать с душой, рискуя каждый раз устроить погром вокруг себя, было страшно. Страшно было погибнуть после очередной неудачной попытки сделать что-то осмысленное с непослушным и непостоянным белым светом. Страшно было кому-то навредить. Но также страшно было, что из-за очередного срыва пострадает кто-то еще. Ведь, не в последнюю очередь из-за этого дефекта Треснувший Сосуд был вынужден жить вдали от жуков — не в Гнезде гусеничек, не в Грязьмуте и не в Палестре.       «Я попробую потренироваться,» — наконец поделился он с братом. — «Даже если на меня ничто не повлияло, я попробую. Ты поможешь?»       Жучок завозился на плечах, и Пустышка с удивлением понял, что младший брат доволен, даже горд. И это чувство, разгоревшееся посреди привычной уже пустоты, приятно грело нутро.       «Конечно, Старший,» — ответил он. — «Я расскажу все, что сам знаю».       «Старший?» — удивленно переспросил Полый.       Непривычное обращение чуть резануло восприятие, и крылатому захотелось оглядеться по сторонам в поисках этого «старшего».       «Да,» — как ни в чем не бывало пояснил братишка. — «Старший брат. Я буду тебя так называть, потому что имя Пустышка мне не нравится. Ты не против, надеюсь».       «Не против,» — Пустой, довольный и счастливый как никогда, застрекотал, и шелестящий звук его крыл разнесся по коридорам, нарушив мертвенную тишину заброшенного крыла. — «Я буду очень рад, если ты будешь меня так звать. Правда… я пока не придумал тебе подходящего обращения… ничего, если я продолжу просто называть тебя братиком?»       «Называй,» — или Пустышу показалось, или малыш усмехнулся. — «Пока у нас не появился еще один братишка, думаю, не запутаемся».       Вскоре коридор вывел к лестнице. Вырезанная в толще породы, она изломанным зигзагом спускалась куда-то в темноту. Полый долго шел вниз, опасливо заглядывая в каждый пролет, убеждаясь, что никто и ничто не караулит братьев во мраке. Из глубины подземелья до крылатого доносились невнятные отзвуки чьих-то чувств — вязкие, аморфные и… неопределенные — не столько эмоции, сколько воспоминания о них. Сосуд не знал, что за существа могут таким образом чувствовать, но эти странные отголоски, вязкие и липкие, как трупный смрад, одновременно пугали его и вызывали отвращение. Впрочем, выбирать, куда еще идти, не приходилось.       Вскоре до жучков донесся запах — на этот раз реальный. Старый, пыльный и вместе с тем гнилостный смрад, смесь миазмов разлагающихся трупов, плесени и фекалий, висел в воздухе и, казалось, пропитал собой стены и пол под лапами. Пустышка, продолжая путь, старался дышать не очень глубоко и избегал касаться стен, скользких и маслянистых на ощупь. Все вокруг вызывало страшное чувство брезгливости, гадкое и липкое до дрожи, и трудно было представить, что за картина вот-вот должна была предстать перед глазами.       Очередной лестничный пролет вывел к круглой арке. За ней раскинулся огромный, гораздо больше всех предыдущих, зал — темный и гулкий. Запах трупной гнили висел здесь густым облаком, отчего начало щипать глаза, а дышать стало почти невозможно. Понять, что именно источает удушливый смрад, было сложно — жучки оказались на длинном балконе-террасе, идущем вдоль стены. Потолок терялся где-то в сумраке над головой, а из черного провала за перилами доносилась влажная хлюпающая возня и утробные, булькающие подвывания.       Пустой осторожно, опасаясь, что нечто может ухватить неаккуратного любопытника и утащить в темноту, перегнулся через невысокие и гладкие каменные перила. Удушливая вонь ударила в лицо, и Сосуд, качнувшись, был вынужден ухватиться рукой об осклизлый борт. Свет от фонаря не достиг дна, и крылатый сумел различить только неровные очертания мусора, похожего с высоты на холмистый пейзаж. Что-то, утробно булькая и хрипя, ползало по этим бесконечным холмам, урчало, рычало и, завидев свет, тянулось к нему, в радостном предвкушении собираясь у стены в единую колышущуюся массу. Так маскокрылы, прикормленные детьми, слетаются со всех сторон, когда жучишка с крошками появляется на улице.       «Не падай,» — привел Пустого в чувства короткий оклик брата.       Тот кивнул и, отступив от края, поспешил дальше. Торопливые шаги Пустого звонко разносились в тишине, и утробный голодный гул из зловонного зала медленно кочевал вслед за ним, будто преследуя. Пустыш больше не пытался смотреть вниз, боясь того, что может там разглядеть. Когда же впереди показалась еще одна арка и уводящая наверх лестница, Сосуд поспешил покинуть это зловонное и пугающее место.       «Это был еще один могильник,» — поделился своими мыслями младший брат, когда урчащие звуки постепенно стихли за спиной. — «И загон. Для тех раздутых существ. Наверное, их кормили трупами».       «Если честно,» — с некоторым стыдом признался крылатый. — «Мне не хочется об этом думать. Страшно».       «Странно,» — коротко и спокойно отозвался брат.       Некоторое время молчали. Лапы монотонно цокали по почти невидимым в полумраке ступеням, и этот мерный цокот коготков по камню был единственным звуком в глухой тиши. Он дробился в сознании, и от того создавалось ощущение, что кто-то идет по пятам. Пустышка не выдержал и, желая как-то развеять это молчание, спросил:       «Что «странно»?»       «Странно, что ты боишься таких вещей,» — ответил младший. — «Ты ведь жил в Халлоунесте все это время. Должен был уже привыкнуть к смерти».       Полый качнул головой, не зная, как выразить свою мысль.       «Я… я привык к смерти. Но я все еще не хочу стать мертвым. И не хочу, чтобы другие умирали,» — попробовал пояснить он.       «Потому что чувствуешь все?» — спросил маленький сосуд       «Да… и нет,» — отозвался рогатый. Понимая, что это очень простой и глупый ответ, он попытался объяснить свои слова, как умел: — «Умирать всегда страшно. Жук будто тонет или падает в темноту, за которой ничего нет. Исчезает, растворяясь в чем-то. И даже то, что за этим будет что-то еще, какая-то другая жизнь, не стоит того, чтобы заставлять жука проходить через это».       «Другая жизнь?» — непонимающе уточнил кроха.       «Да,» — кивнул Полый. — «Посмертие. Или Грезы. Туда уходят души умерших жуков. И живут там, но без болезней, голода и прочего».       «Тогда получается, что смерть не такая уж непоправимая вещь,» — в словах маленького жучка отчетливо слышалась насмешка. — «Получается, им там даже лучше, чем тут».       «Не надо так говорить. Умирать — плохо. Никому не нужно уходить туда слишком рано,» — возмутился Пустой. — «У каждого жука есть дела тут».       «Не думаю, что они так важны, по сравнению с жизнью без болезней, боли и всего остального,» — малыш, как показалось Сосуду, не то, чтобы не понимал его, скорее, пытался указать на что-то. — «И, если там действительно так хорошо, тот маг делал хорошее дело для всех этих жуков внизу».       «Не правда!» — Пустыш остановился и повернул голову, чтобы посмотреть на своего маленького спутника. — «Убивать жуков — плохо».       «Почему?» — просто спросил малыш, взглянув в глаза собрату. И в черных провалах глазниц не было ни детской непосредственности, ни сочувствия, ни даже желания уколоть или доказать свою правоту. Не было, впрочем, и непонимания. — «Жуки постоянно убивают друг друга, ради еды, крова или из удовольствия. Или убивают тех, кто слабее них — тех же кругланов или мстекрылов. Их можно убивать потому, что они дикие? Или тоже нельзя? Предположим,» — спокойно рассуждал он, — «если кто-то напал на тебя и попытался убить или съесть, то тогда можно и нужно отвечать. Но если убийство принесет тебе пользу? Или принесет пользу многим? Если им там все равно будет хорошо, то разве убить этого жука здесь, где он несчастен, плохо?»       Полый молчал, низко опустив голову. Тишина давила на плечи.       «Ты никогда не думал об этом,» — первым прервал молчание кроха. — «Так ведь? Ты просто верил тем, кто тебя учил».       Он слегка потрепал старшего брата за плечо, неловко пытаясь если не приободрить, то успокоить.       «Я таким же был».       Пустышка ответил не сразу.       «Никого нельзя убивать,» — угрюмо сказал он, не повернув головы. — «Даже если напали… стараться уйти. Только если выхода нет… Даже если там правда хорошо… нельзя».       Братишка молчал, а крылатый, продолжал говорить — с трудом, пытаясь проглотить мерзкий колючий ком, вставший поперек горла.       «Потому что… это больно. Это очень больно. Не тому, кто умер. Кто остался… Когда ты кого-то убьешь, ты не сделаешь лучше… ты заставишь кого-то плакать. А кто умер… он уже никогда ничего не почувствует…»       Жучок не ответил, позволив старшему отдышаться и справиться с вновь подступившей к горлу болью. Обожженная грудь сковывала движения. Когда Пустыш, чуть успокоившись, продолжил путь, братишка, наконец, сказал:       «Я понял тебя, Старший,» — прозвучали в Пустоте его слова. — «Хорошо, что ты так думаешь».       Остаток пути братья прошли в тишине. Лестница, крутая и темная, привела к короткому коридору, украшенному пыльными барельефами. В конце его, по бокам приземистых ворот возвышались две черные металлические статуи. Они изображали необычных и жутких существ, похожих на чревов, что, пробив пол, изогнули сегментированные узкие тела и теперь нависали над коридором, угрожая путникам хищными клиновидными мордами. От монументов веяло жуткой и древней силой, казалось, что достаточно коснуться блестящего металла, как по руке побежит первобытная мощь, а статуи оживут и… Разум подсказывал, что сожрут или раздавят, но пустотному все еще хотелось верить во что-то более… сказочное. Например, что усталых путников вылечат и подскажут, куда идти дальше.       Статуи остались неподвижными — не напали, не преградили путь, не попытались как-то еще помешать путникам. Даже двери оказались не запертыми, бесшумно отворившись после первого же легкого толчка ладонью. Святилище будто устало мешать двум пустоглазым путникам, исчерпало запас ловушек, засад и неприятностей, а теперь просто наблюдало. Так бронированный грузовой секач-великан, одолеваемый вошками, утомившись давить мелюзгу, с усталым недовольством наблюдает, как паразиты снуют по загону. Не самое приятное сравнение, но точное.       Пустыш, не зная, как долго еще громада Санктума будет отдыхать, боязливо выглянул из-за приоткрытой створки. Было тихо.       За воротами оказался зал — огромный и непривычно светлый. Пол тут был покрыт искусной мозаикой, изображавшей расходящиеся от стены лучи то ли белой звезды, то ли какого-то шара, усыпанного иглами как подушка для булавок. Над залом, тремя ярусами, одна над другой, нависали узорчатые балконы, и даже отсюда можно было разглядеть глубокие бархатные кресла, расставленные в отдельных ложах. Возможно, тут проводились какие-то важные собрания или устраивались спектакли. Иначе Сосуд совершенно не понимал, на что жуки должны были любоваться со столь возвышенных мест. Не на несчастных же жуков, которых загоняли в смертельную яму.       Гадать не хотелось. Полый устал и мечтал как можно скорее покинуть это проклятое место, оказавшись где-нибудь еще. И чтобы там было сухо, спокойно, а по возможности еще и мягко, чтобы можно было поспать. Высокие витражные окна, залитые дождем, манили призрачным свечением, обещали если не безопасность, то знакомое спокойствие сонных улиц Города Слез. Полый не стал долго думать и искать цивилизованный выход из зала, и попросту разбил один из узорчатых витражей, впустив в зал холодный воздух и вездесущий дождь.       Внизу была только ровная стена, напитанная вечной капелью и покрытая многолетним налетом известковых потеков. Спускаться по ней было непросто: когти скользили во влажном и рыхлом налете, лапы разъезжались, но это все еще было лучше гнилого могильника и навевающих тупую тоску стерильных лабиринтов научного крыла Святилища Душ. Оставляя на камнях глубокие борозды от когтей, Пустыш спустился на металлическую крышу флигеля. Осторожно, чтобы не поранить лапы о вездесущие шипы-копья, Полый прошел к карнизу, а там, торопясь оказаться на ровной земле, спрыгнул.       Это было не лучшим решением. Нагруженный и уставший, Полый не смог приземлиться правильно. Натруженные лапы отозвались на прыжок острой болью, стрельнувшей по ногам вверх, к бедрам. Сосуд упал на колени и медленно, беззвучно выдохнул, сцеживая крик.       Братишка завозился на спине и неловко сполз на мостовую, плюхнувшись в непересыхающую лужу у стены.       «Зря ты так… неосторожно,» — жучок слегка дернул старшего брата за плащ, привлекая к себе внимание. — «Ноги целы?»       Пустыш кивнул и только тогда смог выпрямиться и посмотреть, насколько все плохо. Боль уходила толчками, медленно, подавленная усилием воли. В этот раз Сосуду повезло: на хитине не было трещин, и, несмотря на легкую боль при каждом шаге, ничто не мешало двигаться.       «Я дальше сам пойду,» — сказал кроха, когда крылатый склонился было к нему, собираясь снова взять на плечи. — «Тут уже не так важно быть быстрым. Ноги надо расходить».       Настаивать Пустой не стал.       Медленно и устало, полые побрели прочь от Санктума. Сейчас, когда опасность была позади, накопившаяся усталость чувствовалась особенно остро. Не было и речи о том, чтобы идти куда-то еще: найти бы сухое и тихое место для отдыха — желательно квартирку на заброшенном чердаке, там даже может быть целая кровать. На худой конец, подошла бы и закрытая со всех сторон беседка в одном из парков. Или можно просто пойти на вокзал. Там никогда никого не бывает, пусть по полу гуляют сквозняки, а крыша протекает.       «Братик, а ты знаешь много заклинаний?» — спросил Пустыш, больше желая чем-то занять голову, чем правда надеясь узнать нечто новое.       После бесконечных лабиринтов Святилища, зловонного склепа и глухой напитанной искаженными эмоциями темноты подземелий сонная тишь плачущего города не приносила успокоения. Хотелось как-то развеять молчание, отвлечь мысли, занять голову чем-то приятным или интересным.       «Нет,» — ответил кроха. Отозвался он охотно, и Полому даже показалось, что жучок и сам искал повод начать разговор. — «Два. И то это… не совсем заклинания».       «А что тогда?» — озадачился Пустой. — «Вроде ж работает как настоящая магия. Пыщ — и в противника летит штука», — он взмахнул руками, пытаясь изобразить этот самый волшебный «пыщ», но от резкого движения тут же кольнуло в обожженной груди, и Сосуд был вынужден остановиться.       «Ты путаешь понятия,» — хмыкнул братишка, дождавшись, когда спутник отдышится. — «Магией можно назвать много чего. Твое лечение, мои чары, свечение светомух, подземелье без конца и те огненные шары — все это магия. А есть еще заклинания, способности, ауры… и много чего еще».       «Ого,» — подивился крылатый. — «Как много всего. Прямо как в алхимии. А в сказках все просто рассказывают».       «На то они и сказки,» — ответил маленький собрат. — «В жизни все немного сложнее. Зато понятнее».       «Расскажешь?» — спросил Пустышка, истосковавшийся по байкам и сказкам. Разговор о волшебстве, пусть и нельзя было считать полноценной историей, но от этого он не переставал быть интересным, а тема — загадочной.       «Расскажу,» — кивнул кроха. — «Тем более, я обещал. Так что слушай внимательно».       Сосуд смущенно дернул крыльями. Он успел подзабыть, что спутник вознамерился подучить старшего брата волшебству.       «Про фокус души ты уже знаешь,» — начал маленький сосуд. — «Этому учат сразу, потому что именно от него зависит, сможем ли мы колдовать или нет. Через фокус мы берем накопленную душу и толкаем туда, куда нам нужно. Получается быстро, надежно, но очень расточительно и грубо. Это называется «всплеск»,» — жучок запрокинул голову и посмотрел на своего спутника. — «Именно это я делал в Святилище. И именно это делал ты, когда из тебя хлынуло волшебство. Только у меня был контролируемый всплеск, а у тебя — нет».       «А что тогда заклинание?» — спросил крылатый.       «Заклинание состоит из фокуса, намерения — того, что мы хотим сделать, плетения — того, как мы направляем силу, и концентрационного жеста. Жест или обряд — это какой-то набор действий, который позволяет магу собрать все вместе и не сбиться».       «Я не помню, чтобы те колдуны делали какие-то жесты, чтобы кинуть в нас шар,» — не поверил Пустышка.       Рассказ братишки звучал слишком… обыденно. Непривычно было слышать, как что-то загадочное и непонятное вот так запросто раскладывали по полочкам и разбирали на детальки, как какие-нибудь часы.       «Потому что натренировались,» — невозмутимо ответил жучок. — «Если заклинание простое и используется часто, то маг может и не произносить всю формулу. Само получится».       «Как с парированием?» — спросил Пустой, вспоминая, как сложно поначалу было отражать удары противников на тренировках и как, спустя время, это начало получаться само собой.       Брат кивнул.       «Очень просто звучит,» — с сомнением качнул Пустыш рогатой головой. — «Как-то…»       «Не как в сказке?» — ехидно поинтересовался спутник, и Полому только и оставалось, что развести руками, признавая свое полное поражение.       «Значит, то, что ты использовал — это всплеск,» — продолжил он разговор. — «Как он делается?»       «Просто. Ты фокусируешь душу, берешь ее и направляешь куда надо,» — пояснил жучок. — «Не нужны слова и долгие раздумья — просто берешь и делаешь. У тебя тоже должно получиться, только сил больше заберет».       «А как узнавать, какой всплеск можно использовать?» — поинтересовался крылатый.       «Первый мне показала улитка с Перепутья,» — сказал маленький сосуд. — «А второй, которым пол пробил, подсмотрел у того колдуна. Помнишь, он бился об пол?»       «Да. Больно получалось…» — Пустой зябко повел плечами: вспоминать о Фолионе и его заклинаниях было неприятно. — «Ты умный. Так быстро сообразил, как можно сделать,» — Пустышка вздохнул. — «Я боюсь пытаться».       «Из-за фокуса?» — братишка был недоволен признанием, но почти этого не показал. — «Попробуй фокусировать душу не внутри, а в своем оружии. Как на крыше».       «О чем ты?» — удивился Сосуд.       «Ты тогда влил душу в свое оружие,» — пояснил кроха. — «И смог удержать заклинание. Если ты не можешь сфокусироваться внутри себя, то фокусируйся на нем. Это, возможно, сделает твой… твою штуку сильнее».       Пустышка немного подумал и кивнул, приободренный. Предложение братца выглядело разумным. Вливать накопившуюся магию в глефаар тогда, на крыше, получалось на удивление легко — это позволит эффективно контролировать количество белого света в резерве. А раз так, то Пустышка перестанет периодически взрываться, превращаясь в «шутиху на ножках», как называл его Мастер Автолик и некоторые остроязыкие палюсы.       «Я попробую,» — довольный, сказал он братишке.       «Попробуй,» — благосклонно кивнул тот. — «Кстати, куда мы идем?»       Пустыш остановился и растерянно завертел головой. К стыду своему, он совершенно перестал следить за дорогой, и упустил момент, когда вывел маленького спутника за пределы внутреннего кольца Города Слез. По обе стороны проспекта поднимались длинные многоквартирные дома, почти лишенные украшений. Сосуд не был уверен, «тыльные» ли это стороны барских квартир Второго Кольца, или пустотные, заболтавшись, добрались аж до рабочего квартала. Первые этажи слепо щурили узкие оконца, заросшие пылью. Крылечки были широкими, без перил, но с навесом, чтобы можно было подъехать на телеге — явный признак «черных» дверей малых усадеб. Лавок и маленьких магазинчиков, занимавших первые этажи рабочих и торговых кварталов тоже не было видно. Значит все-таки Второе Кольцо.       «Если пройдем еще немного, то попадем в ремесленный или рабочий район,» — пояснил крылатый. — «Там можно будет залезть в какое-нибудь окно и отдохнуть».       Маленький сосуд кивнул и продолжил путь.       «Скажи, как доберемся».       Идти оставалось немного. Первые дома торгового квартала уже были видны впереди, отделенные от престижного района каналом. Братья без приключений пересекли его по кованому мосту. Пустышка тут же начал оглядываться по сторонам, подыскивая подходящий дом и окно, чтобы туда залезть.       Спокойствие длилось недолго. Стоило сосудам чуть отойти от канала, как Полый резко остановился. На одной из крыш, насадившись панцирем на металлические пики, украшавшие желоб, лежал один из колдунов Святилища Душ.       Найти мертвое тело в Городе Слез было не сложно, но оболочка колдуна в его роскошной мантии и с раздувшимся, истекающим рыжими соками брюшком, казалась страшно неуместной, как нелепое украшение, прилепленное расшалившимся ребенком. При виде его у Пустого стало очень мерзко и вместе с тем тревожно на сердце, как будто зловредный Санктум, опомнившись, потянулся за только-только сбежавшими из его лап путниками.       «А тут был бой,» — прокомментировал маленький спутник, успевший пройти чуть вперед и заглянуть в переулок.       Там пустотные обнаружили еще троих. Колдуны выглядели так, словно их с огромной силой ударили о камни. Осколки раздробленных панцирей усеивали каменную мостовую вперемешку с грязью, рыжей от отравленного чумой ихора, и размозженных внутренностей, вывалившихся из лопнувших брюшек. Вода на мостовой казалась пылающим рыжим морем, и бесконечный дождь еще не успел смыть жуткие потеки и отпечатки ладоней на стенах, перекладинах балконов и козырьках над окошками. Ладоней широких, длиннопалых и нетипично для жука мягких, как грибные шляпки.       Полый медленно выдохнул и попятился.       «Уйдем отсюда,» — сказал он брату.       Тот не стал спорить, только добавил, первым устремляясь прочь от переулка:       «И отдохнем в другом районе».       Ответить Пустыш не успел. Стоило братьям выйти на открытое пространство, как над улицей разнесся хриплый, похожий на надрывный кашель хохот.       — Ах, мое Эхо, ты вырвался! Я шел за тобой, но ты вырвался! Сам вырвался!       Полый вздрогнул. От клокочущего высокого вопля, полного восторженного безумия, зазвенело в голове. Крылатый обернулся на голос, но успел только заметить чернильный росчерк в воздухе, стремительный — не углядеть, не уследить. Звонко чавкнула вода рядом, когда Коллекционер, огромный, черный, аморфный, упал между сосудами и всеми четырьмя лапами сгреб не успевшего даже схватиться за гвоздь младшего.       «Стой!»       Полый метнулся было наперерез четырехрукому монстру, но тот был быстрее. Когти сомкнулись на воздухе, а Коллекционер, оставляя за собой маслянистые черные кляксы, уже мчался по улице, оглашая город истерическим хохотом.       «ВЕРНИ ЕГО!»       Пустыш бросился в погоню, боясь замешкаться даже на секунду, ведь и одного мгновенья было бы достаточно, чтобы потерять четырехрукого безумца из вида, а вместе с ним и надежду освободить собрата. Дома слились в одну бесконечную серую мешанину. Мосты, переходы, бортики, галереи сменяли друг друга, и Пустой едва успевал замечать, как меняется город, как тело реагирует на преграды раньше, чем они успевали отразиться в сознании. Очень скоро грудь начало разрывать от боли и нехватки воздуха, но Сосуд не позволял себе останавливаться. Страх потерять след, упустить, не суметь помочь, был сильнее, чем собственная слабость, сильнее чем боль в обожженном хитине, сильнее, чем давящая на плечи усталость.       Коллекционер же будто и не стремился сбежать. Все еще неуловимо быстрый и запредельно ловкий, он мог легко скрыться с глаз крылатого — достаточно было перескочить на соседнюю улицу и затеряться в переулках. Но почему-то безумец этого не делал. Наоборот, он придерживал свой бег, подобно уродливому аморфному пауку, повисая на перилах моста или желобе крыши, когда казалось, что рогатый преследователь отстал слишком сильно. Маленький пленник брыкался и бился в широких лапах пустотного монстра, пытался выкрутиться из хватки, но, зажатый чудовищных размеров ладонями, не мог дотянуться до гвоздя. А на то, чтобы колдовать не осталось белого света.       — Должен сберечь, — бормотал Коллекционер, бережно, но крепко перехватывая брыкающегося сосуда. — Должен спасти. Ах, прости, мой король! Я спасу…       Запыхавшийся Пустыш рывком взобрался на крышу невысокой заброшенной пристройки. Кажется, когда-то это был один из подъемников, ведущих к Верхнему Кольцу Города Слез, и на секунду замешкался. Город кончился, и погоня закономерно уткнулась в каменную стену пещеры. Здесь, в отличие от других районов, в стене не было никаких дополнительных помещений и пещерок, к ней не прилегали башенки. Система мостов и галерей, оплетшая пещеру города, как будто расступилась, чтобы дать место для красивой мозаики, изображающей ветвистое белое древо, оплетшее своими ветвями-корнями стилизованное сердце, каким его рисуют на открытках. Коллекционер же, как будто для него не существовало силы притяжения, легко и непринужденно карабкался по стене — выше и выше, где с огромным трудом можно было различить еще один витраж, спрятанный в хитросплетении мозаичных ветвей. Панорамное окно — вход в какое-то тайное здание или… укрытую в толще породы башню?       Не обращая внимание на раздирающую грудь боль, Пустой впился когтями в стыки камней и полез наверх, стараясь не отстать от черного безумца. Мозаичная стена была мокрой и скользкой, но бесконечный дождь размыл стыки меж цветными плитками, и в эти влажные щели было очень удобно вгонять когти, взбираясь, как по неровной лестнице.       Коллекционер не уступал пустотному ни пяди. Он не спешил. Наоборот, рисуясь, он иногда останавливался и, повиснув на пальцах одной только руки нависал над пропастью, кричал что-то невнятное, хохотал и жестикулировал. Хотел ли безумец таким образом запугать преследователя или, наоборот, подбодрить его? Непонятно. Пустышка уже не пытался разобрать слов, полностью сосредоточившись на подъеме. Он уже не торопился. Черный безумец более не пытался сбежать от Сосуда, наоборот, он как будто следил, чтобы крылатый ни в коем случае не вздумал уйти или, чего доброго, не сорвался.       За этим занятием четырехрукий не уследил за притихшим было пленником. Когда похититель особенно опасно склонился над пропастью и начал жестикулировать одной из рук, ослабив тем самым хватку, жучок резко взбрыкнул лапками и со свей силы боднул Коллекционера в бок. Охнув от неожиданности, монстр на секунду выпустил свою жертву, и маленький сосуд камнем рухнул вниз под пронзительный вопль пустотного чудища.       Не умея летать, кроха резко взмахнул своим волшебным плащом, потяжелевшим от воды и напитавшей его вязкой чернильной субстанции. Магия плаща рывком бросила его к недосягаемой вроде бы стене, и жучок всем телом врезался в скользкие камни. Клешни богомола заскрежетали по гладким плиткам мозаики, выдирая целые куски из начавшей разрушаться пористой облицовки. На то, чтобы вогнать свое орудие поглубже в щель, как это делал Пустышка, у маленького сосуда не было времени, а потому он продолжал скользить вниз, увлекаемый силой притяжения — гораздо медленнее, чем при свободном падении, но все также неумолимо.       Крылатый меж тем поспешил передвинуться чуть в сторону, прямо туда, куда падал братишка, и, крепко вцепившись когтями в стену, приготовился ловить. Жучок, пусть и сумевший затормозить о стену, с силой врезался Пустому в грудь. Когти заскрипели, взрывая неподатливую стену, руки едва не выдернуло из суставов, а дыхание на пару секунд сперло от боли, но и только. Падение собрата остановилось, и Полый, нервно выдохнув, выдал первое, что пришло в голову:       «Поймал».       Жучок повернул голову, маска его была сплошь покрыта потеками Пустоты, необычно липкими и густыми, как застывающая смола.       «Спасибо,» — ответил кроха и задрал голову, чтобы посмотреть на своего громогласного похитителя.       Тот, впрочем, притих. С его стороны доносились неразборчивые прерывистые звуки — то ли стоны, то ли обрывочный смех, то ли всхлипы. Сама фигура Коллекционера словно оплывала, как восковой болванчик на печке, и жирные капли непривычно густой Пустоты изредка отрывались от его тела и падали вниз, пачкая стену. На оплывающем черном лице тускло светилась пара огромных и круглых белых глаз.       «Ему как-то нехорошо,» — поделился мыслями Пустышка, пристально разглядывая чудовище, которое до смерти напугало его каких-то несколько лет назад.       Сейчас же Коллекционер… больше удивлял, чем внушал ужас. Крылатый все еще не мог отчетливо уловить исходящие от четырехрукого эмоции, они были очень размытыми, приглушенными и вместе с тем сумбурными, как вода в водовороте. Но за всей этой неразберихой, за всей этой странной круговертью, не чувствовалось никакой агрессии, желания сделать больно или навредить — была боль… кажется, вина, сожаление и… узнавание?       «Да, он как будто тает,» — братишка перебрался собрату на плечи. — «Уйдем?»       В вопросе не было уверенности. Пустой некоторое время молчал, а потом осторожно пополз наверх, на встречу со своим детским страхом.       «Я хочу разобраться… он что-то хочет сказать».       Увидев, что сосуды не собираются уходить, Коллекционер издал протяжный надрывный хохот-стон и, уже не оглядываясь, поспешил наверх, к распахнутому окну башни. На стене, где он касался камня, оставались маслянистые черные пятна.       «Если бы хотел, то сказал бы,» — проворчал братик, вытирая испачкавшую лицо Пустоту. — «У него ж есть голос».       «Он… странный,» — неожиданно для самого себя Пустышка попытался оправдать старинного недруга.       «Ты хотел сказать «сумасшедший»?» — недовольно отозвался кроха.       «Я хотел выразиться не так… грубо,» — уклончиво ответил крылатый. — «В любом случае, я хочу понять, что он хотел сказать всем этим. А еще ему плохо».       «Надеюсь, это не очередная ловушка,» — проворчал маленький брат, крепче вцепляясь в плечи спутника.       До вершины добрались без приключений. Никто не попытался напасть или даже окликнуть двух сумасшедших козявок, решивших штурмовать стену, когда совсем рядом есть удобная лестница. Коллекционер не появлялся: не смеялся, не кричал, не пытался кидать в пустотных гостей предметами или хватать их и тащить наверх. Это было… необычно. Насколько Пустыш помнил, это существо, непредсказуемое и резкое, как кишечное расстройство, никогда не сидит без дела. Теперь же тишина, повисшая над столицей, настораживала. Словно Город Слез ждал чего-то. И от этого чувства становилось не по себе.       Широкое окно — почти витрина, было распахнуто во всю ширь, и сосудам ничто не помешало забраться внутрь. Полый тут же спустил младшего брата на пол, чтобы, если одного схватят, то второй еще мог что-то сделать. Предосторожность оказалась излишней.       В небольшой круглой комнате было сумрачно и тихо. Прямо перед окном стоял тяжелый и широкий стол. Столешница его находилась под углом, и многочисленные свитки, да обрывки бумаг, испещренные кривыми символами и знаками, оказались приколоты к древесине с помощью тонких игл. Стен почти не было видно за многочисленными схемами, кривыми планами и картами, на удивление хорошо и детально нарисованными по сравнению с прочими изображениями. Кое-где среди неровных схем Пустыш приметил рисунки — портреты жуков, гусениц, стражников в остроконечных шлемах и… сосудов. Разных. Больших и маленьких.       Рогатый хотел было подойти и посмотреть поближе, но его отвлек неожиданный шорох за дверью, сменившийся коротким то ли смехом, то ли рыданием. Братья переглянулись и осторожно пошли на звук. Пустышка приоткрыл дверь, испачканную липкой, похожей на смолу Пустотой, и первым шагнул в глухой сумрак короткого коридора. Темноту разгоняла только пара лиловых светильников на другом его конце, возле лестницы.       Чуть поодаль, отодвинутая подальше от двери, стояла уже знакомая банка, в которой, чуть покачиваясь в воздухе, парила маленькая черная тень со светящимися белыми плошками глаз. А перед ней, то ли защищая, то ли просто не имея сил двигаться, лежал Коллекционер. Огромный, черный, неестественно мягкий, он более не внушал страха — только удивленное непонимание и… жалость. И без того бескостное тело монстра оплыло и осело, растекаясь по старому ковру густой вязкой жидкостью, руки длинные и тонкие, провисали под собственным весом, очертания лица исказились, но на похожем на оплывшую каплю черного воска лице все еще играла широкая улыбка. Он был рад гостям. Он был рад, несмотря на растекающуюся по телу бурлящую боль, рожденную чем-то внутри чернильного торса. Он был рад… и это пугало.       — Дошли-и-и-и, — протянуло чудовище, поднимая на гостей свои огромные белые глаза. И похожий на кашель смех заклокотал в его горле, отчего на груди вздулось несколько воздушных пузырей. — Дошли-и-и-и… Нашлись… кха… Прости, мой Принц… Прости, мое Эхо…       Сосуды словно очнулись от шока. Не сговариваясь, они одновременно подошли к раненому существу. Он не собирался нападать. Приподнявшись, Коллекционер протянул навстречу одну из своих рук, и черные крупные капли застучали по полу, пятная безнадежно испорченную ковровую дорожку.       «Что с тобой?» — спросил Пустой, надеясь, что тот его услышит, ведь одно пустотное создание должно понимать другое такое же. — «Мы можем помочь?»       — По…мочь… кха! — умирающий закашлялся. Пустыш сейчас особенно ярко почувствовал, как жизнь стремительно покидает некогда могучее тело, как пузырится и кипит Пустота у него в груди, превращаясь в безжизненное густое нечто, способное лишь пачкать, а силы тают, так что даже собственные руки кажутся непослушными и тяжелыми, как жидкое тесто. — Вы-рос… вырос… сильный… Слышишь? — он вскинул потяжелевшую вдруг голову и, взяв Сосуд за плечо подтянул его поближе. — Ты… слышишь? Слышишь… Эхо? Слышишь?       «Какое эхо?» — не понял Полый, чувствуя, как по плащу и спине течет вязкая клейкая жидкость. — «Я не понимаю…»       — Эхо… кха… Ах, мое Эхо, — в голосе чудища прозвучала необычайная заботливая нежность. Так мать может говорить о своем любимом дитя, неловком, беспомощном, но уже стремящимся к свободе. — Сильный… вырос… Слышишь?       «Ты понимаешь, о чем он?» — спросил совершенно растерянный братишка, подходя ближе. — «Что за эхо?»       Полый только покачал головой. Ответить что-то еще он не успел, потому что, стоило крохе заговорить, как Коллекционер разразился целой серией стонов, всхлипов, смеха и бульканья.       — Ах… не сберег! Не защитил… кха… — он с трудом приподнялся, похожий на расплывающуюся бесформенную кучу, на жидкую черную медузу, выбросившуюся из глубин Туманного Каньона на серые камни. — Прости, мой Принц… Не спас… не справился… — пустотный залился рыдающим страшным смехом. — Убили… всех убили… не уберег… Не остановил… Прости, мой Принц… Прости, мое Эхо…       «Не надо,» — Пустышка попытался схватить несчастного за плечо, поддержать, не дать упасть и навредить себе еще больше, но ладони утонули в черной плоти, как в тесте, а одна из четырех рук создания, отделившись от тела, тут же растеклась по полу безжизненной кляксой.       — Доброе Эхо… вырос… слышишь? — Коллекционер медленно завалился на бок и больше не пытался подняться. Он только смотрел тусклыми белыми блюдцами глаз, и тело его вздымалось, неровно и дергано, будто внутри боролось что-то чудовищное. — Храни их… спаси их… лечи их… ты можешь… Слышишь, Эхо?       «Слышу,» — безнадежно солгал Пустой, опускаясь на колени.       Братишка, растерянный и беспомощный, сел рядом, совершенно не опасаясь испачкаться в черной субстанции.       Пустотный монстр широко и радостно улыбнулся.       — Слышишь… Мудрый… сильный… Лечи их… — он хрипло выдохнул и, прикрыв глаза, в последнем порыве потянулся к маленькому сосуду, казалось, совершенно забыв о сидящем рядом Пустышке. — Прости… не сберег… не остановил… всех убили… не спас…       Кроха ничего не сказал, только поймал мягкий, расплывающийся палец создания и крепко сжал в ладони. Казалось, это дало черному монстру какое-то успокоение.       — Не сберег… — прошептал он тише. — Прости, Любовь моя. Прости, мой Принц… Прости, мой король…       Белые огни глаз погасли, будто кто-то прихлопнул питавших их светомушек. Тело дрогнуло несколько раз и опало, а чернильная лужа начала растекаться в разные стороны, затопляя коридор. Несколько минут, и от огромной черной туши не осталось ничего — только в самом центре вязкой смоляной кляксы слабо посверкивали странные металлические ромбики, покрытые тонкой вязью странных символов.       Удивление на какой-то миг затмило пустую горечь, вызванную чужой смертью. Пустыш чуть подался вперед и, прежде чем собрат успел его остановить, потянулся к одному из необычных предметов, похожих на изящную подвеску для дома или часть неизвестного оружия.       Стоило пальцам Сосуда приблизиться к неизвестной штуке, как она вдруг пришла в движение. Из боков металлического октаэдра выскользнуло восемь острых и цепких металлических лап, что тут же сомкнулись на запястье любопытного Пустого, как челюсти ловушки-капкана. Боль жаркой волной прошла по руке и телу, ослепила, зазвенела в голове тысячью раскаленных колокольцев. Пустотный с немым воплем шарахнулся назад, тут же врезавшись спиной в стену и попытался сорвать с себя болезненное украшение, отбросить прочь. Тщетно. Заклятый металл обжигал хитин сильнее каленого железа, а лапки-иглы терзали плоть, все сильнее вдавливая проклятый октаэдр в тело своей жертвы. Полый чувствовал, как вместе с дикой болью по руке вверх расползается пугающее мертвенное онемение, ладонь переставала слушаться и руку наполняла вязкая пугающая слабость, будто она теперь не принадлежала ему… не принадлежала более никому.       Резкий удар окончательно сбил крылатого с ног, опрокинул навзничь. Тяжесть чужого тела пригвоздила раненую руку к полу и сразу за этим раздался хруст раздираемого хитина и легкий звон металла о камень. Сосуд взбрыкнул, отбрасывая непрошенный груз и, прижав ладонь к груди, пополз прочь. Ему не мешали.       Лишь забившись в угол, испуганный и оглушенный Пустышка начал немного понимать, что произошло. Боль медленно отступала. Она не пропала полностью, но теперь не выворачивала наизнанку, не туманила рассудок. Кипящая и мучительная, она сменилась… просто болью в развороченным мелкими лезвиями предплечье. Пустой опустил глаза, осмелившись посмотреть на свою травму, и нервно сглотнул. Хитин на внутренней стороне предплечья был разодран в клочья до самого мяса, и черная плоть медленно оплывала, превращаясь в Пустоту — такую же вязкую и безжизненную, как у только что погибшего Коллекционера.       По спине пробежал мерзкий, липкий холодок страха — того самого, глубинного, рожденного несовершенным сознанием любого живого существа, не желающего покидать этот мир. На несколько томительных мгновений Пустышу показалось, что его ждет та же ужасная участь, что и погибшего монстра, но вскоре капающая с руки чернота утратила вязкость и в воздух потянулись первые дымные струйки. В голове звучал перезвон струн.       Из прострации Сосуда выдернуло легкое касание за плечо.       Маленький брат, чумазый, как трубочист, стоял рядом, держа наготове широкий охотничий нож из заточенной раковины. Лезвие было чуть сколото, и черные капли стекали по нему, падая на пол.       «Ты как?» — коротко спросил братишка.       «Не распадаюсь…» — после небольшой испуганной паузы ответил крылатый.       «Больше не трогай незнакомые штуки,» — угрюмо приказал малыш, протягивая собрату нож. — «На… это твой. Сломался правда».       Дрожащими пальцами пустотный взял нож и, даже не обтерев, вернул его в ножны на поясе. Оттуда его и правда можно было легко выдернуть, особенно если хозяин потерял над собой контроль от боли.       «Это ты… снял ту штуку?» — спросил Полый.       Брат кивнул, коротко и сердито.       «Похожи на вещи из Санктума,» — сказал он после паузы и кивнул на оставшуюся от Коллекционера лужу. — «Наверное, они его и убили. Дай руку».       Кроха заставил Пустыша показать рану и деловито полез за перевязочным материалом. Было видно, что маленький сосуд совершенно не умеет лечить такие раны. Старший брат, впрочем, тоже с трудом представлял, что с этим можно сделать, а потому позволил крохе действовать на свое усмотрение. Тот неловко, но старательно перевязал крылатому предплечье, полностью скрыв неровную прореху в хитине под давящей повязкой.       «Сегодня отдыхаем здесь,» — не терпящим возражений тоном заявил он. — «Утром пойдем на Перепутье. Тебе нужен Белый Источник».       Сосуд подавлено кивнул, избегая смотреть на маленького собрата. Снова от него неприятности. Кто вообще просил трогать эти штуки?!       Взгляд, блуждая по коридору, остановился на маслянистой луже, оставшейся от Коллекционера. Маленькая плененная тень собрата испуганно металась по банке, периодически стукаясь бесплотным телом об округлые стенки. От этой картины тут же стало так мерзко и горько на сердце, что Пустышка не смог скрыть судорожный болезненный вздох, вырвавшийся из груди.       Это было ужасно. Когда-то давно маленький крылатый жучок боялся четырехрукую кричащую тень не меньше, а то и больше, чем охотницу в алом. Коллекционер казался чем-то непостижимым, необъяснимым и страшным — чем-то, против чего невозможно выстоять. Сейчас же… сейчас Сосуд начал думать, что за его действиями, пугающими и странными, никогда не стояло ничего плохого. Он чувствовал горечь и стыд. Ведь за все это время пустотному даже не приходило в голову попытаться поговорить с Коллекционером. Кто знает, может быть… может быть, они смогли бы стать друзьями? Может быть тогда все повернулось бы немного иначе… может быть он бы сейчас не расплылся бесформенной кляксой… А сейчас уже ничего не исправить. И даже просить прощения за этот свой страх… не у кого больше.       «Не грусти,» — маленький брат, закончив с перевязкой, заметил, куда смотрит Старший и чуть похлопал его по здоровой руке. — «Ему там хорошо. Сам же говорил. Про посмертие».       Пустыш вскинул на брата взгляд. Первым желанием было кивнуть и сделать вид, что ничего особенного не произошло. Просто еще одна смерть на просторах Халлоунеста. Еще одна веха. Еще одна жертва кровожадного Святилища Душ и его магов. Просто… Хотел, но не смог.       «Братик,» — слова давались с трудом. Произносить их было страшно, страшнее, чем писать, обращаясь к Наставнице или Хорнет. Они — живые. Они — цельные. Они не поймут всего ужаса этой истины. Они не смогут примерить ее на себя, даже если попытаются. Не смогут… Другое дело брат. Такой же. Увечный. Пустой. — «Посмертие есть только у тех, кто имеет душу,» — продолжить сразу Сосуд не смог. Пришлось собраться с духом, прежде чем произнести мысль, с которой Полый жил с тех пор, как осознал себя: — «Такие как мы… пустотные… Полые… просто исчезают. Как будто и не было».